Постижение добра

Рома по кличке Воробей проснулся не столько от боли в голове, сколько от противной сухости во рту. Она сковывала язык, парень еле смог им пошевелить. Глаз открывать не хотелось, он и не отдавал себе отчёт, где находится и что вокруг. Но жажда взяла своё – Воробей приоткрыл глаза, поднял голову и оглянулся. «А, блин, днюху ж праздновали…» Он неудобно полулежал на диване в гостиной отцовской дачи, свесив ноги на пол, перед ним на столике стояли бутылки, кока-кола, недоеденная пицца, початые банки маринованных огурцов и кабачковой икры, «понтовые» стопки в форме сапожков, пепельница с бычками и несколько пачек сигарет. В углу перед неработающим камином на кресле калачиком свернулся и мирно посапывал Тёма Карась, или «младший подельник», по любимому выражению команды. Пахло сигаретами, немного анашой и запахом собственного перегара, от которого совсем стало невмоготу. Рома присел на диване, собираясь с силами и мыслями для поиска воды.

«Вроде, «матрёны» должны были приехать ещё вчера… Или они приезжали? Концовку не помню… И где остальные?». Воробей крякнул, собрался с силами и пошел по дому. В спальне на большой кровати обнаружил спящее трио: похрапывающего Карена, голого Вована и какую-то блондинку с растрёпанными волосами, завернувшуюся в простыню. «Значит всё-таки приезжали. Но почему только одна и чё, я мимо кассы что ль?.. Непорядок. Сука, не надо было отцовским виски догоняться…» – поразмышлял Рома. В холодильнике воды он не нашёл, а выдохнувшую колу пить не захотел. Проведённая недавно система водоснабжения в загородном доме ещё не функционировала, о чём отец предупреждал заранее. Воробей тем не менее сопроводил это «открытие» отборным матом себе под нос, упомянув и предка.

Роману Воробьёву исполнилось двадцать лет, он был сыном, как ещё по инерции некоторые говорили, «нового русского». Однако при наступлении двухтысячных его батя каким-то образом отошёл от криминала девяностых и направил свои предпринимательские навыки на возрождавшуюся сферу промышленности, от торговли алюминием перейдя к управлению заводом металлоконструкций в Челябинске. Старший Воробьёв любил единственного сына, вкладывал в него немало средств. Однако Рома, выросший без матери, умершей от рака, не получал от отца, пожалуй, главного – личного внимания. Воробей жил с бабушкой в Подмосковье, в новой трёхкомнатной квартире и учился, а вернее, числился в московском престижном университете. Рома практически был всем обеспечен, но не видел отца порой месяцами. Избалованный, ещё ребёнок в душе, он постоянно искал новые увлечения и компании, периодически бросая новые начинания. В детстве он хорошо плавал, однако после того, когда смог выиграть золотые медали в брассе по своему возрасту в городе, интерес угас. После Рома играл в рок-группе, однако разругался с её основателем, так как эгоистично хотел быть единственным солистом. То Воробьёв подавал большие надежды в радиокружке, однако ему это наскучило, то подался в популярную в то время волну футбольных фанатов, но, получив один раз на пустыре по полной, ушёл и оттуда. Он был хорош собой и смазлив, нравился девчонкам, но не встречался ни с одной более пару месяцев, так как банально любил только себя. Отец не без труда и финансовых затрат устроил Романа в университет на перспективный на тот момент факультет электроники, но сынулю там «хватило» года на полтора, и то на фоне новых знакомств и обожаемых им поначалу тусовок студенчества. Он не появлялся в универе с зимы, а то была уже весна, и особо не беспокоился по этому поводу. Палыч, как он называл отца про себя, был опять в Челябинске и «если уж ему это всё надо, разрулит, как обычно, куда он денется?..», а «бабка» не могла его контролировать никак, хоть и души не чаяла во внуке.

Рома вышел на улицу и неприятно зажмурился от яркого майского солнца. Осмотрев малознакомую и редко наблюдаемую по своим приездам сюда на попойки картину природы и окружающей местности, он осознал, что с водой ситуация «хреновая». Дачный посёлок был новым, только пара домов, ещё не обжитых, построена наряду с воробьёвскими хоромами, а деревушка Пушкино находилась километрах в трёх от дачи. «Шкода» Карена стояла у ворот, но Рома и водить сейчас не хотел, да и будить сейчас старшего брутального кавказца, главного в их новой банде, посчитал себя дороже. С трудом сглотнув слюну, Воробей взял пару пустых бутылок из-под газировки и пошёл по дороге вдоль опушки леса.

Беспорядочный и отрывочный ворох мыслей осаждал похмельную голову. «Чё ж меня не разбудили, как тёлка приехала?.. Мож, это Ленка? Пожалуй, денёк еще потусим тут и свалим, скучно же просто бухать. Хотя… Скорей бы уж Дело, а то ни о чём что-то всё… Палыч раньше лета вряд ли приедет, покуражусь пока!..» Вдруг Рома увидел белку на дереве, ловко бегающую по веткам и с полминуты смотрел на неё, после встряхнул головой и пошёл дальше. Ничто человеческое было не чуждо избалованному и повзрослевшему, но всё-таки ещё ребёнку, однако он инстинктивно предпочитал обрывать собственные чувственные связи с друзьями, с родственниками и даже с действительностью.

В последние год-два он «подсел» на пофигизм и брутальность, сделал татуировку с кельтским узором и качал мускулы. Воробей соблазнял однокурсниц, однако, только как начинал чувствовать проявления привязанности, резко обрывал отношения. Друзей, по большому счёту, у него тоже не было по той же самой причине. Институт надоел, хобби он менял, девушек тоже, семья перестала для него что-то значит еще в семь, когда мама скончалась от рака. Вот в таком положении застала его неожиданная встреча с бывшим одноклассником Вованом с полгода назад. Они никогда не были близки в школе и принадлежали к разным слоям общества. Вова – выходец из бедной заводской семьи, держался вдали от остальных и ушёл в «шарагу» после девятого класса. После стало известно, что он получил условный тюремный срок, своровав вместе с дружком пару автомагнитол прям из машин. Рома тоже ушёл из обычной школы после девятого класса в лицей с подачи папы, сам в то время он был увлечён литературой и интересом к учёбе, и пути однокашников несколько лет не пересекались. Но, по мнению Воробья, СУДЬБА свела их в пивном кафе как-то в пятницу, где он за стаканом разливного вешал очередную «лапшу» своей новой избраннице, а Вова и высокий небритый кавказец зашёл туда вечером. Одноклассник, к удивлению Воробья, весело поприветствовал его, обнял и подсел вместе со спутником, продолжив общение уже под водочку. Рома сам подпил, новое общение заинтересовало его и подхлестнуло отправить девушку домой. В тот день они изрядно вспоминали школьные годы, выпивали, обнимались и в итоге договорились в пьяном угаре встретиться «обязательно завтра». Как ни странно, на второй день ему и вправду позвонил уже не Вован, а Карен, и назначил встречу, но уже в ресторане «Белый рояль», а не в пивной. В нём Рома и сам бывал редко, и такое отношение к себе его заинтриговало, тем более какой-то смутный интерес он испытывал к этим двум, как он чувствовал, людям не из своего мира… Что-то из такого, что он ещё не пробовал, и тут интуиция его не подвела.

В этот раз почти всегда говорил только Карен, а Вова вновь стал будто тем же школьником, тихим и лишь изредка кивающим. Похмелившись, Карен расспросил о знаниях Ромы в электронике, сам при этом проявив совсем неплохую осведомлённость, потом поговорили о машинах, которыми армянин якобы и занимался. Встреча закончилась неожиданно: Карен встал, приобнял Рому, сказал, что возможно тому поступит «предложение, от которого сложно отказаться», заплатил за счёт и быстро ретировался вместе с помалкивающим Вованом.

Вспоминая этот момент сейчас, Воробей, думал, что же его действительно заинтриговало, и не заставило послать обоих в тот момент, да и позже в ожидании звонка. Ведь он так часто поступал в жизни, не считаясь с новыми интересами и даже выгодными предложениями по учёбе, подработке или в личной жизни. Ждать Рома никогда никого и ничего не умел. А тогда, в конце октября, он положил денег на телефон в ожидании звонка и стал в недавно проведённом в квартиру интернете изучать информацию о новых электронных автомобильных сигнализациях, которых так расхваливал Карен.

«БРИГАДА»

Воробей пожевал язык и сглотнул слюну. Расстояние до деревушки таяло совсем медленно, но и назад хода он не видел. Впрочем, иногда находило на него настроение побыть в одиночестве, да и «выгулять гудевшую башку» было полезно.

Спустя всего полтора месяца после встречи с Вовой и Кареном, их новая сформированная «бригада», как это звучало модно в связи с одноимённым сериалом, совершила первый угон, причём сразу двух BMW, с дачи уехавшего бизнесмена под Сергиевым Посадом. Свежи были те невероятные ощущения в теле и мозгу, которые благодаря адреналину испытывал тогда Воробей, уверенно держа руль иномарки и уезжая из Московской области в назначенное место под Тулой. Он горел изнутри, а ведь такого он ранее не ощущал ни при приёме алкоголя и легких наркотиков, ни при сексе. «Драйв» и «экшн» – эти иностранные слова крутились у него в голове и на языке. Немного позже эйфория ушла, но Рома вкупе с полученными хорошими даже для него деньгами теперь возжелал вновь угонять. Тогда Воробей и окончательно «забил» на учёбу, пропадая то в спортзале, то с новыми друзьями, образ жизни которых кардинально отличался от его собственного. Рому это не смущало, он всегда был неприхотлив, и в выборе окружения в том числе.

Пара Карен-Вован оказалась практически неразлучной, они везде ходили вместе. Вован часто жил у Карена, когда периодически ругался и дрался с пьющим отцом. На хате они курили траву и спали с проститутками. Периодически всю их «малину» «накрывал» старший брат Карена, Артур. Армянин лет тридцати приезжал на Мерседесе, громко орал по-армянски и буквально вешал детине Карену оплеухи, а тот вжимал голову в плечи, хотя был почти в два раза больше. Артур был вором со стажем и парой «ходок», а также направляющим их молодой шайки. Он был вхож в блатные круги Москвы и Подмосковья и давал наводки на выслеживание и угон машин. Взгляд у Артура был пугающе злой: казалось, черные глаза буквально высверливали в человеке все, и даже внешне невозмутимый Вован его боялся. Ещё один участник «сообщества по интересам» Тёма Карась ещё учился в школе. Невысокий блондин и мелкий воришка, живущий в соседнем квартале от Ромы, нравился практически всем. Энергия била в нём ключом, он неплохо учился, играл в футбол и приворовывал временами на рынках, но, после того как шефство взял над ним Карен, перестал.

У членов всей бригады имелась своя специализация. Карен был главным, объяснял план и следил за строгим его соблюдением (видимо не менее пристрастно ранее ему всё разжёвывал Артур). Рома отвечал за электронику – он много изучил информацию по новым системам сигнализаций, знал уже основные методы разблокировки и отключения сигналки, плюс он мог уговорить или «подмазать» гаишников при остановке, манипулируя или припугивая небезызвестным ранее в области папой. Вован занимался грубым трудом – отмычками, взломом, физический силой или если была необходимо авторазборка на запчасти в сервисе. Однажды он с двух ударов вырубил охранника парковки, так как был кандидатом в мастера спорта по боксу. Карась был небольшого роста и мог быть незаметным, поэтому часто использовался Кареном для похода на разведку или же был на «шухере». Тёма мог абсолютно с непринуждённым видом оказаться около дачи и охраняемого автомобиля, рассказать какую-нибудь историю, расположить к себе охрану и хозяина, а потом умело и вовремя ретироваться с кучей необходимой для дела информации. Чего стоит случай, как он каким-то неведомым образом втёрся в доверие и выпивал всю ночь с недавно уволенным депутатом, пребывающим в депрессии, а на второй день с перегаром явился к Карену, протягивая чётко сделанный слепок ключей от ворот депутатского коттеджа и новой Тойоты. Тот случай получил огласку, менты и ГАИ сразу активизировались по области в сфере угонов. Пацанам было приказано на время затаиться, а Карасю вообще конкретно «лечь на дно», что он и делал, живя на отцовской даче Воробья уж третий месяц. Причём Тёма и тут не страдал от безделья, а учился, готовясь экстерном (!) сдать экзамены в школе. Рома сам был далеко не дураком, но искренне поражался находчивости и пробивной способности «братишки». В-общем, так бригада и встретила весну, празднуя день рождения Воробья и ожидая, когда Артур даст новую отмашку на угон иномарок с дач.

Под шум леса и свои скачущие с похмелья вперемешку дурные и дельные мысли, Рома подошёл к мостику через речушку с милым названием Верка, за которым уже стоял указатель «Пушкино». Он посмотрел на воду, где, между кувшинками лилий на зелёных кружках, отражалось синее небо, яркое солнышко и его взлохмаченная голова. «Куда я иду и зачем? Что мне надо?» – гулко вдруг отозвалось внутри. Воробей почувствовал себя очень неловко. Внутренний голос смутил его, однако такой вопрос к самому себе не показался ему бредовым. Через пару минут Рома встряхнул головой, сняв оцепенение. Он провел рукой по лицу, будто вновь надевая какую-то маску, и пошёл дальше.

«ДЕД»

Экран нового сотового телефона «Siemens» C35 показывал полдевятого. Пытаясь вспомнить подробности вчерашнего вечера, понять где же и когда его отрубило, что он проснулся так рано и пропустил ли что-то увлекательное, Рома дошёл до деревушки. Первый дом на пути был чем-то похож на дачу, что «брали» в декабре – высокий забор с железобетонными столбами, блестящая яркая металлочерепица, вычурные башенки, кованые ворота, отдельный въезд в гараж, домофон и другие атрибуты «новых русских» или депутатов, вбухивающих деньги в жилище не столько для удобства, а чтоб «показать, кто тут папа». Воробей, не задумываясь, прошёл мимо. Чуть дальше по улице на другой стороне дороги, Рома увидел совсем другое строение. На отшибе деревеньки стоял покосившийся домик из досок, когда-то видимо бывших голубыми, с забором из сетки-рабицы, небольшим огородиком и старой дворняжкой с порванным ухом, виляющей ему хвостом возле зелёной конуры. Вся картина резко контрастировала с «блатным» домом, было даже в ней что-то сказочное. В углу участка Воробей разглядел бревенчатый квадрат колодца, а на крыльце сидел невысокий старичок и щурясь, смотрел в небо. Был старик в фуфайке, потрёпанных брюках непонятного цвета, резиновых сапогах и старой кепке.

«Хэллоу, дед!»

Дед никак не отреагировал.

«Ау, дед, глухой что ль!»

Опять тишина в ответ.

«Дееед, блин, ЗДРАВСТВУЙ!» – громко сухим ртом вскрикнул Рома.

«И тебе не хворать, доброе утро» – спокойно, тихо и уверенно проговорил старик и перевёл на молодого человека взгляд усталых голубых глаз. Исходя из тона, Воробей почувствовал, что дед совсем не глух.

Повисла пауза в течении пару секунд, когда оба разглядывали друг друга. Два совсем разных человека – юноша в модных джинсах, кроссовках и мятой футболке с полуголой девушкой, с чехлом для мобильного телефона на поясе и с солнечными очками за взлохмаченной голове, и старый дедушка с седой бородой, пачкой беломора и спичками в руках. Один неспокойный молодой взгляд напротив доброго, но в тоже время твёрдого взгляда пожилого человека.

«Попить можно, дед? И воды вон набрать надо» – Воробей первым отвёл глаза.

«Отчего же нельзя, паренёк? Угощайся, воды на наш век хватит» – уютно пригласил дедушка. – «Ты из городских, дачных?»

«Ага» – сухо гаркнул Рома, поднимая ведро с водой из колодца. Он набрал из ведра воду в железную кружку, которая стояла у колодца и жадно опрокинул холодную жидкость в себя. Выдул и ещё две кружки, после чего сразу почувствовал, как силы возвращаются. Он отходил от похмелья легко и редко похмелялся, не видя в этом кайфа. Вырубил его вчера «понт» догнаться отцовского виски после основного предпочитаемого всеми напитка – водки.

Вновь посмотрев на деда, который с интересом также наблюдал за ним, Воробей почувствовал бодрость, чтобы пообщаться со стариком.

«Да, городские. Не у вас же тут на завалинке сидеть или вон…» – Рома махнул в сторону «блатного дома». – «жиру беситься тут… В городе дела решают, а тут чё?»

Старик широко улыбнулся, будто и не почувствовал молодёжного вызова. Хоть на вид ему было явно за восемьдесят, все зубы, кроме одного, были целы.

«В деревне хорошо, паренёк. Город он… чёрствый, там ведь весь этот бетон и асфальт, да и люди там такими же становятся. Деревня же она земле ближе, а земля мягкая и добрая».

«Чё, блин? Какая добрая? Хотя ладно…» – Воробей медленно выпил ещё кружку колодезной воды. Теперь он захотел наконец покурить, но похлопав по карманам брюк, понял, что нечего.

«Можно папироску?»

«Угощайся, парень».

Рома чиркнул новой "Zippo" и затянулся ядрёным табачным совковым изделием. Ему нравились папиросы в качестве атрибута манипуляций для употребления лёгких наркотиков.

«А ты скажи мне, дед – в чем сила, дед?!» – неожиданно даже для себя перефразировал Воробей цитату из культового фильма и присел на неровно стоящую лавочку в теньке у колодца.

Дедушка подставил теплеющему солнышку своё испещрённое морщинами лицо, прикрыл глаза и спросил: «Тебя как зовут, малый?»

«Ромка…» – тут в голове пронеслось – «какой на хрен Ромка??» – «Рома Воробей я».

«Сила, Ромка, в том, что всегда с нами… В том, что даёт все ответы и каждого делает лучше» - твёрдо сказал старик, прикрыл глаза и замолк.

Воробей выпустил кислое колечко дыма, внимательно ожидая продолжения. Его не следовало.

«Так и что это?? В чем, гришь, сила то? В правде, да?»

Дедушка, не открывая глаза, сразу ответил: «Правда – она у каждого своя и не объединяет людей. Едино – то, что свято».

Рома, который любил иногда пофилософствовать (особенно перед девушками), отбросил непонятную ему вторую часть фразы и задумался над первой, которая ему очень понравилась. Он затушил бычок и бросил его в траву.

«Клёво сказал, что-то в этом есть... А Данила Багров говорит, что сила в правде» – непонятно зачем пробормотал Воробей.

«Дурак твой Данила, и ты, Ромка, вместе с ним» – выпалил дед. Он встал, немного хромая дошёл до куста, молча поднял воробьёвский бычок, положив его в жестяную банку и вернулся на место.

Воробью стало стыдно – «Прости, дед… Ну так и что это? Что всех объединяет, едино и что-то там еще?»

«Добро, Рома» – тепло и проникновенно прозвучал голос старика. «Каждый человек ради добра на этом свете живёт. Добро каждому нужно, и у каждого оно есть, но не все видят его и пользуются им. Я повидал всякое и точно знаю, что предназначение и сила любого человека, будь он хоть твой Данила, хоть ты, хоть соседка Ильинична, хоть азиат, или даже Ельцин – добро делать. Добро оно всегда выше над нами. А Человек – он по глупости своей и по отдалению от Божьей силы, этого не разумеет и норовит в сторонку от добра уйти. А ты делай, Ромка!» – дед резко обернулся к нему. «Ты делай его, а не жди! Добро едино, больше ничего» - последние слова вновь звучали твёрдо.

Рома испытал сначала веселье при упоминании азиатов и Ельцина, и недоверие, как только услышал про Божью Силу.

«То есть, кто добрый, тот и сильный? И ничего больше ему для такой силы не надо? Да и ведь разные обстоятельства в жизни бывают... Если ты добро кому-то делаешь, а тебе в ответ зло, так как же сильным-то быть всегда?» - заинтересованно смотря деду прямо глаза, спросил Воробей.

«НА ФРОНТЕ»

«Добро всегда едино» – вновь сказал дед. «Весной сорок четвёртого был я в Румынии, сложно там нашему брату пришлось… Тогда мы немца наконец выгнали с земель наших, река там была, форсировали, Прутка…» – неторопливо начал рассказ одинокий старик из Пушкино, приглянувшийся Воробью. Сам Рома никуда не спешил и чувствовал себя спокойно рядом, глотая холодную воду и внимательно слушал деда.

«Война – это страшное зло. Всё пронизывается им, как пулями и снарядами, многое доброе и ясное не выдерживает этого пламени. В таких условиях всё становится проще, и явнее душа каждого проясняется в военном времени…» – щека у старика дёрнулась, но он продолжил.

«Я в разведотряде был, вышли мы с ночи, позиции германцев за рекой прощупать. Четверо нас было: старшой Митрич, белорус Ваня и мы два сержанта-не-разлей-вода; я да Каха Бердзенишвили, мой закадычный фронтовой друг…».

Дед замолчал, достал папиросу, но прикурить сразу не смог. Рома заметил трясущиеся руки, подошёл и поднёс огонёк с зажигалки.

«Каха… Мы с ним два с половиной года на фронте плечом к плечу, делили и патроны, и краюху хлеба, и глоток воды. Грузин доброй души человек, звал меня в свой Кутаиси. Говорил «вот додавим немца, как вошь поганую, ты приедешь, весь квартал соберу, будем пить и гулять неделю-хачапури, шашлык, вино, чача…»

Вновь пауза, теперь длиннее. Рома осознанно чувствовал нутром, что он не вправе её нарушить.

«В общем не видно ни зги в ночи было, до рассвета дошли до леса. Предполагали, что за ним к югу и находится три батальона. Пошли дальше в гущу. По карте холм был через пару километров, а за ним поле, которое и предстояло исследовать. Разделились заранее, пошли мы с Кахой направо, Митрич с белорусом налево. Тихо идём, спокойно, останавливаемся иногда… Да только что-то, бляха-муха, не то случилось, иль из-за плана нашего, или же это хитрость немецкая сыграла!...»

Рома аж вздрогнул от вскрика и мата деда. «Чё, дед?»

«Я присел штанину поправить за сучок задетую, как над головой прямо пули свистнули... Гляжу, а Каху прям на ходу насквозь прошивает немецкая вражеская пуля… Прилёг, откатился, слышу и в стороне выстрелы, где Митрич. Походу, или контрразведка это, или же вообще логово немцев прям рядом. Часто бьют, сволочи… А меня трясёт всего, отстреливаюсь куда-то не попадя, к Кахе ползу. Убит мой дзмао*, в груди след пулевой и в висок точное попадание… А как он пел…»

После очередной паузы, посвящённой памяти друга, голос старика стал тверже. «И тогда меня накрыло, с головой!.. Молодой, горячий, видел немало ужасов войны, выдержки никогда не терял, а тут… Пелена красная перед глазами, всё взорвалось внутри от сильной душевной боли… Ведь он мне ближе любого человека в мире был на тот момент!.. Вскочил я бездумно, метнул гранату наугад, и очередью автоматной начал крыть стоя все позиции, что видел или не видел, бес попутал… Пуля в плечо попала, я не заметил будто, всё свистит вокруг и я с курка не снимаю пальца… И тут всё, удар в голову, пронзает боль и темнота… Успел подумать еще «Каха, братишка, я за тобой!..»

«Очнулся от сильнейшей боли и пульсации в голове. Лежу ничком в луже крови из своей башки, а рядом каска, которую немаленький такой осколок гранаты пронзил. Миллиметром глубже и был бы я взаправду вновь с другом... Но Бог меня для добрых дел видать оставил. Двигаться сложно - крови немало потерял, попробовал встать - качает, упал, на четвереньках пополз до Кахи… Сколько я лежал, не знаю, но понял, что случилось – попали мы прям на наступление немецкое, батальон собирался выйти как раз поутру, отсиживался в чаще, а тут мы, голубчики, им навстречу…»

Дед для достоверности рисовал план событий почти шестидесятилетней давности прутиком па песке. Рома больше слушал, а пёс следил за прутом. «Пока я в контузии лежал, немец прошёл мимо нас к нашим войскам и ближе к Прутке грохотало теперь… Не выполнили мы задание, обхитрили нас. А меня за труп также, как брата приняли, чай и лужица кровавая солидная была у темечка…»

«Так вот, дополз я к Кахе, лежит родной друг, глаза к небу. И не успел ещё поганый германец какой-нибудь с него сапоги снять и ремень, только вот оружия нету, забрали видать, оно и понятно. То, что меня скоро найдут и убьют фрицы, сомнений не было, но уж плевать на всё было. Боль пронзала и одна мысль только – похоронить Каху, предать земле грузина, с почестью, ведь он достоин… Он – герой, сам меня спас под Курском в сорок третьем».

«Хорошо, вещь-мешок Кахи рядом, там и лопатка сапёрная, собрал я последние силы в кулак и копаю на четвереньках. Земля румынская податливая, хорошо шло… Прерывался часто, голова сильно кружилась, но сразу продолжал, успеть бы до своей гибели Кахе могилку… А потом вдруг холодок я какой-то почуял в спине. Ветра нет, но как пить дать, опасностью прям повеяло, незнакомое ощущенье проявилось. Оборачиваюсь, а метрах в семи на корнях дерева сидит и смотрит на меня немец с направленным дулом и непонятным выражением лица. Рука перевязана левая наспех, ранен. Скорее я его и угостил пулей советской, раз он здесь остался, в наступление не пошёл, за трупами нашими присматривать. Я взревел, попытался встать и лопатой метнуть, да куда уж там… Вновь упал, голова «кружанула». Сипло говорю немцу: «Стреляй, ну!». А немец также сидит, наблюдает и не стреляет почему-то. Да еще тут водит дулом пистолета в сторону моего друга и говорит «komm schnell!», что по-нашему «быстро давай». И я понял, что уж своё отвоякался, хотя б друга уложу в могилу, тем паче дают добро. Продолжил я копать, а немчина всё смотрел. Я думаю сейчас похороню, и силы на бросок лопатки еще найду! Помирать так с музыкою…»

Воробей завороженно следил за рассказом и мимикой дедушки, буквально переносясь в события тех времён. Он забыл и о похмелье, и о друзьях, о вибрирующем телефоне, для Ромы здесь и сейчас был только дед и его история.

«Силы таяли, но через час-другой вырыл я яму, поместил грузинского брата туда. Портсигар на память забрал для Кэти, жены его, и письмо-треугольник недописанное ей же. Фриц не мешал, а вдали слышался бой. Закопал я фронтового товарища, крест наспех смастерил, и тут ... заплакал. То ли приближение смерти повлияло, но скорее боль душевная, не путай с физической. Порыдал вволю я над могилой лучшего друга, а после стал духом сильней. Встал и говорю: Шисен, то бишь стреляй, немчура! И гордо в глаза смотрю, лопатку я откинул, потому что сил её бросать нет, и пуля быстрей.»

Воробей так поддал вперёд тело, телом чувствуя кульминацию, что чуть не опрокинул скамейку.

«И тут я вдруг почувствовал опять что-то доселе неизвестное. В глазах уловил немца. Чувствую-вот не враг он мне!.. Его ведь возможно невеста под каким-нибудь Франкфуртом ждёт, и может он тоже на войне друга терял. Война многие судьбы рушит, но ведь на войне-то ЛЮДИ, и много неплохих, Ромка… Да и фриц автомат, хоть и держит в мою строну, но не целится. Умно так разглядывает. Оглянулся вокруг – больше никого не видать. Встал немчура. «Стреляй, на войне мы» – говорю я, уже спокойно.

«Но подходит немец ко мне и флягу протягивает. Пью жадно, всё равно готовлюсь к смерти. Обратно фляжку протягиваю, а он не берет, мне оставляет. Да даёт завёрнутую в газету краюху хлеба со шматком колбасы, и в сторону показывает. Я хоть и болезный от контузии, но сразу ВСЁ ПОНЯЛ. Дарит мне немец, незнакомый человек из вражеской армии, жизнь. Дарит после того, как я его в плечо ранил, как, может, многих его армейских друзей положили русские. Невзирая на возможную собственную гибель от руководства нацистского он мне дарит жизнь! А он смотрит мне в глаза с уважением и опять говорит «komm schnell!» и что-то еще. В сторону показывает жестами, куда идти, мимо линии боя и их частей, в сторону, под горку, где приток Прутки и вдоль неё затеряться можно в кустах, всё я это понял тогда, хоть и не понимал немецкий…»

Очередная пауза. Оба закурили. Воробей выключил телефон.

«Не забыть мне этот момент никогда, Ромка… Стою я с пробитой башкой над могилой лучшего друга, а напротив немец, вроде бы враг, но какой огромной души человек!.. Я протянул ему свою окровавленную и пачканную в земле руку, он пожал её своей белой твёрдой рукой.»

«Больше мы не виделись, конечно... Прошёл я лесом, под горку и вдоль притока вышел-таки к нашим частям на следующий день, потерявши много крови, еле живой, но верящий в силу человеческого добра. Добро сильно, добро едино, добро только и спасает на земле!..»

Старик надолго замолчал. Поражённый рассказом Воробей смотрел в одну точку и пил воду из кружки. Внутри молодого человека зарождался новый мощный импульс.

Покурили молча. Рома встал, забрал бутылки воды, пошёл к калитке. Вдруг резко обернулся и, как он сам почувствовал, НЕ своим обычным голосом сказал: «Спасибо, дед!». Старик кивнул, внимательно посмотрел на молодого человека и широко улыбнулся.

«Как те.., хм… Вас, зовут хоть?» – неловко промямлил Воробей.

«Василич я. Иди паренёк, Бог с тобой! Доброй тебе жизни» – тепло попрощался герой войны.

И Роман медленно пошёл по дороге, погруженный в свои мысли.

«КОНЕЦ БРИГАДЫ»

Прошёл год. Уйти из преступной схемы заинтересованных в угоне новых иномарок армян оказалось очень непросто, самовольно у Воробья это и не получилось. Пришлось ему по обещаниям Карена и брата поехать через месяц на новый угон в Клин, якобы «последний». Всё прошло очень плохо, как Воробей и предчувствовал. Дача оказалась известного авторитета и дополнительно охранялась, а их бригада стала своеобразной разменной монетой в игре больших дядек в законе, как после объяснил Воробью отец, наводивший справки... Вову тогда ранил охранник, и он «загремел» уже на 6 лет. Карен смылся-таки на ворованной тачке один, и, хотя после машину вернули менты, армянин исчез. Рома и Карась убежали сквозь лес, потом разбежались в стороны. Раненный в кисть пулей охранника Воробей сумел уйти от ментов и попросить помощи у батиного друга Богданова, майора в отставке. Про Карася позже ходили слухи, что его зарезали в Адлере осенью при попытке «вынести» хату местного бизнесмена.

В жизни Воробья произошли большие перемены. Он смог полностью восстановиться в институте, перевёлся на заочное отделение и уехал жить в Челябинск к отцу. Рома всё рассказал об участии в угонах отцу, и, как ни странно, отец его понял и похвалил за открытость. Он сам попросился менеджером по продажам металла на завод, на скромную для себя зарплату. На первую премию ранее неблагодарный внук послал любящей его бабушке мобильный телефон. Отцу же он объявил, что хочет двигаться вперёд сам, и постепенно соскочил с финансового патронажа отца, оплачивая учёбу и карманные расходы из своего кармана. Воробей разорвал свой старый порочный круг общения, как студенческий, так и криминальный. Он общался в Челябинске с молодыми ребятами из заводских семей, которым были не ведомы ни мажорные огни столицы, ни наркотики или воровство, и радовался этому простому общению.

А ещё появилась Она. Рома про себя называл её именно так «Она», с большой буквы. Алина, уральская студентка, покорила его сердце тем, что смотрела на него НЕ так, как другие. КАК она на него смотрела, он объяснить не мог, но влюбился в этот взгляд и впервые добивался девушки несколько месяцев. Рома впервые полноценно радовался жизни и знал, ЧТО теперь даёт ему счастье – ни наркотики, ни алкоголь, ни сексуальные связи, ни криминал, а нечто большее, светлое, что, как оказалось, было всегда с ним.

«ВНОВЬ ПУШКИНО»

Воробей бодро шёл по просёлочной дороге маленькой подмосковной деревушки. Рома не был в этих краях около года. Долгие месяцы он вспоминал прошлогоднюю историю и мысленно часто разговаривал со стариком. В сумке лежали подарки – коробка конфет и портсигар с гравировкой. Воробью не терпелось встретить и одарить Василича. «Всё, что хорошего произошло со мной за последний год, а возможно, даже за жизнь, началось здесь» – Роман улыбнулся своим здравым мыслям. Издали он увидел крышу знакомого покосившегося домика и зашагал ещё быстрей. Всё было, как и в прошлом мае: чирикали птички, нежно светило солнышко, легкий ветерок трепал его причёску. Но ощущал и чувствовал всё это Рома уже по-другому. Он каждый день научился дарить себе и окружающим людям добро и радость, пожинать плоды и ощущать любящий его поток жизни.

Увидел Рома на подходе и ту же собаку, и это его насторожило. Он еле узнал дворнягу. Прошлогодний пёсик повиливал хвостом, щурился с интересом, как и его хозяин, а нынешний лежал в пыли с мутными глазами, никак не реагируя на подходящего парня.

…Холодок пробежал по спине Воробья, когда он подошёл и увидел заколоченные двери. Всё во дворе будто замерло с прошлого года, даже кружка стояла та же у колодца. Но ощущалась пустота. Рому передёрнуло, он забежал во двор мимо дряхлеющего пса, пометался по территории, пытался зачем-то оторвать доску от двери, но резко остановился… И тут Роме стало больно. Больно впервые после ухода мамы…

Опустившись на скамейку, Воробей вздохнул и дрожащими руками потянулся в карман. Курить он бросил полгода назад, но сейчас не отдавал себе отчёт. Опомнившись, он достал из сумки бутылку воды и опустошил её.

На улице раздались шаркающие шаги. Из-за неплотного соседского забора Рома увидел бойкую старую толстую бабку в цветастом платке, которая шла к домику деда. «Ильинична, наверное,» – из закоулков памяти всплыло у Воробья. Бабка зашла во двор, оперлась на забор и уставилась на Рому.

«Ты чей это? Не ври, ежели родственник, не было у старого никого!»

Роман не нашёл, что ответить. Сняв оцепенение, он тихо спросил: «А где… Василич?»

«Ну как где, на том свете уж год где-то!.. Давно пора ему было, пожил своё старик. Хоть достойно ушёл, да вот на каком погосте он, и не знаю. Скоро и дом этот снесут вон эти (махнула она рукой неопределённо). А ты что тут околачиваешься? Давай, тут не рассиживай, а то сейчас милицию вызову, подозрительный малый! У деда не было никого тут лет двадцать, не на землю стариковскую ли заришься?...» – погрозив кулаком и оценив отсутствующий взгляд молодого человека, бабушка посчитала необходимым ретироваться.

Стало очень тихо. Солнце скрылось за огромным серым облаком. Дворняжка с грустными глазами лежала в пыли около пустой миски.

По молодому гладковыбритому лицу катились слёзы.



Примечание
* дзмао – брат (перевод с грузинского)


Повесть опубликована в Антологии "Золотое перо Московии" № 26 за 2020 год.