Жёлудь

Говорят, если четвёртое измерение существует, то управлять нами так же легко, как мы делаем это с обыкновенной точкой. Её можно превратить в линии, линии – в рисунок, в буквы, в горизонт, в перекрёсток, в стену тюрьмы и фасад храма.
Вы никогда не чувствовали себя этой несчастной точкой, которой руководит чья-то рука? Стоит руке щёлкнуть пальцами, и ты перелетишь из одной жизни в параллельную, из настоящего в прошлое, из конца в начало. А ещё - из левой половины дома в правую. При чём здесь дом? Это вы узнаете, обязательно узнаете позже.
Наш герой ни о каких перемещениях никогда не думал, и тем интереснее, как он из них выпутается.


Глава 1

О том, как Родион Липиус стал Чипусом и что из этого вышло.



Родион Липиус - рослый блондин с телом викинга и лицом Ивана-царевича, что само по себе удивительно, а если учесть, что наш красавчик ещё и биохакер… Да, да, он биохакер, но считает себя жёлудем.
У Родиона, как и у всех нормальных людей, куча мессенджеров, групп и пабликов, и везде он вещает об одном и том же – вроде как, он жёлудь. А у жёлудя какая судьба? Можно в дуб превратиться, а можно и в корм для свиней. Выбирайте, мол, господа, только помните, что дуб – не тот, что дуб дубом, а совсем наоборот – здоровье, сила и пятьсот лет жизни. И тут что важно? Верить важно, что твоё тело – твоё дело, и на печке не лежать, иначе руки вверх. Жёлудь – пессимист в земле сгниёт.

На самом деле Родиону и пятьсот лет маловато. Разве это срок? Его желудёвый оптимизм готов замахнуться на целое тысячелетие, а любимый хэштег  Родиона Липиуса - #апгрейдобразжизни, потому что хакнуть свой драгоценный организм – не смартфон взломать. Это и планетарно - на этом слове он обычно тычет пальцем в небо, и очень, очень интимно.

В общем, как вы наверняка догадались, эти биохакеры – люди чудаковатые, даже чудаковатее автомехаников-самоучек. Те, хотя и любят поковыряться в автомобильной утробе, но лишние детали туда не часто припаивают. А тут… Тут в ход пускается и тяжёлая артиллерия чипами и тонкие материи медитации. У нашего Родиона семь чипов в теле, но это только начало пути к совершенству. Он следит за питанием, сном, он исследует кровь два раза в месяц и определяет десятки показателей, качает нужные мышцы, насыщает органы кислородом и углекислым газом, а дальше… Дальше больше - мозг, крионика и геном.

Что касается генома, то первый шаг для нокаута собственной днк уже сделан. Не так давно Родион отважился на заказ из высшей категории и именно для этого примчался в лилипутскую, но напичканную аппаратурой лабораторию Семёна Горбункевича. Попутно сдав кровь на биохимию, он завернул к хозяину, чтобы получить добро и наковать нового железа пока горячо. А с кем же ещё ковать, как не с Семёном? Он – не только исполнитель, но и хороший приятель Родиона.

Посвящённые называют его Боги, вроде как он похож на богомола, вставшего на дыбы, а некоторые идиоты видят в нём лишь удобную мишень для буллинга.
У Боги синдром Марфана, лёгкое заикание, своя лаборатория и хорошие мозги, а все чипы, анализы, исследования – на его тощих, покатых плечах. Тощих – потому что он напрочь отказывается от спортзала, не пьёт коктейли, которые сам же сотворяет и шарахается от чипов. Стоит приплюсовать к этому набору нелепое пристрастие Семёна к докторской колбасе, и перед вами – очевидный баг, сбой программы.

И вот сидит эта программная уязвимость в своей лаборатории, жуёт бутерброд с докторской, а вокруг сплошные раритеты - микроскопы с меркурианской бронзой на тубусах, бутыли, похожие на малахитовые штофы, латунные штативы с горелками и прочие практически музейные древности. Кажется, если внимательно приглядеться, заметишь на их благородных боках вековую пыль алхимической кельи. О здешних столах и говорить нечего. Огромные, из старого, почерневшего дуба, с каменными столешницами и выжженными кислотой язвами на потёртых торцах. Семён называет их бегемотами.
На все предложения поменять допотопный антураж на современный он только бурчит «ни за что», злится и чуть не топает ногами.

- Вы все свихнулись? Новьё в соседней комнате, велкам. А эти дубовые б-бегемотики и медные ступки видели Лобачевского. На них каждый с-сантиметр – история.

И так уже почти десять лет. Семён есть Семён, свою келью он бережёт и уговаривать его бесполезно. Да Родион и не уговаривать пришёл.


- Боги, у меня заказ, - говорит он после ритуального приветствия. – Я тут на забавный пост напоролся. Прикинь, какой-то малолетка из Франции вколол под кожу ДНК с Библией. Такой хайп раздул…

Семён несколько раздражённо взмахнул плетью руки и, не переставая двигать остроконечной челюстью, на минуту растворился в лицезрении какой-то хвостато-рогатой формулы на мониторе, что-то там уразумел и благополучно вернулся на землю.

- ДНК… ДНК он вколол с з-закодированными главами из Библии. Синтезировал и вколол. Есть такой метод – crispr.  Родя, ты же вроде биохимик. Код – это последовательность нуклеотидов и… Что ты хочешь от м-меня?

- Что хочу? Ну уж точно не лекцию о нуклеотидах. – Родион уселся рядом, поиграл пробирками в штативе, переключился на микроскоп. – Короче, я, старик, страстно хочу от тебя две вещи. ДНК под кожу — это раз.  Не, не Библию, Боже упаси, а вот что-нибудь из Достоевского будет очень интеллигентно, как бы сказала моя бабушка.. Слышишь? Во-вторых – перестань жрать вот эту свою отраву. Это убивает меня чисто эстетически.

Семён покрутил в паучьих пальцах мерный стаканчик с кофе.

- Гляди-ка, какой эстет! Отлипни от стола, ради Бога. С-стесняюсь спросить, а п-почему не Агния Барто? Шучу, шучу, мне без разницы. Кстати, можно криспануть и по д-другим параметрам. Хвост, н-например, отрастить или рога.

- Да пошёл ты со своим хвостом. Ты меня слушаешь? Не понимаю я его. Читаю и ни хрена не понимаю, а очень хочется. Что в нём люди находят, а? Короче, мне не нравится, когда я чего-то не понимаю.

- Ясно, бро. Братья Карамазовы подойдут? Знаешь, у меня есть хороший вариант вместо ДНК. Мощная такая пилюлька.  Страница любого чтива улетает за две секунды. Пойдёт?

- Две секунды, говоришь? – Родион завороженно следил, как исчезает во рту друга огромный кусок колбасы. -  Ну что ж, бум думать. Захватывающее занятие - думать. Да, Боги?

Семён, согнувшись крючком, на минуту завис в ноутбуке, Родион терпеливо ждал, листая смартфон.

- Ничего себе вопросик! Всё забываю с-спросить, Родя, ты всегда т-такой… Бочка позитива. Тебе никогда не бывает п-противно? Страшно не бывает?

- Противно? Сегодня пустил слезу пару раз. Прикинь, у Димы Билана угнали тачку. Как жить?

- Ну есть инфа, над которой не п-поржёшь.

- Ой да ладно, - Родион крутанул стул и потянулся. -  Что я могу изменить, старик? А? Тело? Ну это пожалуйста, и не надо на меня так смотреть, будто я кусок дерьма. Берегите свое тело, это единственное место, где вы должны жить. Кто сказал?

- Джим Рон. Бизнес-тренер или вроде того.

-  Ну да, ну да, – Родион выразительно посмотрел на часы. - В общем, кто-то сказал. А если по теме, имеется у меня такой хитрый девайс. Канделябр называется. Что хочешь видеть, то и видишь. Тело берегу, старик. Не самоё глупое на земле занятие.

- Какой скучный, детский текст, - Семён скривился, обсасывая ломтик лимона.

- Ну какой есть, старик. Когда-то я выглядел реальным проспиртованным дрыщём, и мне было хреново каждое утро. Помнишь? А ты сам-то? Тебе бывает противно?

- Мне – да. Но! - Семён ткнул пальцем в потолок. - Я исследователь. Н-ноосфера, брат. Наши м-мысли болтаются в ноосфере. Привет Вернадскому. Если никто не видит кучу глюков, всё зависнет.

- Ты по ходу философ, Боги.

Семён пожал плечами:

- Как там твои пищат? Всё не так п-просто, как гриф и два блина. П-представь, я вообще люблю исследовать. Мой синдром Марфана к этому располагает. Тоже очень хочется жить, знаешь ли, вот и копаюсь.

- А мы, значит, лабораторные мыши?

- Ну вроде т-того. Вы так одержимы идеей совершенного тела, что заглатываете любую н-наживку.

Этот разговор был два месяца назад. Два месяца на вопрос о готовности Семён лишь неопределённо урчал себе под нос и закатывал глаза, а на сегодня назначил встречу, и до этой встречи ещё уйма времени.

Родион встаёт с постели сразу, не разлёживаясь и не умирая от зевоты, подходит к панорамному окну, открывает блэкаут- шторы и смотрит на набережную с высоты двадцать седьмого этажа. Красота там такая, что весь мир обнять хочется. И реку эту широкую, как море, и небо синее, и еловые ряды на газонной зелени, и людей, которые отсюда с мизинец – не разберёшь, кто с плюсом, кто с минусом. А что не видно, то и не надо.  Как там в чатах?

- Негатив – в топку. Крч не смотрите чернуху, не читайте трагедии. Хэппи-энд улучшает обмен веществ. 
- А как же катарсис?
- Катарсис - насилие над чужим «Я», и это вред здоровью.
- Господа, шлифуйте хмурый лоб стрессаутом. Восемьсот рублей банка.

Можно, конечно, возразить, что, мол, такой ванильный ракурс – блажь, розовые очки и ничего более, но на самом деле это тот же меловой круг из катехизиса здоровой жизни. Что ещё нужно человеку?
Когда-то, давным-давно Родион вылетел из надоевшей песочницы детства во взрослую жизнь, с таким остервенением поглощая новые удовольствия, что стыдно вспомнить. Отец… Отец был страшно недоволен.

- Ты, Родион, как нищий, который дорвался до жратвы. Сколько можно хомячить жизнь? Лет через пять лопнешь. Помяни моё слово.

Так и случилось. Однажды утром Родион Липиус проснулся в похмельной смутной тоске, с бухающим сердцем и холодным потом на спине, проснулся и   выглянул в окно, и увидел слово, и слово это было – конец. Непомерно корявое - на каком-то чужом, мелком небе, выползая из мышиной норы тумана, оно расплывалось, как в слезах и пахло. Да, оно мерзко пахло смертью. Наркотический глюк это был или игрища осенних облаков, не важно, но чудо чудное свершилось. Родиона вдруг окатило ужасом от ясного понимания -   внутри нет ни радости, ни печали, ни злости, ни гордости, а лишь гастритные колики, тошнота и кладбищенская вуаль абстиненции –рельефные симптомы того, что тело его наконец-то наелось до отвала, до несварения желудка. Открыв контакты в смартфоне, он треморной рукой удалил пачку «заек» с одинаковыми зазывными мордашками, стёр с лица земли телефоны ночных клубов и их завсегдатаев и закрыл кучу аккаунтов, выбросив из головы все логины и пароли. Чистый смартфон подарил надежду.
Уже через месяц, очень длинный и очень трудный месяц, жизнь повернулась к нему другой стороной. На этой стороне проспиртованные мозги и разбухшая печень не очень котировались.

Нужно сказать, что Родион, конечно, не отправился в скит, не расколошматил телефон с ноутбуком, не поменял банковскую карту на котомку нищего странника. До этого не дошло. Дом у Родиона вполне элитный, видовая квартира в стиле эко-тек, завтрак на террасе научно сбалансированный – смузи из протеина, пророщенных зёрен пшеницы и земляники. Но главное - он стал жёлудем с мечтой о постчеловеке в голове.

После завтрака Родион запрыгивает в свой любимый Lexus, а по-простому в Лёху и мчится в фитнес-клуб, а не на работу, поскольку на календаре воскресенье. В надёжной железной утробе Лёхи Родион находит такой покой, о котором можно лишь мечтать, именно Лёха иногда подпитывает своими ядрёными токами, иногда усмиряет, а чаще помогает вспомнить и забыть. Вспомнить и забыть всеми способами.
Вот и сегодня, как только Родион взялся за руль, голова его переключилась на жёсткий режим двумирия. Он и мчался вдоль реки по-утреннему, ещё не загруженному шоссе и шагал по ночной улице города. Уже вторую ночь за месяц Родиона будто вытаскивают из постели и швыряют в незнакомое тёмное место. Два раза, две ночи за последний месяц. Перебрал ноотропов? Или наоборот – не добрал? Сомнамбулизм? Чёрт его знает. Темно на этой улице, темно и страшно. Он идёт по тротуару мимо кирпичных уродцев с двумя-тремя этажами и пьяными штакетниками под окнами. Только куда и зачем? А рядом шагает странный тип – длинноволосый, в шляпе и чёрном балахоне. И от этого всего такой холодок в груди могильный.
 
- Чешется? – спрашивает тип и трогает руку Родиона. - Это хорошо. Не то что две секунды на страницу и дело в шляпе.

Два раза, две ночи Родион приходил в себя уже дома. пытаясь одолеть трясучку. Ныла рука, а казалось, что-то ещё, что-то чертовски важное, уже забытое в детстве, похожее на чувство вины. Но почему? Перед кем?
На этой мысли Лёха вдруг взвизгнул и встал на невидимые дыбы перед светофором. Леха вообще его понимает и всё о нем знает.

- Окей, я услышал, - сказал Родион. - Я забуду и это.

Он забыл ещё до прибытия в фитнес-центр, а после раздевалки и вовсе успокоился. Что здесь может выбить из седла? Наверное, кому-то из подснежников первая становая тяга и гиря на ногу щекочут нервы, и это для них, как выход в космос, но рано или поздно наезженная колея засасывает всё, даже сияющие всеми цветами радуги выхлопы серотонина.

На тренажёре «бабочка» сидит его Сабина. Ей не нравится своё имя, и все называют её Салли. У Салли смартфон в протянутой руке - головка чуть набок, носик вверх, рот, конечно, полуоткрыт, черные волосы собраны в гимнастический пучок. Селфи. Год назад он стал её тренером

А потом… Потом всё пошло, как надо. Из анарексичной стрекозы вылупилась тренированная дева с великолепными мышцами кора и тонкой талией.
Тренерская работа кружила голову мыслями о Пигмалионе, но нельзя сказать, что больше ему нечем заняться, всё-таки от родителей достался небольшой завод. Приходится мониторить его несколько раз в неделю, а в промежутках муштровать своё тело и обмозговывать новые чипы.

Из-за чипов к нему прилип красноречивый ник – Чипус, и он, конечно, не против. Его чипы контролируют кровь, мозг, сон, всю его пока ещё человеческую начинку.

- Все мы, биохакеры, немного машины, - смеётся Родион. - Но лучше машин, потому что ещё и жёлуди.

А как иначе? Кроме идеологического задора есть у Родиона и почти пацанская радость от фокусов с чипами. Почему бы и не хайпануть в сторис ради дела? Вуаля, и ладонь открывает замок без ключа! Другая - не хуже, она расплачивается вместо карты. А ещё он - живой магнит и компас. Да что там компас. Вы слышали о нейробиоуправлении мозговыми волнами во время полового акта? Это вам не гриф и два блина.
 
В общем, если отбросить эмоции, минус чипирования только один - на него уходит чертова куча времени и денег, а у завода с прибылью так себе, сплошные нокауты ЦНС.  Ещё больше денег нужно для другого и об этом он как-то открылся подружке.

 - Центр биохакинга «Жёлудь». Как тебе? И чтобы обязательно у озера, среди сосен, и чтобы воздух чистый, и тишина вокруг. Знаешь, детка, так он у меня в голове засел, что, кажется, на краудфандинг пойду, на совесть наплюю, последнюю копейку на это брошу. Одна проблема – не хватит этих копеек.

- Круть, - она не поднимала глаз от смартфона, попутно расправляясь с плиткой шоколада.

- Эй, ты меня слышишь? Кончай есть шоколад.

- Что? Тут такое у Оксанки, – лицо её трагически вытянулось, брови взметнулись угольными птичками.

- Что, что… - Родион листнул смартфон. – Вот, хочу запостить. В общем так…. Послушай.

- Родди, ты же знаешь, я на слух не очень. Короче, отошли.

Родион шумно вздохнул, заёрзал в кресле, будто хотел встать – никакой реакции.  Увидел блестящую каплю шоколада на её розовой губе, опять вздохнул и отправил пост приятелю.

«Это будет такой супергиперхак, универсальный тренажёр для тела. Представьте, ещё один рывок, и мы возьмём быка за рога, мы увидим его – это совершенное тело без болезней, без немощи, без страданий и смерти! Мы избавимся от бракованных клеток, переделаем мышцы, кости, кровь, мозг. Да что там мозг? К чёрту все биологические ограничения, и мы переделаем мир».

Салли, посапывая, свайпила какие-то картинки на дисплее.

- Короче, глянь, какой ужас у Оксанки на носу выскочил. Офигеть, она прям Юбаба.

- Окей, вот и поделился. - зевнул Родион, - я, пожалуй, пойду. - А Оксанке своей скажи, всё на свете можно замазать, а уж прыщ…Сопливые вы ещё.

Салли всё-таки вернулась на землю и, потянувшись через столик, провела по его щеке изящным пальчиком.

- Зая, ну ты обиделся, что ли? Короче, я могу поговорить с папой о твоём жёлуде. Он попробует что-то выбить.

Родион, как всегда, растаял, чмокнул её пальчик и сам окопался в истерично пискнувшем Telegram. Читал и говорил одновременно.

- Ну тогда... тогда, детка, я… В общем, как честный человек, я обязан на тебе жениться.

- Серьёзно? – Салли сделала удивлённое лицо. - Это вроде конфетки для детки? Короче, видишь, я в шоке и всё такое. Только учти, Роди, мой папочка реально свихнут на моей мамочке и на Достоевском. – Надув щёки, сложила руки на груди, изображая папочку. - Как? Вы не читали Достоевского?

Родиону, конечно, пришлось повертеться, чтобы доказать – не конфетка это, а его рука. Салли поверила, а он вдруг заледенел. Перед глазами за минуту прокрутился весьма живенький клип семейной жизни, сляпанный в режиме таймлапс – тёща, пелёнки, воскресные обеды, телевизионный ящик. Супер!  Рука потянулась на «скопировать – удалить», но тут очень удачно проснулись мозговые извилины. На что тебе мозг, дурачок? В общем, в результате Родион решил, что мысль о женитьбе продуктивная и её стоит обдумать. Вопрос с Достоевским в списке задач был отмечен жирным курсивом.

Думал он довольно долго и в конце концов решился на дорогущее колечко и семейный ужин с родителями Салли, который его ожидает уже через три дня. А чем чёрт не шутит? Салли моложе его на десять лет, красивая и понятная. Голова у неё, конечно, забита Оксанками, шмотками и какой-то сакральной дамой под ником Нелли Косметолог, но всё можно изменить. Переделал же он её тело.

- Детка, - говорит он Салли, - у тебя ромбовидная хиловата, а ты сегодня штук сто снимков сделала.

- Роди, не включай коуча, - отвечает она и показывает квадрицепс бедра. - А это видел? Супер, да?

На Салли белоснежный, облегающий костюм и огромная бабочка на животе. Бабочка такая живая, что хочется потрогать её крылья.

Родион чешет затылок.

- Может, смоемся отсюда? Я покажу тебе параллельную вселенную.

Тем временем спортзал заполняется знакомой музыкой, кряканьем штангистов, лязгом пружин и весовых блоков, всем тем, что Родион называет саунд-дизайном удачной тренировки.

- Ладно, иди уж, - ревниво бурчит Салли и добавляет к весу на тренажёре два блока. - Там уже очередь собралась, шею свернули. Учитель явился! Чипус!

Совсем рядом, перечёркивая зал, тянутся ряды беговых дорожек, орбитреков, степперов. Мелькают загорелые руки, взбираются по невидимой лестнице мускулистые ноги. Похожие на анатомическую картинку качки-химики с метаном в желудках, кроссфитеры с проволоками жил, квадраты - пауэрлифтеры, сексапильные фитоняшки с тату на всё тело, трогательные чайники, задорные пенсионеры.
Шагают, шагают, шагают под гитарные ветры краут-рока, под свистящими хлыстами хэви-метал разгоняется кровь и очищаются извилины. Локти, колени, мокрые спины, разноцветный латекс накаченных ягодиц, трудовой пот на шеях. По телу Родиона прокатывается пульсирующий эндорфинный сгусток.

Всё это похоже на механизм – точный, исправный механизм. Нет, какой там механизм, это настоящий цех со станками, и на каждом станке вытачиваются болванки нового человека. Работают станки, снимается стружка, полируется обструганное тело, но не каждой болванке суждено превратиться в постчеловека, а Родион уже на пороге, уже у черты, за которой жёлудь вырастает в дуб.
 
После тренировки Родион целует Салли в щёчку.

- До вечера, детка. У меня ещё дела здесь и обед на носу.

А сам отправляется в фитнес-кафе. До встречи с Семёном ещё полчаса, и Родион заказывает себе салат из шпината с ягодами годжи, куриную грудку су-ви и сельдерейный сок, выставляет на стол банку с обеденной порцией чудо-капсул. Всего их пятьдесят две. Пятьдесят два волшебных пенделя метаболизма. Витамины, микроэлементы, десяток биодобавок, пилюли от диабета, гормон роста, лекарство от гипотиреоза – убойная трапеза рядового биохакера и выстраданный набор для вечной молодости и железного здоровья.  Анаболиков и прочей дряни в нём нет, и причина такой избирательности проста – Родион не идиот.

- Н-ну что, ДНК или Cor100? - спрашивает Семён и плюхается на стул. – З-завис я с этими братьями Карамазовыми. Представь, стал выбирать, кем бы я х-хотел быть – Алексеем, Иваном или Дмитрием.
 
Вид у него и правда замученный, словно после недельной мультигонки по диким местам Патагонии. Выдающийся нос, как всегда, красный, глаза слезятся.
Семён трёт нос салфеткой и надевает очки, вроде как решил изучить приятеля до последней щетинки на подбородке.

- Родя, ты чего застыл? Повторяю, ещё раз для глухих. Cor100 или ДНК? Cor 100 – это наша драгоценная пилюлечка, если помнишь. Для мозга. Ну!

-  Боюсь не то выбрать, - бормочет Родион. - Думаю. А ужин у меня через три дня. Экзамен, блин.

-  Какой ещё ужин? Ты как буриданов осёл, бро. Сейчас я в вашу бухгалтерию, а вечером отбываю в Питер на месяц. У тебя на всё п-про всё два часа. 

Семён направился к выходу, но у двери обернулся. Острый угол его лица треснул улыбкой тонких, бескровных губ.

- Знаешь, я п-получил удовольствие. Когда бы ещё до Фёдора Михайловича добрался.

Мосластая, двухметровая жердь в стоптанных кроссовках скрывается за поворотом, Родион вздыхает и на минуту застывает на развилке. Что выбрать?


Глава 2

О том, как Родион Липиус выбрал Cor 100 и стал знатоком Достоевского.


Через три дня Родион отправился к Салли уже накормленный ноотропом Cor 100 VX и с двумя томами Достоевского в голове.
Салли жила в двухэтажном доме, купленном её батюшкой. Забавный был дом. Одна его сторона, а точнее, застеклённая веранда всей своей лофтовой начинкой смотрела на миниатюрный парк и элитную многоэтажку, а другая небольшим балкончиком прямиком выходила во двор православного храма. Родион посмеивался – хорошо придумано – нагрешил на одной половине, на другой покаялся. Салли его насмешки не трогали. Ей нравился колокольный звон.

- Зая, правда классно? Папа говорит, что это полезно.

Родион гладил её по глупой, кудрявой головке, и они отправлялись на другую половину. Там очень часто отрывались от диет друзья по спортзалу и однокурсники Салли по университету. Им всем, что звон колокольный, что звон бокалов – без разницы.
 
Сегодня на веранде не было гостей. Там были родители Салли.

Глава семейства Руслан Артурович – непоседливый колобок с улыбкой до ушей и неколобковым, оценивающим взглядом и его жена Алла Марковна – дама хорошо сбитая, рослая такая дама, очень похожая на ахалтекинскую кобылку. Открытая, мощная грудь её и руки сияли каштановым загаром.
Прекрасная двуглавая, машинально отметил Родион, молодец, а вот трёхглавую нужно подкачать.

- Ну что Родион Янович, - колобок потёр ручки и чмокнул толстыми губами. - Прошу за стол. Надеюсь, мы сможем не только поесть, но и повеселиться. Как говориться, други мои, просите у Бога веселья. Будьте веселы. как дети, как птички небесные. – Он поцеловал жене руку. - Да, Аллонька?

- Ну сейчас начнётся. -  Салли дёрнула Родиона за рукав. - Будет цитировать через слово.

Родион уже понял – нужно отбиваться тем же оружием.

- Да, конечно, - сказал он бесстрашно. – Кем же ещё и быть-с, как не птичками-с? - В голове его что-то щёлкнуло, рвануло строчками. - Если Бога нет-с, то всё позволено.

- Что? - Руслан Артурович по птичьи склонил голову. - Вы это о чём, позвольте спросить?

Родион вспыхнул, строчки в голове рассыпались на секунду и опять соединились:

- Я хотел сказать, за веселье всегда деньги платят. Веселье и радость всегда всего дороже стоили. Фёдор Михайлович. Наш.

- Вы любите Достоевского? Это весьма похвально, друг мой.

Родион прижал к груди руку.

- Очень люблю-с. Очень. И эта любовь – тайна божия.

- Вау! – всхлипнула Салли и зажала рот ладонью, да Родион и сам бы с удовольствием зашил свой рот, но есть такое слово «нельзя». Нельзя и точка.

Все чинно уселись за стол, лилось вино в бокалы, раскладывались салаты и закуски. Родион еле сдерживал рвотный позыв от запаха хамона на тарелке, от жирного блеска какого-то мудрёного салата, поданного вместе с тремя промасленными булочками.

Руслан Артурович с аппетитом жевал розовый кусок сёмги, разглядывая веранду, будто первый раз видел, хотя особенно разглядывать здесь было нечего – кирпичные стены, бетонные арки, лампочки без абажура и куча железяк вместо нормальной мебели.

- Как вам домик нашей девочки? Это я выбирал. Да, Аллонька? Очень современен этот лофт. Да, Аллонька?

- Ты? Ну да, конечно. Кто ещё может выбрать такое? Особенно вот эти кровавые подтёки на бетоне.

Аллонька заговорщицки подмигнула Родиону одним глазом, другой прятался под надглазником из чёлки, перетекающей в пепельную гриву до плеч.

- Какое такое, радость моя? – Руслан Артурович сморщился. – Ты опять? Согласитесь, как это очень символично – храм и физиология. Две стороны, так сказать. На одной  душу Богом лечим, на другой тело калечим. Только вот беда, как хочется иногда это своё тело покалечить, сил нет, и главное, страха нет.

- Ну да, - пробормотал Родион, стараясь не смотреть на Аллоньку. - Кто победит боль и страх, тот сам станет Бог.

Все почему-то замолчали, а Салли, еле сдерживаясь от смеха, шепнула ему в ухо:

- Я фигею! Репетировал? Хорошо, что хоть ссыкать перестал.

Родион скромно пожал плечами и выпил полбокала вина.

- Не хотите порадовать нас историей своей жизни? – спросил Руслан Артурович и по-хозяйски обнял жену. - Мы будем внимать, как самые благодарные слушатели. Да, Аллонька? Предлагаю выйти на балкон подышать воздухом, - он рассмеялся, - и ладаном.

- Родители, - вмешалась Салли, - я вам уже двадцать раз рассказывала. Короче, мы любим друг друга. Что ещё нужно и…

- Да я с превеликим удовольствием даже, - перебил её Родион с красивым пафосом в голосе и шикнул на подругу. Как это, что ещё нужно?

Захватив с собой поднос с шампанским, они отправились на балкон и уселись вокруг стеклянного столика с фруктами. Там было прохладно и показалось, действительно пахло ладаном из храма.

Родион давился ненавистным, бьющим в нос брютом, и говорил, говорил, втискивая в монолог цитаты из Достоевского куда ни попадя, вперемежку с красноречивыми междометиями, обращениями к Богу и судьбе, но понимая, что ничего с этим внутренним попугаем поделать не может, а потом и вовсе перестал различать, где его слова, а где чужие.

Финалом речи стал глубокий, натуральный вздох. Он даже хотел встать и заломить руки, но вовремя одумался, постарался изобразить врождённое спокойствие и неизбывную печаль русского интеллигента, достойную пера величайшего писателя.

- В общем так, свой центр я назову «Жёлудь» Хочу, чтобы это было доступно любому. Из кожи вылезу, но придумаю, как это сделать. Думаю, сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества.

На этих словах Родион совсем сдулся и обмяк в кресле.

- У вас и правда столько чипов? - спросила Алла Марковна и дотронулась пальчиком до бицепса Родиона. – Ох, какой вы объёмный. Какой…

Бицепс рефлекторно напружинился и, надо сказать, не только бицепс.

- Аллонька! Мама! – дуэтом вскрикнули отец и дочь.

 Руслан Артурович стал багровым и заёрзал, будто хотел сползти под стол.

 – Я же просил. Человек о высоких чувствах, а ты…

- Русик, ты мне ногу чуть не отдавил, - у Аллы Марковны нервно дёрнулась губа. – Но наш Родион и правда объёмный. Да, Родион?

- Это может каждый, - скромно потупился Родион. - И это нужно вдолбить врачам, которые ни черта не могут, а мы, согласитесь, не можем мириться с телесными недостатками.

Руслан Артурович не отводил глаз от жены, и вид у него его был беспомощный, будто перед ним хулиганистый, но любимый ребёнок.

- Конечно, конечно. Кто хочет приносить пользу, тот даже со связанными руками может сделать много добра. Это так верно, что…Родион, я вам помогу развязать руки. Святое дело вы затеяли. К тому же я очень люблю свою дочь, свою кровинушку.

- И я помогу. Вы обращайтесь, - Алла Марковна энергично дунула на чёлку и второй глаз присоединился к первому. Родион так привык к её одноглазости, что ему показалось, она оголила не глаз, а нечто совсем уж интимное.

Её слова заглушил колокольный звон. Все трое – отец, мать и дочь вдруг встали, правда Салли тут же смылась, Алла Марковна накинула на голову шарф и опустила глаза, Руслан Артурович застегнул пуговицы пиджака. Так они и стояли, осеняя себя крестным знамением, пока колокола не затихли.

Салли пристроилась в углу и на фоне храма вдохновенно делала селфи – эротично трясла головой, откидывая волосы назад, выгибала шею и высовывала длинный розовый язык. Родиону вдруг ни с того ни с сего захотелось дать ей по губам, рявкнуть во всё горло, но она уже затараторила кукольным голосом:

- Посмотрите на мои серьги. А теперь на купола. Видите? А так? А вот так? Копия!

Родион переминался с ноги на ногу, в груди его что-то тяжело и недобро колыхалось, мешая дышать. От удивления и непонятного страха он открыл рот и вдруг широко, звучно зевнул, потянулся, с облегчением вдыхая свежий вечерний воздух. Замазал и ладно, подумал вскользь и забыл.
Первым обернулся Руслан Артурович:

- Ну вот и слава Богу. Правда, Аллонька?

- Очень удобно. Правда, Родион? -  нервно выдохнула Аллонька, обводя руками балкон вместе с храмом.- Мы ну очень любим, когда удобно.

- Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей, - выпалил Родион с жаром и перекрестился.

- Ах, как вы хорошо сказали, - Алла Марковна опустила густо накрашенные ресницы и задышала напоказ – взволновано и часто, но вместе с показушностью мелькнуло в её лице что-то настоящее, мелькнуло и погасло.

Руслан Артурович довольно грубо потянул её за руку.

- Дорогая, это Фёдор Михайлович сказал. Надо бы уже знать. Приглашаю продолжить и выпить за наше общее дело. Я вам с Божьей помощью выбью инвестиции, Родион. Наш министр у меня давно в долгу.

Родион радостно хмыкнул и охотно согласился отведать рюмочку, две коньяка.
Этот коньяк ему пришлось пить ещё долго. Сначала через три дня, когда просил руки Салли, потом на помолвке, на мальчишнике и в конце концов на свадьбе.

Свадьба, как говорят, прошла на ура, правда Родион практически ничего не запомнил, потому что разрешил себе напиться. В памяти осталась лишь одинокая голова жареного поросёнка на блюде. Его печальные глаза-маслины смотрели на всех с таким укором, что Родион не выдержал и прикрыл её кружевной салфеткой, а сверху ещё и две лилии возложил. Гости захлопали в ладошки, а Родион чуть не заплакал, наверное, всё-таки напился.

Утром Салли прочирикала, надевая халат:

- Зая моя, знаешь, что я придумала? Нам нужны новые сексчипы. Тебе и мне.

- Зачем это? Тебе же всё нравилось, - простонал Родион, еле справляясь с похмельной тошнотой.

- Нравилось, но, по-моему, они разрядились.

- Ты меня любишь?

Салли скользнула на постель и стукнула кулачком по его груди.

- Да, конечно. А ты? - она зевнула. Пахнуло чем-то чужим, настолько чужим, что Родион задержал дыхание и выдавил:

- Я люблю тебя. Больше всего на свете.

Стыдно ему не было. Почему бы и не сказать человеку приятное? Ему было смешно, и его занимали совсем другие вопросы. Через час он, освежённый душем и аспирином, стоял перед зеркалом, выставляя себе баллы. Цвет лица – так себе, на троечку. Даже подсветка на любимой татуировке, и та скоро сдохнет – два жёлудя, переплетенные листьями дуба.
Покрутившись туда-сюда, он вздохнул. Ну что за свинство? Три месяца коту под хвост. Рельеф на спине не тот, венозность заплыла, а впереди марафон на выживание - строительство настоящей махины под названием «Жёлудь» с самым совершенным спортзалом, двумя лабораториями, инфракрасной сауной, кучей медиков, генетиков, психологов, массажистов, косметологов. Родион уже продал свой заводик, заложил квартиру, но денег не хватило, и недостающая сумма – на совести тестя.

- Ты так тащишься от своего тела, что… - проворчала Салли

- Это плохо? Понимаешь, мне нужно тело, новое тело, такое, которого у меня ещё не было. Помнишь, я говорил тебе про Обри ди Грея? Я ему верю, чёрт возьми. Тысяча лет — это же вечная жизнь.

- Роди, я хочу пирсинг в нос, а папа не разрешает, - Салли покрутила носом и громко чихнула. 

- Боже, как всё глупо, - пробормотал Родион и накинул халат.- Всё глупо.

Салли, хихикая, размазывала по лицу крем.

- А вообще, прикольно. Я вышла замуж за киборга, но.... Вдруг на тебя кирпич упадёт? Прямо на темечко.

- Херня, - сказал Родион. – Я не киборг, и я не верю в кирпичи.

Он не верил, да и некогда было думать о какой-то чепухе. Приходилось выкраивать время, и после спортзала он мчался на стройку. То ещё занятие, которое, впрочем, быстро закончилось. Закончилось точно через неделю, когда он шёл под строительными лесами.

Настроение несмотря ни на что было отличное. Он вообще не был способен впадать в уныние и уверился, что всё в жизни идёт ему прямо в руки. Но, похоже, мешок с цементом, тот, который чепуха, не был в курсе насчёт рук и упал Родиону на спину со второго этажа, когда тот нагнулся, чтобы завязать шнурок.

Через три месяца Родион вернулся домой в инвалидной коляске, но в отличие от Лёхи она хозяина не понимала совсем – равнодушная, тупая железяка, она не видела в нём ни жёлудя, ни просто человека, не чувствовала, не приходила на помощь. От коляски исходили больничные, тёмные токи с запахом карболки.

Салли вывезла Родиона на балкон, не поднимая глаз, молча укутала ноги пледом. Он хотел что-то сказать, но увидел её лицо и не решился. Жена вообще замкнулась последнее время. Дежурила в больнице, жила с ним в санатории, но с таким видом, будто он в чём-то виноват. Но вслух, конечно, не упрекала. Только один раз спросила:

- Слушай, ты не думал про апгрейд? Какой-нибудь транспондер, и всё встанет нас вои места.

- Апгрейд? Я не могу. У меня нет денег.

Теперь она холодна и непроницаема. Чмокнула в висок и убежала по своим делам, наверное, к друзьям или в магазин, или просто на свежий воздух. Какая разница?

Родион долго смотрел на весеннюю листву, на свежую траву во дворе, на пятно жёлтых одуванчиков у ворот, и чуть не свихнулся от зависти. По этой траве кто-то ходит и даже не понимает, какое это счастье – ходить, просто ходить. А он здесь. Почему именно он здесь? Беспомощные конечности, а не ноги, конечности с мёртвыми нервами. Всё скукожилось, ссохлось, почти исчезло.

Он развернулся на коляске, чтобы зарулить в комнату, но на балкон явились тесть и тёща.

- Родион, ты в порядке?

- В порядке? - усмехнулся Родион. -  Вы из вечернего Урганта?

- Понятно, - усмехнулся тесть.

- Ничего не понятно, - возвестила тёща.

 - Я смотрю, ты, как огурчик. – жизнерадостно отметил тесть.

- Огурчик? – переспросила тёща. – Он же лопнувший шарик.

- Поэтому сразу к делу, - продолжил тесть. -  Ты понимаешь, что теперь всё изменилось? Понимаешь, конечно. Твой проект теперь – утопия. Это жизнь, Родион, но расстраиваться нет причины. Я устрою тебя в самый дорогой пансионат. Уход, условия жизни – на высшем уровне.

- Пансионат? А на какие шиши? И жена… Как же моя жена?

- О деньгах не беспокойся. Строительство мы заморозим и продадим, ну если не хватит, я конечно, добавлю. И на бионические протезы, или как там их добавлю. Только…Только ты оставь в покое мою дочь. Да, Аллонька?

Теща промокнула глаза платочком.

- Да, оставь, пожалуйста. Она ночами не спит, плачет, говорит, больше не может.

- Оставить? - Родион не верил своим ушам. - Она мне об этом не просила.

- И не попросит, - успокоил тесть. - Но ты должен понимать. Красивая, молодая… Забросила учёбу. Ей нужно жить, а она смертельно устала. Ничего личного.

- О, Боже, - простонал Родион.

- О, Боже, - заплакала тёща. - Она сама не попросит.

Тесть долго смотрел на купола, будто инспектировал, все ли на месте.

- Мне жаль, но Бог здесь ни при чём. Такова жизнь. И знаешь….

Родион перестал слушать и снова погрузился во что-то сонное и бессмысленное, но взгляд его зацепился за фигурку женщины во дворе храма. Вероятно, это была молодая женщина, только не по-девичьи грузная. Родион в очередной раз зевнул. Серый хвостик из волос, очки, шнобель вместо носа, да ещё и рубаха поверх бесформенных штанов – такая всем рубахам рубаха.

Родиону стало как-то совсем уж не хорошо. В голове его, будто паутина – обрывки слов, снов, жутких картин, и в этой паутине трясётся в припадке толстый красный палец тестя, блестит жиром прямо перед носом.

- Видишь? Ты видишь? Это твоя новая сиделка, между прочим. Светлова Феня. В лавке церковной служит.

- Светлова? – спрашивает Родион. – Феня? В смысле? Грушенька? Теперь? Да это же просто какая-то насмешка получается.


«Ему смешно! Если посмотреть сверху, он похож на жука. Маленькая голова, застывшие лапки-колёса
 Как тебе со своим новым телом? Хочешь ли ты всё изменить?
 Реверс, Родион, реверс.
А для наблюдателей можно прокрутить этот пренеприятнейший тон Шепарда и обязательно с низкого на высокий.
Летим, летим, летим… Стоп!»


Глава 3

О том, как Родион Липиус выбрал инъекцию ДНК и встретился с братьями Карамазовыми.



Фитнес – кафе. Девять месяцев назад.


Решение пришло неожиданно, будто с неба упало. Родион одним глотком допил сок, привычно расплатился ладонью вместо карты и отправился в лабораторию, уже не сомневаясь. Пусть будет и пилюля, и ДНК, хотя бы ради хайпа. Достоевский, встроенный в геном – это же с ума сойти.

Семён выудил из холодильника пузырёк с прозрачной жидкостью, минуты две грел его в своих куриных лапищах и поставил на стол. Наклейка на стекле гласила; Родион Л. Достоевский, и Родион даже вспотел от такой перспективы.

- Вот те рааз.

- Вот те два. Сиди с-смирно, руку давай, - проворчал Семён. - А то в з-задницу вколю. Врубаешься, какая ответственность?

Пришлось подчиниться, но место инъекции на предплечье мгновенно распухло.

- А как ты думал, - Семён шмыгнул носом. - Тут б-братья Карамазовы, не микроб из Тиктока. Отдохни немного и с-свободен. Там, - он кивнул в сторону двери, - там твои любимые агрегаты заявились. Чай пьют, тебя жаждут в-видеть. Минут через пятнадцать я тебя таблеточкой угощу.
Родион расправил закатанный рукав и вдруг пошатнулся.

- Ты чего это? - спросил Семён.

- Так, ничего. Голова закружилась. Боги, никогда не называй моих друзей агрегатами. Это пошло.

- Ладно, не буду, - пропыхтел Семён, заталкивая вечно развязанные шнурки в кроссовки. - Там твои любимые клевреты. Т-так пойдёт?

Родион долго смотрел на нелепые манипуляции Семёна, увидел растянувшийся ворот его водолазки, зашорканные, со старыми пятнами реактивов штаны на ногах-ходулях и похлопал Семёна по костлявому плечу:

- Боги, давай в бутик завалимся, а? Там такие девочки, я тебе скажу.

-Ты к-куда шёл? – мрачно буркнул Семён. – Вот и иди. А твои тряпки я в гробу видел вместе с твоими девочками.


 В комнате для отдыха Родиона встретил полумрак, вкрадчивая транс-музыка и запах кофе. Клевреты выглядели хорошо отдохнувшими и сытно отобедавшими.

- Медитируете? – спросил вяло и завалился в кресло с массажной обивкой.

 Все немного оживились.

- Чипус, мы тут поспорили. Ты веришь в электронный член?

- Нашли во что верить, - нахмурился Родион и заёрзал, не зная куда деть руку, которая теперь ощущалась бревном. – Я верю в жёлудь.

Все засмеялись, но как-то нерешительно, и перед ним появилась чашке с кофе. Запах кокосового масла, корицы и куркумы показался таким нахрапистым, что Родион задержал дыхание.

- Пуленепробиваемый? – спросил, чувствую, как кровь отливает от головы, и он вот-вот грохнется в обморок.

- Нет, блин, какао на сливках. С луны свалился? Давай, давай, хлебни топлива. Какой-то ты бледный.

Родион знал этот кофе со сливочным маслом и триглицеридами. Знал и всех из этой пятёрки цифровых аборигенов, решившихся хакнуть своё тело, добавить к нему железа и ещё кучу всякой ерунды. Ерунды! Он поймал себя на мысли, что первый раз, пусть и не вслух, назвал ерундой то, чему уже десять лет поклонялся.

Следующие полчаса развалились на бессмысленные секунды, и пустые слова лишь болезненно долбили черепную коробку. Кто что хакнул, какие чипы вживил, какие показатели улучшил.

- Чипус, прикинь, наш Тэдик, по ходу, чипнул себе третий глаз.

- У меня новый стартап – подсоединение цнс к интернету. Ищу бизнес-ангела.

- Инъекция в глаза для ночного видения. Кто-то пробовал?
 
Липиды, индекс тела, скорость мышления, антенны на голове, нейрогарнитуры, силиконовые прибамбасы под кожей, вибраторы в паху, белки, углеводы, клейковина…

- Я сейчас сблюю, господа, - хихикнул Родион и вылил кофе в вазу с цветами.

Господа примолкли, а Родион бросился бежать к машине, напрочь забыв о таблетке ноотропа. Теперь голова его горела, запястье расцвело бордовыми пятнами. Инфекция? Пришлось набрать Семёна, но тот был спокоен:

- Это на часа д-два, терпи, бро.

- Сёма, друг мой, скажи, мы все, в той комнате, идиоты? А?- спросил Родион с неожиданно заискивающей интонацией.

- Нет, не идиоты, - громко зевнул Семён. - Ваши диспуты о т-трансгуманизме – заслушаться можно. Это всё? Слушай, если честно, я ещё не решил, опасные вы индивидуумы или нет.


Уже дома, Родион с жадностью выпил пол-литра ледяной воды, пытаясь потушить настоящий пожар в теле, и прямо в одежде завалился на кровать. Что-то творилось внутри, что-то странное, незнакомое и кажется, злокачественное. За каких-то два часа у Родиона исчезли мышцы, сухожилия, кожа и кости, даже в животе было пусто и гулко, но появилось другое - тело его, гладкое и податливое, вдруг очерствело и проросло стальными прутьями вместо кровяных жил.  Теперь он очень сильно смахивал на проволочный торс трёхметровой скульптуры рядом с домом. По крутым автобанам проволочных вен и артерий мчался огонь, смешанный с кровью. Когда горячий смерч докатился до головы, полыхнуло так, что Родион застонал и, чтобы глотнуть свежего воздуха, шатаясь и хватаясь за мебель, поплёлся на террасу.

Свежий воздух не помог ни на йоту. В глазах двоилось, пустота в животе превратилась в тупую боль, а раскалённая проволока сжала голову в тиски.
Но их он увидел сразу. Два незнакомых мужика сидели за столиком у кадки с розами и что-то попивали из высоких бокалов, не обращая внимания на Родиона. Нет, они, конечно, обратили, но только после того, как Родион оступился и снес со стола блюдо с фруктами.
Первым отозвался тот, который постарше – элегантный господин в серой тройке от Brioni. Поправив пижонские очки на носу, он лениво откинулся на спинку кресла и нахмурился.

- Я вижу, вам нехорошо. Не хотите присесть?

Взгляд его чуть поблуждал над головой Родиона и тут же, дерзко пронзив стекло линз, стал словно у хирурга, который уже решил, как будет это нехорошее иссекать.

Родион промокнул полотенцем мокрый лоб, но пот всё равно заливал глаза:

- Чёрт, как вы… Я сейчас полицию… А-а-а, понял. Вы из жилинспекции, и вас впустила моя домработница. Сейчас она у меня получит.

- Не надо полицию, Родион Янович, - успокоил господин, с явным наслаждением обнюхивая крупную розу на ветке. -  И домработницу тоже. Это у вас ломка от инъекции и скоро пройдёт. Мы тоже ненадолго. Ну что вы, право, так смотрите испуганно. Я Иван Фёдорович. А это, - он кивнул в сторону соседа, - Дмитрий Фёдорович. Розы, нужно отметить, у вас прекрасные.

- Да, - подтвердил Дмитрий Фёдорович, вставая, - Карамазовы мы. Но Иван осторожничает по своему обыкновению, а я вам прямо доложу. Мы надолго. В каком-то смысле, мы не здесь, мы там, - нетвёрдо ступая, он прошагал к Родиону и ткнул пальцем ему в грудь.

Вид Дмитрий Фёдорович имел несколько растерзанный. Рубаха, хотя и белоснежная от природы, была в свежих пятнах и расстёгнута до пупа, обнажая мускулистую грудь. На светлых усиках ещё не растаяла пена от пива.

- Долго, недолго, - задумчиво пожевал губу Иван Фёдорович, - никто этого не знает. Я бы на вашем месте нейтрализовал инъекцию. Зачем она нужна?

Родион молчал в надежде, что странные типы испарятся сами собой, но не тут-то было. Иван громко вздохнул и продолжил:

- Не хотите говорить? Ну и ладно. Одно вам доложу. Намучаетесь теперь, через горнила сомнений пройдёте, будете справедливость искать, Бога искать. А его нет. Представляете? И справедливости нет. Чёрт! Чёрт есть.

-  Любовь есть! – воскликнул Дмитрий Фёдорович с жаром и даже слегка задыхаясь, как после бега. Глаза его горели, на щеках расцвели пурпурные пятна. Он метался по террасе, хватаясь за мебель, цветочные горшки, перила, заглядывал вниз, будто подумывал выпрыгнуть. - Есть у вас такая, Родион Янович? Знаю, нет. Это же какой ужас - жить не любя. Ужас и преступление. А теперь будет и у вас любовь, даже не сомневайтесь. Так что всё правильно сделали.

- Оставь, Митя, свои романтические ажитации. Я категорически против, - угрюмо возвестил Иван Фёдорович, закуривая сигару. - Мир не стоит того, чтобы его любили. Люди не стоят того, чтобы их любили.

- Жесть, - пролепетал Родион. - И что теперь? Сдохнуть?

Иван Фёдорович вдруг страшно, до синевы побледнел, и по лицу его пробежала некрасивая судорога.

 - Полноте, любезный, глупости-то изрекать.  Всё просто. Берите от жизни, что можете взять в этом, здешнем мире, а о высшей гармонии забудьте. В конце концов достигайте своего биохакерского бессмертия, а о другом не мечтайте. Понимаете, о чём я?

- Ни хрена я не понимаю, - сдался Родион. выпадая из реальности. – Но всё так божественно. Так божественно…

- А вы уж постарайтесь, - голос Ивана Фёдоровича истерически рванул через октаву, ноздри затрепетали. - Вы же хотите стать богочеловеком? Хотите? Наука побеждает природу? Хахаха! И вот что у нас получается. В земной жизни всё понятно и всё позволено, если именно ты и есть бог. Правильно излагаю?

- Всё позволено, когда любовь, - перебил Дмитрий Фёдорович со слезой в голосе. - Любовь, дорогие вы мои! Её надобно алкать всеми изгибами души. Вот так, господа. Могу унижаться, следы зацеловывать, псом дворовым служить. А могу и убить. И могу убиться. Эх, Господи, да что мне о жизни жалеть. Клоп я, настоящий клоп. Да и все клопы. Вот вам, Родион Янович, и выпала такая дорога – от клопа в себе избавиться. Что в этом плохого?

- А то плохое, что крисп его - чистейшей воды зомбирование сознания, - Иван Фёдорович сморщился, будто отведал чего-то ядовитого.

- Конечно! – Дмитрий наполнил бокалы. - Конечно, брат. Как и любая выдающаяся литература. Все писатели – великие манипуляторы. Разве это новость?

- Вы меня запутали, - простонал Родион, растягиваясь в гамаке. – Бред какой-то. Идите прочь.

- Идите прочь, - повторил он уже с трудом ворочая языком, но самое интересное, что прогонять их не очень-то и хотелось. Напротив - гости казались ему совсем не бредом, а частью реальности, надёжной такой частью, дарящей чувство безопасности, будто спасательный круг, брошенный неведомо кем неведомо откуда.

Какое-то время он ещё боролся со сном под уютное бу-бу-бу братьев, таращил слипающиеся глаза, растирал лицо, но тело его уже затягивало в обморочную трясину, и оно шло ко дну, растворялось в маленькой смерти, лишь иногда вздрагивая, будто пытаясь сопротивляться.

Проснулся Родион, когда от гостей и след простыл. После душа и чая он несколько взбодрился, провода внутри обмякли и стали, как и раньше, просто артериями и венами, потух и пожар. Он позвонил Сабине и, натянув на себя первые попавшиеся свитер и джинсы, поплёлся к её дому пешком, благо он был в двух шагах.

На улице было не по-июльски холодно, ветер просвистывал сквозь тонкий свитер, залеплял глаза песком и газонной трухой. Родион брёл по набережной, пытаясь просканировать оцепеневшее тело, и поймал себя на странной, пугающей уверенности – ничем хорошим этот день не закончится, а будет ли завтра у Липиуса Родиона Яновича – бабка надвое сказала. От этой дикой мысли он разнервничался страшно. Нервничала и река – то горбилась стальным тюленем, копила под беззащитным брюхом досаду и гнев, то оседала со вздохом и шипением, выпрастывая на берег грязные ласты брызг, гальки, лохмотьев водорослей.

Родион вдруг остановился, шагнул к самой кромке и стал сдирать свитер, дрожа от холода. Одна мысль билась в голове, одна единственная – неужели не переплыву? Столько раз переплывал, когда штиль и небо синее, чайки жирные на камнях и парусник впереди, а сейчас нет? Но его остановил какой-то тип. Плюгавенький мужичок неопределённого возраста, одетый довольно эксцентрично – белая старомодная сорочка с пышными рукавами под бархатным жилетом цвета грязной охры и по-модному обвисшие джинсы-афгани. Какой-то захудалый актёришка, подумал Родион, актёришка, которому осточертела роль лакея. Стоит, нелепо раскорячившись – ноги на ширине плеч, будто боится упасть, и прутиком так сурово по голенищу постукивает.


- Что вы, юноша, задумали-с? – говорит, а сам глаза масляные щурит, как кот. - Уж не Петром ли себя вообразили? Вздор это. Побоитесь по неверию своему и утопните. Позвольте представиться. Павел Фёдорович. Бульонщик из вашего любимого ресторанчика.

- Каким Петром? – спрашивает Родион, разглядывая залихватский хохолок над морщинистым лбом Павла Фёдоровича.

- Ну как же-с, неужто о библейском Петре не ведаете-с? - Павел Фёдорович ни с того ни сего шаркнул по-лакейски ножкой и нелепо, с вывертом трепыхнулся в поклоне, чуть не завязав своё тщедушное тело в узел. - Да и правильно. Не было никакого Петра, доложу вам, да и того, кто спас, тоже никак-с не было. От чего спасать? Живите, как хочется, вот вам и высшее наслаждение-с. Вы вот сейчас на суд людской идёте, хотите слово своё выложить почтеннейшей публике, что, мол, не по пути вам теперь. Только пустое это. Не скажете-с. Не осмелитесь. Да и правда. Зачем-с? Неужто из штофа горькой заливаться лучше, чем о здоровье своём в заботе быть?

- Боже, что вы тут мелете? – зевает Родион.

- Полное с вашей стороны недоразумение так раздражаться. Значит, и правда в сомнениях изнемогаете. И боитесь, очень боитесь, что не скажете.


Родион весело чертыхается, возвращая свитер на место. Вечно у него с подвигами так себе.

-  Раздражаюсь? Идите-ка, куда шли, уважаемый.

Павел Фёдорович некрасиво скалится лошадиным ртом, и жёлтое его лицо теперь похоже на надкушенный сухофрукт.

- Я при всей своей малости вам, конечно, не указ. Можете меня в неделикатности укорить, но осмелюсь предостеречь. Вы сегодня одну шельму повстречаете, так вот могу утверждать, что, если за ним последуете, это уж совсем нехорошо выйдет. Бунт-с выйдет.

Родион подхватывает на берегу плоский камень и, с наслаждением размахнувшись, забрасывает его длинным блинчиком в уже спокойную лунную дорожку реки.

- Бульонщик? Бульон, господа, это вытяжка из трупа. 

 Павел Фёдорович громко хихикает под прижатой к губам ладошкой:

-  Ступайте-как домой, любезный и отдохните. Это всё нервы-с, нервы-с.

На этих словах Павел Фёдорович разворачивается и, неприлично виляя задом, идёт прочь, а где-то совсем недалеко и совсем в неурочный час начинает бить одинокий колокол – тягуче, захлёбываясь в скорбной аритмии. Куда я попал, бормочет Родион, в какую щель мироздания провалился?
Щель, не щель, но какой-то обрыв киноплёнки всё-таки случился, и Родион даже не заметил, что на улице уже стемнело и стало понемногу теплеть. Стих и ветер, и колокол, но у Родиона неожиданно пропало желание куда-то идти. Хотелось расплавиться в нирване любимого кресла у камина, выпить чая, а потом проспать сутки, но издевательское «не осмелитесь» заставило шагнуть в ночь.
От набережной Родион вильнул на лестницу, ведущую вверх, к сытой и буржуазной улице, на которой просто прохожий, без автомобиля – как человек без штанов. С одной стороны, отгороженные от остального мира чугунными арабесками, здесь гнездились высокого стиля коттеджи – со стеклянными стенами, осторожными волнами вместо углов и обязательными арками.
 
С другой стороны улица хвасталась уже жилым комплексом «Эдем - сити» и многоквартирными шкатулками для избранных. У пятиэтажки с кариатидами и львами, которая стеснительно имитировала барокко, торчал парень в грошовой ветровке и таких же грошовых штанах, стоял и смотрел куда-то в окна верхнего этажа.

- Чего стоим, что высматриваем? - спросил Родион. - Девушку ждёшь?

- Типа того, - буркнул парень и дёрнул плечом. – А вам -то что?

- Мне ничего. Просто любопытно. Почему здесь, а не там? – Родион кивнул на окна.

- Предки её не обрадуются. Я не их круга. Понятно? – парень явно собрался уходить.

- Подожди, ты куда? А самому прорваться слабо?

- Ну типа того. Не пускают, – он показал на будку с охранниками.

- Тааак, - сказал Родион, - Ладно, жди здесь.

Парень послушно застыл, а Родион прошагал до охранника и сунул ему под нос визитку – Директор мыловаренного завода «Кристалл» Липиус Родион Янович.

- А вон там мой посыльный с подарком. И будьте уж добры, звонить не надо. Сюрприз.

Посыльный юркнул в открывшиеся ворота и даже спасибо не сказал.

- Ну давай, - пробормотал Родион себе под нос, - наведи там революционный порядок. А то забаррикадировались, ****ь, как временное правительство. Авроры на них не хватает.

К этому моменту Родион уже совершенно ясно чувствовал, что он- лишь оболочка чего-то нового и непонятного, чувствовал, как растекается по оболочке жар от руки и нарастает напряжение вперемешку со страхом.

До дома Сабины оставалось всего ничего, но ноги сами понесли в другую сторону, в переулок, который вёл на параллельную улицу. Не прошло и минуты, как бесшумная тень догнала его шаги и слилась с долговязой фигурой в тёмном плаще до пят. Это был мужчина, и мужчина несколько странный – идёт торопливо и как-то нервно, но чуть отставая, будто привязанный, и молчит.

Родион резко разворачивается, сжав кулаки, но, похоже, страшиться особо некого. Незнакомец улыбается тихой, детской улыбкой, а в повороте его головы есть нечто покойное, почти робкое. Чуть поклонившись, он приподнимает шляпу:

- Алексей. Алексей Карамазов.

- Карамазов? А чего один? - усмехается Родион. – Братаны дома остались? Простите.  Родион Липиус к вашим услугам.

- Ничего, ничего. Не только вы у меня это спрашиваете.

Они смеются, будто знают друг друга сто лет.

- На параллельную идёте? – спрашивает Алексей. - В смысле - на параллельную улицу. Уверяю вас, там будет интересно для вас, особенно для вас. Я вот, простите, увидел, как вы юношу выручили. Благородное дело, только не любите вы его, этого юношу. Для себя это сделали. Если бы любили, взяли бы за руку, да и увели прочь.

- Забавно, - Родион, морщась, шевелит рукой. Кожа на ней зудит так, что хочется раздеться и отдраить себя щёткой. – Знаете, я как-то особо никогда не влезал в чужие жизни. Думал, каждый должен поднимать вес, который он может поднять. Такая вот своя штанга судьбы. Не прав?

- Крест, - говорит Алексей. – Свой крест.

- Ну может, и крест. Не важно. Важно, что я влез и теперь иду просто так, не знаю, зачем. Ещё вчера мне это не пришло бы в голову. Ещё вчера мне ужасно нравилась моя жизнь, а теперь селезёнкой чувствую – ёкнулось всё к чертям собачьи. Представляете, я даже о банках своих забыл, показатели не проверил.

О банках Родион упомянул машинально, но Алексей даже не заметил. Он молчит, и вскоре они подходят к перекрёстку. Перед ними улица с двухэтажными домами, похожими на каменные бараки.

Алексей едва заметным касание руки направляет путь влево, и тут случается странное – реальность захлопнула перед Родионом двери и, нахлобучив на его голову виртуальный шлем, превратила в Ихтиандра, которому придётся здесь, в этой зыбкости и безвоздушности, жить, потому что там, за дверью он уже не сможет.
Сумерки резко переходят в ночь, а поначалу вполне бойкие себе  фонари  вдруг начинают мельтешить в агонии и, ослепнув, умирают. Вместо них появляется пятно, как от прожектора, в центре которого маячит женщина, вернее, она идёт, тяжело ступая и морщась, а следом идут Родион с Алексеем. Женщина  немолодая и тучная, с откляченным задом и пудовыми сумками в руках. По лицу её стекает пот, который она то и дело смахивает рукавом.

- Судите сами, - говорит Алексей, - она тянет всю семью, надрывается на трёх работах, а муж сидит дома и пьёт водку. И что она хочет больше всего на свете, как думаете?

Родион хихикает.

- Наверное, жареную курицу с картошкой.

- Она хочет любви. Представляете?

- Да бросьте вы, - бормочет Родион. – Не могу представить.

- А вот туда посмотрите, - Алексей машет рукой куда-то влево. И там тоже появилось пятно света. -  Это профессор, у него огромное количество открытий, но открытия эти не приносят денег. Жена ушла от него к хозяину рыбной лавки.

Родион и правда видит нескладного мужчину с блестящей розовой лысиной и серыми щеками. Он сидит за столом и смотрит в одну точку.

- Ааааа, - Родион хлопает себя по лбу. - Это же такой театр? Иммерсивный! Да? Разрушение четвёртой стены и всё такое.

-  Ну можно и так назвать, - кивает Алексей. – Спектакль как бы. Кто там сказал про весь мир театр? Обратите внимание, прямо перед нашим носом разыгрывается ещё одна драма.

Прожектор перепрыгивает на девушку в миниюбке и кожаной куртке. Её плечи по-хозяйски облапил обрюзгший мужик с вывалившимся из-под ремня животом.

- Да, да, это то, что вы и подумали. Здесь тоже любовь. Только продажная. Без неё этой девочке не выжить.

- Выжить, не выжить… Чёрт, хватить меня грузить. Я, пожалуй, пойду. Занавес, господа!

На этих словах Родион захлопал в ладоши и попятился, но Алексей бесцеремонно схватил его за рукав и потащил вперёд. Сопротивляться и удивляться не было сил, они вытекали из него с каждым шагом, с каждым пятном прожектора.

Неизвестно, сколько времени миновало, но они всё шли и шли мимо смрадных подворотен с лужами мочи, бедняцких, мёртвоглазых домов, пьяных трактиров с развесёлыми вывесками, шли, встречая на пути десятки людей. Дети в инвалидных колясках, парни в хаки на костылях, нищие с коробками монет, лобызающиеся мужики, крепкие бородатые брюнеты с автоматами, им осталось жить полчаса, старики с орденами на груди и слезами на глазах, им поведали, что они не лучше, чем гитлеровцы.

- Почему здесь все такие тухлые? - простонал Родион. - А где счастливые, добрые, умные?

- Да здесь же и есть. Надо просто найти другой прожектор. Или полюбить их всех. За всё, за их беды, за их грехи, за некрасивость их и глупость, за скверное воспитание и необразованность, за сериалы вместо книг и водку вместо храма.

У Родиона уже зуб на зуб не попадал.

- Кто вы, Алексей Карамазов?

- Кто я? Ну как же так! Неужто вы не знаете этого? – удивился Алексей. – Уездный город Скотопригоньевск. Человек странный и даже чудаковатый. Вспомнили? Но странность ээээ… и чудачество скорее вредят, чем дают право на внимание, особенно, когда…

Родион не выдержал и взвыл.

Алексей рассеяно кивнул на руку Родиона.

- Болит?

- Не. Не болит. Но чешется ужасно.

- Это хорошо, когда чешется. А засим позвольте откланяться. До встречи, уважаемый. Теперь вам хорошо бы домой.

Алексей юркнул в тёмный двор, а Родион продолжал идти, только уже в темноте и как в горячке, растирая виски и хватая ртом воздух, и ему не хватало этого воздуха, не хватало ветра, дождя, прохлады реки под боком, было жарко, грязно и так скверно, что он испугался этой тёмной, душной печали, которой не знал со дня смерти родителей. Всё, от чего он бежал, всё, что старался обогнуть, замазать, удалить из жизни, вдруг обрушилось на него с такой чудовищной подлинностью, явилось перед глазами такой реальной, до мельчайшего штриха панорамой чужих бед и боли, что он застонал. И как теперь жить? Как? Нужно завтра же позвонить Семёну. Пусть что-то сделает, пусть введёт какой-нибудь антидот.

На этом мысли его прервались, а лоб вписался в дверь. Оказывается, он стоял перед подъездом собственного дома. Над дверью почему-то не горел светильник, а двор освещала единственный тусклый фонарь. Было тихо, почти безмолвно, будто все в доме разом замолкли или даже вымерли. Где-то сбоку, в кустах застрекотал сверчок, и у Родиона вдруг полыхнуло в груди от чувства внезапной, необъяснимой радости, словно он нашел наконец что-то дорогое и давно потерянное. - Я счастлив сейчас, - сказал он удивлённо, сказал то ли сверчку, то ли этой теплой, безлунной ночи. - Почему я так счастлив?

- Я тоже как бы, - послышалось из-под куста, и Родиону стало стыдно.

- Что вы здесь делаете? – задал он нелепый вопрос, различая лишь неясный силуэт на странном кресле.

- Я? Я с дуба рухнул, - засмеялся силуэт. – С нашего. Шутка. Ну что стоим? В лифт мне надо. Поможешь?


«Да, параллельные способны пересекаться, и для этого не требуется ничего особенного - ни чьей-то четырёхмерной руки, ни магического щелчка пальцами, ни тона Шепарда, ничего, кроме самой Бесконечности, если вы, конечно, понимаете, что есть бесконечность и безграничность»


Глава 4

О том, как познакомились Родион Липиус 1 и Родион Липиус 2 и чем это закончилось.



Кресло оказалось инвалидной коляской, которую Родион по пандусу докатил до лифта.

- Мне на двадцать седьмой, - пробормотал мужик, уткнувшись в шарф.


Родион нажал кнопку и открыл рот, чтобы спросить квартиру, но осёкся. Мужик выпутался из шарфа и поднял голову.

- Да ты смотри, смотри внимательно. Узнаёшь? А вот это? – он закатал рукав и ткнул пальцем в тату с желудями. – Я, между прочим, тебя сразу узнал. По этим красным оленям на свитере. Я видел их во сне.

Они помолчали, а лифт остановился и Родиону захотелось бежать куда глаза глядят, но он всё-таки просипел, выкатывая коляску:

- Я тоже где-то тебя видел. Мы похожи? Т-только ты как из Освенцима. Тебе куда теперь?

- Мне никуда. Поговорим здесь. Это не долго. Тут такое дело…Хуже не придумаешь, брат, дело. Я – это ты. Почему не спросишь, как это получилось?

- Как это п-получилось? - спросил Родион заикаясь.

- Так и получилось, - с ноткой раздражения проговорил мужик. - Представь, есть дуб, любимый мой… твой… короче, наш. И стоит он в землю корнями вцепившись, считай, вечность, и нет его выше ничего. Такой вот он – недостижимый. А на ветвях его живут букашки, маленькие такие, друг на друга похожие, как капли воды.  Эти букашки – мы и есть, только с разных веток. Ты чего рот разинул. Я не сумасшедший, просто с моей веткой, похоже… Да что я тут на пальцах объяснять буду. В интернете прочитаешь, Главное, я здесь, и ты здесь Тебе интересно, откуда я это всё знаю? Да? Отвечу - от дуба и знаю. Было время прислушаться, и тебе советую. Не веришь мне?

- Чего только не бывает, - прошептал Родион, едва держась на ногах от слабости. Ему уже было всё равно, с какого дуба кто рухнул и какой букашкой себя считает. – Только дальше что? Прости, но я страшно хочу прилечь.


- Дальше? Боливар не выдержит двоих, и один должен уйти. Это буду я.

- Почему ты?

- Глупый вопрос. Посмотри на меня. А? Только  ты мне весточку-то подай. Интересно, чем всё закончится.

- О как! И как я её подам? Электронной почтой?

- Ну сам сообразишь, не совсем же ты идиот.

С этими словами мужик шустро зарулил в лифт и нажал кнопку. Двери закрылись, и лифт не поехал вниз, он рухнул.

Родион схватился за сердце и тоже рухнул – в темноту и боль. Последнее, что он увидел – это лицо Алексея Карамазова.

- Тсс, - сказал тот и приложил к губам палец. – Всё хорошо, всё идёт, как надо. А вот и ключи. Я сейчас вас занесу в квартиру.

 
… Очнулся он у себя в постели. Хотелось пить, и он попытался встать, но тут же услышал хрипловатый голос.

- Ну вот и ладушки. Проснулись, Родион Янович.

В дверях стояла высоченная деваха в переднике и с половником в руках. Волосы пучком, очки на крупном носу, широкая рубаха поверх мешковатых штанов.

- Вы кто? - спросил Родион. – Что со мной?


- Так я это…  А у вас неделю температура под сорок и бред. Меня ваш сосед Алексей Федорович нанял. Чудной такой. Лето, а он в плаще и в шляпе.

- Что за сосед? Не знаю такого. А больше никто не приходил?

- Одна девушка приходила, черненькая такая. Два раза пришла. Посидела возле вас и всё. А ещё доктор был.

- Ну вот что…Спасибо вам за всё, но теперь я сам. Как вас зовут-то?

- Меня? Феня я. Аграфена Светлова. - она прыснула в кулачок. - Родителям спасибо. А Алексей Фёдорович предпочитает Грушенькой звать. Чудной. Шептался долго с доктором, в больницу не дал вас забрать.

- Боже, - взвыл Родион. – Карамазовы – четыре штуки, теперь Светлова Грушенька. Папаша тоже будет?

Грушенька посмотрела подозрительно, даже градусник протянула, но Родион оттолкнул её руку.

- Не надо. Я в норме.

До нормы было ещё, конечно, далеко, поэтому Грушенька осталась в квартире ещё на пять дней. Она почти не попадала ему на глаза, шумела пылесосом, стиральной машиной, топала по паркету в соседних комнатах – невидимая, безмолвная курица. Сам Родион был ещё слишком слаб, рука уже не болела и не чесалась, но болела голова, и не давало покоя какое-то навязчивое желание покопаться в собственных мозгах.

Утром, когда ещё сон туманил мозг, казалось, что это его мать печёт на кухне блины, гремит посудой под бормотания телевизора, кипятит чайник. И главное чудо – он ел потом эти блины, со сгущенкой и сметаной, запивая горячим сладким какао, а чуть позже принялся наворачивать и борщи с пирогами, то, что десять дней назад считал отравой. Если говорить честно, творилось что-то невероятное. Родион ел и спал, ел и спал, как Илья Муромец на печи, откладывая на потом разбор полётов, правда, отзвонился на завод и изредка заглядывал в смартфон, отписываясь коротко - болен, сил никаких.

Странно, что Сабина была вне доступа, и никто не знал, почему. На пятый день, когда Грушенька, отпросившись с утра, надолго ушла по своим делам. Родион чуть с ума не сошёл от тишины. Закрывал глаза и видел в себе дыру – огромную, жадную, совершенно не понимая, как её заполнить. Чтобы избавиться от наваждения он позвонил в соседнюю квартиру, но никакой Алексей Карамазов ему не открыл, даже хуже – за дверью, похоже, никого не было.

Вернувшись к себе, он решил размяться, помотался по комнатам, не узнавая, не желая узнавать ничего, что раньше было родным и привычным, сделал десять отжиманий от пола и стух, не было сил, выпил для интереса две капсулы из банок и тут же выблевал их, заковылял в душ и увидел книгу на столике в холле. Это был Достоевский - «Братья Карамазовы» с закладками между страниц. Упс, подумал, какой кот в мешке.
 
Уже через два часа он пригласил Грушеньку к чаю у камина. Погода на улице была тоскливая и прилизанная – ни дождя, ни солнца, не день и не ночь, не лето и не осень. Глухое безнадёгу спас камин. В его голодном мраморном чреве бушевало пламя, пожирая аккуратные грушевые поленья. Когда-то, давным-давно маленький Родя верил, что в огне можно сжечь детские страхи, превратить в пепел отцовский ремень и рыбий жир в руках мамы, и сейчас под жар камина и бордовую игру огненных бликов мысль о таком аутодафе выглядела не очень-то детской и совсем не смешной.

Родион сам заварил китайский чай в исинском китайском чайнике, сам наливал его длинной пузыристой струёй в крохотные чашки из пурпурной глины. На белоснежное, коллекционное блюдо была выложена розовая Белёвская пастила и вяленая вишня. Отметил машинально - эта пышка наверняка обожает такие вещи.
Пышка тяжело осела в кресло, до неприличия громко скрипнув кожей сиденья, и явственно покраснела, промокнув лоб салфеткой.

- Врач сказал, грипп у вас, наверное. А вы лекарство отказываетесь принимать. Как так?

- Нет, не грипп. Я, Грушенька, видимо, душевнобольной теперь.

- Как так?

- А вот так.

Он хотел было рассказать и недавнем криспе, о том, как встретился с Карамазовым, но раздумал. Как это можно объяснить? Кто в это поверит? Пришлось ограничится общими словами:

- Ушла из меня лёгкость, Грушенька, камни остались. Куда ни кинь, мерзость. Исковерканные все. Да вы угощайтесь. Чай очень редкий, первоклассный чай.

Грушенька сделала глоток, не отрывая взгляда от огня в камине, стала говорить - медленно, на распев.

- Мерзость, говорите? Ну не знаю, я когда таких людей вижу, то иногда вдруг, да и задумаюсь. А я ли не такая? Может, я даже хуже их всех в сто раз.

Родион от изумления не знал, что сказать, только отозвался с несколько даже истерической интонацией:

- Что?

- Что, что? - улыбнулась Грушенька, - Да ничего. Дождь, говорю, пошёл.

- Нет, нет, – разволновался Родион, - вы сказали…

-  Да что особенного я сказала? - перебила Грушенька. – Просто часто с дьяволом сталкивалась, отвратительно это. Ласковый он такой и вроде как за тебя горой, мол, тело у человека самое ценное, береги. Или вот ещё… Ты, мол, за любовь на всё готов? Послушаешь его и согласишься, и на всё пойдёшь. Господи, да у меня так и было. Сорвалась и чуть не погибла, в любви- то этой земной. Очень уж она сладкая.

- Вон оно как. И что теперь? Без любви живёшь, Грушенька?

- Как это без любви? Нет, Родион Янович, есть она у меня, но другая. Я вот вас спросить хочу, куда же ваш канделябр-прожектор подевался? И таблетки свои из баночек совсем забыли. Ни одной ведь не выпили.

- А знаешь, что, выброси-ка ты всё это к чёртовой матери. Даже от одной мысли тошнит. И чипы свои на днях же удалю. Горят они во мне, болят, шевелятся, как тараканы, как опарыши.

- И стрессаута не попробуете? Может, всё и пройдёт? Да не удивляйтесь, читала, все ваши посты, читала. И в спортзале занималась месяца два. Только вы меня, конечно, в упор не видели.

- Не видел, - согласился Родион. - Много чего не видел. Канделябр у меня фиговый был, бракованный.

- Да я не осуждаю. Жирная моль, чего в ней интересного. Только вот какое дело – мне-то не стыдно, что такая я моль. Стыдно за то, что раньше было, когда ноги до ушей и рот на всё лицо. Только я тогда-то себя оправдывала, жизнь, мол, такая, что со старикашками спать приходится.

Они замолчали. Было слышно, как утихает мокрая канитель за окном, и капли дождя становятся всё реже, тише, жалобнее. Грушенька как- то отчаянно, будто из омута вынырнула, вздохнула.

-  А знаете, что хуже всего? Вру я вам сейчас, что, мол, прошло всё. Нет, не прошло, и сейчас это во мне есть, эта жажда самого что ни на есть телесного, только я ему наружу не даю вылезти.

Она неловко махнула рукой, и верхняя пуговица на её рубашке спрыгнула на стол.

- Видите, - сказала. - Не всегда получается.

В вырезе заколыхалось что-то белое, нежное, гладкое, и Родион отвёл глаза.
Она демонстративно расправила плечи и рассмеялась неожиданно глубоким, бархатным смехом, а потом опять застыла, глядя на камин

- Ох, славно как на огонь-то смотреть. Есть в нём что-то пещерное. Хочется сидеть и ждать кого-то. И мамонта ему варить.

Родион хмыкнул неопределённо, принялся наливать чай в уже полную чашку, а Грушенька с наслаждением откусила от ломтика пастилы и громко причмокнула.

- Да не бойтесь вы, Родион Янович. Не съем я вас. Раньше бы съела в один присест, а сейчас нет.

Родион хотел рассмеяться презрительно, но осёкся, увидел, как наяву – съест ведь, сука, да, вот такая толстая, неуклюжая, неухоженная, а съест и трепыхнуться не успеешь.

- Вы что-то плохое сейчас подумали? -  спросила она улыбаясь.

- Что? Не знаю, - буркнул Родион и, потянувшись, осторожным движением снял с неё очки.

В тот же самый момент взбесилось солнце за окном, брызнуло предвечерним своим светом на Грушеньку, окрасило медью её волосы, и Родион замер, уронив очки.
Её пухловатое, незагорелое лицо было таким же несовременным, как у всех музейных Венер, которых он когда-либо видел, только на странном этом почти безбровом лице, чуть прикрытые белесыми ресницами, бесшабашно мерцали живые, зелёные глаза. Это было так неправдоподобно и так прелестно, что у Родиона померкло в голове. Какая-то смутная безумность разрасталась в ней.

- Я хочу понять, - сказал он вслух и стал вроде как немного блаженным или пьяненьким. - Очень сильно хочу.

- Эх, Родион Янович, - сказала она, нагло потягиваясь и уже явно осознавая свою силу, - не знаю я того, что вы хотите. И не жалею я ни о чём, что у меня было. Вот так вот! Видите, какая я плохая? И ещё… Нет, пожалуй, хватит уж оголяться перед вами. Ухожу я, Родион Янович. Вы теперь сами как-нибудь. Будьте здоровы. Коли выпадет судьба, позову.

Он захлопнул дверь и разозлился на неё – не на Грушеньку, а именно на дверь. Про Грушеньку только подумал с неожиданным восторгом - наглая блять, ушла и даже спасибо не сказала. Ну что за баба такая?

Весь следующий день он болтал по смартфону, строчил пространные посты, спрашивал, искал ответа. В ответ слышал одно и то же:

- Чипус, ты просто болен, всё пройдёт. Не кисни.


- Чипус, ты сбрендил? Какие такие проблемы мироздания? Какая такая справедливость? Ты-то что можешь сделать?

Семён был оригинальнее других.

- Родя, д-давай в бутик завалимся, а? Там такие д-девочки, я тебе скажу.

- Ты не заболел, старик? - Родион сначала от удивления чуть не выронил телефон, но потом вспомнил, что Семён цитирует его же слова и хмыкнул. - Оказывается, ты злопамятный.

- Ладно не желаешь бутик и д-девочек, не надо. Д-давай удалим твои чипы.  Будет легче, бро.


- Это ты мне про чипы говоришь? Ты?

- Я д-думаю, ты их перерос. А вообще забавно, что ты поверил в эффект от инъекции. Эффект на генном уровне.

- А что, не должен был?

- Слушай, Родя, откуда я з-знаю, что ты должен? Буду тебя изучать, бро.

Семён оказался прав, как всегда. Всё запуталось, поменялось местами, лицами, ценами. С Сабиной удалось поговорить десять минут, и она поведала, что уже наслышана о его настроении, но прийти не смогла и не сможет, так как сама давно болеет.

- С родителями когда будешь знакомить? – осторожно поинтересовался Родион.

- Нет, пока не буду. Вот придёшь в себя… Как там твоя блять?

- Ты о ком? - удивился Родион.

- О прислуге твоей, о ком же ещё. Все знают, как она зажигала лет пять назад. Такая уродина, блин, деревенская и туда же. Родион Янович спят… Бррррр.

- Она не уродина и не прислуга, - буркнул Родион. - И мне всё равно, что у неё раньше было.

- Ах так! - Голос Сабины дрожал. - Ну и иди на хер.

Она нажала на отбой, а Родион даже пальцем не пошевелил, чтобы перезвонить.

Чуть позже сорока на хвосте принесла, что вечером в доме Сабины намечается тусовка, и он сразу решил, что пойдёт туда непременно только не для того, чтобы увидеть приболевшую бедняжку, а совсем, совсем для другого. Теперь у него была цель, потому что к этому времени он уже вспомнил, что было на лестничной площадке ровно двенадцать дней назад.

Вечерний междусобойчик клиентов родного фитнесцентра был вполне заштатным, и вероятно, собрался без всякого повода, так часто случалось. Носители образцовых тел не отказывали себе в земных радостях - перед обильной трапезой накачивались ферментами, пили концентрированные антиалкогольные бульоны, а потом смело отрывались до утра.

Когда Родион входил на веранду, «Пошлая Молли» уступила место Моргенштерну. «Делать деньги, делать деньги, делать деньги блять вот так.»
Сабина сидела на чём-то железном, опутанном проводами и похожем на электрический стул. Ноги и руки её были затянуты кожаными ремнями, на голых коленях лежала рука незнакомого козлины с выжженным фейдом на голове и двумя рядами серёг в ухе.

- Ку-ку! - сказал Родион и постучал козлине по темечку. – Как дела, как дела, это новый кадиллак? Дорогая, не хочешь смотаться отсюда? Вы уже до зашкваренного Моргенштерна докатились.

Сабина высвободилась из ремней и одёрнула коротенькую юбку. В глазах её бултыхалось что-то мутное, холодное.

- О, Роди. Ты уже в порядке?

- Пойдём со мной, - повторил Родион. - Я покажу тебе параллельную вселенную. И это… Я Родион.

- Что за хрень! -  ошарашенно заморгал козлина. - За базаром следи, чувак.

Родион повёл носом в его сторону и скривился

- Алишерчик прав. Столько биологического мусора вокруг, ужас.

- Дааа, вижу, что не в порядке. –   протянула Сабина жалобно и взглянула на дружка. – Алекс, перестань, это мой тренер, и…

-  Я тренер? – рассмеялся Родион. - Молодец! Только я уже выздоровел, вот какая штука. Горе узришь великое и в горе том счастлив будешь. Ты понимаешь, о чём я? Я счастлив! Да, я счастлив!

Родион хлопнул себя по груди и, схватив за её руку, притянул к себе.
 
- Поговори со мной, прошу. Пойдём на другую сторону, на балкон.

Она извивалась, пытаясь освободиться

- Да отпусти ты. Я всё объясню.

- Ну уж уволь, уволь! – Родион разжал пальцы и выкинул перед собой ладонь, – Не хочешь идти, не надо объяснять. Какому-то тренеру.

- Эй, ты что? Наехал на меня, всех соплями заливаешь с утра до вечера. Короче, я тебя не узнаю и...

- Не узнаёшь? Вон оно что. Скажи, ты знаешь, что такое эмпатия?

- Да пошёл ты.

Лицо у Сабины сделалось, как в комиксах – острое, бледное и злое.

- А где твои глаза? - спросил Родион удивлённо и ладонью провёл по её щеке. - Вот это да! У тебя нет глаз. Один рот.

- Придурок! – прошипела Сабина. -  Старый шнурок! Моргенштерн ему не нравится.

- Я не придурок, детка, – сказал Родион печально. - Я просто стал каким-то ежом теперь, черт побери, ежом внутрь себя. Понимаешь? И я тебя вижу теперь. Вижу, вот какая штука.

- Чипус, привет, ты в норме? - послышалось отовсюду. – Чипус, тебя не хватает, старик.

Сначала он махал рукой в ответ и улыбался, но потом перестал, и она появилась опять. В его теле, прямо в груди опять разверзлась дыра, и он даже знал, что сквозь неё просвечивало – гости. Начинка из двух десятков гостей в лофтовом брюхе веранды- качки, агрегаты, пляжные бодибилдеры. Начинка была ещё жива, но достаточно пьяна – изображая лодочный мош, плыла, гребла на месте, даже не пытаясь вырваться. А зачем? Брюхо выглядело сытым, заполненным желудочным соком вдовы Клико, и милые девочки из кавера «Кис-Кис» напрасно пыжились сообщить миру о печальном Летовском кошмаре. Чужом кошмаре.

«Мой друг повесился у вас на глазах, он сделал харакири у вас на крыльце»

Родион тоже сделал – харакири на веранде.

Письмо
Кому: Родиону Липиусу 1, который с другой ветки.
От кого: Родион Липиус 2, который с этой ветки.

Не знаю, зачем я это пишу, но ты просил подать весточку. Вот, получай.
В общем, когда я туда пришёл, в этот дом на две стороны, уже знал, что попробую выступить, так сказать, но когда, каким образом, не имел представления. Только от их сумасшедшего веселья, меня будто кипятком ошпарили. В отчаянии я встал перед бетонной колонной, как расстрельный, словно меня к стенке поставили. Голова горит, рука прям разрывается от боли и чешется, чешется, сил нет, и язык в горле бултыхается.

- Вырубите музыку, - кричу, а ноги дрожат и кисти холоднее льда. - Тима, выруби её к чёрту. Дорогие мои Тэды, Кэти, Нати, Алексы, Салли.  Какие вы нахрен теды-реды? Верните себе настоящее имя и вернёте судьбу. Это правда, да. Я пришёл, чтобы сказать… Я хотел рассказать, что я не клоп, что не хочу быть клопом, букашкой безмозглой.  А вы хотите? Нет? Тогда вспомните о великом и ужасном Кьюбитте. Разуйте глаза, несчастные. Не спортивные дорожки в нашем обожаемом спортзале, а шаговая мельница Уильяма Кьюбитта. Снимаю шляпу, остроумный был мужик.
Все молчат, только одна девица с красными дредами на макушке и радугой на щеке спросила:

- А де он сейчас живёт, этот Уильям?

- Он не живёт, - отвечаю. - Уже двести лет.

- Боже. – охнула она. - Мы и не знали.

Я только нервно хихикнул и продолжил, конечно:
 
- Да, двести лет прошло, - говорю и сам вижу, кольцо вокруг меня всё уже и уже. - Но дело доброго мистера Уильяма нашего Кьюбитта живёт! Двести лет назад он придумал чёртову шаговую мельницу для арестантов. Это была вещь, скажу вам. Колесо с лопастями – ступенями. Представляете? Да, именно так она и выглядела тогда, наша несравненная беговая дорожка, только построена она была в тюрьме.  Здорово придумано, да? Мельница перемалывала зерно, а заключённые всё шли, шли по её ступеням, поднимались, стирая ноги, на невидимую гору и было это чуть лучше виселицы. Но зато им было не скучно.
Хотите топать по этой лестнице?  Топайте, кто вам запретит. Только там не верх, там не дуб и даже не жёлудь. В конце концов вы перемелите не зёрна, а себя. Любовь, сострадание, дружбу, бога перемелите. К чёрту их. Это же так некомфортно, так неудобно. Это жмёт в плечах, натирает шею. Наш бог – совершенное, удобное тело, а без этого – конец, боль, ломка. Так получается?
Говорю, говорю и голова кругом, сам не понимаю, откуда они во мне, все эти слова, откуда они берутся? Сроду такого не было. И тут началось. Арестанты решили подать голос.

- У Чипуса сорвало крышу.

- Да это какой-то кринж.

- А фигли он здесь.

Думаешь, я сбежал? Нет. Я вдруг понял, что ни за что не остановлюсь, даже, если меня разорвут на клочья, каждый мой клочок будет вопить о том же.

- Кто мы сейчас? – спрашиваю.

И тут я запнулся. Четверо крепких чуваков… Ты же в курсе, какие они у нас, эти мальчики с бицухами? Четверо наших мальчиков двинули на меня боевым квартетом. Потные лица с орехами желваков, костистые кулаки, беспощадные глаза… К электрическому стулу меня загоняют, суки.
Я как с обрыва ухнул, аж в глазах потемнело – два шага вперёд на разведку и разворачиваюсь для бэкфиста. Не-не, не ударил. Испугал, наверное.

- Отвалите, кому сказал, отвалите. На стул меня захотели? Хрен вам! Железяки чёртовы, чешите в свою тюрьму и бегите, бегите по мельнице туда, где органоиды вместо мозга. Хакните себя от головы до задницы и будет вам счастье.

Они не пошли в атаку, брат, нет, они застыли, застыли со злыми гримасами и все остальные тоже. Вытаращенные глаза, перекошенные рты.
Как думаешь, мне было страшно? Да, сто пудов, было, брат. Больше скажу, я почти обделался от страха, так у меня живот скрутило. Согнулся, за грудь схватился – там тоже всё горело и ныло, но опять к стене спиной, так было легче, надёжнее. Прижался и говорю. И сам слышу, голос у меня совсем садится – хрип какой-то вместо голоса.

- Я столько лет рассказывал вам о новом центре. Я уже назвал его жёлудем. Я мечтал, я пытался заразить этой мечтой всех. Оказалось, врал, звал, но не знал, куда. Потому что железный жёлудь очень похож на пулю. На пулю!

Нет, представляешь, брат, что мне стоило сказать это? Сказал, а все молчат, тишина такая, что собственный пульс – на весь зал, да что там на зал… В общем, не знал я, что оно может так биться. Еле-еле выдавливаю слова, голова наливается чем-то тяжёлым, как в центрифуге.

- И знаете, что я вам желаю. Скорого отходняка. Да, именно так, я не оговорился.

Уже повернулся, чтобы уйти на хрен из этого кирпичного убожества, как вдруг вижу Алёшу. Ну Карамазова, ты же в курсе, надеюсь. Стоит в дверях, вроде, улыбается тихо, а лицо белее снега и шляпу в руках мнёт, мнёт, будто она в чём-то виновата. Веришь ли, я себя в тот момент этой самой шляпой почувствовал. Что же я наделал, думаю, что наделал-то? Какое право имею? И вдруг вспомнил, что он мне говорил. Ты, мол, их детьми представь. Они же были когда-то маленькими детками.

Посмотрел я в зал и правда – стоят там сопливые пацаны и девочки недолюбленные, но не испорченные стоят. Содранные колени, растрёпанные чёлки, всё, как полагается, и лица светлые, глаза доверчивые. У всех ещё всё впереди, и каждый их может в угол поставить, и каждый их может за косички дёргать и игрушки отбирать. Разве они виноваты?
 
Ты не думай, брат, что я тут метафорами играю, не знаю уж, как это получилось, какая тут сила вмешалась, но я и вправду увидел малых детей, тех, которыми они все были когда-то, и которых наказывать – грех великий. Любить их надо. Любить. Это ведь просто.

И так мне стало горько от этого, и так больно, что, только представь, я бухнулся на колени перед ними и так - лбом в пол, в пол.  Долго сидел молча, а потом голову поднять было стыдно, слёз своих стыдно. Хотя… Вру я тебе сейчас про стыд. Не было для меня тогда ничего более естественного, чем слёзы эти. Я ими словно омылся и открыл все шлюзы, вытащил наружу то, что хочется забыть, вычеркнуть. Вот, мол, смотрите, любите или презирайте, только не молчите.

- Простите меня, - лепечу уже без сил. - Простите все. Но я вам могу показать… Могу показать тренажёр для души. Всем, кто решится, кто захочет, буду ждать до восьми часов.

Сказал и пошёл от них туда, на другую половину, а там тихо было, покойно, пахло чем-то сладким и щемящим из цветочных ящиков и, кажется, ладаном из храма, и показалось, что той, железобетонной веранды вовсе нет на этом свете.
Стою, думаю, справлюсь ли? Есть ли у меня такие силы? А тут вдруг дверь открывается, и на балкон заходит Грушенька. Я тебе ещё не рассказывал, как с ней познакомился, но это потом, это не важно. Важно, что глаза у неё, а не рот во всё лицо.

-Ну что, - спрашиваю, - ждать можно или тухлый номер? Вы-то откуда здесь?

Она пальчиком у меня перед носом машет, как невропатолог- влево, вправо, и выражение лица у неё хитрющее, хитрющее и в то же время ласковое:

- Может, их всех замазать, а?

- Замазать? -смеюсь. - Где-то я это слышал.

- Я у вас учусь, Родион Янович, – она тоже смеётся. – Они ещё подойдут. Когда-нибудь. Скажите, а что это за тренажёр для души? Что он делает с людьми?

- Он делает больно. Вы знаете, что мышцы после тренировки болят?

- Ну, да, они растут.

- Ну вот, вам и объяснять ничего не надо.

В глазах её что-то мелькнуло, что-то тревожное, не такое простодушное, как кажется.

- Вы претендуете на роль тренера? Иль только место покажете?

Я не знал, что ответить и вдруг подумал, что эта женщина не из тех, кто делает жизнь спокойной, но я ни за что не отпущу её, не потеряю, не забуду. Бормочу ей, а сам уже мысленно её руки целую.

- Скажите, Грушенька, что вы напишете под селфи на фоне вот этих куполов?

- Боже мой, я ничего не буду писать, потому что давно не делаю селфи. Проклятущее это дело. Душу крадёт.

- И почему?

- Вы реально не понимаете? Когда-то я нацарапала на одной скале: здесь была Аграфена. Стыдно вспоминать.

- Думаете, они придут? – спрашиваю опять.

- Не знаю. Но мы же будем ждать, да? Как не ждать-то, Родион Янович?

- Будем, конечно, - успокаиваю, а в голове вдруг мысли страшные – неужели я сам по себе такое дерьмо? Неужели меня криспануть Достоевским надо было, чтобы я что-то увидел, понял? Я ли это теперь, или во мне просто криспер гуляет?

- Посмотрите, - охает Грушенька, - как купола-то на жёлуди похожи. Только синие они, как небо.

Хотела она что-то ещё сказать, но тут вдруг колокола на церкви как грянут, как зазвонят, я даже вздрогнул, потому что боялся этого. Отчего боялся? Даже не знаю, будто не звон это, а момент истины, будто он мне глаза откроет. Только на что? Не поверишь, так и случилось. Открыл. Короче, заколбасило меня будь здоров, кажется, душу вытряхнули и на солнце сушить повесили. Какое же это чудо, брат – колокольный звон. То поднимешься – выше, выше, до неба, то вдруг вниз – о землю. Умираешь и рождаешься, умираешь и рождаешься. Они, эти колокола во мне звенели, даже не так, я сам стал колокольным звоном. Думаю, нет не дерьмо я, ни разу не дерьмо, и жизнь не дерьмо, и люди там, на другой половине не дерьмо, а Грушенька – та, которую я всю жизнь искал, мой ураган, моя обжигающая мука и спасение. И от этой неожиданной уверенности я чуть от счастья не свихнулся, такой внутри простор был и дыхание, и прозрачность.

- Как не ждать-то? - опять спросила Грушенька.- Ну что вы так побледнели, Родион Янович?

А потом…
Ну на этом я, пожалуй, прервусь, брат. Жду вот пока.
Скажу лишь, что мне подумалось. Может, сделать инъекцию Достоевским обязательной прививкой?
Ну это я так, ради красного словца. До встречи, брат.
А чипы свои я завтра же вскрою у Семёна. И тебе советую.

Твой Родион Липиус 2.

Вот так и закончилась эта история. Кто он, наш Липиус? Букашка ли криспанутая, которую можно взять и забросить, куда рука захочет, или право имеет, как настоящий жёлудь? Кто его знает? Наверное, для этого нужно взобраться на самый верх самого высокого дуба на свете, на его бесконечную, вечнозелёную крону, что скрывается в облаках. Взобраться и посмотреть. Вниз, на землю.
А кому такое по силам? То-то и оно.