Блок. О жизни, догоревшей в хоре Прочтение

О жизни, догоревшей в хоре





        * * *   

                О жизни, догоревшей в хоре
                На темном клиросе твоем.
                О Деве с тайной в светлом взоре
                Над осиянным алтарем.

                О томных девушках у двери,
                Где вечный сумрак и хвала.
                О дальной Мэри, светлой Мэри,
                В чьих взорах – свет, в чьих косах – мгла.

                Ты дремлешь, боже, на иконе,
                В дыму кадильниц голубых.
                Я пред тобою, на амвоне,
                Я – сумрак улиц городских.

                Со мной весна в твой храм вступила,
                Она со мной обручена.
                Я – голубой, как дым кадила,
                Она – туманная весна.
               
                И мы под сводом веем, веем,
                Мы стелемся над алтарем,
                Мы над народом чары деем
                И Мэри светлую поем.
               
                И девушки у темной двери,
                На всех ступенях алтаря –
                Как засветлевшая от Мэри
                Передзакатная заря.
               
                И чей-то душный, тонкий волос
                Скользит и веет вкруг лица,
                И на амвоне женский голос
                Поет о Мэри без конца.

                О розах над ее иконой,
                Где вечный сумрак и хвала,
                О деве дальней, благосклонной,
                В чьих взорах – свет, в чьих косах – мгла.
                Ноябрь 1906


     – Со мной весна в твой храм вступила… – когда Блок пишет о “храме” – даже со всеми его атрибутами христианства – клирос, иконы, кадильницы, алтарь, амвон (Амво;н (от др.-греч. ;;;;;, ;;;;;;; — «выступ, возвышение») — специальное сооружение в христианском храме, предназначенное для чтения Священного Писания, пения или возглашения некоторых богослужебных текстов), –  всё равно представлять происходящее в русле православия не следует.
     Вот одно из первых упоминаний о “храме” в его стихах, ещё ANTE LUCEM – (до света, до “Стихов о Прекрасной Даме”):

                «…Не сожалей! Твоим страстям
                Готов любовью я ответить,
                Но я нашел чистейший храм,
                Какого в жизни мне не встретить.
                8 июня 1899»

     Его храмы – не из нашей жизни, его храмы – не нашему Богу:

«НЕВЕДОМОМУ БОГУ
 
                «Не ты ли душу оживишь?
                Не ты ли ей откроешь тайны?
                Не ты ли песни окрылишь,
                Что так безумны, так случайны...

                О, верь! Я жизнь тебе отдам,
                Когда бессчастному поэту
                Откроешь двери в новый храм,
                Укажешь путь из мрака к свету!..
                22 сентября 1899»
     Или не богу, а богине, темной богине:

«SERVUS -REGINAE*

                Не призывай. И без призыва
                Приду во храм.
                Склонюсь главою молчаливо
                К твоим ногам.
                14 сентября 1899»

«приду» в тот храм, который:

                «…Но ужасней — средний храм —
                Меж десяткой и девяткой,
                С черной, выспренней загадкой,
                С воскуреньями богам.
                10 марта 1901»

     Или богине светлой:
               
                «…Вдруг расцвела, в лазури торжествуя,
                В иной дали и в неземных горах.
                И ныне вся овеяна снегами.
                Кто белый храм, безумцы, посетил?
                26 июня 1901»

     Или “ты”, суровая и хладная, убивающая любовь – и есть воплощение храма:

                «Суровый хлад — твоя святая сила:
                Безбожный жар нейдет святым местам.
                Пускай любви — забвенье и могила,
                Ты над могилой — лучезарный храм.
                11 августа 1901. С. Дедово»


     А потом Любочка начнёт водить его по храмам Питера:
     «…Я стала приходить в собор к моей Казанской и ставить ей восковую свечку. 
…В сумерки октябрьского дня (17 октября) я шла по Невскому к Собору и встретила Блока. Мы пошли рядом. Я рассказала, куда иду и как все это вышло. Позволила идти с собой. Мы сидели в стемневшем уже соборе на каменной скамье под окном, близ моей Казанской. То, что мы тут вместе, это было больше всякого объяснения. Мне казалось, что я явно отдаю свою душу, открываю доступ к себе.
Так начались соборы, сначала Казанский, потом и Исакиевский...»
Блок-Менделеева Л. Д. «Были и небылицы о Блоке и о себе»

                «Медленно в двери церковные
                Шла я, душой несвободная,
                Слышались песни любовные,
                Толпы молились народные.
 
                …Падают розы вечерние,
                Падают тихо, медлительно.
                17 октября 1901»

     Стоит ли говорить, что ни песни любовные, ни падающие розы вечерние – ни в Казанском, ни потом в Исакиевском соборе появиться не могли?

     А еще храм может  быть вот таким сгустком мглы, теней, сумерек среди раздольного света:

                «Сгущался мрак церковного порога
                В дни свадеб, в дни рождений, похорон;
                А там — вилась широкая дорога,
                И путник шел, закатом озарен.

                Там не было конца свободной дали,
                Но здесь, в тени, не виделось ни зги;
                И каждый раз прохожего встречали
                Из сумрака ответные шаги.

                Церковный свод давал размерным звоном
                Всем путникам напутственный ответ,
                И в глубине, над сумрачным амвоном,
                Остерегающий струился свет.

                И, проходя в смеющиеся дали,
                Здесь путник ждал, задумчив и смущен,
                Чтоб меркнул свет, чтоб звуки замирали…
                И дале шел, закатом озарен.
                4 января 1902»

     Вот вид того храма и знутри:

                «Высоко с темнотой сливается стена,
                Там — светлое окно и светлое молчанье.
                Ни звука у дверей, и лестница темна,
                И бродит по углам знакомое дрожанье.

                В дверях дрожащий свет и сумерки вокруг.
                11 января 1902»

Блок. Из дневников (о совместном посещении храма):
     «…В соборе почти никого не было. Вас поразила высота, громада, торжество, сумрак. Голос понизили даже. Прошли глубже, встали у колонны, смотрели наверх, где были тонкие нитки лестничных перил. Лестница ведет в купол. Там кружилась, наверное, голова...
     Отчего Вам тогда хотелось сумрака, пугал Вас рассеянный свет из окон? Он портил собор, портил мысли, что же еще?»

Блок. Из дневников, последние строки из воспоминаний лета 902-года о прошедшей зиме:
     «…Стало поздно, вышли, опять пошептались монашки…  Еще с моста смотрели закат, но Вам уже не хотелось остановиться. Это было в последний раз.  Кто-то видел нас… Для Вас — мимолетность. Но чтобы я когда-нибудь забыл что-нибудь из этого — для этого нужно что-нибудь совсем необыкновенное, притом того же порядка».

                «Мы преклонились у завета,
                Молчаньем храма смущены.
                В лучах божественного света
                Улыбка вспомнилась Жены.

                Единодушны и безмолвны,
                В одних лучах, в одних стенах,
                Постигли солнечные волны
                Вверху — на тёмных куполах.

                И с этой ветхой позолоты,
                Из этой страшной глубины
                На праздник мой спустился Кто-то
                С улыбкой ласковой Жены.
                18 января 1902.
                Исаакиевский собор»

     Совсем необыкновенное… Улыбка Кого-то, вышедшего (вышедшей!) из страшной глубины. Из страшной темноты темных куполов.

     А вот совсем другой храм:

                «Все лучи моей свободы
                Заалели там.
                Здесь снега и непогоды
                Окружили храм.

                Все виденья так мгновенны —
                Буду ль верить им?
                Но Владычицей вселенной,
                Красотой неизреченной,
                Я, случайный, бедный, тленный,
                Может быть, любим.

                Дни свиданий, дни раздумий
                Стерегут в тиши…
                Ждать ли пламенных безумий
                Молодой души?

                Иль, застывши в снежном храме
                Не открыв лица,
                Встретить брачными дарами
                Вестников конца?
                8 февраля 1902»

    Более подробно о нём чуть позже:

                «…Нет меры нашему познанью,
                Вещественный не вечен храм.
                Когда мы воздвигали зданье,
                Его паденье снилось нам.

                И каждый раз, входя под своды,
                Молясь и плача, знали мы:
                Здесь пронесутся непогоды,
                Снега улягутся зимы.
                Февраль 1902»


     Это мир у разлива рек:

                «Мы живем в старинной келье
                У разлива вод.
                Здесь весной кипит веселье,
                И река поет.
                18 февраля 1902»

    Это то место, откуда он вышел на «бездорожье», где он – не один, где такие же, как и он, живут в кельях, где познание, и даже девы – не источник горечи, а чистой радости.   Где даже знание, что храм, возведенный их руками, не вечен – не боль, а факт предсказания – почти инженерного расчета.

    А вот храм  – опять «средний храм» из «изгибов сокровенных»:

                «На темном пороге тайком
                Святые шепчу имена.
                Я знаю: мы в храме вдвоем,
                Ты думаешь: здесь ты одна…

                Я слушаю вздохи твои
                В каком-то несбыточном сне…
                Слова о какой-то любви…
                И, боже! мечты обо мне…
                Март 1902»

     Храм, который провоцирует инициирует пробуждение Двуликого:

                «Люблю высокие соборы,
                Душой смиряясь, посещать,
                Входить на сумрачные хоры,
                В толпе поющих исчезать.

                …И тихо, с измененным ликом,
                В мерцаньи мертвенном свечей,
                Бужу я память о Двуликом
                В сердцах молящихся людей.
                Вот — содрогнулись, смолкли хоры,
                В смятеньи бросились бежать…
                8 апреля 1902»               

                «Вхожу я в темные храмы,
                Совершаю бедный обряд.
                Там жду я Прекрасной Дамы
                В мерцаньи красных лампад.

                В тени у высокой колонны
                Дрожу от скрипа дверей.
                А в лицо мне глядит, озаренный,
                Только образ, лишь сон о Ней.

                О, я привык к этим ризам
                Величавой Вечной Жены!
                Высоко бегут по карнизам
                Улыбки, сказки и сны.

                О, Святая, как ласковы свечи,
                Как отрадны Твои черты!
                Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
                Но я верю: Милая — Ты.
                25 октября 1902»


Кстати, и у Андрея Белого храм – он такой же.
Сравните, Блок:

                Я – сумрак улиц городских.

                Со мной весна в твой храм вступила,
                Она со мной обручена.
                Я – голубой, как дым кадила,
                Она – туманная весна.

Белый:
     «Появление сумрака – появление сумрака в храме, который трепещет сиянием "красных лампад"; распространяется розовый отблеск и смешивается с погасающей золотой лучезарностью 901 года в ту особую, розово-золотую, густую и пряную обрядовую атмосферу, в которой таится нетерпеливое ожидание встречи с ней, материализованной в образ, входящий в храм. Розовое, озаренное заменяет лазурь золотистую, лучезарную. Розово-золотое есть смесь света с тьмой; вместе с тем: это розово-золотое – нетерпеливость ее ожидания»

*

Заглавное  стихотворение  закольцовано. Читать бы его следует с предпоследней строфы:

                …И на амвоне женский голос
                Поет о Мэри без конца.

                О розах над ее иконой,
                Где вечный сумрак и хвала,
                О деве дальней, благосклонной,
                В чьих взорах – свет, в чьих косах – мгла…

После чего, продолжая предложение переходить уж к первой строфе:

                …О жизни, догоревшей в хоре
                На темном клиросе твоем.
                О Деве с тайной в светлом взоре
                Над осиянным алтарем…

И так же перевёрнуты начала и концы в смысле стихотворения. О ком поют? О «задумчивой Мэри»? С клироса в церковном песнопении? О деве Марии? Но разве можно говорить про «тьму волос» святой девы? Ведь эта тьма  наступает, когда ими, девичьими волосами, закроешь  себе лицо…
;