Володино имение

    Несмотря на то, что на протяжении многих лет мы ходили в один храм, знал я этого человека довольно посредственно, наши отношения не были близкими, и вообще чувствовалось между нами некое удаление. Мне даже сложно сказать – почему? Вроде бы и нормально общались, априори имели общие интересы, взгляды на жизнь, были почти что ровесниками, но вот как-то за грань бытового приятельства дело не заходило.

    Володя служил в нашей церкви старостой, ему было положено определённое жалованье с церковной кружки, однако, как стало известно спустя долгое время после занятия этой важной должности, от зарплаты он сразу отказался. Будучи человеком сноровистым, буквально мастером на все руки, он зарабатывал на свой скудный хлеб халтурами у прихожан, да и просто знакомых. Что доставалось с панихиды, что просто (особенно к праздникам) приносилось чуткими к мужскому одиночеству женщинами. Последние пытались скрасить его бобыльское существование, но он всё никак не давался в их заботливые магнетические руки. Может, сила притяжения была не достаточной, а, может, он, как адресованный лично для себя, принял завет апостола Павла: «Остался без жены, не ищи жены».    Вообще смутная была история с его женой, кто говорил, что она умерла, кто – что бросила его и живёт где-то далеко, а кто с таинственным видом уверял, что женат он никогда не был. Точно узнать ответ на этот вопрос не представлялось возможным, так как сам Володя был замкнутым и молчаливым, а на эту тему подчеркнуто не распространялся; у батюшки – наверняка знавшего жизненные перипетии своего помощника – спрашивать было неудобно, ну а матушка, которая, вероятно, хоть краем уха слышала об этой неразгаданной истории, почему-то тоже хранила молчание. Не то, чтобы это была главная тайна нашего прихода, и все прям-таки жили жаждой её разгадки, тем не менее, разгадать всё же пытались, хотя и безуспешно.

    Приезжал он на службу на стареньком «Жигулёнке», выпущенным ещё в благословенную для старшего поколения брежневскую эпоху. Автомобиль достался нашему (надо заметить: любимому всеми) старосте от отца, и в его искусных руках обретшим гигантски далёкий от первоначального вид. Достаточно сказать, что из изначально голубого он стал зелёным (цвет жизни), снабжен огромными рессорами а-ля джип-внедорожник для перевоза больших грузов (непрекращающиеся халтуры требовали полной самоотдачи). Для защиты же от вероятных столкновений на нём было наварено столько – уж простите за подробное уточнение – хлама, что впору было ставить вопрос о представлении этого чуда на выставке в номинации «Самый несуразный автомобиль». Однако Володя на столь нелестные сравнения внимания не обращал, он был сугубым практиком-технарём, и за модной эстетикой не гонялся, да и обидеть его было сложно, если не невозможно.

    Более того, если бы вы, не зная, увидели его на улице, вполне недвусмысленно приняли бы нашего уважаемого собрата за человека, мягко скажем, без определённой профессии. Его не обременяли старый уже выцветший пиджак, мятые сорочки, не глаженные, широченные штаны, стоптанные башмаки и прочие прелести не досмотренного недремлющей женской рукой внешнего вида. Да и вообще всё внешнее, не говоря о модном, общепринятом, – было для него наносным, что ли, не требующим к себе малейшего внимания. К слову сказать, в данном вопросе он являлся полной противоположностью нашего батюшки, щепетильный внешний вид которого граничил с педантичностью. Поэтому когда фокус вашего взора улавливал две эти личности вместе, впору было вспоминать самые ходовые человеческие качества из словаря антонимов. Многие удивлялись, почему наш отец Феодосий выбрал себе в старосты такового неладного персонажа, и только самые, так сказать, посвящённые сумели охватить душевную глубину последнего, беспримерная ценность которого как раз и делала его внешний вид чем-то уж вовсе ненужным и действительно, что наносным. Это как раз и был тот случай, когда за внутренним состоянием перестаёшь обращать внимание на внешность.

    Нашего Володю можно было попросить о чём угодно, и в какое угодно время, с совершенной уверенностью в том, что это будет старательно, вовремя, качественно выполнено без каких-либо требований к уплате. Дадут какие-то деньги, одежду, продукты – возьмёт, не дадут – ну и Бог с вами, дескать, «всё, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков» (Кол. 3, 23). Видно, слишком глубоко он усвоил духовно-нравственный закон, чтобы просить, а тем более требовать. Своим всегда отзывчивым поведением он как бы говорил: моё дело помочь и сделать на совесть, а там уж как Бог даст. Его можно было бы даже сравнить с чеховским «Человеком в футляре» с аналогичной замкнутостью и внешним одиночеством, но что касается остального, то на общественное мнение ему было, прямо скажем, наплевать, а времени на выискивание в ком-либо пробелов для замечаний у него попросту не было, он был настолько занят, что применить к нему такие слова, как «апатия», «ипохондрия», «уныние» представлялось совершенно невозможным. Да, он был замкнут, весь, что называется, в себе, «на своей волне», вот только от него исходил тот свет и тепло, которые именно, что освещают и греют, и потеря такого человека без преувеличения воспринимается личной трагедией. И, уж точно, уход его в мир иной не отражается на людях его знавших вздохами облегчения.

    Вообще он являлся настолько уникальной личностью, что с ним искали общения даже состоятельные прихожане нашего храма. Чувствовали в нём что-то, то, наверное, чего не было у основной массы. На вид – серая мышь, но с дыханием богатыря и взглядом многоопытного седовласого старца. Со стороны даже смешно было наблюдать, как такой вот худющий нескладный мужичок, понурив голову, выслушивает такой же нескладный трёп о проблемах по бизнесу и сверхсложных жизненных испытаниях в виде покалываний в сердце, натянутых отношений с детьми и недостатках современной литературы и кинематографа. Выслушивая всё это с неизменной тёплой улыбкой, Володя что-то кратко отвечал, советовал, и как-то вот тактично и необидно спешил откланяться.

    Стараясь быть незаметным, он, впрочем, оставил после себя одни сплошные следы. Пол в церкви был перестелен его руками, конструкция обеих новых куполов мастерилась его недюжинными усилиями, реконструкция колокольни, перевешивание колоколов, покраска стен, замена дверей, врезание замков, чистка паникадила, замена всей электропроводки, монтаж мраморных ступеней у входа и укладка тротуарной плитки до самых ворот храма – это лишь беглый перечень того, что перешло через его воистину, что золотые руки. И обратите внимание, что этот устоявшийся фразеологизм я оставил без привычных кавычек, они здесь бесспорно лишние.

    Но всё же главный, пожалуй, его след на этой благословенной Богом земле сосредоточился на том любимом месте его работы и отдыха, которое все прихожане нашего храма дружно окрестили «Володиным имением». Это была среднего размера сторожка на церковном дворе, которая усилиями нашего старосты была преображена в какой-то сказочный терем с высокой крышей и древними обветшалыми образами внутри. Там стояли собственноручно им же выструганные простым рубанком широкие лавки с причудливой резьбой, несколько крепких табуретов, низенький (ещё тех времён) холодильник «Донбасс», отремонтированный, опять же, чуть не до совершенства…

    Да, сложно писать о тех, кого уже нет, но ещё сложнее ходить их следами, и при этом быть неприятно уверенным в том, что на эти же, СВОИ, следы второй раз они уже не наступят. Тебе же остается просто жить, видя в этих бесчисленных следах для себя пример того, как, собственно, жить нужно, не для себя, для другого, а ещё лучше – для других.

    В этой сторожке Володя обедал, отдыхал на стареньком диванчике в уголке, часто оставался ночевать, выполняя ещё и послушание сторожа, а после установки сигнализации – больше по привычке, паяя утюги, электрические гирлянды, ремонтируя электрочайники, пылесосы и прочую бытовую технику неугомонных прихожанок. Но что интересно, он не жаловался, напротив, для него эти чайники и утюги, будто представлялись смыслом жизни, словно от качества их ремонта зависела его участь в загробной жизни. И вспоминая всё это сейчас, я понимаю, что так оно на самом деле и было, потому что жил он не для себя, а ДЛЯ ДРУГИХ и ВСЁ ВРЕМЯ.         

    Когда его не стало, с ним случился банальный сердечный приступ, банальный, потому что такой причиной смертности уже никого не удивишь, а по прогнозам к 2030 году от сердечных болезней ежегодно будет умирать свыше 23 миллионов человек. И ведь кто-то составляет эту статистику, скрупулёзно информирует, прогнозирует, пугает, параллельно описывая нам прелести научно-технического прогресса, цифровых технологий, уникальных возможностей проникновения во все сферы жизнедеятельности человека и дикой природы. А на поверку оказывается, что в этой расцифрованной до заоблачных пределов цивилизации только от голода ежегодно умирает 6 000 000 человек, а каждый десятый житель этой пронумерованной планеты страдает психическими расстройствами. Так в чём же благо? Зачем нужен такой прогресс, с каждым годом всё увеличивающий смертность среди Homo sapiens, и в чём же тогда этот самый разум проявляется?! К чему эта цифровизованная модель нашей новой жизни, в которой вместо игр с куклами, солдатиками, машинками и мячами, дети утыкаются недвижимыми носами в смартфоны и планшеты, где живое общение, встречи, прогулки, поездки с любимыми и друзьями, занятия спортом, творческие искания всецело затягиваются сплошной компьютерной паутиной? Знак вопроса впору ставить не один и даже не три. Человек уходит из этой жизни, и это воспринимается как данность, вне зависимости от причины, смерть ведь так или иначе не победить, рано ли, поздно ли – всё равно придётся умереть. И зачем рассуждать об этом, живи на полную, пока можешь, ибо «госпожа с косой» всегда приходит без приглашения.

    Так вот, когда Володи не стало, в его доме нашли толстенную тетрадь, всю исписанную неведомыми именами. Уж не знаю, было ли у него благословение поминать на молитве такое огромное количество живых и умерших, вот только сам этот факт уже говорит о многом. Даже на молитве, вещи, кажется, вполне личной и сокровенной, он думал о других. Я даже с уверенностью могу сказать, что себя он оставлял напоследок, главным для его души было благо НЕ своё.

    Много о нём вспоминали хорошего и на самих похоронах, и после.

    Одной нашей прихожанке Клавдии он как-то ремонтировал велосипед, сделал, в общем, всё в лучшем виде, перебрал, поменял, смазал, не велосипед стал, а прям звонкая песня. Она дала ему каких-то там пару рублей, а он через несколько дней на эти самые рубли купил ей ещё и новое седло, приехал, поменял, пожелал зелёного света в пути, и со своей обычной виноватой улыбкой (будто не сделал всё, что должен был) уехал.

    Его сосед, редко ходивший в церковь, но, тем не менее, очень уважавший нашего старосту, рассказывал, что Володя как-то зашел к нему перед ужином одолжить луковицу для зажарки, дескать, картошечки жареной захотелось, а лука нет. Ну, тот дал ему пару штук, да и забыл тут же. Через час Володя приносит ему полсковороды дымящейся картошки…

    А уж, сколько он, будучи просто-таки патологически неотказным, перевозил людям всяких холодильников, кирпичей, дров, шифера, шпаклёвки, цемента и прочего «барахла», то если сложить это всё вместе, там бы, наверное, сотни тонн насобиралось.

    В немногочисленных паломнических поездках, в которые мы ездили всем приходом, иногда оказывалось, что кому-то не хватает сидячего места, и Володя первым безо всякого сожаления уступал своё место; во время крестных ходов нёс уставших ребят на руках. А когда одна бабушка, обо что-то споткнувшись, упала и  сломала палец, он сам вызвал скорую, дождался её приезда, поехал с этой бабулей в местную больницу (перелом оказался серьёзным), и потом уже своим ходом – отдельно от остальной группы – добирался вместе с ней домой.

    Отец Феодосий так и вовсе сразил нас всех наповал, поведав, как пришла к нему как-то молодая пара, жалуясь на болезнь ребёнка, какую-то операцию надо было делать рискованную, одним словом, попросили его помолиться, а он, говорит, закрутился что-то там, забыл о них по своей, дескать, духовной лени. Проходит меньше недели, снова появляются эти же люди, но уже сияющие, довольные, всё нормально, говорят, спасибо Вам, батюшка дорогой, за молитвы, операцию отменили, анализы в норме, врачи в шоке, скоро выпишут ребёнка нашего. Как оказалось, Володя помолился втихаря (уж как-то батюшка прознал) за этого мальца. Недели не прошло – и вот, чудо Господне. Мы-то знали, что он скромный очень, старался не выделяться, не выставлять свои умения, молитвенные подвиги, уж тем более, напоказ, но чтоб настолько…

    Кстати, в его комнате, как и у киношного отца Анатолия из «Острова», висела одна-единственная икона Христа-Спасителя с маленькой лампадкой. Даже в духовном отношении ему надо было совсем немного, он, кажется, был готов войти самым последним, оказаться хоть на самом краю того беспечального места, куда долгие годы так порывалась его чистая душа.

    Нет его больше с нами.

    Остался старенький домик, какой-то заброшенный, будто скучающий за хозяином, «Жигулёнок», остались заправленные, наточенные, смазанные его заботливой рукой лопаты, грабли, сапы, топоры, пилы, да много чего ещё, и теперь люди, трудящиеся возле храма, с каждым разом беря в руки эти инструменты, вспоминают его, всегда тихого, спокойного, безотказного.

    Вот так бывает в жизни, человека нет уже, а следы его остались, и память о нём осталась и, возможно, никогда не умрёт, каждые новые поколения из уст в уста будут передавать светлые, тёплые воспоминания о человеке, у которого было большое сердце и богатое имение, «Володино имение».

    Помню, как наш отец Феодосий, то ли на 9-й, то ли на 40-й день поминок по Володе, сказал о нём много добрых слов, а в конце процитировал стихи Евгения Евтушенко о том, что:


Уходят люди… Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
От этой невозвратности кричать…

   
    20-22 мая 2021 года