Классное и не очень

               

    Вспомним, товарищи, товарища Горького, пернатого вестника революции, и его слова из речи на Первом Всесоюзном съезде советских кузнецов пера и орала. «Измерение роста писателей – дело читателей». Рост самого Алексея Максимовича с тех пор измельчал до неприличия; пусть из любой опросно-социологической сотни найдётся единственный, раскрывший том с «Егором Булычёвым и другими». А?
Но. Сути фразы трудно перечить. Рост подтверждён тиражами свободной страны, где сгинула руководящая роль партии, ушедшей в небытие, а нынешней партии недосуг – там заняты личной арифметикой, и отвлекаться на всяческую беллетристику не след. И вот, что имеем. С тиражами.
  Под нумером Первым – Дарья Донцова. С отстающим отрывом от иноземца Стивена Кинга. Но у нас интересы местнические, сугубо российские. И чего? Да каждый обласканный советской властью лауреат и член СП не смел и мечтать о собственной книге в каждом! киоске «Союзпечати». Хотя ему и без киоска жилось не вяло.
Наша Агата Кристи, она же Дюма-отец с усовершенствованным конвейером артели, обошла былых чемпионов. В книжечках мягкой обложки карманного формата. Сильно удобно для поезда, самолёта, необременительно для пляжа и… Нет, в метро страницы нынче не листают.
Следом Маринина, успевшая запрыгнуть на Боливара, который несёт обеих. И обеих «мусорный ветер» снесёт заодно с телегой общей макулатуры.

                *

  Пустое, господа… Мы же о литературе. Ассоциации с советским детективом, который для нынешних недосягаем. Юлиан Семёнов и братья Вайнеры; да, они зарабатывали. Весьма. Трудом и талантом. Включавшим умение срезать острые углы ключевых проблем строя, тонко намекая на недостатки.
Уровень таланта в разные времена измеряется различными эталонами, что зависит именно от времени, его породившего. То есть, «рука самодержавия» душила. На корню и в зародыше. Цензура родила век девятнадцатый, простирая «совиные крыла» Аракчеева, Бенкендорфа и Победоносцева над Карамзиным и Чеховым, а в промежутке накрывая других великих, создавших гордость нации. Искренний пиетет цензуре.
Семёнов сотворил «Семнадцать мгновений», «Петровку 38», «Противостояние» и многотомный политический детектив; братья – Жеглова и Шарапова, следователя Тихонова в «Лекарстве от страха» и «Визите к Минотавру»… Далее по списку. Талантливые тексты перешли в талантливые экранизации, которые знал любой, даже не обонявший первоисточника. Это – к слову.
Не всех, ой не всех писателей в те времена НАЗНАЧАЛИ. Стругацкие пробились в натуральные лидеры исключительным талантом области философской псевдофантастики, которую не смогли разгадать орудующие власти. Сложно, однако. Уровень проверяющих не соответствовал уровню пишущих.

                *

  Свежее дыхание теперешней свободы в секторе обзора безгранично. От Михаила Веллера, рождения середины прошлого века, до Сергея Шаргунова, появившегося на свет божий спустя три десятилетия с лишком.
Первый вырос из самодержавия социалистического, и не был Генеральный секретарь ЦК его личным цензором в отличие от Императора, возлюбившего Александра Сергеевича.
Через тернии к признанию с наименованием «самый успешный некоммерческий писатель». Не катит супротив успешных дам. Потому как думать надо, осмысливать прочитанное, что лишне и лениво до невозможности. Мозг настроен под насущное благополучие, откидывая ненужный груз тягостных философий. Какой к лешему энергоэволюционизм! Вникать некогда! и зачем?
Однако, на радость самой широкой публике, которая исподволь и посредством приучается к великому и могучему, есть рассказы «Легенд Невского проспекта», кои безокоризненны! Стилистически, сюжетно, с чёткой синематографией времени – у Веллера время осязаемо везде; смешны изрядно.
Нет, не будем воздвигать монументы. Автор не может работать на одной планке уровня; хуже-лучше – это у всех, начиная с Шекспира. А махонький рассказ на две страницы под названием «Мимоходом» - первый!  В кратком диалоге нервно пробегает жизнь. Вся. Как он это сделал? Ещё «Колечко» - любовный треугольник полудетектива, щемяще правдивый. И много чего есть, и в принципе – равняйтесь на лучших.
Веллер пробовал, пытался возродить героя-победителя в «Майоре Звягине». Помогающего, спасающего, объединяющего и даже искусственно сооружающего любовь. В противовес классическому герою русской литературы с сомнениями и упадничеством, с конечной деморализацией.
  Знаете компьютерный анализ ВСЕЙ русской литературы от «Повести временных лет» и «Полка Игорева» о характере народа, породившего НАШУ литературу?  В ответе – единственное слово: самобичевание. Ну, нравится нам хлестать себя по рёбрам мазохистскими кнутами с точки зрения искусственного разума! Веллеровский майор – обертон «Теофила Норта» Торнтона Уайлдера… и современная вторичность проигрывает. Почему? Не верится теперь в символ героя умного и сильного, выручающего из патовых ситуаций. Умные и сильные нынче делают деньги.
 
  До Шаргунова доберёмся, а с именем Уайлдера ассоциативно возникают другие, оставшиеся из тех времён.
На журнал «Иностранная литература» для граждан обычных подписка была крохотной – неча зреть прелести ихнего мира. Свободные, не обременённые «Кодексом строителя коммунизма», половые связи, вроде «Давай поженимся!» Джона Апдайка. Название через десятилетия прилипнет на Главном канале ТВ.
Ещё Силлитоу - «Начало пути». Блеск ситуаций-перевёртышей. Или Ирвин Шоу с «Богачом – бедняком», добротно-занимательной семейной драмой. Плюс «Вечер в Византии». Серьёзными именами проникала проза чуждой жизни. 
В библиотеках «Иностранка» водилась. В долгую очередь, которая доходила через год после выхода ежемесячного номера. Анри Труайя - «Анна Предайль». Секс там густо замешан - темпераментный и свободно-европейский в парижской мансарде с описанием исключительно изящным. Франция, однако.

   А когда отпустили вожжи господства, можно читать то, что находилось даже под запретом устным: никогда и никому! Интим двоих – табу, ноу комментз, невзирая на вопросы. Похвальба отдельных уродов присутствовала, но на то они и…
  У Захара Прилепина - оральный контакт нацбольшевички и главного героя той же идеологии в натуре. Разрешено же-ж! Эпизод отношения к сюжету не имеет. «Санькя» произведение именуется. С протестами и разгонами. Можно фантазировать до захвата кодлой оболтусов не районной ментовки, а Министерства обороны. Бред невозможной идеи. В обтёршемся афоризме – Петя идёт на митинг, а Митя на петтинг – я на стороне последнего.
Но. После минетологических радостей возникают строки, становящияся вровень, прям под кадык русской Литературы. Страницы, несколько страниц из зимних похорон матери, из трудного пути к деревенской могиле. Тут горло схватило. Одни из лучших строк современности, где Прилепин превзошёл собственное остальное.
«Восьмёрка»? Четвёрка друзей распадается в фуфло; сымитированная дружба мушкетёров, где победы нет, и всё – пустое, господа! В лучших отечественных традициях безысходности. И отечественное «зубило» на четырёх колёсах оказывается единственным связующим. Пусть так. Каждый пишет, как он… Но не вдохновляет, не окрыляет.
А с «Пересветом» вовсе беда. Не едет он к нам, не собирается. Ну и… ладно бы с ним.

 Дальше? Ну, за Акунина нет вопросов. В холле отделения областной больницы на полочках вывелось гнездо книг, оставляемых выписавшимися, где Фандорин и умопомрачительные вариации без него – номер первый в подборке оставленных корешков измышлений современника о прошлых веках.

Кто ещё? О! Как говорят в кругах, причастных к нетленному, – Пелевин!
 - Ё..ная сука, кто тебя родила? – лаская на ладони приблудишегося котёнка и развалившись на стандартном покрывале с сине-коричневыми узорами на койке в четырёхкроватной комнатёнке общаги, жалел животное второкурсник Саркисян.
Вопрос к предкам упомянутого писателя. И главный – зачем? Для того, чтобы потомок создал эпохальное «Чапаев и пустота», которое можно характеризовать юношеским определением: обос-саться и не жить! Нежить это, ребята, наречённая ПЕРВЫМ дзен-буддисткитм романом в отечественной летописи. Первым! Нечто из укуриваемо-потребляемого с итогом непонятной славы. Однако, когда ягодки соберём, писаное Пелевиным обнаружится манной кашей с малиновым вареньем. И перекинемся в прошлое и сравним. Уровень, качество, имена.
 
  Писатели поры военной и воинской доблести. Личной. Тех, кто выжил и смог добраться до чернильной авторучки или пишущей машинки. У артиллериста Бондарева за вынужденные «огрехи» командования платят подчинённые батальоны, не сознающие верхнюю стратегию. Гибни, умри, выполнив приказ на отвлечение, на имитацию главного удара. Долг исполнен. Рядом - полевая любовь, о коей вскользь уже принято упоминать.
  Василь Быков - белорусско-русский, причём, первое прилагательное определяющее. Вышел человек в качестве национального писателя в веси союзные.  В «толстых» журналах, в книгах с войной иной, где как-то не так, не победно оптимистично. С подлецами и предателями, с правдой. Читайте!
  «А завтра была война». Название повести Бориса Васильева, в которой нет! нерва её ожидания. Перечень событий, из которых главное: отца посадили - дочь самоубилась - отца выпустили. Всё возможно, за исключением последнего – не выпускали через пару суток. Никого. Не верю! Как и «Тихим зорям», где пятеро девчонок, сложив головы, во главе с контуженым старшиной уничтожили взвод немецких парашютистов. Зенитчицы с трёхлинейками против тренированных асов убийства. Мелодрама.

  Тот же жанр у Константина Симонова в трилогии «Живые и мёртвые», особенно во второй и третьей частях - «Солдатами не рождаются» и «Последнем лете». Впечаление, что широкоизвестный и признанный войны бежал, подменяя отдалённый фон фронтов массой взаимоотношений. И. Подтверждение свидетельством водителя, слышанное в детстве моим другом. Бывший шофёр писателя заходил на рюмочку к его отцу.
  - Ближе, чем на тридцать-сорок кэ-мэ к передовой не подъезжали. Услышит канонаду – стоп машина.
Так вот бывает у многократных лауреатов Сталинских и Госпремий. Но не жили мы в то время, и констатация не есть порицание. И как нет людей одинаковых, так и отсутсвуют похожие писатели, поскольку тоже люди…

  Посередине меж детективом и войной Богомолов с - ух! каким романом. С первоначально посконным названием «В августе сорок четвёртого». Симбиоз. Детектив военный. С множеством деталей, подробностей ясных характеров, даже второстепенных, в основе которых лежит безусловное ЗНАНИЕ предмета. Сделано по высшему разряду. Этот вбил личный кол на делянке прииска.
Имена навскидку. Которые не вырубить топором.

                *

 «Нынешнее племя», слава богу, глобальной войны не ведало. Афганистан был, Чечня была, и есть Донбасс.
  А ещё был американец Стейнбек, который искал славы Хемингуэя репортажами из Вьетнама в шестидесятых в качестве военного корреспондента каких-то там «Таймз». Имея за плечами «Заблудившийся автобус» и «Зиму тревоги нашей». Не говоря уж о «Гроздьях гнева». Позыв самоутверждения.
Войны несправедливы всегда – спросите у погибших. Победителей и побеждённых. Нынешние войны выводят на экраны квартир писателей, льнущих к политике под старым лозунгом «Наше дело правое!» Верю! Их любви к истине и гражданскому долгу – высказаться и выразить себя публично, а параллельно  – быть узнаваемым. Но ищу-то я не слова в погасшем телевизоре, а строки, кои должны остаться в памяти. Получается: известные лица, книги которых незнаемы, а имена на слуху.
Свидетельство современности ценно; наличие таланта подразумевается. Для ныне живущих интересно сравнить свои ощущения, размышления, выводы с владеющими словом и пером. А потомкам? Нынешним школьникам УЖЕ наплевать на девяностые, с тех поганых минуло четверть столетия, на дворе странные времена цифровизации. А более ранние…

 То, что ясно ровесникам Юрия Полякова в «ЧП районного масштаба» или «Апофегее» - быт, проблемы и чаяния, для нынешних двадцатилетних терра инкогнита. Райком комсомола – необитаемый остров. Тонкий юмор исчезает за непониманием сути событий. Для переизданий необходимы сноски.
И вот. Шекспир не был под веронским балконом, а Лев Николаевич на Бородинском поле.
Однако, Джульетта и Андрей Болконский вошли в вечность под наименованием Всемирная литература. И до них юность теперешняя дорастёт, не сомневайтесь. Мозг штука пытливая.

  Скажем, какое мне дело до Южной Америки? Нет у меня там дел и не будет. Но есть Габриэль Гарсиа Маркес, сплетавший волшебно - цветные нити паутин в колдовском городке Макондо и следом потянувший в пучину читателей самой лучшей и передовой страны мира имена Кортасара, Фуэнтеса и Льосы. В отличие от сгинувшей страны, Макондо остался навсегда.

  У нас очереди гениев не наблюдается. Хотя количество премий вкупе с обладателями размножилось до числа неприличного.

  И добираюсь к Сергею Шаргунову. Премия «Большая книга» за биографию Валентина Катаева в серии ЖЗЛ, возрождённой в советское время тем, с кого начали. «Погоня за вечной весной». По сути…
Слова можно соединять механически, имея в базисе основу правил грамматики или грамотность врождённую, но… Сделайте мне красиво! Фраза из Одессы, откуда родом Катаев. Имеем жизнеописание человека, если не боготворимого автором, то ему поклоняющемуся. Жизнеописание типовое. Происхожение – детство – юность и далее по хронологии. Колоссальное! количество материала, извлечённого из архивов, писем, воспоминаний; изученного, осмысленного и версифицированного; неизвестные подробности цитат соратников и недругов. Труд? Ещё какой! В итоге - расползшийся «Алмазный мой венец», «Святой колодец», «Трава забвенья» и выступление Валентина Петровича в Останкино в семьдесят восьмом, которое посчастливилось слышать. Он всё сказал о себе сам.
Чего я придрался-то? Потому как речь об одном из любимых писателей в отсутствии авторских откровений и стилистики, хотя бы приближенной к языку кумира, к создателю журнала, редакторство в котором через третьи руки принял ОН – нынешний. От ученика Бунина. Плоско-ровный, практически не обременённый эмоцией, текст.
  Представляете, чем был журнал «Юность»? По-нынешнему, формата А-4 в цветной обложке, осенённой кистью социалистического реализма с плакатными лицами комсомола, осваивающего веси и дали. А внутри-то…
Крохотный глоточек кислородного коктейля с Аксёновым, Гладилиным, Кузнецовым; далее – по списку «оттепели». Запредельные тиражи свободной продажи и подписки. Ребята! Последний номер «Юности» видан мною в восемьдесят восьмом.
Невозможно ныне? А попробуй, переломи тенденцию, дабы слово печатное потеснило «цифру». Чтоб в каждой точке «Роспечати»… Чтоб Донцову… потеснить. А это – гигантский труд Главного. Или хронический недобор талантов? Канувшие годы гнетут ностальгией, где «Новый мир» и «Звезда», «Нева»  и «Москва»…

 Где произрастал продолжатель дела классического – Юрий Трифонов. Кто его помнит с «Домом на набережной»? Самые пытливые сегодня и преданные в прошлом. Коим по душе тоскливая серость когда-то популярного автора, который попал в унисон ТОЙ жизни, состоящей из драпового пальто и шестидесятиватной лампочки под потолком кухни. Скука похожести окружающей жизни с описанной. Зато таперча - веселуха!

  Безаппеляционно сдирающий наждаком интеллекта и безупречной эрудиции извилины читателей и зрителей - Дмитрий Быков. Оскоромился я, каюсь, купил – прочитал. «Был ли Горький?» называется. И был я пытлив и лишён предрассудков, внимателен был и разбирал строки и пытался думать, типа анализировать. И вопрос возник: а на хрена? Зачем нужна книга, которая не сообщила ничего нового, не свергнула навзничь магнитные полюса, не заставила рыдать над прахом? Нуль-пункт, как в геодезии. А в экономике авторской – ход, что ни на есть, замечательный: заработал имя – срубил на книжке.

  Пытаясь выстроить ряд классики дня текущего, обращаюсь к Сорокину. Апофеоз! Леди и гамильтоны! Письменики-современники - ангелы Господни по сравнению… Ибо сравнение есть познание. Прилепинские экзерсисы – лепет ласкового дитяти и выбор лучшего из худшего.
  Оказывается, можно материться вволю со всеми сопутствующими атрибутами изображения. Презрим табу, положим на них… с прибором! Ну да, без мата повседневность не обходится, но следует ли дактилоскопически переносить её в тома? У автора ненорматив не является усилением эмоции, что безусловно допустимо, - обычная речь персонажей. Постмодернизм, концептуализм – термин можно пристёгнуть к любому тексту, и завсегда найдутся восхищённые отсутствием сдерживающих центров. Или воспитания. Подробности дефекации, ампутации и соития, которые цитировать никак невозможно, в «Сердцах четырёх». Есть в нашем языке определение: «отребье».
Вообще-то, у писателя уже внуки должны иметься. Которые с благостно-округлыми глазами спросят дедушку.
  - А правда, что отрезанную у трупа головку члена можно сосать по очереди?
  - А то! - ответит дедушка. – Ещё как можно. На ночь расскажу.
Или почитает «Лошадиный суп». Название идеально соответствует стезе. И где-то в пылающих подземельях радостно потрёт обгоревшие ручки общеизвестный Маркиз.
 
 Глуховский. «Текст». Текст – оборотень. Отчего? Граф Монте-Кристо наизнанку. Отмщение не должно заканчиваться смертью мстителя. Да, прикончил мента, незаслуженно посадившего на семь лет, засунул тело в смотровой колодец канализации, но погиб под пулями тех же ментов. Ё! Разбогатей, верни любимую или обрети другую. Победи! Никак невозможно. Что-то не пускает нас в даль светлую, где надежда обретает явь. Не рыпайся со своего шестка! Сиди, тихо попукивая. А главный герой тута – телефон. Из-за него всё. Бывает, наверное…

  В ту же лузу – «Авиатор» Водолазкина. Отчего счастливые финалы ходят другой стороной? Или мозг машины прав? Побеждавший в реалиях народ лишён победы личной в писаниях ныне признанных гномов, затёрших телевизор.

 Как отделить вечность и однодневку? Для начала самое простое: нравится - не нравится. Например. Обожаю Раскольникова и не терплю Анну Каренину. Или наоборот. Отчего? От неведомых нейронных связей в удивительном, возникшем задолго до чтения, мышлении. «Чему нас учит семья и школа?» и «слово отзовётся» в путанице мыслей, слов и эмоций.
То есть, чего помнится из прочитанного и желается переосмыслить в повторе через десятилетия. Где выстраиваются списки накопленного и отверженного. Ну, не в масть вымученный Бродский или вознесённый в высоты поклонения Довлатов, потому как политика подменила суть письма: угнетённый эмигрант куда выше вставшего на якорь Родины соотечественника. Евтушенко, Вознесенского или Астафьева. А чего скажешь против – обвинят в недомыслии или вкусовщине.

  Искусство – не математика, где суть формулы является законом. Хотя… математика тоже искусство мышления в области не чувственной. И определим качество писателя по формуле старинной и неубиваемой. По той, где сеют разумное – доброе – вечное. И всё! Всё придумано до нас. А раньше, а древнее-то: Десять Заповедей, по которым должно писаться Бытие наше. Не получается, однако, поскольку греховная суть человека не меняется от века и всяческие гаджеты отнюдь не в помощь.

  И переходим к тому, что назовут или уже наречено замечательным, искусным, и придумают массу заслуженных эпитетов и прилагательных. По делу.

  Саша Соколов – давно классик, достаточно «Школы для дураков». Обрадую: дураки мы все! Поскольку писать не умеем, а думаем со скрипом. «А снегу много? В среднем снежный покров семь-восемь сяку, а при сильных снегопадах более одного дзе», - из разговора совершенно отечественных железнодорожников. Тут безразлична страна, время, пунктуация - здесь правит раскрепощённый языческий стиль, от слова ЯЗЫК. Общий для всех. Поток сознания, созданный в степени превосходной из мягко-причудливо сплетающихся слов и фраз. «…На закате, когда умирают укушенные змеёй, звонить в велосипедный звонок…»  Поэзия фантасмагории, где йота пошлости недопустима.

  Лирика в прозе. Ищите и обрящете Игоря Сахновского. Жаль, ушёл. Очень жаль. Изящный стилист с выверенным слогом, иногда вычурным, но сеющий то самое в «Счастливцах и безумцах», в «Заговоре ангелов», в «Человеке, который знал всё» - в этом романе «наши» наконец-то победили «немцев». К тому же, юмор, тонко пробегающий смеющимися мурашками.
Таких, как Сахновский поискать. Еврейский – это к «нацболам», русский писатель. Ну? А кто лучший отечественный пейзажист по имени Исаак? Полотно посмотрите. «Над вечным покоем» называется.

  Те, кто не в «экранах», те, кто вне рекламы, пишут хорошие книги. И дань памяти – душевно-потребную дань отдаёт Дмитрий Шеваров в «Двенадцати поэтах 1812 года» из той же серии ЖЗЛ. Внутри Батюшков, Вяземский, Глинка, Гнедич, Кайсаров… Ребята, это приключения, истинные, приключения из жизни наших предков, патриотов и героев. Не выдуманные, настоящие. Не «Гусарская баллада». Тщательно изученные, прочувствованные нутром жизни, легко «проглатываемые». У Шеварова много чего есть для тех, кто ищет душу, а не физиологию.

 Что отличает писателей? НЕПОХОЖЕСТЬ. В которой каждый ищет собственные созвучия внутреннего мира. Это – всерьёз. Где нет полётов и поездок, где мягкий переплёт нужен лишь для коротания оборота стрелки часов до приземления или швартовки, где СОЗВУЧИЯ потребны той странной составляющей, называемой душой.
 «Кажный кажного должен вызвать на социалистическое соревнование!» - цитата семьдесят девятого года из выступления на каком-то собрании к Годовщине или к Празднику чего-то. Не глумлюсь, вспоминаю. Парторга филиала Союзного проектного института. «А ну-ка девушки, а ну-ка парни! Все лезут в первые. С ума сойти!»
Соревнования писателей выигрывают читатели – изречение Горького замкнулось кольцом. Однако, есть в нём кардинальная неполность, где возникает вопрос о качестве восприятия человека читающего, которого в отдельных сапиенсов ещё не определили. Воспитание – интеллект – вывод в умении прочувствовать мысль и слово изречённое.
Очевидно, многих я не отметил. В первую очередь дам. Татьяну Толстую, барыню с генетически выверенным слогом и Людмилу Улицкую на уровне сказительницы саг; и мужей – Басинского и Варламова. А ещё… Книга, которая поразила, сопоставимая с «Летом господним» Шмелёва – «Рассказы о любви к людям» Константина Коровина. Да, того самого, великого русского художника. Дела дней минувших, кои живы. Остальное – литературоведам. 

  В завершение. «Не нужно бояться споров, противостояний или каких-либо проблем с самим собой и другими. Из столкновений звёзд рождаются новые миры». Кто сказал? Некто Чарльз Спенсер Чаплин. Мы, конечно, не звёзды. Но…

                Август 2021.