Первая любовь глава5. 3

Глава 5.3
   
 День за днём худел бабушкин отрывной календарь. Пролетало лето 1973. Я был счастлив. Когда Таня была на работе, помогал бабушке сбывать излишки картошки прошлого урожая. Бабушка полностью отдавала выручку мне. А потом вместе с Таней пили чай с шоколадом.

   Как уж повелось, читали то, что предлагала Таня. Тонкая книжонка с рассказом «Сорок первый». В конце рассказа, главная героиня застрелила человека, которого успела полюбить, осознав, что она натворила, кричала:
   — Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синеглазенький!
   Это рассказ Бориса Лавренёва. Рассказ о гражданской войне. «Прочитал его и будто дёрнул в душе какую-то струну, которая потом звучит в тебе не смолкая долгие годы». Тема любви стара, как мир, и «сильна, как смерть». Помню я, как Танюшка уливалась слезами. С тех пор Таня перестала называть меня синеглазеньким.

   Все выходные дни сентября я появлялся у бабушки. Пользовался случаем ещё малой загруженностью занятиями в школе. В это время перестал ходить в радио-клуб.
   Я совсем осмелился, стал оставаться на ночь с Таней. А бабушка будто не замечала этого. Но я стеснялся. И бабушка в отношениях с Таней никак не изменилась. Также ворковали за чашкой чая.

   Традиционно в середине сентября копали картошку. Копали втроём: бабушка, Таня и я. Опять был небольшой костёр и печёнки. Как только погрузили урожай на машину, бабушка деликатно оставила нас наедине. Сгустились сумерки, воздух был теплый. Даже земля сохраняла накопленное за день тепло. Было тихо, и еле заметная голубоватая прозрачная струйка дыма от угасающего костра вертикально поднималась в небо. И нам никто не мешал. Мы были одни. А когда костёр уже мерцал угасающими угольками, мы направились в сторону дома.
   Во двор вошли, когда было уже совсем темно. Рискнули — зашли вместе. Мы не афишировали наши отношения. Но нас увидели. Увидела Оля. Она с января избегала меня. А с этого случая перестала здороваться. Так я и не решился объяснится с Олей. Я и сейчас не могу сказать, почему я не решался это сделать. А с этого случая Оля прерывала любую мою попытку заговорить с ней.

   И была впереди ночь…. Безлунная, но самая яркая....

   Подкрался октябрь. Мы грустили, прощались с коротким разноцветьем осени и были вместе, когда всё становилось серым и скучным. А потом снова радовались первому снегу и лёгким морозцам, которым одарил нас конец октября. Щёчки и носик у Танюшки становилась прохладными и, прижавшись к ним губами, не хотелось от них отрываться. Я был счастлив!

    1973 год. Осенние каникулы. Ноябрьские праздники.
    Ехал окрылённый. Вёз с собой дневник. С оценками за первую четверть десятого класса. Очень хотелось похвастаться. Много пятёрок. Но почти, как всегда: по русскому языку трояк! За девятый класс результат, забыл сказать раньше, был без троек. Правда, четвёрок и пятёрок было примерно поровну. А тут, «лепота»! И эта тройка.
    И всё из-за этих сочинений. Не могу я ошибки у себя искать! И это только полбеды. Время на проверку всегда не хватает. Сочинения, заданные на дом, я всегда писал в последнюю ночь. У всех, наверно, так.
    Прихватил и тетрадь с тем злополучным сочинением. Не помню теперь на какую тему. Да это неважно и тогда неважно было. Главное — это рецензия учителя за сочинение. А она гласила: «Сыров Виталя! Ты Молодец! Чувствуется отличное знание произведения. Осмысленный подход и прекрасное изложение. Но когда ты выучишь русский?» И оценка 5+/«КОЛ». Так и написано словами: «Кол». Да простит меня читатель за сравнение: тетрадные листы были сродни простыни, на которой всю ночь клопов давили. Красным-красно.

    Уже и вечер навалился, темнеть стало. Суббота, а Тани дома нет. У бабушки спросил. Та вразумительного ничего не ответила. Сказала, что утром завтракали на кухне вместе. Вскоре ушла. Я расстроился.
    Я ушёл к себе в комнату. Что тогда на меня накатило? Представил, что Таня вдруг откажется от меня. Да ещё вспомнилась из детства детдомовская девочка Таня Петрова. Я мечтал, чтобы она была моей сестрёнкой. Но её усыновили и я потерял её на всегда.
    Сопротивляюсь себе, а слёзы градом из глаз. Лёг на диван, уткнулся лицом в подушку. А слёзы текут. И опять тоска, как когда-то давно в детстве. Тоска по тётке, которую дядька увёз в Хабаровск. Ещё полчаса назад был весёлым и ни намёка на грусть. Подушка намокла от слёз.
   Видимо, задремал с дороги. Слышу шёпот:
   — Виталик….
Поворачиваюсь. Таня стоит, на меня смотрит. Кинулись обниматься. Заглянула мне в лицо.
   — Да ты что, роднулечка? Ты плачешь? Малыш ты у меня ещё. Да, вот она я, приехала. К Лёше ездила. Подарок отвезла.
   — Я расстроился, что дома тебя нет. Испугался чего то, и сам не знаю. Таня, я люблю тебя.
   — А мне бабушка сказала, что ты приехал, и я сразу к тебе.

   Кода уже совсем поздно легли спать, я предложил ей перейти жить к бабушке. И что Лёшу надо сюда возвращать. Таня смутилась тогда, по-моему. Лица я её не видел.
    — Виталь, бабушка уже предлагала мне. Я не могу пока принять это предложение. Я потом тебе объясню. С этим и уснули.

    Утром показал Тане свой дневник. Похвалила меня Таня. А с русским такую мне муштру устроила. И это дало не плохой результат. Описывать уж не буду, как она это сделала.

    Каникулы пролетели быстро. Ничего толком не помню. Всё как в тумане. Показалось мне при той встрече, что перемены в Тане произошли.

   В конце ноября я снова встречался с Таней. И ещё больше изменений я увидел в её поведении. Она выглядела поникшей. Что-то терзало её. Осунулась как-то вся. Исчез в красивых глазках озорной блеск. Личико стало бледным. Скованная стала. Но на мои вопросы отвечала, что всё нормально. Работы много, уставать стала. И бабушка, будто мимоходом, сказала мне, что с Таней что происходит.
   — С Сашей конфликты? — спросил я.
   — Нет, кажись-то. Он дома-то не живёт почти. Но дрянь он хорошая, оказывается.
На основании чего бабуся делала такие выводы, разъяснений мне внятных не дала.

   В начале декабря ещё одна встреча. Был у Тани почти двои суток. Но даже гулять не выходили, хотя стояла прекрасная погода. Таня сослалась на недомогание и усталость. Да и по её личику это было видно.
   И опять я уезжал озабоченный Таниным состоянием. А когда прощались, всё происходило так, будто Таня прощалась навсегда. А у меня щемило в груди. И я не мог оторвать глаз от Таниного бледного личика. Она плакала и не хотела меня отпускать. В один момент заплакала навзрыд, даже люди на это внимание обратили. И мы ещё провели вместе полтора часа, сидя на автовокзале. Таня всё это время прижималась к моей груди, я гладил и целовал её нежные пальчики. Уехал следующим автобусом.

   Чаще стали общаться по телефону. Тане проще было с телефонной станции дозваниваться до меня.
   В двадцатых числах декабря Таня перестала звонить в условленное время, а я не мог дозвониться на её квартирный служебный телефон. Телефонистка межгорода отвечала, что не берут трубку. Я не находил места и никак не мог вырваться из дома.

   Заканчивался 1973 год. У матери с отчимом начались непонятные трения. Ругались. Мать упрекала отчима, что совсем нет денег. Оно и понятно. Мама не вылезала из кредитов — накупила мебели. А отчим почему-то не получал зарплату. Точно я не знаю, в чём было дело. Я не мог выкроить даже три рубля, что бы съездить в Свердловск.
   У меня началась тихая истерика.

продолжение: http://proza.ru/2021/08/18/591