Заметки из жизни моей в Петербурге, глава 31
- Вот представьте себе, - сказал Викентий Иванович, - сейчас мы войдем в эти ворота и окажемся в величественной и прекрасной стране Птоломеев. Перед нами откроются поля цветущих лотосов в дельте Нила, где стаи розовых ибисов летят над зеркальной водой и легкие ладьи Клеопатры проплывают мимо под полными парусами, сверкая на солнце позолотой, бирюзой и кармином искусно раскрашенных бортов…
Несмотря на всю красочность развернутой передо мной панорамы, идея перемещения в древний Египет показалась мне мало привлекательной.
- Вы полагаете, что это возможно? - спросил я.
- А кто знает пределы возможного? - ответил Викентий Иванович. - Мы не имеем ни малейшего представления о том, что такое время и пространство, и существуют ли они вообще.
В этот момент мне внезапно вспомнилась греческая тетрадь.
- А что такое Уроборос? - спросил я, в полной уверенности, что он непременно должен знать ответ, и, конечно же, не ошибся.
- Уроборос - крылатый змей, пожирающий собственный хвост, - с легкостью пояснил Викентий Иванович. - Вы вспомнили о нем как нельзя кстати, потому что этот древний символ родом из эллинистического Египта. Алхимики обозначали этим знаком все этапы Великого Делания — превращения простого вещества в золото.
Признаюсь, я ожидал чего-то подобного. Гриффоны, уроборосы, хиосинамусы, черные мандрагоры... Как все это вторглось в мое незатейливое бытие?
Мы расстались на набережной Фонтанки. На прощанье Викентий Иванович пригласил меня приезжать к нему на дачу.
- Это прелестное место, - заверил он. - Вам очень понравится. Домик небольшой, но с мансардой, так что вы совсем меня не стесните. Приезжайте непременно.
Я вернулся во вторую роту в девятом часу. Несмотря на позднее время, Ильин заверил меня, что мы немедля должны отправиться к Константину Афанасьевичу и рассказать ему все в мельчайших подробностях.
Пришлось взять извозчика.
Несмотря на поздний неожиданный визит, Константин Афанасьевич принял нас весьма радушно.
- Не стоит беспокоиться, - сказал он в ответ на мои сбивчивые извинения. - Мне самому крайне интересно разобраться в том, что случилось с Лизаветой Павловной.
Первым делом я рассказал ему о своей встрече с Л.М. Вначале я не был уверен, говорить ли о следившем за ней филере, но в конце концов решился и выложил все, как есть.
- Охранное отделение? - переспросил Константин Афанасьевич с сомнением в голосе. - Не думаю. Какой смысл следить за особой, пришедшей на публичную лекцию? Тайная полиция не занимается такими пустяками. Да и заметить агента совсем непросто, что бы там ни говорили заносчивые петербургские гимназисты. То, что барышня назначила вам встречу в Екатерингофе, означает, что она обитает где-то по Петергофскому шоссе. Там легче затеряться. С дачников обычно не спрашивают ни паспортов, ни видов на жительство.
Записи из дневника показались Константину Афанасьевичу весьма странными, но более всего привлек его внимание листок с именами.
- А это кто? - спросил он. - Иван Иванович, актерка, Марья Ивановна...
Признаться, что эти люди мне просто приснились, было бы крайне нелепо. Сказать, что я не вполне уверен, что они когда-либо существовали вообще, было еще несуразней.
- Это что-то из отрывочных воспоминаний, - еле слышно пробормотал я. - Мне вспомнилось вдруг… маменька рассказывала Авдотье Кирилловне Колобовой… я точно не знаю… могу только предположить...
- Ну что же вы, смелее! - ободрил меня Константин Афанасьевич.- Любое расследование включает в себя предположения. Именно с них все и начинается!
Ильин слегка подтолкнул меня локтем.
- Гаевский, не тяни, рассказывай!
- Авдотья Кирилловна спрашивала маменьку об некоем Иване Ивановиче… -неуверенно начал я.- Думаю, что это дядюшка Лизаветы Павловны, старший брат ее матери, Натальи Ивановны… А еще у них была сестра Мария Ивановна… Иван Иванович женился на актрисе, которая родила ему сына... Марья Ивановна сбежала из дома и венчалась тайно с армейским офицером. Дочь ее умерла от родов… после нее остался младенец…
Пока я путался в родственных связях семейства Лизаветы Павловны, Афанасий Константинович быстро начертил на листке бумаги нечто вроде небольшого генеалогического древа.
- Ну что ж, - сказал он. - Предположительно, мы имеем двух наследников взятого в опеку имения Кочетки. Это сын Ивана Ивановича, двоюродный брат Лизаветы Павловны по материнской линии, и несчастный сиротка, ее двоюродный племянник.
- Иван Иванович и Марья Ивановна были лишены наследства, - возразил я. - Все досталось их младшей сестре Наталье, а от нее - мужу, Павлу Георгиевичу Лихопекину.
- Это ничего не значит, - заверил Константин Афанасьевич. - Они наследуют не Павлу Георгиевичу, а Лизавете Павловне. Это совершенно другой расклад. Если оба сделают вызов к наследству, без суда не обойдется, потому как права у обоих примерно одинаковы.
- Неплохо было бы расспросить как следует твою маменьку, - сказал мне Ильин. - Она наверняка знает много интересного. Жаль только, что почту возят на перекладных, пока туда довезут, пока обратно…
Не думаю, что маменька написала бы что-нибудь существенное. Надо сказать, что она, несмотря на заметную словоохотливость, особа довольно скрытная, часто очень подробно распространяется о делах совершенно незначительных, но ничего важного и, тем более, интересного от нее никак не добьешься, разве что подслушаешь ненароком. Например, я никогда не слыхал от нее ни слова о нашей родне. Знаю только, что батюшка мой, Федор Никитич, погиб в Турецкую войну при осаде Севастополя.
- А что вы думаете о дневнике? - спросил Ильин у Афанасия Константиновича.- Кто автор? Мужчина или женщина?
- Женщины употребляют в тексте много прилагательных, - отвечал тот.- И предложения у них очень длинные, со всякими оборотами. Мужчины пишут проще и конкретнее. Женщины — все больше о чувствах, мужчины о событиях. В этом дневнике все перемешано. Если писал мужчина, то очень молодой, а если женщина, то очень необычная. Переводите дальше, что-то должно проясниться.
- Может ли граф-алхимик быть дедом Лизаветы Павловны? - продолжал Ильин.- Мистик- чернокнижник-алхимик, все это очень близкие понятия...
Предположение Ильина показалось мне интересным, но Афанасий Константинович покачал головой:
- Вряд ли дед Лизаветы Павловны появился на свет ранее тысяча семьсот восьмидесятого года. Последняя Императрица Всероссийская, Государыня Екатерина Алексеевна преставилась в Бозе в девяносто шестом. Не мог же он в шестнадцать лет иметь какие-то достижения в науках и переписываться с царствующими особами! Бумага в греческом дневнике новая, чернила свежие, ткань на обложке нисколько не изношена. Значит, писано все недавно, самое большее — пять лет тому назад. Между тем, о записках графа сказано, что им должно быть лет сто. Значит, родился граф где-то в первой трети прошлого века. И если он имеет какое-то отношение к Лизавете Павловне, то он скорее ее прадед или даже прапрадед.
Конечно, благодаря большому служебному опыту в качестве судебного следователя Афанасий Константинович мог быстро схватить самую суть происходящего, но все же его логические выкладки строились на зыбком фундаменте предположений и поэтому представлялись мне довольно сомнительными. Однако, мне уже приходило в голову, что автором заметок была Лизавета Павловна. Аннушка еще в Кочетках говорила мне, что та видела странные сны и даже ходила по саду, словно сомнамбула.
Мы уже собрались уходить, как я вдруг вспомнил об утреннем визите Зюкина.
- Любопытный господин, - заметил Афанасий Константинович, выслушав мой беглый рассказ. - Не думаю, однако, что он представляет серьезную опасность. Он дважды делал нашей барышне предложение руки и сердца, следовательно, не родственник. Смерть Лизаветы Павловны ему ни к чему.
- По мне, так он изрядный прохвост, - сказал Ильин. - Рыскает вокруг да около. Что ему нужно?
Свидетельство о публикации №221082201578