Евреем быть не обязательно

                (Из записей Марка Неснова)

Сказать, что мадам Гальперин в нашем дворе не любили, это значило бы сделать ей комплимент.

Мадам Гальперин весь двор люто ненавидел.

Конечно, она не бегала по двору пьяная с сапожным ножом, как одноногий Ванька Кравцов.

И не била шваброй по голове соседку, как бабка Клавка Коробчиха.

Но  и Ваньке и бабке Коробчихе со временем всё прощали, потому что в остальное время они были вполне нормальными соседями.

А мадам  Гальперин была сволочью постоянной.

Во-первых, всё человечество она разделила на антисемитов и не антисемитов.
Антисемитами она считала всех неевреев.

А во-вторых, она бесцеремонно лезла со своими советами ко всем, у кого не хватало такта и смелости послать её ко всем чертям.

Я  с детства ненавидел её больше, чем Бабу Ягу, которая ничего плохого мне никогда не сделала.

А мадам Гальперин постоянно терзала мою маму советами по моему воспитанию, что всегда заканчивалось для меня слезами, а для мамы валерьянкой.

А ещё  она приносила к нам в дом на еврейскую пасху совершенно несъедобную  мацу и большую бутылку свекольного сока, из которого мама, под её присмотром, каждый год  варила постный невкусный борщ, что, естественно, нашей любви к мадам Гальперин не прибавляло.

Мы вообще о еврейской пасхе тогда, в пятидесятые, ничего не знали, а пекли куличи и красили яйца, как  все русские и украинские соседи.

Это через много десятилетий я узнаю, что еврейская пасха такая же интересная и вкусная, как и православная.
А большую часть своей жизни я воспринимал еврейскую пасху через призму своей ненависти к мадам Гальперин.

Но, видимо, Бог всё-таки существует, потому что за все мои слёзы и испорченные мамины нервы, он нанёс мадам Гальперин удар в самое больное место, причём с самой неожиданной стороны.

Её младший сын Зава, который из трёх сыновей один остался в живых после войны, в свои тридцать лет не был ещё женат.
Это очень огорчало мадам Гальперин, потому что единственная внучка Софа, после получения диплома, должна была уехать в другой конец страны.

А остаться одной на старости лет мадам Гальперин боялась так же, как и большинство пожилых людей.

Но Зава, по выражению моей мамы, никогда не женится, потому что он «ни украсть, ни покараулить».
Я долго не мог понять, почему это выражение мама произносила с неизменным презрением и брезгливостью.
Ведь воровать - это плохо.

Однако Зава всех удивил, когда привёл в дом не очень молодую женщину по имени Нина.

Мадам Гальперин была в трауре.

Мало того, что женщина оказалась русской, так у неё ещё была пятилетняя дочь Верочка, неизвестно от какого отца, что по тем временам считалось очень даже неприличным и вызывающим.

Мадам Гальперин не могла вынести такого публичного позора, поэтому стала редко появляться во дворе, а уж о том, чтобы продолжать поучать даже самых послушных соседей уже не могло быть и речи.

Кто бы  теперь стал эти поучения терпеть.

Потом мадам Гальперин тяжело и надолго заболела, и мы вообще считали, что она с горя умрёт.

Но на удивление всех соседей, она не только выжила, но ещё и стала провожать и встречать Верочку из школы и вообще стала выглядеть довольно счастливым человеком.

Без Верочки или Нины она теперь не появлялась на людях, а с Завой отношения испортились, потому что простить ему равнодушия к Верочке она не могла.

Однако Зава долго не расстраивался и, к изумлению всего двора, закрутил любовь с Бэлой - младшей дочерью семьи Якобсон и собрался на ней жениться.

Мадам Гальперин отнеслась к этому спокойно, но заявила Заве, что Нина и Верочка будут жить у неё, потому что это её семья, а он со свой Бэлой может убираться на все четыре стороны.

Зава с новой женой уехали жить в Херсон, а Нина с дочкой остались  у мадам Гальперин, которую Нина теперь стала называть мамой, а Верочка бабушкой Соней.

Верочке уже исполнилось десять лет, когда Нина привела в дом мужа Васю, с которым мадам Гальперин на удивление быстро подружилась.

Она уже очень  «сдала» и Вася на руках  выносил её на лавочку у окна, где она часами сидела, наблюдая за жизнью двора.

Наконец-то мадам Гальперин обрела своё счастье, была довольна жизнью и всем соседям говорила только приятные и добрые слова.

Для старожилов это было странно, а новые соседи другой её и не знали.

Со временем все забыли, что ещё не так давно мадам Гальперин отравляла жизнь всему двору, и делила всех людей на евреев и антисемитов, куда практически, относила всех, кому, по её мнению, не повезло.

Теперь же, казалось, что этот вопрос вообще перестал её волновать и на эту тему она перестала разговаривать.

И только Феня Марковна Якобсон, мать Бэлы, иногда ехидно поддевала старушку:

-Ну как Вам живётся с этими гоями в одной квартире?
Вы уже стали кушать свинину?

Мадам Гальперин не позволяла себе  рассердиться, а спокойно и задумчиво отвечала:

-Ах, Фенечка!
Я Вам скажу, как родному человеку.
Мы же не чужие люди.
Так послушайте, на минуточку, старую и больную женщину.
Если среди русских есть такие люди, как мои Нина и Вася, то я согласна быть русской.
И вообще я скажу Вам, что все эти сказки придуманы людьми.

И  мадам Гальперин улыбнулась чему-то своему.