Милок -продолжение 2

   Всю обратную дорогу Миша мечтал - «Вырасту, много голубей у меня будет». Дома долго и в подробностях рассказывал братьям и сестре о городе, но особо красочно - о голубях. Так надоел отцу с мачехой, что то один, то другая зацыкали, замолчи, мол. Он затихал, но не надолго. Подсаживался к братьям или к Тоне и тихонько  шептал, потом переходил на громкий шепот и вскоре вещал на весь дом. У отца терпение лопнуло: «Ды-ды-ды, ды-ды-ды! Хватит уже, надоел всем!» Собирая на стол,  Фрося съехидничала: «Подь щи хлебать, милок. Все уши прожужжал со своими голубями».  Мише обидно стало, с тех пор о голубях не говорил, но мечтать не переставал. А прозвище «Милок», с легкой руки мачехи, сначала в семье, а потом и в деревне накрепко к нему прилипло.    
 
      Бежало время стремительно, для Миши же — еле-еле тащилось. Хотя, как начнет о жизни своей задумываться, то и выходит, что вполне всего страсть сколько нахлебался: обид, боли, страхов. Семнадцать минуло, повзрослел, вытянулся, раздался в плечах, но остался.... «Милком».
    
       В конце сорокового года приехала к ним дальняя родственница тетка Дарья аж из Бурят-Монголии. Погостила, родным могилкам поклонилась и домой собралась. И  стала Мишу с собой звать. Живет, мол, она справно, помощник, мол, ей нужен. Одна живет, и все добро нажитое ему перейдет. И на работу пристроит к себе в больницу. Тетка медицинской сестрой работала в небольшом бурятском селе. Отец с мачехой ни в какую отпускать не хотели. А Мише, прям, до смерти захотелось сбежать от них.
       Удалось тетке все же уговорить отца, и поехал Миша из родительского дома впервые в жизни. Добирались две недели. Неделю поездом, а дальше на грузовике да на лошади на санях. Лежал под двумя овечьими тулупами, слушал скрип полозьев да песню возницы, и страх одолевал такой, что слезы выкатывались. Кругом снега, снега и снега. Впереди стеной тайга, но так к ней и не приблизилась, хотя ох как долго ехали, слушая бесконечную песню возницы: «Летит птица, замерзла насмерть, в снег упала, не взлетит уже никогда».
       Под монотонный скрип полозьев, совершенно не зная да и не думая что его ждет, вспоминал, как провожали его. Всхлипывала и жалась к нему сестренка. Отец отводил глаза, то ли осуждал, то ли обиду прятал, то ли слезы. Обнял Миша по очереди братьев, те как-то неловко, засмущавшись — тоже. Фрося почему-то сделалась жалкая, потерянная. В замызганной фуфайке, в синем в красную клетку платке, она часто-часто моргала, чтобы не заплакать. Переминалась с ноги на ногу, вытирала глаза и нос концом платка. Впервые по-взрослому он подумал, что Фрося, обыкновенная баба, которой очень хотелось получить от жизни свой кусочек бабьего счастья. В порыве он обнял ее и поцеловал в холодную щеку. Она смутилась, закраснелась, а затем громко охнула и повисла у него на шее: «Сыночек ты наш! Сыночек! Ооооой!» Он застеснялся, попытался ее стряхнуть, покосившись на отца. Тот качнул головой — не надо.  Он уступил, гладил мачеху по плечам, приговаривая : «Чего уж, ладно, не на век еду. Может , я  - обороткой». Все закивали и хором заговорили: «Да-да! Ты давай, это, приезжай. Давай, ага. Ждать будем. Приедешь, овцу зарежем». Напоследок обнял и поцеловал в обе щеки сестру, размазывающую холодной посиневшей от холода ладошкой слезы.
            продолжение следует...http://proza.ru/2021/09/03/1209