Когда сосульки были вкусные

Когда сосульки были вкусные…
Счастье?
Настоящее счастье! Детская сказка, забытое чудо. –
Собиранье причудливых корешков.
Где угодно, даже зимой. Но чаще всего – по весне.
Лежали они во множестве, по обочинам ветвистого города.
Валялись, ничейные, после вырубки древних деревьев.
Особо затейливы случались навороты, извития выкорчеванных пней.
Да и срубленные озеленителями веточки хороши, звероподобны!
Я собирал их, таинственные, волнующие неправильностью.
Там, в изгибах, наростах и пережабинках таились миры.
Веточки подо льдом казались живыми, светились, одетые сосульками.
Сияли изнутри, облитые, как личинки янтарём, прозрачным солнечным льдом.
Оттаявшие, обработанные ножом, веточки и корешки становились волшебным лесом.
Попадались почти готовые фигурки зверей, птиц, даже людей.
Требовалось лишь выправить резцом. А потом отшлифовать наждаком.
А потом, если того требовал «великий замысел», покрыть лаком.
Или обработать олифой.
В отличие от лака, олифа сохраняла природу дерева, структуру, свили, слои.
Вставленные в разделочную доску, отвоёванную у родителей,
Там-сям проколотую шилом для крепежа фигурок и деревьев,
Находки оживали. –
Особенно в воображении зрителей, моих друзей-ровесников.
С гордостью показывал я картины с фигурками, объёмно расставленными на плоскости.
Более других восхищало панно – чаща сказочного дровосека.
Сквозь чащу, резко пригнувшись к земле,
Вослед за собакой, берущей след на коротком поводке,
Хищно продирался знаменитый сыщик – Шерлок Холмс.
Он активно преследовал преступника, мелькающего в чаще.
Такой чудесный попался корешок – худой, энергично согбенный человек в шляпе,
Даже с трубкой в зубах…
Но однажды, ранней весной, вытаял из-под зимнего ледяного дворца,
Из-под гигантских выработок, отвалов на рабочей окраине,
Вовсе уж диковинный известковый обломок.
Он был явно из древних пластов, из каких-то шахтных глубин.
Ветка папоротника, впечатанная в камень, была совершенно нетронута.
При этом она вся была как-то стремительно выгнута, словно рвалась из камня…
Осторожно откалывая известняк, я вынул её и вставил в керамическую вазочку на столе.
Плоские, как у туи, листья, только чуть шире, резче в попарном разлёте,
Дохнули, показалось, древним огнём,
Допотопными временами.
Ей сразу понравилось в вазочке. Она была тут – своей.
Тут она СМОТРЕЛАСЬ.
Почему-то больше никуда не хотела веточка, кроме как в эту тёмную,
Тонко и длинно вытянутую керамику –
Бывшую глину, суглинок, глинозём.
Керамика…
Не рифмовалась, что ли, ни с чем другим?
А вот с Кембрием, Юрой, Пермью… – да, рифмовалась.