Родня

Я помню тот день, когда Лаули загрустила. И я спросила её: «Отчего ты грустишь?  Наверно, из-за меня. Да, я знаю, что я самая слабая из твоих детей; я медленнее всех взрослею, у меня нескладные ноги, тупые зубы, облезлая шерсть. Но зато у меня ловкие передние лапы, и я могу делать ими тонкую работу». Но Лаули ответила мне взглядом: «Ах, не оттого я грущу, дочь моя! А оттого, что на самом деле ты мне вовсе не дочь!» - «Ничего страшного, - отвечала я мысленно. – Ава тоже не родная дочь Коры: Кора её взяла к себе жить, когда отец Авы погиб…» - Ты не поняла: ты совсем-совсем чужая нам по крови. Разве ты сама не видишь, как сильно твоя внешность отличается от нашей? Мы нашли тебя на опушке леса, где твоя родня оставила тебя». – «А где же моя родня?» - «В городе». – «В городе? Где дороги из камня, где шумно и пахнет гарью, где самодвижущиеся железки и рукотворные солнца? Но ведь зверям тоскливо там жить…»  - «В том-то и дело, дочь моя! – Лаули почти скулила. – Твоя родня – не звери. Они – люди».
Люди? Которые ходят по лесу, издавая неимоверный шум и распространяя запахи, отшибающие разум? Которые всегда имеют при себе приборы из твёрдого нездешнего материала? Я видела их пару раз издалека. Одни из них просто докучливы, потому что кричат и сорят, а другие прямо опасны: они таскают с собой гром-палки, несущие зверям смерть, или валят толстые деревья – птичьи посёлки, и ездят на шипастых мордатых самоходных железках прямо по цветам и норам. Старый Уарка рассказывал: места, где они побывали, выглядят хуже,  чем после нашествия разъярённых кабанов, и потом на них нельзя ни селиться, ни кормиться. (Уарка знает. Уарка много знает, он много пожил, он видел ураган, видел пожар, видел гибель своих братьев под пулями… Он старается не ждать ничего хорошего от завтрашнего дня. Лаули пожила меньше; она тоже очень умна, но не так недоверчива).
Я понимаю, почему Лаули огорчена: она боится, что я стану такой же. «Не грусти, Лаули, - ответила я. – Такой же я не стану. Я не хочу носить гром-палку, я боюсь железных грохоталок и искусственного солнца. Я вернусь в лес. Вы никогда не станете мне чужими».

--------------------
Я не всё знала про город. Оказывается, там есть не только железные грохоталки и искусственные солнца, о которых говорил Уарка (а он немало побродил по свету). Там есть также такая нехорошая штука – двери. Они закрывают вход в человеческие логова, чтоб открыть их, надо долго звякать связкой мелких железок, а когда откроешь, дверь ахнет, и в логово пахнёт из коридора каменным холодом. За логовом, насколько я успела разглядеть, есть деревья, но они какие-то невесёлые. По утрам на ветке пищит птица, но песня у неё городская, напоённая вечным гулом металла и камня и жаром ночных искусственных светил. Ветер умер. Он разбился о каменные рёбра здешних многоярусных логов.  В воздухе множество незнакомых запахов, - но это разнообразие вызывает не любопытство, а только усталость.
Я не одна, ко мне приходят люди. Их руки пахнут чем-то резким, вызывающим тревогу. Они берут меня за подбородок, приставляют ко мне какие-то штуковины, дают шуршащие листы с грубыми изображениями. На меня напялили разноцветную кожуру и не велят снимать. Пару раз тётка со стекляшками на носу что-то больно тыкала мне в руку. Я показала ей зубы и зарычала. Пришёл чернокудрый широкоплечий, поговорил с ней резко и прогнал, а меня стал успокаивать.
Я уже который день твержу им всем, что хотя они мне и родня, я не собираюсь задерживаться у них навсегда, я вернусь в лес, когда получше разузнаю, как они живут. Но я говорю это по-лесному, так что они не понимают. У них ужасно не развита речь: они не умеют говорить взглядами, сигналами, не умеют говорить мыслями, - только звуками, и то не всеми, а лишь такими, про которые они сами договорились, что те должны что-то значить. Они сами закрыли от себя всё богатство общения – и поэтому глухи к другим. В тот день, когда я так доверчиво шагнула навстречу им на опушке, я надеялась, что они будут брать меня с собой и объяснять, как жить в городе: показывать, какие там опасности и как их избежать, где добывать пищу, на кого охотиться. Но они никуда не выпускают меня, а пищу приносят готовую, обработанную огнём и паром до такой степени. Сто её уже сложно назвать пищей. По-нормальному справить нужду здесь нельзя: для этого меня отводят в мрачноватый закуток, где много скользкого белого камня и всё время бурлит вода, и пахнет чем-то едким… Я так пугаюсь, что забываю, зачем пришла. Надо каким-то образом дать им знать, что дольше я тут не останусь. Надо сообщить это тому, кто может понять. Грубой тётке со стекляшками не стоит, понятно, почему. Двум юношам, толстому и тонкому, у которых от рук исходит тревожный запах, а изо рта смолянистый, тоже не стоит: они слишком большие неучи и не понимают разговора. Остаётся чернокудрый: наверно, из них всех именно он – мой настоящий родственник. Он немного умеет общаться мыслями: понимает, чего хочу я, и пару раз мне удавалось увидеть его мысленные картинки. Они представляли человеческую девочку моего роста с тонкими руками; её отправили вместе со множеством других детей плыть по озеру на самоходной железке, - а железка потонула и никто не спасся. Волки ни за что не отпустили бы своих детей плыть по озеру одних! Я поняла, что это произошло много солнечных кругов назад. Заметно, что он тоскует о погибшей.
Сегодня он принёс прибор (люди всегда ходят с какими-нибудь приборами), похожий на небольшое чёрное полено, поставил передо мной и дал мне послушать раздающиеся из него звуки. Я знаю, что щепки, если за них подёргать, производят гудение и трели, что деревья скрипят, птицы свистят, жуки издают звуки, но что было внутри чёрного полена, я не знаю: там звучал многоголосый хор: он сперва тосковал, потом жаловался, потом звал за собой, потом ликовал. А потом он собрался спеть нам ещё что-то красивое и ритмичное, но тут взвизгнула дверь, показалась тётка в стекляшках и издала звук: „Pavel Danilych mozhno naminutku tam zhurnalisty prishli“.
И он оставляет меня и идёт прочь.


---------------------------------
- Павел Данилыч, можно вас на минутку? Там журналисты пришли, - позвала лаборантка Оксана.
Павел Данилыч тотчас оставил лесную девочку (которую про себя называл Ритой, потому что она напоминала ему погибшую дочь) и поспешил в коридор. Вообще говоря, он старался пореже общаться с представителями журналистского племени: они безбожно путали зоопсихологию с молекулярной биологией и. хотя тщательно записывали всё сказанное им в тетрадку и на диктофон, всё равно его слова оказывались перевраны, потому что их интересовала не правдивость фактов, а их яркость. Он не удивился, что какие-то журналисты пришли к нему на рабочее место под вечер. «Найдена девочка, воспитанная волчьей стаей!» - какой великолепный информационный повод! И по этому поводу можно написать больше околесицы, чем по какому-либо другому. И Павел Данилович решил сейчас поступить как в прошлые разы. Когда у него брали интервью в связи с этим. Будет лучше, если он расскажет из первых уст, как всё обстоит на самом деле, пока жёлтые СМИ, слышавшие звон, да не знающие, где он, не подали читателю свои домыслы. И он повторит то же, что говорил об этом раньше другим журналистам. Да, девочку нашли на опушке Сивого бора. Очевидцы рассказывают, что она сперва нежно потёрлась лбом о грудь косматого худого волка (ведь в бору, в отличие от прочих лесов  в окрестностях города, остались волки!), а потом твёрдым шагом пошла навстречу людям (женщинам, собиравшим ягоды). А в кустах у опушки ещё долго мелькали спины других волков. Сейчас девочка в институте; медицинский осмотр показал, что у неё отменное физическое здоровье. Но социальные навыки отсутствуют у неё полностью. Поведение практически не отличается от поведения дикого животного. Сейчас с ней работают детский психолог, социолог и зоопсихолог.  Предстоит выяснить, как долго девочка прожила в волчьей стае (если речь действительно идёт о стае), как долго до этого она жила с людьми – от ответа на этот вопрос напрямую зависит успех или неуспех её возвращения в человеческое общество…  Смущает только то, что представители прессы нагрянули ни с того ни с сего, без предупреждения, как в старые бескомпьютерные и бестелефонные времена. Но может, они как раз аккуратно написали или позвонили, только он всё пропустил? В любом случае, сейчас они встретятся, и недоразумение разрешится.
В холле стояли два очень молоденьких юноши в кедах и узких штанах и женщина – ровесница Павла Данилыча, с молодёжной стрижкой, в скромных брюках и толстовке.
- Мы из «Зелёной земли», - пояснили пришедшие, когда все обменялись приветствиями и представились друг другу.
- Никогда не слушал о таком издании, - ответил Павел Данилыч, думая про себя: «Зелёное – хоть не жёлтое, и на том спасибо».
- Это не издание, - отчеканила женщина. – Это общественное движение.
- Мы понимаем, что пришли без приглашения, - продолжил один юноша, тот, что был помоложе, похудее и в очках, - но позвольте нам отнять буквально несколько минут Вашего драгоценного времени. Нам крайне важно знать Ваше мнение по одному животрепещущему вопросу.
- Вы по поводу девочки, которую на прошлой неделе нашли в Сивом бору, по всей видимости, выросшей с дикими зверьми? Меня в последнее время часто о ней спрашивают.
- Нет, мы как раз по поводу самого Сивого бора. Вам, конечно, известны  планы по прокладке трассы через него?
- Но это же заповедник!
- В Сети уже появилась документация. Через лес пройдёт трасса на восемь полос. А ведь это единственный лес в нашем регионе, где ещё не успели похозяйничать всякие хапуги.
- Там звери живут краснокнижные, - прибавил второй юноша.
- Ну, и многие другие. Вот например, те же волки.
- Мы боремся против прокладки трассы. У нас ещё осталось немного времени для начала строительных работ, чтоб высказать своё мнение… Что Вы скажете?
- Как человек, я, конечно, против такого потребительского отношения к природе. Но как научный сотрудник – что я могу сделать?
- Вы же биолог…
- Прежде всего я зоопсихолог. Я заканчивал не только биофак, но и психфак. С такой специальностью на экологическую экспертизу меня вряд ли позовут. Я могу объяснить, почему это нехорошо, но прислушаются ли к моим словам те, до кого они в первую очередь должны дойти?
- Ваши слова помогут нам создать общественный резонанс. Ваше имя сейчас на слуху в связи с Вашей, как бы так выразиться, подопечной. Всё-таки для большинства жителей нашего города лес, в котором живут одни звери – это что-то чисто умозрительное. А если этот лес – родина хотя бы одного человеческого существа, они станут принимать проблемы этого леса ближе к сердцу, почувствуют их как свои.
- Но мы в нашем институте, скорее всего, не планируем возвращать девочку в природу. Всё-таки родилась она не в лесу. Мы хотим выяснить, насколько успешно можно её социализировать. Хотя вряд ли результат будет благоприятным, ведь она пропустила столько лет для овладения жизненно важными навыками! Десять-одиннадцать лет  вне человеческого социума – это серьёзно! И ей надо будет  их наверстать.
- Спасибо; мы Вас услышали, - сказала женщина. – Но если вам всё же захочется высказаться, - то вот наши координаты, - и она извлекла из сумочки отпечатанную на нецветном принтере листовку. – Тут же ссылка на нашу петицию против строительства трассы, Вы можете оставить свою подпись.

--------------
Павел Данилыч повёл девочку погулять в парк. Он видел, что она полюбила его, и старался всячески поощрять эту привязанность. В глубине души он мечтал, чтоб она когда-нибудь заняла место его дочери. К совершеннолетию она научится не бояться электроприборов и вести беседы на человеческом языке на несложном бытовом уровне. Но даже если она не освоит речь (а если верить литературе о таких детях, не надо особо обольщаться, что освоит), то ей и не обязательно говорить, потому что говорить будет он; будет называть её ласковыми словами, петь песенки, читать книжку про Маугли… Он готов трудиться, чтоб его мечта осуществилась.
Небольшой парк, окружённый проезжими улицами, хорошо просматривался. Павел Данилыч без боязни отпустил руку девочки – и стал смотреть, как она бегает по траве, принюхивается к кустам, прислушивается к птицам…

------------
Наконец чернокудрый вывел меня из логова и отвёл к деревьям. Правда, здешние деревья по сравнению с нашим лесом – всё равно что местный шматок вымоченного в воде серого мяса по сравнению со свежей парной зайчатиной – и всё-таки это деревья, и они живые.  При них есть кусты, трава, птицы, насекомые, ветер – всё как полагается. Я наконец оказалась там, где мне всё понятно. Земля, ветер и деревья рассказывают мне, что происходит в Городе. Они говорят, что до Леса далеко, но дойти можно. А ещё я вижу в голове у чернокудрого печальную и страшную картинку: зубастые и шипастые самодвижущиеся железки, пахнущие гарью и смерть, сжирают лес, валят деревья, а звери, лишённые крова, гибнут или бегут… Чернокудрый очень озадачен этим. А мне срочно надо в Лес, к своим, предупредить: пусть спасаются, пусть уводят детей. Я срываюсь и бегу, сбрасывая тряпки. Чернокудрый в своих тесных наножниках из крашеной кожи не может угнаться за мной, хотя его ноги длиннее. Но путь мен преграждает ревущее серокаменное сухое русло, по которому, словно сор по реке, мчатся железные… От их запаха мне становится дурно.
Тут чернокудрый добегает до меня, подхватывает в охапку и уносит в логово.
А на следующий день запихивает в резко пахнущую гарью железяку, и мы очень быстро движемся, долго-долго… Сквозь рёв железяки доносятся звуки, которые мы с чернокудрым слушали недавно: многоголосый хор, который тоскует, жалуется, печалится, а затем ликует. Но рёв, жужжание и вонь горелых пахучих веществ портят всё удовольствие от звуков.
…Рёв смолк. Мы встали. Травы, насекомые, небо, а над горизонтом – сосны. О, как мне знакомы их очертания! Родной лес! Но как чернокудрый догадался. Что мне сюда надо, ведь он разговаривает мыслями хуже, чем я?
Я благодарно трусь о его бок, ласково прощаюсь – и со всех ног бегу к соснам, словно боюсь, что они окажутся видением.
Но когда я наконец забегаю в родной зелёный сумрак, на мою радость набегает тучка-тревога. Я ведь должна предупредить своих о грозящей им опасности! Железных пока не видать, всё безмятежно, солнечно, - но, может, они уже выехали в путь, чтоб захватить нас врасплох в наших норах? Вдруг они уже близко? Вот, и гарью повеяло… Нет, это он меня пахнет городом, от тряпок. Я срываю их и долго катаюсь по земле, чтоб отбить городской запах.

Как мне обрадовалась Лаули! Как счастливы были братья! Как скакала от радости маленькая Уна! А вот Кора с Уаркой, наоборот, были мне не рады. «Откуда она знает, что нам грозит? – говорили они взглядами. – Она наверняка сама решила навести на нас людей с гром-палками, вот поэтому и знает!» - «Нельзя ей верить, - рычали они. – Она чужая нам. Помните: целую луну назад она сама променяла нас на те, кто в городе! От неё и пахнет городом!» - Мне горько их слушать, но в одном они правы: запах ещё держится, хотя я и купалась, и каталась по душистой траве, и последние остатки городской пищи-непищи вышли у меня из кишечника ещё позавчера. Может быть, если бы не этот запах, Уарка понял бы, что я не предательница, - но его обоняние заставляет его вспомнить страшные события его юности.
Лаули настаивает. Что тепреь, когда я вернулась, она ни за что не расстанется со мной, и если Уарка не хочет нас видеть, мы уйдём жить отдельно от остальной стаи. Те, кто держит мою сторону, даже прямо говорят, что если уж выбирать, то лучше изгнать Уарку из стаи. (Я слышала, у других зверей – и вроде бы, у людей тоже – того, кто осмеливается идти против большинства, тотчас растерзывают в клочья свои же сородичи. Но у нас, у волков, не убивают – только изгоняют). Умница Лаули твердит, что, каким бы ни было решение, пусть потом все, даже изгнанники, покинут эти места, а здесь  пусть никто не остаётся, если нам грозит страшное… Все постоянно спорят.
Ночью мои братья пробуют силы в пении, глядя на откормленную луну над соснами. У них красивые переливчатые голоса. Тут я вспоминаю многоголосый хор, который мы слушали с чекрнокудрым, - и, как умею, воспроизвожу его. Напев сложный, у меня не очень хорошо получается – но им нравится.

--------------------
«Я скажу им, что девочка сбежала,   - думал Павел Данилыч по дороге из леса. – Хотя, конечно, кое-кто догадается, что я сам её выпустил. Конечно, можно было бы несколько лет побиться над ней, чтоб хоть к совершеннолетию привить ей элементарные навыки жизни в человеческом социуме. Но стоит ли делать из неё ущербного члена человеческого социума, если она уже принадлежит другому социуму и  имеет там все нужные квалификации? Я видел её глаза тогда в парке – такой осмысленный взгляд и у исследователя в лаборатории  не всегда бывает! Может, кто-то со стороны и подумает. Что я поддался на агитацию этих ребят из «Зелёного движения», которые тогда сказали, что лес ей – дом родной. Но на самом деле я принял решение, когда увидел её взгляд. Да, я мечтал о том, как мы будем жить одной семьёй… Но мечту придётся похоронить. Моя дочь была совсем другим человеком, и сделать «дубль-два» не получится. Мне и психотерапевт говорил, что прошлое надо отпустить…»
И дальше он думал, объезжая экскаватор, медленно пожирающий дорогу среди строящихся многоэтажек: «А с этими «зелёными» всё-таки надо продолжить общаться. Теперь я не могу сказать, что это не моё дело. У меня в Сивом бору есть по крайней мере одно существо, которое мне дорого».

-------
Стая волков, воспитавшая человеческую девочку, в полном составе переселилась на 50 км вглубь леса, за реку, куда не могло дойти никакое строительство.

Доктор биологических и кандидат психологических наук Павел Данилович Чернокуров стал одним из активных участников местного экологического движения. Народная молва именно ему ставит в заслугу то, что трассу не стали прокладывать через заповедный бор.

20 июня 2021