VI. Ведьма

Михаил Воронков нервно мял пальцами уже давно остывший бычок от сигареты, не сводя глаз с тела, накрытого чёрным брезентом. Продолжил он сверлить его взглядом и когда труп погрузили на носилки и затолкали в машину неотложки. На памяти Воронкова это был третий. Третий труп за последние пять с лишним лет. И то первые два были четой пенсионеров, сгоревших в собственном доме, когда замкнуло проводку. Нет, спокойная жизнь посёлка в Тульской области не размягчила Воронкова, чтобы он как сопливый мальчишка опешил от обычного жмура. Вот только этому мертвецу было не больше двенадцати лет. Лицо превратилось в фарш, словно кто-то усердно бил подростка по лицу тесаком. Ещё с десяток ножевых по всему телу. Совсем свежий, с момента смерти парня прошло не больше суток. Последнее, о чём хотел бы узнать милиционер в небольшом посёлке, так это о появлении кровожадного психопата. На какое-то мгновение в голове Воронкова проскочила нелепая мысль, что все ещё можно замять, не поднимая шумиху, что парень мог быть и не из местных, мало ли мелких автостопщиков появляется в окрестностях. Бред, нету и не было здесь ни беспризорников, ни малолетних «путешественников». А значит, уже утром в его кабинет будет ломиться рыдающая мамаша, порываясь рассказать, что сынок со вчерашнего дня не появлялся в доме. Осталось только дождаться и узнать, кто именно.

Семья Алёхиных никогда не была на хорошем счету. Пока отец отбывал срок, его сын делал всё, чтобы в скором времени присоединиться к нему. В целом, никто особо не удивился, что убитый подросток оказался десятилетним Вовой. Вот только с прогнозом Воронков ошибся, Галина Анохина пришла спустя целых два дня, мол, сына уже неделю дома не было. Как ни странно, слухи об изуродованном трупе ребёнка удалось сдержать в пределах участка. Но тут полная заслуга Воронкова, ещё бы он позволил сейчас пустить по языкам эту историю. Но надо понимать, времени мало. Если пару дней удавалось держать ситуацию в руках, то теперь, когда мать убитого ребёнка бьётся в истерике в соседнем кабинете, можно не сомневаться, что уже завтра весь посёлок будет стоять на ушах. Но даже эти два дня форы дали очень мало. Осмотр тела, тщательно проведённый криминалистами под надзором Воронкова, показал многочисленные ножевые ранения, зашкаливающее количество алкоголя и дезоморфина. Десятилетку накачали таким коктейлем, что никакие ножи и не понадобились бы. Но что пугало сильнее объявившегося наркотика, так это то, что погиб ребёнок точно не от рук таких же наркоманов. «Крокодильщики» - обычные зомби, они, бывает, не способны даже подняться из лужи собственной рвоты, не то что изрубить человека. Значит, накачали чтобы убить, и убить далеко не быстро. Значит, психопат, или, не дай Бог, полоумные сектанты.
Воронков не ошибся, утром следующего дня, идя на работу, он слышал испуганные перешёптывания. Действовать надо было быстро, в отделении со вчерашнего вечера давали показания все дружки малолетнего Алёхина, уже состоявшие у них на учёте за многочисленные кражи и хулиганство. Конечно, Воронков не надеялся, что подростки сознаются в убийстве своего собрата, но хоть какая-то зацепка должна была быть. «Раз уж на месте обнаружения трупа ничего найти не удалось, даже какого-нибудь чёртового окурка, то оставалось надеяться на этих детей», - с этими мыслями Воронков вошёл в кабинет.

 -Срань…- сухо выругался следователь, ещё раз перечитывая протокол допроса. Если бы он сам не видел искренне испуганные физиономии этих детей, Воронков подумал бы, что его дурят самым наглым образом. Всё, что удалось добиться от очумевших подростков – «Бабушка Ефросинья знает, идите к ней» и всевозможные вариации этого напутствия. Ефросинья Кашина – одна из долгожителей посёлка, старушке давно перевалило за девяносто, она не появлялась на людях и почти безвылазно сидела в своём покосившемся домишке. За Ефросиньей уже не первый десяток лет присматривала её соседка Мария, такая же одинокая пенсионерка, правда, моложе Ефросиньи лет на двадцать. Подходя к ухоженному двору Марии Владимировны, так резко контрастирующему с присоседившейся развалюхой, в которой обитала бабушка Ефросинья, Воронков ещё не определился, что же ему говорить. Обвинить соседку Марии? В чём, в том, что кучка малолетних хулиганов ссылалась на неё? Но начинать надо было, неважно, откуда.

Женщина встретила следователя вполне радушно, словно и не удивилась его приходу. Насильно усадив Воронкова за стол, она уже расставляла возле него заварной чайник, блюдце с печеньем курабье не первой свежести, засахаренным мармеладом и сухофруктами. Хлопотавшая вокруг гостя Мария Владимировна не давала Воронкову и слова вставить, она трещала про своих детей, которые уже давно переехали в город, про то, что так «официально» бабушкой и не стала, про современную молодёжь, которая вконец распустилась, а детей заводить не собирается… Когда Воронков перебил гостеприимную пенсионерку вопросом про бабушку Ефросинью, та на какой-то миг запнулась. Она села напротив Воронкова, взяла в руки мармеладку и начала задумчиво мять её.
-Ефросинья Захаровна старая женщина… Тяжело ей, Михал Саныч, очень тяжело. Она ж давно не девчонка, а как прошлым летом инфаркт пережила, так готовится Господу душу отдать. А детки к ней бегают, это да. Ну так она ж всем сердцем к ним, своих-то нету. Вы ж сами знаете, они тут повсюду как воробышки бегают, так уж лучше у Ефросиньи Захаровны часок другой посидят, чем у кого-нибудь телевизор вынесут. А что, лучше б у Васюхина с Тушлинской сидели? Вон он им и бражки сварит, и чегой-нибудь ещё!
Воронков успокоил Марию Владимировну, что никаких претензий к её соседке у милиции нет, просто он сам волнуется, как бы с бабушкой что не случилось. Несколько минут он ещё расспрашивал Марию, после чего залпом выпил подостывший чай и распрощался с пенсионеркой.
Едва за следователем захлопнулась дверь, как Воронков помедлил и, пригнувшись, подошёл к раскрытому окну. Мария Владимировна стояла перед ещё не убранным столом и перебирала в руке что-то похожее на пару ножниц, примотанных друг к другу.
-… на тя уповаю, матушка ночейная, отведи незваных, защити дитяток твоих убогих, отмоли беду. Всяка тварь божия мимо да пройдёт, всяка хворь лютая падёт на неё. Защити, Ночейная Матерь Божия Ефросинья, на тя уповаю во грехе своём.
Послушав это монотонное бормотание ещё немного, Воронков сплюнул на землю и побрёл в сторону калитки. Ощущение, что его водят за нос, только усилилось. Какая-то клоунада, но теперь оставалось только заглянуть к самой «бабушке Ефросинье».

На пороге покосившегося домишки стояла низкая сгорбленная фигура. Воронков заметил её, ещё подходя к калитке. Огромный горб тянул бабушку Ефросинью к земле, почти лысая ссохшаяся голова была обёрнута в рваное тряпьё, некогда бывшее косынкой, из-под которого торчал куцый клок седых волос.
-И меня судить теперь будете? – высокий и громкий старушечий крик огласил запущенный двор. Слишком громкий для её возраста. Не дожидаясь, пока следователь проберётся сквозь метровые заросли репейника к крыльцу, бабушка Ефросинья, тяжело опираясь на толстую клюку, заковыляла навстречу.
-Никитку Савельева, Димочку Васюхина, Сашеньку моего, всех, всех сегодня к вам забрали, ироды. Они ж души святые, заблудшие, мне, старухе, помогают, а вы, нехристи, чегой-то удумали?!
Продолжая верещать, Ефросинья Захаровна добралась до слегка опешившего от такой прыти Воронкова и ткнула его в грудь клюкой с такой силой, что тот невольно пошатнулся, едва удержавшись на подкосившихся ногах. И вот это та самая немощная бабушка, пережившая недавно инфаркт? Да уж, тяжело ей, иначе не скажешь. А старуха продолжала осыпать следователя обвинительным визгом и угрожающе размахивать клюкой. Воронков попытался унять разбушевавшуюся бабушку, но та не успокаивалась.
-Вам же ж токмо одного и надо. Токмо выслужиться, токмо дела свои на детишек понавесить, я ж знаю, знаю вас. Ух вы, смелые какия, ну давай, давай и старуху забирай, чего испужалси-то?!
Монолог бабушки Ефросиньи продолжался ещё несколько минут, в течение которых Воронков старательно уворачивался от деревянного оружия старухи и силился вставить хотя бы слово. Наконец он схватил в который раз просвистевшую перед его носом клюку и крикнул:
-Бабуля! Успокойтесь вы, там ребёнка убили, слышите? Ребёнка, Володю Алёхина, он ведь тоже к вам забегал, его помните?
Услышав Воронкова, бабушка Ефросинья замерла, смотря себе под ноги и медленно качая судорожно трясущейся головой. Ощутив, что клюка ему больше не угрожает, Воронков разжал кулак и с опаской покосился на затихшую старуху. Ефросинья Захаровна развернулась в сторону дома и побрела заметно потяжелевшей походкой, изредка расчищая себе клюкой дорогу сквозь сорняки. Следователь двинулся за ней. До покосившегося крыльца они шли молча, только впереди было слышно тихое невнятное бормотание бабушки Ефросиньи. Дойдя до двери, Воронков притормозил, оглядывая жилище старухи. Домишко держался на одном честном слове, потемневшее от времени и влаги дерево начало проседать в землю. Над дверным проёмом висели скрученные проволокой две пары ножниц.
-Чего застыл, Михал Саныч? Дык заходи уж, раз пришёл, гость он гость, пущай и незваный.
Голос бабушки Ефросиньи уже не звенел, она вся словно растратила ту прыть и далеко не старческую подвижность. Воронков, стараясь не морщиться от кислого запаха, вошёл вслед за старухой.

Электричества не было, по крайней мере, мутная от грязи лампочка под потолком была выключена. Единственным источников света в тесной халупе было окошко с таким же мутным, как и лампочка, стеклом и наполовину сгоревшая нещадно чадившая свеча. Бабушка Ефросинья грузно опустилась на лавку возле низенького стола, на котором была разложена газета. Приглядевшись, мужищна невольно поморщился: на пожелтевших газетных листах была разложена целая куча дохлых мух. Ефросинья проследила за взглядом следователя еле различимыми впалыми глазами.
- Чаво, брезгливый, Михал Саныч? Чай не угощаю ими, садись, садись. Ишь, скок их налетало у меня, поспевай ловить. - пропищала старуха, хлопая трясущейся ладонью по лавке.
Когда Воронков, продолжая разглядывать скудное жилище, сел, старуха протянула руки к газете и принялась пересчитывать и перебирать лежащих на ней насекомых. Уже смирившись с причудами переменчивой бабушки Ефросиньи, следователь не отвлекал её. Тут спешить уже некуда, а вновь будить боевой пыл Ефросиньи Захаровны не хотелось. Вместо этого он перевёл взгляд на стены домишки, их покрывали ножницы. Не меньше десятка пар на каждой. Ножницы были разные: старинные, покрытые слоем уже чёрной ржавчины, ещё вполне новые, даже нашлась двуцветная пара маленьких детских ножниц, которыми обычно орудуют дошкольники. Чем дольше Воронков разглядывал эту коллекцию, тем прочнее в его голову лезла мысль о коллективном старческом помешательстве в его посёлке. Вот только каким боком тут взялся труп ребёнка?
- …страшись вороны черноокой, рыбы холодной, змеи подколодной, беду накликаешь, дорогу забудь. Отведи от нас, батюшка Багрян, лихо всякое, кто в дом наш забредёт с умыслом негожим, дрёма бессонная возьмёт того…
Воронков не заметил, когда бабушка Ефросинья начала бормотать, мерно раскачиваясь всем телом взад и вперёд. Мухи на газетном листе были выложены в причудливый узор, чем-то напоминающий силуэт петуха. Следователь нерешительно коснулся плеча старухи, боясь выбить её из транса. Чёрт её знает, может их, психов, как лунатиков, нельзя беспокоить. Но Ефросиьня Захаровна не набросилась на оробевшего милиционера, а только резким движением оттолкнула его руку.
- Прыткай ты какой, Михал Саныч. Ручонки-то свои не распускай, мне, чай, уже не двадцать. Шепчу я, не пужайси так. Лихо нынче ходит. Лихо гнать надобно.
Старуха с кряхтением поднялась с лавки и, замотав газету с мухами в кулёк, поднесла её к свече. От вмиг вспыхнувшей бумаги не осталось и следа, только вонючий чёрный дым заполонил избу.
-Вот тяперича и порядок. Шепотки они спровадить лихо не помогут, а отвлечь отвлекут. Лихо всякое отвлечь немудрено, коли знаткость есть.
Воронков хотел было ответить, но язык будто прилип к нёбу. Мысли об убитом ребёнке потихоньку стали отдаляться, покидать его. Следователь уже не в силах был подняться с лавки, руки и ноги словно вата, к горлу подступала тошнота. Заворожённым взглядом следил он за бабушкой Ефросиньей, копошившейся по углам. Та достала из-под стола деревянную ступку и теперь ссыпала в неё всякий мусор: какие-то коренья, травы, что-то чёрное и скукоженное, снова дохлых мух. Закончив хлопотать, старуха принялась усердно толочь содержимое ступки каменным пестиком.
- Вовочка мальчик-то светленький был, ох погубили его, ироды, ох погубили. А вы, соколики-то, рыщете? Душегубов проклятущих тяперича найти хотите? Эт правильно, негоже таким по земле свободными гулять, негоже. Щас, щас бабушка поможет тебе, Михал Саныч.
С этими словами старуха, держа ступку в руках, вплотную подошла к оцепеневшему Воронкову. Пристально вглядевшись в лицо следователя, она ссыпала горсть получившегося порошка в ладонь и что есть мочи дунула. Вместо того чтобы закашляться, Воронков вдохнул полной грудью и окончательно замер. Взгляд его был прикован к лицу старухи, так похожему на обтянутую кожей черепушку. Удовлетворённо кивнув, Ефросинья Захаровна поставила ступку на место.
-Ну, милок, Михал Саныч, и спокойнее ужо стало. Испужал ты меня. Э как встормошились все. А детишки, пташки малые, небось, на бабушку наговорили сразу? Молчи-молчи, сама знаю. Пташки молоденькие, щебечут громко, звонко. Ну им бабушка клювики-то прижмёт. А ты, мил друг, мне и поможешь. Чай, не разучилась ли я ишо?
Ефросинья Захаровна положила ссохшиеся ладони на голову следователя, больно вцепившись в волосы. С минуту она молчала, затем резко чиркнула длинным жёлтым ногтем по лбу Воронкова. Тяжёлая капля стекла с переносицы и упала на брюки, расплывшись чёрным пятнышком.
-Ехала телега по лугам и болотам. Задавила телега казюлю-ужагу. Первую жабу от младенца, от пораженной, от крещенной, от молитвенной. Багрян батюшка, жабу открести, отмоли, пригрей, да мне вороти.
Сказав это, бабушка Ефросинья мазнула пальцем по ранке и жадно слизнула новую тёмно-красную каплю. В тот же миг Воронков вздрогнул всем телом и медленно сполз на пол, ладонями потирая лицо. Он осоловело моргал, не осознавая, где находится. А старушка уже суетливо протягивала следователю вынутую из кармана платья флягу. Глотнув, Воронков с хрипом вздохнул.
-Ох, Михал Саныч, ох соколик ты наш. Помутился ты, аж с ног пал. Ай, старуха я безмозглая, в избе-то и не продохнуть. Поди и в глазках-то блазнит чаво? Ну давай, подымайся, идём на крылечко, там и воздух почище будет.
Старушка, придерживая шатающегося следователя под локоть, вывела его за дверь. Приходящий в сознание Воронков бездумным взглядом осмотрел заросший двор, избу, из которой вышел и её сгорбленную хозяйку.
-Я… Бабушка Ефросинья, так это… Алёхин? – еле ворочая языком пролепетал Воронков. Странно, но сейчас он был уверен, что слова Ефросиньи Захаровны ему важнее любого приказа от начальства. С каждой секундой желание бухнуться перед горбатой старухой на колени сжирало его. Неуверенно он подался вперёд, но та осадила следователя.
-Ни к чему, родной, ни к чему. На коленках передо мной и ползали и ножки лобызать рвались. Доползались ужо. Ты, милок, вот что сделаешь. Иди домой, да отоспись хорошенько. А на утро ко мне приходи, детишек моих с собой приведи, бабушка с ними одна не управится, пташки-то весенние свободу любят, токмо в клетку их загнать надобно. А своим скажи, чтоб дорогу сюда не знали, скажешь, псих какой набрёл, сгубил Вовку. Да ты ж у меня мудрёный, сам придумашь.
Горбунья развернулась и скрылась в избе. Ещё какое-то время Воронков молча стоял посреди двора. Вечерело, как долго он просидел у бабушки Ефросиньи?
По дороге домой Воронков то и дело ловил на себе взгляды прохожих. Раньше он не замечал их, но теперь каждый второй в посёлке молча глядел ему вслед. И что-то совершенно новое читалось в этих взглядах. Словно всех их объединял один общий секрет. Даже несколько сослуживцев, которых следователь встретил недалеко от своего дома, как-то странно и заискивающе улыбнулись ему и помахали. Беспокойство медленно уходило, его наполняла тихая, тёплая умиротворённость, будто все те годы, что он прожил тут, Воронков был чужаком, до этого самого дня. Ложась в постель, милиционер ухмыльнулся и подумал, что теперь-то он точно на своём месте, он дома.


«Среди всей «человеческой» нечисти ни одна тварь не может быть так опасна, как ведьма. Несмотря на близость к колдунам и колдуньям, ведьма стоит много выше. Получившая силу от подлинной нечисти, природа которой мне до сих пор неясна, ведьма может жить веками, перебираясь с места на место, если ей грозит опасность быть раскрытой. И если век колдуна ограничен, то ведьма с накопленной силой лишь крепнет, пусть внешне и дряхлеет под тяжестью лет. Где бы не объявилась ведьма, тут же она соберёт вокруг себя учеников, подчинив их своей воле. В первую очередь под её власть попадают дети, их ведьма старательно держит подле себя. Со временем «ведьмин круг» разрастается, пуская корни вглубь села, деревни или посёлка. Не всем из них ведьма дарует чаровство, но разум людской порабощает. Обычно, старая, укрепившаяся в своём гнезде ведьма обучает одного-двух колдунов или колдуний, продолжая питать их растущую силу, пока тем не понадобится от неё избавиться. Для этого ведьма заранее готовит почву, взращивая новое поколение будущих нечистых. Вред ведьма нанести может неимоверный, зло, творимое этими тварями незаметно, но не менее губительно. Порой целые деревни служат и поклоняются особо древней ведьме, превознося её как извращённую святую. Сама же их госпожа старательно возносит молитвы истинно тёмным силам, покровительствующим ей.
Ведьмам не нужно ни есть, ни пить. Но если телу её нанесён серьёзный урон, будь тому причина в возрасте или извне – ведьме необходима пища. Её она черпает среди уже упомянутого «молодого поколения», выбрав среди детей жертву, тварь при помощи ритуального убийства оной восполняет силу и лечит себя.
В арсенале ведьмы нету клыков и когтей, принимать звериный лик она не любит. Но заговоры, проклятия, нашёптывания, сглазы и порчи – могучее её оружие, как и преданные почитатели, готовые отдать за неё жизнь. Не гнушается ведьма пользоваться и вполне человеческими средствами, будь то дурманящие настойки и прочее. В одиночку совладать с ведьмой невозможно, а нужными знаниями по противоборству я так и не смог овладеть…»
(Из записок Николая Краковского 19хх год.)