Время собирать

    Сегодня начался Великий пост.
    Михаил, имея пятнадцатилетний опыт воцерковления, приготовился в этом году поститься по Типикону, то есть первый день провести без пищи и воды, на втором побаловать себя хлебушком с водичкой, на третьем – так называемое сухоядение (сырая пища без масла), ну и так далее. Никакого майонеза, молочка, рыбы, яиц; мясо и сладости – вообще за мысленным бортом. Никаких развлечений, телевизора, Интернета, долга перед женой. Всё, как по, так сказать, древним отцам благочестия. Жена была должным образом оповещена, мол, я в подвиге, меня не трогать. Оставалось дело за малым – совершить с честью этот самый подвиг.
    Ксения за восемь лет брака привыкла к подобным «подвигам благочестия», уже и, казалось, заматорела в этой привычке, но это был явный перегиб. Мише, правда, очень повезло с супругой. Её рассудительный ум, мудрость, вполне определённая печать юмора и неуёмное терпение помогали выезжать из любой конфликтной ситуации. Возможно, именно учитывая этот факт, муж дерзнул на таковое свершение.
    – Слушай, Мишань, а ты силёнки-то рассчитал свои? Выдюжишь? 
    – Постараюсь с помощью Божией.
    – Ага… Ну, тогда с Богом. Ах, да, скажи-ка, а мыться и чистить зубы Типикон разрешает?
    – Да вроде как молчит по этому поводу, – улыбнулся муж.
    – Ну и слава Богу. Хоть так.
    Муж с женой стояли в прихожей. Михаил одевался, а Ксения, глядя на него, улыбалась и внешне, и про себя, усиленно размышляя, насколько же его хватит. Миша работал менеджером в большом строительном магазине, и в 8:00 должен был быть на рабочем месте; у Ксении же рабочий график отличался удобной гибкостью в силу профессии практикующего психолога.
    – А тебе насколько сегодня?
    – На десять. Кстати, такой зануда. На два года моложе тебя…
    – Неплохо начала.
    – Стараюсь, – сияла Ксения. Ей нравилось по-доброму подтрунивать над мужем. – То, в общем, работает юристом, нормально зарабатывает, симпатичный, одевается прилично…
    – С девушками не получается, – угадал муж, бросая быстрый взгляд на часы.
    – Точно.
    – А как зовут?
    – Викентий Говорун.
    – А, ну тогда понятно. «Девушка, с Вами можно познакомиться?» – «Конечно». «Вас как зовут?» – «Анастасия. А Вас?» – «Викентий Говорун». – «Прощайте».
    – Не, ну, ты – красавчик, – засмеялась супруга.
    – Красавчик, который, – очередной взгляд на убегающее время, – тоже должен сказать тебе «прощай», – Михаил наклонился к двум алым подушечкам на любимом лице, но в последний миг направил губной выстрел в мягкую щечку.
    – Так, и что такое? Ах, да, это ж целоваться нельзя. Великий пост. Что это я? Прости меня, пожалуйста.
    – Так, не издевайся. Вечером расскажешь про этого странника любви.   
    Жили молодые супруги в большом частном доме на две половины. В одной удобно расположились родители мужа, другая была предоставлена в полное распоряжение последнего. Ещё один член семьи – семилетний Василёк – курсировал между половинами. Как раз последнюю ночь он провёл у бабушки с дедушкой. На предстоящей неделе в школе был объявлен карантин, и первоклассник Василий собрался с дедом на каток.
    – Доброе утро, православные! – отчеканила Ксения с порога.
    – Здравствуй, Ксюшенька, проходи, – мило предложила свекровь, выходя из кухни.
    – Ура, мамка, привет, – прибежал малыш из гостиной.
    – Привет, милый, – потрепала Ксения малыша по волосам. – Как спал после блинов-то?
    – Вот так, – показал сынок маме «лайк». – Дедушка открыл мне форточку, было очень свежо.
    – Я думаю, при минус 10-ти. Что тут скажешь? В одной половине Спарта, в другой – Оптина пустынь. В окружении воинов и монахов спасаемся, Валентина Фёдоровна.
    – Разве нам привыкать? – тепло улыбалась свекровь, суетясь на кухне.
    – Да-да, нам не привыкать. Кстати, с постом Вас. Начался Великий пост, а Вы тут устроили «мастер-шеф». – Сковорода действительно дышала большой аппетитной, хоть и не скоромной, массой.
    – Ой, Ксюш, молчи хоть ты. Дедушка наш вон тоже поститься решил.
    – Неужели. А где он?
    – Бреется.
    – Сыночек постарался. Давай, говорит, отец, мол, настраивайся, пришло время собирать камни.
    – Да-да, Миша умеет собирать, да ещё и других подключать. Только я вот почему-то переживаю, хоть и вида не подаю.
    – Мам, да ты не переживай, всё нормально будет, папка сильный у нас, выдержит. Я вот тоже собрался поститься.
    – Здрасьте, собрался он.
    – Не, ну, так строго, как папка, я ещё не смогу, а вот без мясных сладостей… ой…
    – Вот тебе и «ой», – засмеялись женщины.
    – Доброе утро, Ксения, – свекор был строгий, всю жизнь на начальнических должностях, поэтому ласкательные слова из его уст можно было услышать довольно редко.
    – Доброе утро, Пётр Иваныч. Вы тоже поститься собрались?
    – Да собрался, а то что ж… Возраст уже не тот, так хоть перед смертью Богу послужить.
    – Дед, а умирать не страшно?
    Все как-то напряглись от этого вопроса. Последний уверенно входит в когорту табуированных тем (смерть, старость, болезнь, покаяние), говорить о которых не только не принято, а, как писали классики, является проявлением дурного тона; а между тем именно эти вопросы являются тем мейнстримом в бурном потоке бытия, от правильных ответов на которые зависит, фигурально выражаясь, цвет нашей будущей жизни.
    – Не страшно, сынок, если есть с чем предстать перед Богом.
    – Так, Петь, ну ты совсем уже. Садись давай завтракать. Ксюш, ты с нами?
    – Нет, я, пожалуй, чайком ограничусь. Хороший пример, как известно…
    – Валь, погоди, а что, я не так сказал что-то?
    – Так, так, всё так, каша стынет.
    – Так Вы на каток сегодня? – улыбнулась Ксения, глядя на сурового свекра, что-то усиленно обдумывающего.   
    – Да-да, на каток, – лениво заметил Пётр Иванович, не отклоняясь от заданного курса мысли.
    – Ну, хорошо, пошла я собираться. Сынок, слушай дедушку.
    – Есть слушать дедушку, – молниеносно взлетела маленькая ручонка к виску.
    – А бабушку? – не удержалась от замечания Валентина Фёдоровна.
    – А дедушка главнее, – растянул мальчуган последнее слово.
    – И кто же это тебе сказал?
    – Ой, Валентина Фёдоровна, могли бы и не спрашивать, да, Василий Михалыч?
    Последовал довольный кивок.
    – Ну, давай пять. Оденете его хорошо. Холодно.
    – А я и сам могу одеться.
    – Ах ты умник мой, прям, как у Сухомлинского «Кто кого ведёт домой».
    – Расскажешь?
    – Да, милый, вечером. Всё, я ушла.
    Ксению нельзя было назвать глубоко верующим человеком. Она ходила в церковь, молилась, читала иногда Евангелие, святых отцов, но не ныряла с головой так, как муж. Последний буквально растворился в Православии. Много молился, строго соблюдал посты, читал почти исключительно святоотеческую литературу, при любой возможности ходил в церковь, телевизор смотрел исключительно, чтобы быть в курсе событий, к развлечениям, кроме спорта и прогулок, относился крайне отрицательно. При этом старался (с помощью жены, в том числе) не ЗАФАНАТЕТЬ, мог удивить каким-то свежим анекдотом, историей, стихом, – множество прочитанных книг, интернет-материалов, при отменной памяти, позволяли подобные «прихоти». Всё же были в его характере вещи, которые человеку его духовных устремлений и опыта никак не допустимы. Вот они-то и стали проявляться в первый же день поста.
    Как только Миша пришел вечером с работы домой, «топотящая торпеда» с радостным визгом вознамерилась пробить в нём изрядную брешь. Вот только в результате тарана папка как-то весь поник, всем своим унылым видом отнюдь не разделяя сыновней весёлости.
    – Где мама?
    – А что ж ты даже не поздоровался со мной? – слегка толкнул Василёк папу.
    – Где мама, Василий? – таким тоном директору школы впору вызывать родителей провинившегося сорванца.
    – Пошла до бабушки за луком.
    – Не «до», а «к» бабушке.
    – Ну, па, не начинай. Я понимаю, тебе тяжело сейчас, но потерпи немного, всё нормально будет. – Сын иногда такое выдавал, что просто-таки заводил в тупик своими репликами.
    – Ну, хорошо, иди поиграй, – нехотя выдавил Михаил из себя, вешая куртку в шкаф.
    – Но я не хочу играть, – топнул малыш ногой, – я с тобой хочу побыть. Ты даже не спросил, как я на каток сходил.
    – Так, я не понял, это что за тон? – сошлись у Миши складки между бровей. Он начал подступать к сыну. Тот пятился назад, пока не стал истерично кричать. На этот момент и подоспела Ксения.
    Она ничего не сказала. Только посмотрела строго мужу в глаза, и прошла на кухню. Ксения, как никто другой, понимала, что недостатки или – учитывая православную терминологию – страсти так просто, со щелчка, не изживаются. Нужны годы, десятилетия, а то и вся жизнь для окончательной победы. «Победи себя, – как-то сказал Суворов, – и будешь непобедим». Всего пять слов. Но сколько труда, крови и пота за ними скрывается. Как всё-таки легко произносить слова, и как непросто воплощать их в жизнь!
    Волевой порог у Михаила был достаточно большой, но та ноша, которую он взвалил на свои плечи, была ещё больше; а недостаток веры и любви утяжеляли её во много раз.
    Вечером, когда супруги с сыном сидели за скромно накрытым столом, где глава семейства играл лишь роль некоего фона, разговор не клеился. Вася обиделся на отца, Ксения не хотела при ребёнке выметывать мужу обличительные петли, а Миша был не в настроении. Разрядил обстановку сын.
    – Мам, ты обещала утром рассказать мне сказку.
    – Ну, это не совсем сказка, так, маленькая история, – заметила Ксения, внимательно разглядывая надутый вид мужа. – В общем, было два друга: Василёк – как ты – и Толик. Они ходили в один сад, целый день там играли, а вечером после работы мамы заходили за ними. И вот, мама Василька одевает его, берёт за руку и говорит:
    – Пойдём, Василёк, домой.
    Толик же одевается сам, берёт маму за руку и говорит:
    – Пойдём, мама, домой. – Ты ешь-ешь, не отвлекайся. А время было зимнее, как сейчас, выпало много снега, и среди снеговых сугробов была лишь узенькая тропочка. Мама Василька идёт по снегу, а сам Василько – по тропочке. Потому что МАМА ВЕДЁТ Василька домой. Толик же идёт по снегу, а мама – по тропочке. Потому что ТОЛИК ВЕДЁТ маму домой.
    И вот прошло много лет. Оба друга выросли, стали большими и сильными, и так случилось, что в один день их мамы заболели. Тогда была зима, дороги все замело, а к доктору было идти далеко. Василёк вышел к воротам, посмотрел, сколько снега намело, и сказал:
    – Разве можно идти по такому снегу?
    Постоял немного, покривил носом, как ты иногда любишь, – усмехнулась Ксения, погладив сына по волосам, – и вернулся в дом. А Толик обул валенки, и пошел глубоким снегом в соседнее село. Привёл доктора, и мама его стала здорова.
    – А как же мама Василька?
    – Ну, я так думаю, что доктор вылечил и маму Василька, хоть история об этом и умалчивает. Но какое же мудрое зёрнышко можно вынести из этого рассказа?
    – Что нужно помогать маме, быть хорошим, заботливым.
    – Так, а что ещё?
    – Ну, быть смелым, не бояться трудностей.
    – Ещё?
    – Ну, мам, ты загоняешь меня в тупик, – растерянно заулыбался Василёк.
    – А ну-ка, давай вместе подумаем, как называется человек, который умеет САМ ставить себе определённые задачи, и САМ же их достигает.
    – Не знаю, – пожал Василий худенькими плечами.
    – Самостоятельный, – пробасил «проснувшийся» папа.
    – О, папка наш проснулся, ты смотри. Может, он чайку с нами попьёт? Взбодрится?
    – Ксюш, не надо, хорошо?
    – Не надо-не надо, – передразнил малыш, глядя исподлобья на отца.
    – Да что такое! – бахнул Миша широкой ладонью по столу, провоцируя нешуточный визг.
    – Миш, ну что ты делаешь! – прижала Ксения трясущегося сынишку к груди. – Посмотри, как он тебя боится.
    – Ну, ладно, сын, прости, я погорячился.
    – Уйди, уйди, а-а-а-а…
    – Миш, выйди, я тебя прошу.
    Михаил слишком буквально воспринимал библейские цитаты, и слова о частом наказании сына, и «нагибании шеи», и «кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына», и «не давай ему воли в юности, и не потворствуй неразумию его» воплощал подчас слишком строго, и однажды так напугал «нечестивого сына», что тот начал заикаться. Благо, мама-психолог быстренько скорректировала ситуацию, заикание прошло, но страх так и остался.
    И ведь сколько раз Ксения говорила Михаилу, что частое рукоприкладство программирует сознание ребёнка на безропотное избиение его сверстниками в школе или во дворе; рождает агрессию, ненависть и желание мести; что, в конце концов, с детства битый ребёнок не может ни создать благополучную семью, ни сделать карьеру, ни попросту стать счастливым человеком. Привыкание же его к роли жертвы многократно увеличивает шансы попасть под дурное влияние со всеми отсюда вытекающими. Миша сосредоточенно слушал, кивал, поддакивал, соглашался, но при возникновении очередной «горячей» ситуации выходил из себя, и замоленный инок вмиг превращался в беспощадного деспота.
    Когда Ксения, наконец, уложила сына, пришел черёд заниматься мужем. Стратегии, как таковой, на его счет не было. Руководствоваться она пыталась больше не профессиональными знаниями, а любовью, и, что на языке психологии называется эмпатией; хорошо зная по опыту, что «ласковая речь и злобу заставляет вложить свой в ножны меч». По крайней мере, истерично кричать, «просвещать квалификацией», читать нудные нотации, грозить разводом и (или) уходом к родителям было не её коньком. Вода, как известно, камень точит. Историки отсылают этот афоризм авторству древнегреческого поэта Хэрила, жившего ещё в 5-ом веке до Рождества Христова. Как видно, мудрые греки ещё в те седые времена подметили целеустремлённость водной стихии, способную своим упорным постоянством, капля за каплей пробить даже, кажется, непробиваемую толщу камня. Таковой упорной мягкости пыталась придерживаться и Ксения.
    – Ну, и о чём мы тут думаем в темноте? – вопросила супруга, включая свет на кухне.
    – Что-то не так я делаю, не так, – медленно произнёс Михаил, окаменело застыв на табурете.
    – Это подготовка к покаянному молитвенному бдению? Ты позволишь? – улыбнулась жена, включая чайник.
    – Да хоть «Шубу» сюда ставь с мясным рулетом.
    Ксения присела напротив, пытаясь сверляще-интригующим взглядом вызвать в муже улыбку.
    – Ну, слушай, – сдался всё же Миша. – Как тебе это удаётся?
    – У нас, у женщин, свои секреты.
    – Но ты поделишься с родным мужем? – развернулся он вполоборота, выпрямляя «дуэльную линию».
    – Нет! – интрига оделась в маску кокетства. – И разве мужья бывают неродными?
    – Можно было бы поспорить на этот счёт, но не сейчас.
    – Согласна. Как там сегодня на работе?
    – Почему не начинаешь с главного вопроса? – посерьёзнел Миша.
    – Есть вероятность, что этот вопрос и есть главным.
    – Запутался я как-то. Не люблю этих откровений, но…
    – Признание неправоты – свидетельство заблуждения. И в каких же мыслительно-духовных трущобах ты запутался?
    – Меньше грешить хочется, но не получается.
    – Ты хоть мужчинка у меня и не слабенький, но штанга-то, может, всё-таки, не по силам?
    – Может, и так!
    – Что это ты сегодня такой сговорчивый? Может, и чая попьёшь? – почти засмеялась Ксения.
    Последовала точно такая же улыбка, ярче всяких слов говорящая: «Ага, даже не надейся».
    – Миш, ты просто пойми. Как в медицине: всё яд, и всё лекарство. Разница только в дозе. Точно так и здесь. Ты же лучше меня ориентируешься в этих вопросах. Помнишь, как митрополита Владимира спрашивали, можно ли в пост есть мясо?
    – Я помню, что он ответил.
    – И…
    – У меня не получается.
    – Почему? – спросила Ксения вслед за отключившимся чайником. Она поднялась делать себе чай, давая мужу возможность собраться с мыслями.
    – Слушай, – внезапно, будто проснувшись, бросил Миша, – а чего ты вышла за меня? Ты же с самого начала видела мою деспотичность, раздражительность.
    – Раньше у меня не было такого опыта. Но главное не это.
    – И что же главное?
    – «Любовь… – сделала Ксения длинную паузу, – …долготерпит, милосердствует, не мыслит зла, всё покрывает, всему верит. Любовь никогда не перестаёт». Точной цитаты, к сожалению, не помню.
    – Каждый мужчина почёл бы за счастье, – Михаил с нежностью смотрел на супругу, – сидеть напротив… даже не могу подобрать нужных слов.
    – Приятно слышать, – иронично улыбнулась Ксения, делая глоток из дымящейся чашки.
    – Хорошая ты у меня, какая же ты у меня хорошая. А если хорошо, то лучше и не надо.
    – Ладно, философ, скажи-ка лучше, что нам с тобой делать?
    – В смысле поста?
    – Пока в смысле ребёнка.
    – Не могу ничего с собой сделать. Иоанн Лествичник учил, что раздражительность является признаком высокого о себе мнения, а высокоумие сопряжено с гордыней и эгоизмом. Поэтому трудно мне с таким букетом проявлять выдержку и терпение даже по отношению к собственному сыну. 
    – И даже понимая причину, ты не можешь контролировать следствие?
    – Даже! Как сказал кто-то из отцов: «Всё знаю, всё понимаю, и всё равно удивляюсь».
    – Ну, Миш, такая она жизнь. Только Христос был идеален. «Не грех упасть, грех не подняться».
    – Сергий Радонежский, да.
    – А ты как раз и не можешь спокойно подняться, тебе надо ураганный вихрь взмести вокруг себя. Но так же нельзя. Ты же не тряпка какая-нибудь поломойка, не капризный инфантил, привыкший получать всё по щелчку пальца. Тут что-то другое. Мне кажется, ты просто не любишь Ваську, как ни тяжело мне об этом говорить. Ведь зачем себя сдерживать, если ни желания, ни потребности в этом нет.
    – Люблю, когда ты меня так песочишь. – В такие моменты казалось, что в Мише нет ни деспотичности, ни раздражительности, ни даже намёка на злость. Напротив, он такой себе рубаха-весельчак, не любящий, да и не умеющий гневаться. Лишнее говорить, что это только казалось. – Возможно, ты и права… да даже и без «возможно». Любящий человек, тем более называющий себя православным… а-а, – Михаил махнул рукой, – что там говорить, собака я паршивая.
    – Ну, собаку мы оставим на потом. А я расскажу тебе об одном твоём «товарище». Тоже вот так любил строить своего сына, постоянно порол за любой проступок. Забыл тетрадь в школе – за ремень, не убрал в комнате, не вынес мусор, не то сказал что-то – то же самое. И, как результат, – у ребёнка нервный срыв. На этой почве он теперь всё забывает. Если раньше память его подводила по небрежности, то после таких «нравоучительных уроков» он стал забывать всё из-за страха, из-за страха очередного наказания. Парадоксальным образом гневное «Не забывай!» вызывает реакцию забывчивости. У Васи же страх перед тобой выливается в заикание и истерику.
    – Ты хочешь сказать, что детей НЕ НАДО наказывать?
    – Я хочу напомнить тебе значение слова «наказать».
    – Я помню! – с лёгким недовольством бросил муж.
    – Ну, так и учи, наставляй, люби, уважай, поддерживай. А вместо этого – избиения и упрёки.
    – Ну, прям избиения уже. Нашла тирана.
    – Если бы ты видел себя со стороны, спорить не пришлось бы. Просто подумай об этом. А относительно поста и раздражительности, то ты лучше меня понимаешь связь между ними, и если до сих пор, имея за плечами такой опыт, ты этого не понял, или понять почему-то не хочешь, то постарайся посмотреть на это глазами близких тебе людей. Помнишь «принцип метазеркала»? Взгляд собственный, с позиции оппонента и со стороны наблюдателя. Понаблюдай за собой несколько дней, а потом обсудим.
    Миша грустно улыбнулся. Здравый, как всегда, взгляд жены убеждал в собственной неправоте, но слепое, горделивое стремление к идеалу – пусть и путём несчастья близких тебе людей – намертво вязало крепкими узами, разорвать которые стоило почти что титанических усилий.
    – Ты заметил, что в пост ты взрываешься по любому поводу?
    Миша кивнул.
    – Ксюш, я понимаю, что не идеален. Но ты как-то останавливайся вовремя. Всё хорошо в меру.
    – Что и требовалось доказать. То, говоришь, любишь, когда тебя песочат, да?!
    Ксения вышла из кухни, оставив супруга наедине с невесёлыми мыслями.
    «И ведь она же права, права, как ни крути, – Миша тяжело вздохнул. – Ну и что мне – просто сдаться, и даже не на полпути, а в самом начале? С другой стороны, а что мне даст эта победа, и будет ли вообще победа? Ведь, действительно, вместо того, чтобы стать спокойней, терпеливей, у меня наоборот всё. Вот и на работе те же клиенты замечания делают. «Следите за своим языком», – понимаешь. «А Вас правилам вежливости в детстве не учили?», «Вы не в том возрасте, и не мой муж, чтобы говорить со мной в таком тоне». Вот же умные пошли. А, может, это банальное искушение? Всё же только первый день. С другой стороны, это ж не первый пост так. И точно – во время поста я намного злее. Твою мать… – не выдержал Миша мысленного напора. – И вот что делать? А ещё говорят, что не надо слушать жену. Ещё как надо. Но я Ксюшке, конечно, этого не скажу.
    А что ж я с Васькой так? Сказать, что не люблю, так нет. Со стороны оно, конечно, да, выходит, что не люблю. Но разве можно любить, не причиняя боль?! Хотя перегибаю я, да, перегибаю. Наказать – дать урок! У меня же получается – вселить страх. И если принять наказание – значит умудриться, принять учение, то в моём случае – устрашиться, принять страх. Да, шикарная цепочка получилась. «Добрую жену кто найдёт – цена её паче золота». А я что-то не очень ценю это золото. Вот же ж дала мне пищу для размышления. Кстати, и есть что-то не особо хочется. «Не хлебом единым…» Ладно, – глубоко выдохнув, поднялся Миша с табурета, – в ванную, и молиться…».
    Утром следующего дня Миша проснулся на удивление бодрым с соответствующей мыслью: «Эх, дотерплю до обеда, а там побалую себя своими любимыми сухариками с изюмчиком. Ничего, даст Бог, выдержу».
    – Ты чего это расстонался с самого утра? – повернулась Ксения к мужу, подперев голову рукой.
    – И тебе доброго утра, – улыбнулся муж, не зная, как облечь в вербальную форму то, что в эту секунду завертелось в голове.
    – Ну, что уже хочешь сказать? Я, судя по твоим лукавым глазам, догадываюсь. Но хочу услышать.
    – Ксюш, ты не обидишься, если я буду спать в прихожей?
    Ксения бухнулась на спину, уставившись в потолок.
    – И это только второй день, – с расстановкой произнесла она. – Нет, ты знаешь, ради того, чтобы услышать, что ты изречешь дней через двадцать, пожалуй, стоит потерпеть. Только вот, я не уверена, дотерплю ли. Нет, даже не так. Я точно не дотерплю, – Ксения посмотрела на мужа.
    – Ну, малыш, ты же знаешь, как для меня это важно.
    – А «это» – это что? 
    – Ну, слушай, не издевайся надо мной.
    – Нет, ты скажи, я хочу услышать, – села она на кровати, скрестив ноги.
    – Накинь, пожалуйста, халат.
    – Ага, теперь уже и до халата дошло. Ну, хорошо, – Ксения покорно исполнила приказание повелителя. – Так что «это»?
    – Исполнение Божьего Закона.
    – Да, это серьёзно. Только ты, оказывается, этого Закона не знаешь.
    Михаил изобразил на лице удивление.
    – Послание к Коринфянам напомнить тебе? Кто там от кого уклоняется? Сам ведь читал мне толкование этих слов Иоанна Златоуста. «Какая польза от поста и воздержания, когда нарушается любовь? Никакой». А это учитель Церкви. Один из трёх всего, всего лишь трёх. А ты, значит, их превзошел? Вот ведь с каким я совершенством живу?!
    Теперь мимика удивления плавно перетекла в замешательство. 
    – И коли уж ты у нас такой ревностный исполнитель Закона… – Ксения потянулась к брошюрке на прикроватной тумбочке, – …вот, пожалуйста, на обратной стороне обложки (ты, видимо, не читал). «Пост есть лекарство; но лекарство, хотя бы тысячу раз было полезно, часто бывает бесполезным для того, кто не знает, как им пользоваться. Нужно знать и то, в какое время должно принимать его, и… – тут, короче, целый перечень всего. – И если одно что-нибудь будет оставлено без внимания, то повредит всему прочему, о чем сказано».
    – Я читал это.
    – Да??? – последовал колкий возглас. – И вот тебе ещё одна цитата. Счас я найду… о, вот. «Изнеможение есть признак неправильности поста; оно так же вредно, как и пресыщение. И великие старцы, – Ксения подняла вверх указательный палец, – вкушали суп с маслом на первой неделе Великого поста. Больную плоть нечего распинать, а надо поддерживать».
    – А я не больной.
    – Тебе так кажется. Это я тебе, как психолог, говорю.
    – А Иоанн Кронштадтский говорил: «Пусть каждый сам себе измерит».
    – Мерило надо правильное иметь. Но если ты уж такой твердолобый, то я тебе ещё раз повторяю: при всей своей терпеливости, Я НЕ ВЫДЕРЖУ! Здесь, как ты понимаешь, лишь вопрос времени.
    – В смысле «уклонения друг от друга»?
    – Во всех смыслах. И опять же: какая добродетель наивысшая? Рассудительность. Ты же упёрся исключительно в пост телесный.
    – Нет, не только.
    – Ну, хорошо, да, телевизор там, Интернет, да, согласна, хорошо. Но есть множество других вещей, которые надо ограничивать и бороться с которыми просто необходимо. И этого последнего, к сожалению, нет. Прости, пожалуйста, что я тебя в очередной раз пропесочила, – театрально склонила Ксения голову.
    Миша тяжело вздохнул.
    – Хорошо, я подумаю над твоими словами. Тебя и Васю я очень сильно люблю. Видимо, просто не научился любить, как бы вам хотелось. 
    – Миш, ты настолько сосредоточен на себе, что мало кого замечаешь вокруг. Родителям ты часто звонишь? Нет. Как же? Мы же живём в одном доме. Вася заболел. «Ничего страшного. Это ребёнок. Пройдёт. От мужчины ласка не требуется». Хвалить не надо, то – вредно, то – опасно, то – нельзя. А что можно, Миш? Одни запреты. Только не говори: «в мире сем будете иметь скорби», «многими скорбями подобает войти в Царствие Небесное».
    – А по-другому я не умею.
    – А ты попробуй, Миш, попробуй…
***

    Все последующие дни до субботы Михаил держал пост так, как себе и наметил. Ксения старалась всячески избегать разговоров о посте, поняв, наконец, что твердолобому человеку надо иногда дать возможность разбить себе этот самый лоб, да так, чтобы в следующий раз подобное желание даже не появилось. Но любовь к мужу требовала определённой заботы.
    – Слушай, Миш, я сегодня купила крабовые палочки, креветки и бутылочку вина. Так что завтра буду тебя радовать.
    – Ты нормальная вообще? Это я ради этого все эти дни так строго постился? Чтоб вот так, за полчаса всё спустить?
    – Ох, тебе и повезло со мной. Реально тебе говорю. Зачем ты читаешь книги, я не понимаю. Устав разрешает в субботние и воскресные дни вино и морепродукты. Или, может, ты себе свой устав придумал? Что тебе отец Димитрий говорил по этому поводу?
    – Это секрет.
    – Секрет, значит. А если я жалобу настрочу в епархиальное управление? Как матушка Иоанна Кронштадтского? Оно тебе надо?
    – Ксюш, ну что ты говоришь? – обнял Миша жену.
    – А что это ты пост нарушаешь? – вырвалась Ксения. – Нельзя, значит нельзя, всё. Креветки будешь есть?
    Миша отрицательно закачал головой.
    – «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей», – с обреченной задумчивостью пробормотала Ксения.
    – Что это ты Сталина вспомнила?
    – А кто такой Шталин? – вбежал на кухню Василёк.
    – А это я, сынок, нашему папе воспитателя нашла.
    – А он что? – заинтересованно захлопал малыш глазами, жадно припав к стакану с соком.
    – Спроси у него.
    – Па, у тебя какие-то проблемы? – с жалостливым видом полюбопытствовал сыночек.
    – Да нет, малыш. – «Малыш? Что я слышу?» – подумала Ксения. – Это мы с мамой в игру такую играем. Называется «Кто прав?»
    – И кто же из вас прав?
    – А мы ещё не выяснили. Игра эта долгая, победителя пока нет.
    – Ну, расскажете потом, я пошел вертолёт складывать.
    – Давай, я позже подойду, – ласково похлопал Миша сына по плечу.
    – Ну, вот почаще бы так.
    – С такой женой хоть когда угодно.
    – Ага, так я тебе и поверила.
    – О, кстати, всё забываю спросить. Как там этот… как его… ну, этот клиент твой, юрист-неудачник?
    – Викентий Говорун.
    – О, точно-точно.
    – Юрист он как раз хороший, а вот насчет девушек…
    – Туго совсем, да?
    – Да понимаешь как. Он, как и большинство моих клиентов, готовы обвинить в своих проблемах кого угодно, только не себя. Ребёнок непослушный, плохая власть, крикливая жена, предвзятые учителя, в общем, во мне никакой вины нет, я делаю всё правильно, а вот то-то и то-то у меня не получается. На самом  же деле, проблема не в том, что с тобой происходит, а как ты к этому относишься, и называешь ли ты это проблемой. И если начинаешь объяснять человеку, что всё внешнее – лишь отражение внутреннего, что причина-то – в тебе самом, тут опять по второму кругу выслушиваешь в уже более детальных подробностях, как все неправы. И вместо того, чтобы помочь человеку действовать, ты неделями пытаешься перестроить его эгоцентричное сознание.
    – И как в случае с Викентием?
    – Опять-таки, он, как и практически все, не понимает, что такое помощь психолога. Вот, самые известные заблуждения:
    Первое: поддержите меня, я устал, все они свиньи, меня не ценят (психолог-судья).
    Второе: ожидание сочувствия, сопереживания (психолог-хороший человек).
    Третье: клиент ожидает от тебя подробной постановки диагноза, выписки супер быстродействующего лекарства и полного решения проблемы. Здесь психолог представляется в роли доктора-спасителя.
    И четвёртое: психолог с первых же слов клиента должен понять корень всех его несчастий, и вручить разноцветную волшебную палочку.
    Но реальная помощь моя, как психолога, заключается именно в мобилизации тех богатых внутренних ресурсов, о которых мой клиент не подозревает, и открывании его глаз на то лекарство, которое находится внутри него. То есть, на самом деле в каждом человеке заложен Творцом настолько богатый потенциал, что многие были бы крайне удивлены, если бы им показали, какими они могли, или должны были бы стать. Но человек, как тот крот, во-первых, ничего вокруг не видит, а во-вторых, роет себе безостановочно эти проблемы до самой смерти.
    Поэтому я говорю ему, посмотрите на себя, Вы, значит, симпатичный, умный, образованный, интересный молодой человек с большим словарным запасом, прекрасной престижной профессией, хорошей зарплатой, то есть состоявшийся в жизни мужчина.    
    – И какая у него зарплата?
    – Тайн своих клиентов я не раскрываю, – улыбнулась Ксения.
    – Так если он такой уже модный во всех отношениях, в чём же дело?
    – Во-первых, как ни странно для его профессии, он очень робкий. Как только ему понравилась какая-то девушка, в её присутствии он сильно теряется, чуть ли не заикается, и так дальше. Если же он всё-таки переселил себя, познакомился, начал встречаться, робость проходит, зато начинается критика. Причём, так как он рассказывает, делает замечания буквально по любому поводу: от цвета волос до вредных привычек. При этом его критичность носит просто-таки болезненный характер. Хлебом его не корми, дай только покритиковать.
    – Прям, как ты.
    – Ну-ну, поговори мне ещё. Я ему говорю, что девушки – существа деликатные, и требуют нежного, тактичного обращения; их надо любить такими, какие они есть, и если и делать замечания, то в ненавязчивой форме и с желанием помочь, а не исправить или переделать по своему усмотрению.
    – А, может, мне к тебе на приём сходить – пожаловаться на супругу?
    – Пожалуйста, в любое время дня и даже ночи… хотя, ночи нет, тебе сейчас нельзя, сам знаешь.
    – Так что он – делает какие-то успехи?
    – Такой же твердолобый, как и ты. Но рекомендациям следует. Первое, что я ему сказала, это то, что нельзя постоянно концентрировать себя на своей проблеме. Если это робость, то не надо постоянно об этом думать, пугать себя, а просто заниматься любимым делом, а лучше всего, чтобы их было несколько, тогда на плохие мысли просто не останется времени. И мысли должны быть смелые и решительные, потому что именно они являются катализатором наших действий. Если постоянно думать о том, что никогда не научишься водить машину, то ты НИКОГДА НЕ НАУЧИШЬСЯ ВОДИТЬ МАШИНУ. Ну и классика. Сказала ему записать на бумаге все свои страхи. Он потом смеялся над собой, говорил: «Какой же я дурак». Сейчас встречается с девушкой, вроде пока нормально.
    – А что ты ему посоветовала относительно его постоянных замечаний?
    – Что надо находить время и место для этого, стараться, чтобы тебя слышали, чтоб критика имела смысл. Опять-таки, Я ХОЧУ ПОМОЧЬ, а не Я ХОЧУ ПЕРЕДЕЛАТЬ. Ну и начать обращать внимание на достоинства девушек и делать им искренние комплименты. Но мы что-то слишком утонули в этой теме. Меня больше интересуешь ты, а не мой клиент.
    – А я заметил, что ты поменяла тактику. Сначала так: «Это твоё решение», «Решил – делай». А потом уже цитаты пошли, настойчивые убеждения, даже какая-то непримиримость. Не похоже на только что описанные тобой особенности психологической работы.
    – А ты на правую руку посмотри свою.
    – И что? – повертел Миша непонимающе рукой.
    – Ничего не замечаешь?
    – Подожди, я не понял, что за подвох?
    – Может, «Поле чудес» устроим? Что у Михаила на правой руке?.. Кольцо обручальное, Миша, кольцо. А это странным образом значит, что у тебя есть жена, и таким же странным образом она оказалась психологом. Что тебя ещё неясно? Я не просто психолог, я ещё и жена, да к тому же люблю тебя, пня упрямого.
    – Круто. Пень упрямый.
    – Только что придумала. Special for you. Поэтому мне не безразличен твой православный экстрим. К тому же (а я тебя об этом предупреждала), терпения мне не хватит.
    – Плохо. А я считал тебя самой терпеливой женщиной на свете.
    – Всё когда-то бывает в первый раз. Но не думаю, что ты хотел бы это увидеть.
    – Что именно? – Михаил сейчас искренно любовался чуткой женой.
    – А это зависит от твоего упрямства. Ослы и те меру имеют. А если серьезно, то я ведь не требую от тебя предательства веры, отречения от Христа, не навязываю какие-то еретические заблуждения, не толкаю на смертный грех.
    – И что же ты требуешь?
    – Я уже говорила, что! Ра-ссу-ди-тель-но-сти. И побеседуй завтра с батюшкой. Уверена, что он меня поддержит.
    – Хорошо, Ксюш. Как говорится, мир и любовь – превыше всего.
    – Хотелось бы не на словах только. Ладно, инженер-вертолётчик, шагай уже к Ваське.
    – Но ты на меня не сердишься? – поднялся Миша из-за стола.
    – Только обнимать меня не надо.
    – Почему?
    – Пост сейчас, к тому же строгий. Не хочу быть объектом соблазна.
    Если бы это было сказано в сардоническом тоне, с вызовом, Миша не преминул бы обратиться к госпоже Шутливой Обиде. А так как последние слова были произнесены Ксенией с исключительно спокойным, несколько отстранённым выражением, всё, что оставалось Михаилу, так это бросить:
    – Хорошо. Пойду к сыну.
    Василёк не держал долго обиду на отца, и как только Миша сбрасывал с себя деспотичную шелуху, в нём открывался добродушный, весёлый, любящий отец, играть с которым было одно удовольствие. Вот и в этот вечер сын с отцом достроили из разноцветных кубиков «Lego» гигантский вертолёт. А перед сном такой хороший сегодня папа прочитал Васе ещё и «Снежную королеву».
    «Всегда бы так», – вздохнула Ксения, наблюдая за полузакрытой дверью редкую семейную идиллию.
    На следующий день, когда Михаил пришел с сыном с вечерней службы, Ксения поставила перед ним тарелку с водой.
    – Слушай, я что-то так… проголодался. Это, типа, клин клином?
    – Что-то в этом роде, – повернулась Ксения к мужу, подогревая у плиты аппетитные блинчики с морепродуктами.
    – А это для кого?
    – Для меня. Что я, не могу для себя праздник устроить?
    – Мам, а как же я? – выглянул из-за отца Василёк.
    – Будешь со мной, а папе нельзя, у него другое меню.
    – Нет, ну, Ксюш, – взял Миша тарелку в руки, переливая в ней воду, – это ж тоже не дело.
    – Ты ли это говоришь? Я всего лишь, как послушная жена, исполняю то, что велел мне мой драгоценный повелитель.
    – После таких слов и есть не захочется, – заулыбался Михаил.
    – Что – такие горькие?
    – Наоборот – сладкие.
    – Ну и на здоровье. Сынок, давай мой руки, будем кушать.
    – А мне не надо?
    – Надо, почему же.
    – Ну, вот, ты и обиделась, а батюшка мне выговор сделал. Сказал, что «уклонение друг от друга» должно быть исключительно обоюдным. Кроме того, благословил, кроме среды и пятницы, есть рыбу, а по выходным, как ты и говорила, морепродукты и вино. И вообще, говорит, больше никакой самодеятельности. Вот так. Что молчишь?
    – Думаю, насколько тебя хватит без самодеятельности.
    – Ну, малыш, – включил Миша игривый тон.
    – Ты что думаешь, я железная, да?
    – Ого, мам, а почему ты железная? – вбежал на кухню Вася с плохо вытертыми руками. – А, может, ты – женщина-автобот, храбро сражающаяся с десептиконами?
    – Что-что??? – разом воскликнули родители.
    – А, – махнул рукой маленький всезнайка, – это же мультик про трансформеров. Как это вы не в курсе? В школе все о них знают, и про квинтессонов, и про планету Кибертрон, и про…
    – Ты видишь, что он смотрит?
    – Па, но это же очень интересный мультик, там так классно дерутся.
    – То-то я и заметил, что от этих классных драк ты засыпаешь только при включенном светильнике.
    – Это не от этого, – надулся сынишка.
    – А отчего же?
    – Я просто… ещё маленький.
    – Ладно, маленькие, садитесь кушать, – подвела Ксюша черту в разговорах, ставя на стол вместо тарелки с водой заманчивые блинчики и ароматный чай.
***

    Хорошего настроения главы семейства хватило ровно на текущий вечер и на следующий за ним воскресный день. Миша причастился, приободрился, поднял жизненный тонус на несколько пунктов, вся семья хорошо отдохнула в вовсю дышащем весной парке, устроила вместе с родителями скромный воскресный ужин, но уже утро понедельника набросило на Михаила привычный желчный балдахин.
    Новая волна дерзновенной гордости захлестнула вчерашние воспоминания, покаянные обещания перед духовником, улыбки близких людей, мудрые рассуждения жены. Подумав, что проявил слабинку, Миша поспешил реабилитироваться.
    Несмотря на довольно-таки серьезную усталость после целой недели строгого поста и загруженность на работе, незадачливый постник повторил свою аскезу. Причём если прошлая неделя прошла под знаком задушевных бесед с супругой, обдумывания и прислушивания к её советам, то сейчас Мише хотелось только одного: достичь своей заветной цели, а именно – поститься исключительно по Типикону. Ксения не смогла пробить этот панцирь и, как и раньше, закрепилась в мысли, что пусть уж на этот раз пробьет свой твердый лоб, сколько ж можно говорить об одном и том же.
    В общем, Миша допоздна пропадал на работе (больше из-за нежелания общаться с семьей, нежели по необходимости), ужинал не хотящими лезть в рот картошкой и капустой без масла, и отправлялся читать святых отцов и молиться.
    Ксения ничего не говорила, воспринимая такое поведение, как данность. Она общалась со многими прихожанами на приходе, и, видя их светлые лица, приветливость и сквозящее даже в манерах добродушие, не понимала, почему её муж при всех своих подвигах и стараниях, так сильно от них отличается; почему его хорошего настроения хватает на крайне малое время.
    Дьявол за свой многотысячелетний опыт научился дергать за нужные ниточки, вот и нащупал у Миши неуемное стремление к совершенству любой ценой, уводя, как слепую овцу, в нужном направлении. Духовник – отец Димитрий – не единожды указывал Михаилу на «ревность не по разуму», но тот быстро сворачивал «удочки послушания», направляя свою действительно аскетическую жизнь не на осуждение себя, а на самопревозношение, утверждаясь в мыслях о себе, как о великом подвижнике, имеющем вполне заслуженное право указывать другим, как они не правы. Вот только проглатывание такой наживки чревато последствиями, а они не заставляют долго себя ждать.
    – Валентина Фёдоровна, Пётр Иваныч, ну, поговорите с ним, – попыталась Ксения привлечь родителей к урезониванию запостившегося сына. – Психологию я опускаю, ладно. Но он же испортит себе желудок, потом ничего есть не сможет.
    – Ксения, он – взрослый мужчина, раз решил так, значит, посчитал нужным.
    – Хорошо, допустим. Скажите, а то, что он стал задерживаться на работе, почти не разговаривает, и все последние вечера проводит в запертой комнате, – это Вы считаете нормальным?
    – Ну, период у него сейчас такой. Терпи, коли вышла за такого.
    – Понятно. А Вы, мама, что скажете?
    – Ксюшенька, ну попробуй поласковей с ним, ты же знаешь, какой он упёртый. Только ласка тут и поможет.
    – Жаль, что я не всё могу Вам рассказать… о ласке!
    Что оставалось Ксении? – только усиленно молиться за «нерадивого мужа», принимающего на себя подвиг выше силы. И то ли молитва так подействовала, то ли какие-то иные духовные механизмы активизировались, произошло именно то, чего и сама Ксения, и тем более Миша меньше всего ожидали.
    На воскресной исповеди Михаил, как обычно, протараторил, не вдаваясь в подробности, свои обычные грехи, упустив момент непослушания духовнику и своё поведение в течение всей этой седмицы; и уже, стоя на литургии, почувствовал головокружение, вначале лёгкое, затем всё усиливающееся, пока, наконец, не присел на стоявшую у стены лавку. Ксения вообще не помнила случая, чтобы муж сидел во время службы, поэтому тут же наклонилась к нему.
    – Тебе плохо?
    – Да что-то голова закружилась, – с трудом произнёс Миша, потирая виски.
    Тут же подскочило несколько прихожан, интересуясь состоянием одного из самых стойких своих собратьев. Кто предлагал воду, кто – помочь выйти на свежий воздух. Миша отказался от всех «услуг», заявив, что после Причастия всё пройдёт. До самого момента выноса батюшкой Чаши с Причастием, он больше сидел, а при словах: «Со страхом Божиим и верою приступите!» подошел поближе к алтарю, сложив по обычаю руки на груди. Но всё время, пока отец Димитрий читал молитву перед Причастием, Михаилу ставало всё хуже и хуже, он усиленно молился, превозмогая сильнейшее головокружение, пока, наконец, на словах «не в суд или во осуждение будет мне причащение Святых Твоих Таин», не упал в глубокий обморок посреди плотно стоящих исповедников.
    Очнулся Миша уже в больнице, наделав своим обмороком в храме серьезного переполоха. Батюшка даже специальную проповедь сказал по поводу меры поста, объясняя, что пост есть лишь средство для достижения духовных благ, а не самоцелью с доведением себя до крайней степени изнурения. Главным же является достижение той степени смирения, когда при усиленной борьбе с греховными поползновениями начинаешь чувствовать в себе любовь ко всем окружающим.
    То же самое отец Димитрий сказал Михаилу, навестив его на следующий день в больнице, в которой при изрядном истощении ему пришлось отлежаться без малого целых десять дней.
    – Вот так, Михаил, я говорил с врачом. Как только тебя выпишут, благословляю тебе, кроме среды и пятницы, не держать поста до самой Пасхи. Кроме того, назначаю тебе за непослушание епитимью: 40 земных поклонов ежедневно.
    – Можно сейчас начинать? – улыбнулся Миша.
    – То, что улыбаешься, это хорошо. Начнешь, когда выпишут.
    – Батюшка, отныне без Вашего благословения – ни шагу.
    Вся эта ситуация Мишу настолько смирила, а врач своим диагнозом его так напугал, что волей-неволей пришлось пересмотреть своё отношение  и к посту, и к вере в целом, и к семье, в частности.
    Валяясь колодой на больничной койке все эти дни, Миша составил – скрупулёзно, детально записывая, – такой огромный список грехов (даже тени которых ранее не замечая), что сам себе удивлялся. Неужели это он?! Но от этого стало только легче, подобно тому, как радуется человек одной лишь мысли о горячем душе после целого дня упорного тяжелого труда.
    Бог дал Мише возможность пройти через эту «баню духовную», безжалостно вырвав из себя с корнем то, на что годами просто не обращалось внимания, либо считалось чем-то несущественным. «Какой же я дурак! – часто теперь размышлял он. – Какая у меня классная жена, хороший сын, любящие меня родители. Какой замечательный приход, батюшка, прихожане. Сколько же времени я бесцельно потратил исключительно на себя, скольких обидел, скольких отвратил своим паскудным, горделивым поведением от церкви. «Из-за вас имя Божие хулится у язычников». Да, апостол Павел имел в виду таких, как я. Это воистину так!»
    Пасха этого года стала самой счастливой и радостной в жизни Михаила и его семьи. Ничего подобного при всей своей строгой духовной жизни он не испытывал, ибо только сейчас понял, что такое любовь; только сейчас его сердцу открылась та истина, к которой он так долго петлял кривыми дорогами.
 

    Март – апрель 2018 года