Люция и Лилит

Часть 1, Люция и Лилит http://proza.ru/2021/09/20/703
Часть 2, Джи http://proza.ru/2021/10/14/770
Часть 3, Юрка http://proza.ru/2022/02/06/1302

Бывают ли наказаны богатые извращенцы?
Может ли самоубийца увериться в ценности жизни?
Есть ли свет в конце тоннеля для родителей, чьи дети ушли?

Посвящается Руслане Коршуновой и Александре Петровой

1.Люция

Виктория Алексеевна с трудом внедрила автомобиль в тесный ряд и некоторое время изучала в зеркале щербатое лицо.  Нависшие веки скрывали бессмысленно-серый взгляд. Глаза ее были похожи на окна в солнечный день - не разглядишь ничего,  кроме собственного отражения.  Опустив  темные очки, она скинула ремень, выбралась, скрипя костями, раздраженно хлопнула дверью.
Виктория Алексеевна, генеральный директор сети аптек, носила фамилию под стать должности - Генералова.
Застревая  в стыках свежей брусчатки и матерясь, она крутила  в мыслях давешнюю пьянку у председателя совета директоров. 
Ад, намалеванный бездарным ремесленником. Лоснящийся Серега, растягивая в гротескной улыбке слюнявый рот,  хлопает ее жирноватой ладошкой, клонит лысину ей на плечо, доверительно икает:  «Ну есть такие, Вика, особые заведения, для людей с особыми, это, Вика, потребностями…» 
«Дебилов,  что ли,  трахать»? –  усмехается Виктория –  «Олигофренов мне и в офисе хватает». 
Однако она внимательно слушает краешком пьяного мозга, в котором  живет настороженное чутье уличной собаки.
«Не, ну, Викуль, ну мы-то понимаем…  Помнишь Гришку Иванцова, Иванчика? Да, Викуль, который по белкам? Я с ним встречался по нашим делюгам» …
Серега всхрапывает похабно и щелкает пальцами, ловя мысль, убежавшую в боковое русло. Виктория напрягается, чувствуя, как под ложечкой разверзается черная, жадная дыра. Она подхватывает Серегу,  помогая тому принять вертикальное положение, и смотрит на него в упор пустыми серыми окнами. «Ну?» - нетерпеливо, как учуявшая кость собака.
«Он, короче, в одну шарагу ездил, они сами на него вышли, так, грит, исполняют  любой каприз. Он и мне тут визитку дал, я сейчас… погоди-ка…»
Из кармана пиджака извлекается мятый прямоугольник. «Бери, Викуль, не пожалеешь. Только не пали, тссс».  Волосатый палец приникает к губам, вытянутым гузкой. 
В машине Виктория рассмотрела визитку:  на матовом черном фоне бронзовый оттиск рогатой маски,  внизу – телефон.  Лаконично.  Дома, скинув туфли,  морщась от вида стрелок, ползущих по колготкам, даже не вымыв рук, вынула из Кама-Сутры заложенную между страниц симку, внесла в телефон, замерла над экраном, фокусируясь …  Ну же, скорей!
На том конце ответили не сразу. Гудки продолжались почти минуту, и Виктория решила, «конечно,  они ночью не работают, что это я»… - но продолжала ждать, распаляясь все больше. Черное нутро клокотало, голодное. Оно чуяло близость сокровенного, запах соли, запах железа...
Монотонное гудение разорвал низкий певучий голос: «Компания Русский Дьявол, добрый вечер!». Виктория окунулась в топь этого голоса. Пасть в ее животе наполнится всем, что нужно:  солью, железом, вскриками, треском.  Девушка на том конце обещала.
На следующий день Виктория оказалась перед  особнячком на берегу зеленой, илистой Фонтанки.
Дом, зажатый облупленно-величественными зданиями, казался похожим на драгоценную шкатулку, обвязанную  кружевными лентами из слоновой кости.  Фасад был отделан  византийской мозаикой, сине-голубой с вкраплениями красного.  Подновленная мозаика сверкала умытыми, звонкими красками.  Белые, как снег, горгульи и статуи богов на крыше, барельефы, непроглядные стекла, бронзовые ручки-химеры, резная дверь мореного дуба.  Над  нею  - маска, увенчанная двойными рогами. Скромная  табличка «Русский Дьявол». 
Обшарив взглядом дверь, Виктория не нашла звонка. Пока она доставала телефон, дверь сама собой отворилась.  «Здравствуйте, Виктория Алексеевна.  Меня зовут  Анна», - сказала обладательница низкого голоса, глядя на нее с высоты нечеловеческого роста. – «Мы вас ожидали. Проходите, пожалуйста».
Гостья вступила во внутренности шкатулки, преодолев легкое сопротивление воздушной пушки, и оказалась словно бы в другом мире, где воздух наполнен золотой взвесью, на границе слышимости переливается сладкая мелодия, тонкий аромат луга щекочет нос. Точно во сне, Виктория плыла по музейным залам, краем глаза примечая величественные картины на стенах, сокровища в стеклянных чашах, раскрытых лепестками, текучие арабески пола.  Там были драгоценные фарфоровые куклы с тонко выписанными лицами и шелковыми ресницами, одетые в вычурные наряды, окутанные русалочьими волосами, настоящие языческие короны немыслимой древности, яйца работы Фаберже, кажется, для императорского дома, инкрустированные столики…
Но больше всего ее занимали узкие, обтянутые карандашом бедра  и крепкий, как орех, зад незнакомки.
-Присаживайтесь! – Анна повернулась и одарила гостью лучезарной улыбкой. Каштановые,  завязанные огромным узлом волосы, красивая головка на стебле длинной шеи, морские, пушистые, как черноморская волна, загадочные глаза, – все в ней было совершенно.  Виктория никогда не видела таких, даже среди Серегиных  эскортниц, многие из которых  в миру звались лицами известных агентств. Только раз, может быть, в иной, прошлой жизни, когда в школе некрасивая девочка Вика с тайной злобой наблюдала, как мальчишки, подкладывавшие ей в портфель тараканов, таскают сумку за красоткой Майкой.  Как ей тогда хотелось отрезать проклятую Майкину косу! А имя-то какое дурацкое!
И все же в лице незнакомки было слишком много тени, глубокой, глубже, чем тени чрева самой Виктории. Это рисовалось в блеске чуть резкого носа, в сумраке под саблевидными бровями, в мальчишеском твердом профиле…
Виктория опустилась на бархатное сиденье и осмотрелась.  Она  находилась в круглом зале с  десятком темных резных дверей. Полукруглые диваны, низкие столики, живые цветы в мраморных чашах.  Справа виднелась большая ниша с полукруглым же большим окном. Как они сюда попали? Виктория, увлекшись  проводницей, не считала поворотов и лестниц.
-Может быть, напитки, сладости? – предложила Анна.
-Черный кофе! Только хороший! –  гостья обратилась к привычной роли директрисы.
-Конечно.  Буквально минуту.
-Анна, дорогая моя, можешь заняться кофе, а я пока пообщаюсь с нашей гостьей.
Сердце Виктории ушло в пятки. Властный, звонкий голос всплыл где-то над ухом,  точно нота, выделившаяся из перелива мелодий.  Веки набрякли, головоломка реальности щелкнула, и пришлось ущипнуть себя, чтобы остаться в сознании. Но в тот же миг все прошло.
-Добрый вечер, Виктория Алексеевна, очень рада знакомству.
Маленькая старушка в длинном шелковом платье присела рядом,  как птичка на жердочку. Неужели эта субтильная пародия на человека может говорить столь ярким, сильным, молодым голосом? Чудеса.
-Здравствуйте, – Виктория перехватила бразды, – Как прикажете величать?
-О! Я Марина Михайловна, хозяйка, так сказать, этого заведения,– Марина Михайловна не к месту рассмеялась. 
Пытается шутить?  Гостья не стала подыгрывать. Все должно идти по ее сценарию.
-Хорошо, Виктория Алексеевна… Я могу узнать, зачем вы к нам пришли, с какими вопросами, проблемами, пожеланиями?
-Я  бы предпочла для начала выслушать ваши предложения.
-Великолепно! – просияла бабка  – Именно это я и хотела услышать. Все верно. Товар – лицом,  покупатель всегда на коне.  Уж вы-то как никто знакомы с этой концепцией.
Анна выставила на столик кофе в тончайших чашках, сахар, птифуры, прибор. Виктория понюхала черную жижу и опьянела.  Ммм …– она даже причмокнула от удовольствия. Обводя взглядом зал, она вдруг заметила, что деревянные львы и быки ухмыляются.   Один лев, особенно наглый, словно бы спрыгнул с резной панели и забежал за постамент мраморной вазы.  Виктория отвернулась. Собака в ней настороженно повела носом.
-Русский Дьявол… странненькое такое название!
-Тем не менее, философию соблазна оно отражает довольно точно.  Понимаете, Виктория Алексеевна, мы располагаем  всем, чем богата русская культура и русская нация, тем,  что так соблазняет покупателей во всем мире.
Старушка повела тощей рукой,  привлекая внимание к огромной картине, висевшей в проеме. На картине изображалась полуобнаженная девушка, одетая в газ и водопады темно-русых волос, текущих за край полотна. У нее была пышная, молочная грудь и детское личико совершенной рисовки.
-…Эксклюзивными  произведениями искусства - как видите, это оригинал известной картины, которая, как думают, находится в парижском музее.  Сокровищами, которые вы наблюдали в наших выставочных залах…  И, конечно, эксклюзивными людьми. Проще говоря, Виктория Алексеевна, мы выполняем особые просьбы и удовлетворяем особые потребности наших клиентов.
Виктория сладко потянулась, разминая поясницу. Особые потребности…  О да, они у нее были.
В тщетной попытке удовлетворить их она чуть не каждый месяц нанимала новую ассистентку, выжав из прежней все, чем можно было напиться, не преступая грань.  Ей нравилось  изводить помощниц: визжать на них, обвиняя в глупости и нерадивости, ставить невыполнимые планы, выворачивать наизнанку личную жизнь, переодевать, заставлять таскать тяжелые коробки и монотонно раскладывать документы по бесполезным пачкам , каждый раз в новом порядке.  «Мозг включи, дура»! – вбивала она, словно гвоздь, в этот самый мозг. Как-то в самолете Виктория прочла  статью про Салтычиху, пытавшую и убивавшую крепостных, и нашла в героине сходство с собой.  Истязания становились все ярче, но разрядки не приносили.  Если бы у нее росла дочь, … Но Виктория была одинокой  пятидесятилетней трибадой, не знавшей  живого тепла уже давно, а тепла женского тела – никогда. Все плотское оставалось для нее терра инкогнита, а женщины, которых она желала познать, разобрав, все время ускользали из рук.  Даже эскортницы. Даже секретарши. Она не решалась…
Марина Михайловна вдумчиво смотрела на нее слабоокрашенными, почти бесцветными глазами,  - водянисто-голубым и разбавлено-карим. Из-за этой разницы старуха казалась кривой.
-Разумеется, мы кое-что узнаём о своих клиентах, прежде чем сделать им предложение. Вы, как человек дела, вероятно, понимаете, что просто так к нам никто не попадает.
-Это ясно,  - отрезала Виктория, дивясь собственной безмятежности.  Тревоги и сомнения растворялись в голосе бабки, как соль в супе.
-Именно поэтому я хочу представить вам кое-кого…
В зал ввели девочку лет  пятнадцати, увитую лианами пшеничных волос.  Ее конвоировали Анна и другая девица, совсем молоденькая, долговязая, бледная, с черной косой и ледяным взором.
Где она их берет, таких драгоценных?
-Мы плотно сотрудничаем с детскими домами – пояснила Марина Михайловна,  словно  отвечая на ее мысль.  – Порой жемчуг скрывается в навозе. Вот и Лилечка – она указала на чернокосую… - И Люсенька…
Блондинка, стало быть, Люсенька.
-Подойди, дорогая.
 Девочка, скользнув легким русалочьим шагом, присела на край стола. 
-Людмила, познакомься с Викторией Алексеевной.
Люся улыбнулась: вспыхнули зубы, лисьи хитрые глаза. Лицо сделалось лукавым и нежным.
-Привет!– сказала она, закидывая ноги на сиденье, почти касаясь бедра Виктории.  Обнаженные пальцы ног шевелились, играя. Клетчатая рубашка,  короткие шорты, соломенные пряди, прячущие линии  точеных скул, облупленный маникюр, чистые ногти на ногах, легкий пух на блестящих бедрах, острые колени…
-Здравствуйте, девушка!  -  откликнулась гостья, пытаясь унять нетерпеливую дрожь.
-Людмилу, представьте, мы сняли с окна в буквальном смысле. Собиралась покончить с жизнью.
-Да ничего я не собиралась, МарьМихална, я просто думала. Как Наташа Ростова: «почему люди  не летают, как птицы!».  Девчонка напевно рассмеялась, - по залу пронесся звон бубенцов.
-Люся хотела учиться искусствам, но, к сожалению, в тех условиях у нее не было возможности.
-Каким искусствам, а? Пению, рисованию, танцам?– Виктория отстранялась  от тонкой лодыжки, ерзая на месте, переминаясь на заду. Диван предательски сталкивал ее и девочку.
-Искусству фехтования, например! – девочка приосанилась, гордая выбором, которого от нее, казалось, не ждали - А танцевать я и так умею!
-Хорошо, Люсенька, я тебе попозже расскажу, как нам поможет Виктория Алексеевна.  Иди, занимайся.
-Ну ладно, пока! Девчонка схватила пирожное, запихнула в рот и мигом упорхнула. Анна с Лилечкой вышли с ней.
Виктория пила глоток за глотком, не чувствуя вкуса. Все ее чувства, сложившись копьем, умчались вслед за девочкой.
-Ну а теперь к делу. – Марина Михайловна сделалась серьезной. – Людмилу отдадим в полное ваше распоряжение. Подвезем, приготовим, осуществим уборку и утилизацию. Приватность и безопасность обеспечит  наш особый отдел. Местом действия избрана ваша дача.
-Что от меня требуется? – сипло выдавила гостья, – Бесплатный сыр, сами знаете...
-Конечно же, не бесплатно, – ухмыльнулась старушка. Жерло ее зрачка стало черным. – Но не волнуйтесь, вам не нужно продавать душу дьяволу. Скорее, речь  о подношении золотому тельцу. Все просто: вы переводите на наш счет сумму…
Сумма была названа,  Виктория похолодела. Разоришься на этих «особых потребностях».
-Вы можете отказаться, и тогда мы забудем о нашем разговоре. Но другого шанса не представится, госпожа Генералова.
Нет-нет, только не это. Только бы не выпустить из рук волшебную нить, которую уже начала наматывать на палец!  Виктория металась, изыскивая залежи, из которых могла извлечь золотоносную руду для оплаты грядущего счастья.
-А как нужно платить? Задаток, как я понимаю… и часть потом?
-У нас действует предоплата.
-Ну вы меня в позу ставите… - уже соглашаясь, уже размягчаясь, Виктория кивала головой. Желтое каре скользило по горбатой шее. – Ладно. Я поняла.
-Тогда – давайте обсудим детали.

***

Виктория мчалась на дачу. Подмышки, смазанные дезодорантом, безбожно потели, ляжки под юбкой взмокли, но душу нежили ментоловые ветерки.
Приближаясь к дачному поселку,  она все более теряла чувство реальности: машина парила над асфальтом, колеса подлетали,  по бокам  разверзались мощные крылья.
Дом встретил ее гробовым молчанием. Сладкая музыка дьявольского особняка не перенеслась вместе с даром Марины Михайловны, но сам дар, сладчайший, желаннейший, тихий и покорный, ожидал Викторию в гостиной.
На полу была заботливо расстелена клеенка,  на ней – впитывающие простыни.  Скатанный ковер, прикрытый целлофаном, лежал у стены.
На столе, так же покрытом клеенкой, расставлены были орудия. Раскрытый кейс с бархатным нутром, вмещавший скальпели, ножи, молоточки, плетки, цыганские иглы.  Стопка шелковых платков, рулон веревки, ножницы.  Тут же рубиновая бутыль, старинный бокал,  опаловая чаша, лаковая шкатулка, полная сигар, огромные спички.
В центре комнаты находилась девочка, крепко привязанная к стулу.  Ее конечности, перетянутые бечевой, наверняка затекли. На ней были те же шорты и рубашка, что и в прошлый раз.  Длинные волосы небрежно примотаны к телу. Голые маленькие стопы напоминали беззащитных зверьков.  Девочка подняла голову и оцарапала Викторию взглядом. Сколько она здесь просидела?  Рот ее был надежно замотан. Вместо приветствия или, может быть, мольбы, раздалось лишь невнятное мычание.
-Здравствуйте, Людмила, – Виктория отшвырнула пальто, взяла сигарету, закурила. – Если вы обещаете вести себя тихо,  я освобожу ваш рот.
Девочка энергично закивала.
-За что же вас так? – удивленно тянула Виктория, распутывая повязку
-Я не знаю…  Развяжете меня, да? – попросила Люся севшим, слабым голосом. – Очень больно рукам.
-Подожди. Я же не знаю, за что тебя наказали. Ты сделала что-то плохое?  Мне говорили, ты воровка.
-Нет, я ничего не брала. Пожалуйста, ну тетенька, развяжите меня. – Лисьи глаза наполнились влагой, и хрустальные  капли прочертили дорожки по мягким, как персик, позлащенным солнцем щекам.
-Отпустите меня домой. Пожалуйста.
-Отпустить? –  хозяйка в упор смотрела на гостью, - Только если расскажешь, за что тебя наказали, и попросишь прощения.
-Но я ничего не делала! – упрямилась  Люся – я не понимаю, за что меня так,  я же ничего не делала! Мне больно, понимаете, рукам, и ногам больно! Я вас прошу, ну пожалуйста.
Виктория медленно зажмурилась, чувствуя, как смыкаются веки, припадают друг к другу  ресницы,  капля удовольствия, собравшись в уголке, стекает по рябой щеке.
В открывшихся глазах не было ничего, кроме зрачков.

***

-Как же, не виновата…
Одна рука у основания цыплячьей шеи, в другой – большие антикварные ножницы.
Волосы не хотят отрезаться, проскальзывая между тупыми лезвиями, хозяйка дергает ножницы, смыкает, надавливая изо всех сил. Девочка мотает головой, мыча, брызжа хрустальной влагой во все стороны. Белые зубы с хрустом вгрызаются в тряпку.
Золотистые волны грешницы-Лорелеи безвольно виснут, прижатые веревками к  тонкому телу.
Виктория осматривает дело рук своих, дело своей жизни.
Коленки девочки исчерканы царапинами. «Вы же так, дуры, сами себя режете?  Что-то доказать хотите, депрессия у вас…  нет бы сразу с крыши бросались!» 
Резать пришлось неглубоко, по самой надкожице. Кровь нужно беречь.
Рубашка порвана и свисает неровными клочками, открывая алебастровую грудь, увенчанную жемчужиной соска.
-Вытащу кляп, но если ты пикнешь, срежу тебе рожу! –  вовсе не по-человечьи, подвизгивая и скуля, говорит Виктория в ухо девочке.  Палец очерчивает контур лица.
-Все вы «не виноваты»!  Нарожают уродов…  Такие как ты, вы же уроды, и родители ваши отбросы, выплюнут вас, как икру, и дальше рожают, пока не наполнят вонючей икрой весь мир, а нормальным людям с интеллектом приходится налоги на вас отстегивать. Загнать бы вас всех в лагеря, вы же шакалы, нелюди, перегрызли бы друг друга и вымерли к  ****ой матери.
-Сюда смотри! –  пальцы смыкаются на подбородке девочки. Та осторожно разлепляет веки.
Виктория снимает кляп.
-Говори, за что тебя наказали. Вспоминай.
-Я не знаю...  – голос едва слышен.
-Говори! – ладонь  врезается в щеку.  Нутро хозяйки пронзает игла.
-Я не знаааююю ….- плачущая девочка кривит рот, красный, как раздавленная вишня. – У меня, кажется, зуб шатаааается….
-Да что ты? – Виктория бесстрашно хватает обнажившийся зуб. –  Этот шатааается? Не вздумай кусаться, сука!
Щеку девочки обагряет удар. Игла летит по кровотоку  - от мозга вниз, к  средоточию удовольствия.
-Какая же ты тупая! – заключает Виктория, кивая головой, точно старушка в такт движению трамвая.
-А ты умная?
Хозяйка едва верит своим ушам.
-Что ты сказала, дура?
-Я спросила… - разбитый голос собирается на металлическую основу. – Ты сама умная?
-А у тебя какие-то сомнения? – Виктория  отступает, будто ей явился давно умерший родственник.
-Мне просто интересно. Разве умный человек обратится в сомнительную контору, заказывая себе развлечения? А  вдруг это подстава? Расскажи.  Сколько фальшивых лекарств вы продали за прошлый год? Он ведь был удачным? Сколько народу оказалось в реанимации из-за тебя?  А помнишь Нину Аполлонову, подругу твою, напарницу? Где она теперь лежит, на каком кладбище? На чьи деньги вот этот дом построен?
-Что? – Виктория хватается за виски. В голове, накатывая живой волной, жужжат мухи. – Заткнись, сука! Рукоятка ножа выточена под ее руку.  Лезвие уже растравлено  красным железом, и жаждет еще.
-Получи! Получи! Получи! – нож влетает в грудину, резкий взмах сверху вниз, красное, ткань, пуговицы, клочья … 
-Получи! – Виктория злобно пинает стул, тот опрокидывается. Слышно, как затылок бьется об пол, звук смягчает подстилка. Взгляд девочки тускнеет.
-Ненавижу вас, твари, быдло, планктон! -  не замечая скрипа в суставах,  Виктория опускается на колени  и яростно орудует ножом. Кровь на лезвии алеет брусничным вареньем, будто кто-то решил намазать бутерброд.
Через пятнадцать минут она садится – грузно, устало – и смотрит в посиневшее лицо гостьи. 
-Никакого толку от вас, – заключает она, думая о том, как тщательно ей придется мыться. Под ногтями гадость какая-то.  «Говорят, кровь девственниц омолаживает. Но я не знаю, целка она, или нет, шлюха малолетняя».
Перевалившись на бок, Виктория просовывает руку под шорты девочки и брезгливо морщится: «обоссалась».
В этот момент стрела вонзается в ее лоб.
«Твою ж за ногу, инсульт?»
Но это не инсульт.
Падая на спину, как ранее гостья, хозяйка видит странное.  Девочка, больше не связанная, уже на ногах, вплотную к ней. Жуткий смешок заполняет  комнату, тихий,  вездесущий.  Мощная сила поднимает Викторию в воздух, и легкая фигурка, ставшая молнией, электрической дугой, атмосферным явлением, дергает тестообразное тело вверх,  сквозь крышу, разорванную тоннелем, сквозь слои гипсокартона, бетонную крошку, рыжую черепицу…   
А потом тело оказывается над мостом, высоко-высоко в стальном, нахмуренном небе, и медленно, как перо, летит вниз, встречаясь с гостеприимным ложем.
Холодно. Кто заглядывает в окно? Снежная Королева? Королевская Лилия? Черные косы свивают тело и сжимаются удавами.  Ледяные глаза и белые руки командуют:  умри!
Виктория лежит на мокрой траве, мимо проносятся машины, а над головой  - поезд…  Или, через миг упокоения  на диване в густой, сиропной музыке, наполняющей офис «Русского Дьявола», пол разверзается, и она валится сквозь этажи и подвалы в самое нутро земли,  где опаловая Анна в реке почерневших волос, теряя признаки пола, текуче подползает к ней,  тянется злым кроваво-алым ртом, полным острых, ослепительных зубов…
Марина Михайловна, стряхнув седые клочья и морщинистую кожу, улыбается юными глазами с края зарастающей дыры.
Серега Бакурин мечется по кабинету, круша мебель. Счета, голые счета! Кредиторы! Обула-таки, мерзкая лесбуха!
«Одной меньше» - кивает Люська,  чистая и светлая, вглядываясь в тьму за окном.

2.Лилит

Секретарша Марта замерла над чашкой. Телефон лежал у правой руки.  Темный, глухой экран – как темень в шахте. Замурована.
Слезы капали в кофе.
-Сломался...
-Марта, че  есть на Карбышева?
-А?
Водитель Лешка притащил запах тухлого белья и канализационного дыхания.
-На Карбышева есть отправления, епт?
-Да.  Нет. Погоди…
Марта поднялась механической куклой. Бездумно обшарила пластиковые ячейки. Глаза скользили, шальные.
-Не, что-то не положили. В отдел кадров зайди, вдруг кто пришел. Вчера приказы…  должны были…
Лешка, ворча, удалился. Ноги прошаркали по свежевымытому полу.
Марта взглянула на монитор. Восемь пятнадцать, но Генералова, ее непосредственная начальница, до сих пор не явилась.  К худу или к добру?
 Генералова имела обыкновение приходить рано, включать компьютер ассистентки и рыться в переписке.  Позже  Марту непременно распекали.  «Снова не разнесла письма по категориям, надоело уже учить тебя! Зачем мне секретарь, если я все делаю сама? Олигофренка!»
Действительно – хотелось ответить Марте – Зачем? Сама и раскладывай тяжеленные коробки с лекарствами, сама и воюй с дурно пахнущими водителями, сама и гаси ярость поставщиков.
За три месяца она так и не притерпелась к гневливому, садистическому нраву хозяйки. Платили, правда, регулярно и в белую. Марта жила на съемной квартире, работала в офисе аптечной сети, по вечерам ходила в кино, посещала лекции при музеях,  любила женатого человека.
Вчера этот человек оттолкнул ее так, что Марта плюхнулась на грязную скамью остановки, засиженную бомжами.
-Да не цепляйся ты! – зарычал он, отдергивая руку.
-Но Саша, послушай, пожалуйста, а?  А как же мы, мы? – она все вскакивала, хватаясь  за пухлый рукав «авиатора».
Серые бликующие  глаза моляще бегали снизу вверх.
Костяная скула и черный  скошенный зрачок  отвечали презрением.
-Нет никаких «мы». Есть я и моя семья!
В последний раз вырвав рукав, Саша вскочил на подножку прибывшего трамвая.
Марта очнулась, когда двери уже съехались.
-Саш! Подожди, пожалуйста!
Трамвай ушел. Осев на скамью, она горько, как ребенок, заплакала.
Ночь не спала. Написала Саше, осторожно выверяя слова. Извинялась. Умоляла не поминать лихом. Твердила, что это была лучшая встреча в ее жизни.
Утром тщательно приняла душ, умыла сухое, шершавое лицо, побрызгала термальной  водой, нанесла корректор на неистребимые круги под глазами. Аккуратно прокрасила брови, ресницы и губы. Застегнула строгий лифчик, прошлась по мелким пуговицам на блузе, расправила узкие брюки. Кудрявые серо-пепельные волосы, свою единственную гордость, собрала в пучок. Выпрямилась. Не позволила себе гнуться.
В офисе, с утра тихом, навалилась медвежья лапа. Блестящие, натертые салфеткой туфли, белая чашка  с аккуратным кофе, жесткая осанка не удержали от распада. Реальность кололась на части.
Она хотела проверить «контакт», но телефон завис и перестал отвечать. Марта знала, что за ней следят, и если она сейчас прочтет ответ через рабочий браузер, то получит взбучку от Генераловой.
Суетливо пихнула зарядку в пазы. Ничего. Умер. Сдох.
А и плевать! - Марта развернула браузер. Черт, не открывается. Опять слетела сеть. Админы еще спят. Думай!
Из кабинета Генераловой, отделенного тонкой перегородкой, раздался шорох.
Что за ерунда? Мыши, что ли, развелись? Тут и блохи заводились.  Даром что бизнес-центр класса А.
Шорох усилился, раздражая и вытаскивая из-под мрачной плиты дум.  Да что там?
Марта нервно дернула ручку двери. Уборщица обязана была закрыть кабинет, однако…
На шикарном Генераловском кресле на цыпочках стояла уборщица и шарила длинной рукой у верхнего края окна.
-Что случилось? Почему вы тут?
-Ничего такого. Жалюзи испортились,  вот поправляю.
Синяя форма была ей коротка.  Длинные узкие ноги не вмещались в стандарт. Черная коса тоже.
Девчонка слезла аккурат в резиновые тапки, по-хозяйски усевшись на трон Генераловой. На вид русская:  лунная кожа, светлые глаза васильками.. 
-Но вы же уже должны были закончить?
-А я вам там немного провода помыла,  – невпопад  ответила уборщица. – Надеюсь, интернет не снесла.
-В том-то и дело, что снесли. Но все-таки… - Марта заметила на столе красную тряпку. – Не хочу показаться грубой, но вам пора бы забрать тряпки и закрыть кабинет.
-А это не тряпка. Это,  - уборщица развернула ткань, – платье. Я пришиваю. Цветы к воротничку. Вот смотрите. – Она тщательно разгладила воротник с нашитыми желтыми цветами и воткнутой иглой. – Лучный цветок. Энотера.
-Лунный…  В общем, нельзя сидеть  в кресле директора и нельзя тут вышивать. Вам, наверное, не объяснили. Я потом вас проинструктирую. Приходите через часик.
Марта задохнулась смешком. Она понятия не имела, где будет через часик. Может, и на асфальте с расколотой башкой.
Уборщица медленно собрала шитье, мешок с мусором, швабру, ведро, сверток пакетов, и с полными руками, запинаясь жирафьими ногами, вывалилась из кабинета. Марта вышла следом, помогла запереть дверь.
-У вас нет телефона с собой? – жалко спросила она.
 -Есть.  – Уборщица почему-то обрадовалась, разложила скарб на стульях и зашарила в карманах.
-Ну где же…  А, вот.
Конечно, это был древний кирпич. Марта покачала головой.
-Нет, спасибо, мне не звонить. Мне интернет.  Идите…  как вас зовут, кстати?
-Лиля. Я через час зайду. Насчет инструкций. Или, может, сейчас сразу, а то вдруг опять…?
Муха назойливая!
-Идите, Лиля.  – Марта мягко подтолкнула ее и зависла в дверях приемной.
Девчонка, обронив по пути мешки для мусора, скрылась в женском туалете. Вот катастрофа.  Надо поднять…
Из мужского туалета донеслись звуки смыва; Марта бросилась туда.
-Алексей Иванович!
Водитель едва не сшиб ее дверью.
-Ах, шельма! Ну чего тебе, приказы нашла?
-Я хочу вас попросить… - Марта затараторила – у вас есть телефон? Мне надо срочно выйти в интернет, а у меня телефон сломался, а комп не пускает.
-И че? Сходи в отдел кадров да выйди.
-Так я их паролей не знаю, да и запрещено.
-Админу звони с городского, епт. 
-Он спит еще, а мне срочно. Для Генераловой посмотреть.
-Ну давай, только быстро. Мне надо ехать уже. Работа не волк, епт.
Марта схватила заляпанный телефон, засуетилась, пряча экран. Водитель дышал смрадом, норовя придвинуться тесней.
Браузер нехотя раскрыл ветвь. Ей было отвечено.
«Я же сказал, есть я и моя семья».
-Спасибо. – Она мягко нажала на выход.   Тело объяла легкость. Воздушный шарик.
А и семьи-то толком не было. Нелюбимая жена. Унылый быт. Однообразные дни.
Собирался уйти. Тут подвернулась Марта. Роман длился два года. И каждый день – вот-вот! – Саша  порывался развестись.  Но все не разводился. Что значит «моя семья»? Жена…  думать об этом, словно ухнуть в бездну – беременна?
Марта вернула телефон.   Держать его было гадко. Прикосновение к гнилой изнанке.
Конечно же, он спал и с женой.
-Да все понятно! – твердо сказала Марта, распрямляя позвоночник,  разворачивая плечи.  – Спасибо, Алексей. Езжайте.
Похлопав водилу  по грязному рукаву, она вернулась на место. Офис постепенно оживал.
Сполоснула чашку, начисто вытерла стол, посмотрелась в зеркальце. Тушь немного размазалась. Это ничего.
Через пятнадцать минут начнется паломничество. Странно, что до сих пор так тихо. И Генералова запаздывает.
У Марты была карта от всех  дверей офиса. Этой же картой открывалась дверь на балкон, облюбованный курящим начальством.
Чеканя шаг, Марта вышла глотнуть воздуха из бойницы.
Открыла окно.
Холодный ветер рванул волосы. Шпильки просыпались во двор.
Морось  колола  мраморное лицо. Мрамор, пошедший трещинами. Марте вспомнился Медный Всадник. Неповоротливый, мрачный и неживой.  Как она.
А что, если взобраться на окно? Глянуть вниз, на кружащиеся в мерном хороводе листья, на ветхие сараи, на дальний парк, верхушками треплющий небо?
Кое-как влезла. Встала гордо под вороньи крики. Посмотрела не на парк  - внутрь себя.
Представила, как идет по кладбищу. Где-то тут должна быть ее могила. Заброшенная.  Отец – старый алкоголик, а матери все равно.  Заросшая могила с простой табличкой, без фото. Обыкновенная зеленая стела, облупленная и битая.  Не попадается что-то…
Трава под ногами хрустит арбузной коркой. Шуршит желтый песок с запахом раковин.  Вверху звенят листья, тронутые лаской ветра. Внизу суетятся бабочки, снуют шмели, танцует мошкара.
А вот и центр кладбища.  Круглая площадка в кружеве зелени - как вышивка в пяльцах.  На ней  скульптурная группа из двух женских фигур, изваянных с тонким мастерством. У подножья - робкий огонь.
Одна фигура будто присела на каменную скамью отдохнуть от порывистого, быстрого бега. Не точка - запятая, вопрос, восклицание - и следующий акт. Другая стала чуть позади: гордая посадка головы, твердость старого воина в узких девических линиях.
Волосы сидящей,  слабо заплетенные и перекинутые на грудь, подметают скамью у хрупкого колена. У той, что стоит за ней, по спине змеится тугая, резко высеченная коса. Вторая вообще резче, уверенней, декоративней.
Поразительней всего лица: одно - живое, нежное, с лукавой искрой в миндалевидных глазах; второе - античное, прохладное, словно из тени глядящее вдумчивыми глазами кошки.  Такими же, как у Лили-уборщицы.
Кто эти девочки?  Герои и творцы, погибшие в цвете юности.  Ульяна  Громова, Зоя Космодемьянская,  Надя Рушева, Ника Турбина.  Но есть и второй, древний слой: самая красивая дева, приносимая в жертву змею во имя всеобщего благополучия, тающая Снегурочка, горящая Кострома.  И третий. Фрези Грант, легко бегущая по волнам. Вечное любопытство. Порывистый, теплый ветер странствий по граням головоломки миров.
Как хорошо!
Но ветер меняется, сечет ледяной крупкой.  Вопли птиц оглушают.  Марта качается вперед, неуверенно, мягко.
Из кустов к ногам статуй выпрыгивает мальчишка.  Подросток лет тринадцати: длинная челка, аж глаз не видать, черная футболка, худые ноги в джинсах с гигантскими прорехами. Рука в полете выкидывает тлеющий окурок и с размаху бьет по ноге вертикальной статуи.
-Лилька, ты слепая, что ли? Она падает!
Статуя заливается красками, размягчаясь и оживая. Перемахнув  через скамью, она кричит Марте:
-Сестра… что ты делаешь, сестра?
-Падаю.
-Нет.
Белокаменные пальцы намертво прижимают руку самоубийцы к оконной раме.  Кладбище исчезает. Марта стоит на окне, а внизу – провал.
-Смотри!
Марта видит себя, разбитую, наконец,  синюю, с каким-то помятым носом, с кокнутой, как яйцо, головой, от  которой густым сиропом разливался нимб.
Она пролетает тысячу километров над отсвечивающей реками и озерами планетой и видит пустую мать с тонкой струйкой слюны, и отца в луже рвоты, и раскрытую духовку.
-Мама! Папочка!
Но ее уже тащит обратно, к испуганному бледному Сашке, закусившему кулак в безмолвном оре.
-Смотри!
Перед ней встает белое лицо.  Черные волосы - диким дымом, диким ветром, и звездные, сквозящие хрусталем глаза, вышивающие на груди цветы ледяными иглами.  Каменная рука толкает ее в плечо.
Марта валится назад, на балкон, в спасительное тепло, темноту, тишину. Рождается звук, свет;  ветерок трогает щеки нежной вуалью с  ароматом цветов и соленой воды.
Она видит коридор, приоткрытую дверь, а за ней – большую светлую залу, в которой играет музыка и пляшут дети, прыгая по диванам и креслам, по подоконнику длинного, выходящего к морю окна. 
Две девчонки лет шестнадцати: одна ладная, в клетчатой рубашке и шортах, с золотистыми, лохматыми волосами, лисьей улыбкой в светло-карих глазах, вторая - длинноногий олененок с черной косой и хрустальным взглядом, в ситцевом ветхом платье с нашитой энотерой. Лиля.
Мальчишка лет тринадцати,  тот самый, с длинной челкой, в рваных джинсах и старой футболке.
Льняной малыш лет двух, носящийся, как веселая искра, как солнечный зайчик.
-Привет!
Подростки, танцуя, обступают  ее. Льняной малыш  с радостным визгом обнимает ногу.
-Смотри, это же твой сынок… – говорит Лиля, строго глядя с долговязой высоты.
-Правда…
Она без вопросов верит.  Солнечный зайчик греет нежно и легко.
-Но кто вы… кто ты?
-Меня по-разному зовут. Допустим, Лилька. Лилит. Черная дыра. Тьма. Смерть. 
-Зачем ты меня спасаешь? Раз ты смерть?
Девчонки переглядываются.
-Моя сестра, моя изнанка… белая дыра. Люция… ну Люська. Жизнь. Свет. У нее была искра в вашем мире. Она разбилась. За всех вас. И возродилась, конечно.
Люська слегка теряет человеческий облик, обнажая на теле звездную карту. Буквально просияв.
-Еле возродилась. Больно было.
-Что значит «искра»?
-Ну…  когда что-то грандиозное, космическое отражено в бесконечно малом. Искра – часть пламени, и она содержит все свойства пламени. Она и есть пламя. Закон Вселенной, кстати.
-А у тебя? Есть здесь искра? Уборщица, да?
-Нет, это эрзац. Искра была другая.
Лилит  хмурится, как наказанный ни за что ребенок.
-Ее, меня убили.  Люди топчут друг друга в эпоху перемен. Изрыгают дрянь, которую другим формам бытия не понять и не принять.  Поэтому моя сестра …  удаляет особо зарвавшихся.
-Получается, свет убивает, а тьма спасает.  Занятно.  А кто - он…?
Парнишка мечет синий взгляд из ночных джунглей. Бабочка-бархатница касается крылышками.
-Это Джи.
-Я их брат, ёлы, чо не ясно? А вот и матушка наша. Ховай пацана. Или ты хочешь его ей вернуть?
Из угловой тени выходит крошечная старушка, чья тонкая шея норовит сломаться под тяжестью седого узла. Тощие пальцы раскрываются костяными веерами, тянутся к малышу.
-Н…нет – Марта хватает мальчишку на руки.
-Он еще и мясо изобретет  – замечает Джи, – Чтобы животных не убивать. А ты… Ёлы!
Старушка воспаряет к Марте, трогает ее щеки, веки, брови.
-Он будет от любимого, не абы чей.  Усовестится.
Голос -  молодой и бесконечно дикий, как ветер осени.
-Спасибо.
Марта рыдает от оглушительного, как гонг, облегчения. Ей хочется навсегда остаться в этом волшебном, беспредельно уютном месте. Но уже пора.
Старушка гладит мальчика по голове, обращая в солнечный зайчик, и тот золотистой искрой скользит в живот Марты.
Тепло и тьма.
Марта выныривает из сна, водит глазами по серому потолку и долго соображает, где именно проснулась. Вспоминает. В ужасе прижимает ладонь ко рту.
Она на балконном полу, окно нараспашку, кусок неба – ясный. Тревожно  клекочут чайки. 
А из коридора уже раздаются крики, двери стучат и нервные щелчки зажигалки перемежаются возгласами «Генералова разбилась!».

3. Анна

Меня зовут Анна и я упанк. Расу нашу создала одна девчонка из Заполярья. Северным сиянием долбануло, не иначе. Прошило так, что волосы вздыбились. А девчонка в то время мусолила книги о зловещих клоунах и средневековых шутах и любила злого панка. Возникли мы, амбивалентные, андрогинные и даже гермафродитные существа, единые в двух лицах. В первом мы - пергаментные шуты с пыльными волосами, ртутными зрачками, острыми зубами и скулами, резкими, как нож. В другом - чуть более причёсанная версия, иногда ближе к женскому, иногда к мужскому полу. Заселила нас богиня в неряшливый город ломаных небоскребов, зависший в ткани мира. Даже язык нам придумала на основе русского.
Тут, на самделе, пора бы сказать об устройстве мира. Тем, кто не искушен.
Вселенная состоит из полярностей: свет и тьма, большое и малое, костер и искра. И всюду танцует мысль, - пыльца, тихо парящая над цветком солнечным утром. Части вселенной летят навстречу друг другу и расходятся в бесконечном кружении шаров и спиралей, схождении параллельных прямых, касании сообщающихся сосудов.
Во вселенной есть все, что может вообразить человеческий разум, и все, что ему неподвластно. Я рассуждаю человеческими категориями, коль скоро мы описываем приключения вокруг да около Земли и земель.
Итак, мысль. Движущая и стопорящая, живительная и мертвящая сила, начало всех начал. Древние придавали ей антропоморфные черты, называя Великой Матерью и наделяя свойством рождать себе супруга и, совокупляясь с ним, запускать цепь рождений и смертей.
На самделе мысль не буквально порождение какого-то гигантского разума; скорей, это совокупность всех разумных и бессмысленных импульсов в мире. Мировой пульс.
Теперь об искре, или точке, если угодно. Интересное свойство Вселенной: бесконечно малое и бесконечно большое условны (разделение это видно через определенную призму); они отражают и копируют свойства друг друга. В малом кружатся мириады, большое вмиг схлопывается в себя.
Необъятные на наш взгляд явления сходятся до маленькой точки где-нибудь на задворках мира и проживают цикл от газового облака к булыжнику и обратно или ...обычную теплокровную жизнь. Искра от костра, сбежавшая в густое темно-синее небо. Искательница приключений.
Миры же внутри миров, бесконечно малые, проходя сквозь игольное ушко, взрываются сверхновой, а то и галактикой или даже целой Вселенной. Такие миры - первая искра, от которой возгорается пламя.
Свет и тьма... Игра в шахматы. Двойственность, породившая цепь ассоциаций. Добро и зло, белое и черное, небо и преисподняя, мужчина и женщина, черт возьми!
Все околоземные миры видят большой мир сквозь эту оптику. В нашем окошке свет и тьма - реальность.
Но неверно говорить о тьме как о зле или о свете как о добре. Добро и зло - местные координаты. Хотя не скажу, что ложные.
Грандиозные сущности любят гулять по мирам, отворяя в себе крошечные дверцы. Моя хозяйка, Великая Мать, и та норовит ввязаться куда-нибудь.
Как-то она воплотилась девчонкой,  придумала нас, упанков, и зачислила к себе в свиту, а меня лично в неотступные тени.
Вечно ищут приключения на пятую точку и ее дочери, свет и тьма, Люция и Лилит, и ее сын, беспокойный мальчишка по имени Джи. Вот уж кто не преминет воплотиться!
Ох как часто бывают биты великие сущности в таких путешествиях! Того, кто несет знание, приковывают к скале на растерзание птицам. Кто несет добро - казнят на холме вместе с разбойниками. Кто отстаивает мир - сбрасывают в шахту. Кто несет красоту - сжигают или топят на радость кровожадным богам.
Однажды девчонки поспорили, кто дольше проживет на обычной Земле на стыке веков. Вышло не очень. Мы с Джи едва подоспели, иначе бы мерцать этим искрам в тюрьме дикой материи. Долго.
А было так. Стартовые условия: рождение в небогатом семействе, детство на задворках падшей империи, ранняя смерть отца... Редкая красота, выплавленная из кровей, кипящих в доменной печи 1/6 части суши.
Лилит, старшая из двойни, полезла в бой первой. Выросла Белоснежкой: белая кожа, черная коса, хрустальные огни в пытливых глазах. Горделивая стать. Глубокий улыбчивый голос. Вокруг нее словно веяла дымка, - облако серебристых листьев на тонком березовом стволе. Хотела стать врачом, патологоанатомом, но за компанию с подружкой забрела в «школу красоты» и попала в жернова. 16 лет. Конкурсы, международные фестивали, заманчивые предложения зарубежных агентств... похабные намеки толстосумов, вьющихся жирными мотылями у лампы.
Вроде бы успех, вроде бы английский пошел в гору, вроде бы - бери да учись. Но липкая дрянь пузырилась всюду: жирные пальцы, хватающие за руку, жирные глазенки, мертвые от выпитого, жирные ухмылки гнилых ртов... Лилит бросила все и вернулась в родные пенаты, под бабушкино крыло. Обдумать все. Передохнуть. Но липкие нити тянулись к ней издали и достали-таки.
Лилька влюбилась в мужчину много старше, живущего отнюдь не разноской газет. «Вы его не знаете. Он хороший». Действительно, к ней он был добр. Чудовище для красавицы, готовое терзать других чудовищ. Любовь, что движет солнце и светила, вдавила осеннее солнце в самый горизонт.
Низко плыли золотые облака. Сентябрь. Два дня до рождения. Ей пока 19.
Мы с Джи курили у окна в доме, двери которого ведут куда угодно. Этот дом может принять любой вид: квартиры в затхлой панельке, террасы, омываемой веером перистых волн, роскошного особняка или... просто двери.
Над главным входом старый, неизвестно откуда взявшийся барельеф с рогатой головой. Рога свернуты в тугие спирали. Вторые рога вздымаются пиками. Бафомет? Пан?
-«Круговые и спиральные формы чрезвычайно распространены в природе»… –зацитировал Джи, выпуская колечки дыма. Его любопытный нос рассекал водопад челки, в прогалинах мерцали глаза.
-Ясен красен. И пики.  В книжках накропано.
 -А вот, кста, насчет книг. Помню, работал на пластиковых трубах в  Городе, на старом Острове. Ну там гнилые подвалы и все такое. Мы потом в хаты поднимались, в которых непонятыши кантуются.  И короче там клопы, тараканы, прикинь, всякая живность, лепнина старая. Тут же дети грудные, готовка котлами, вонь, жир, а от хозов остались целые шкафы книг. А непонятышам чо – они этим и печку растопят, и под матрасы подложат. Останки развитой цивилизации … Уй, ёмана!
-Что?
-В пальто! Щас наша Лилька в дичь уедет.
Я молча смяло окурок. Пошли!

Гигантское зеркало старого тумана. Два отражения. Гротескно длинное я с широким размахом плеч, в длинном же старом пальто, с длинными пыльными космами. Худой и яркий, как вспышка, Джи с нахальной улыбкой. Всегда улыбается. Даже на пыточном столбе.
Мы заспешили в туман.
А Лилька в это время поднималась по щербатым ступеням: пролет, еще пролет... занимательная математика перил. Ее жених с другом шли первыми. Лёгкие встречные шаги. Скользнувшее мимо уха ругательство. Серия глухих звуков. Красный, густой дождь. Горло парализовало.
Лилька отшатнулась назад и запуталась в длинных ногах. Схватилась за перила. Хотела отползти. Сложилась в комок. Мамочка!
Пуля вошла как влитая. И еще.
Убийца без лица. Пустой. Свинцовые глаза в прорезях маски - пустые.
Джи прыгнул убийце на спину, - тощий котенок, утыканный иглами. Одежда прорвалась длинными полосами. Убийца выворачивался молча, с загнанной силой, но напрасно. Джи оседлал его, вмял маской в залитый кровью пол. Реальность шаталась и слоилась. Внизу хлопнула дверь.
Я скользнуло к Лильке и легло щекой у снежного бессмысленного лица. Голубоватые язычки мысли бежали вверх от ее тела, сочились в землю сквозь бетон. Мысль рассеивалась, уходила в дикое состояние.
Время на стопор.
«Живи!»
«Не хочу» - тихим шелестом опавших листьев, прилипших к земле. Соблазн уйти в дикое велик. Покой. Распад и когда-нибудь, по редкой случайности, новое схождение.
«Держись»
Воспряв, я потянуло руками обрывки мыслей. Клочья серого тумана плыли за мной. Проростки окутали лестницу. Джи на периферии рвал когтями убийцу, а тот монотонно выл.
Мысль Лилит сошлась в призрачной форме ее тела и зависла невысоко над погибшей, лицом к лицу. Уф!
Призрачные пальцы тронули лицо с материнской нежностью.
«Прости. Прости. Но мы будем жить, милая. Отдадим немного себя почве. Но мы будем жить! Я поняла. Мы будем спасать».
 «И наказывать!» - отозвался Джи гневно, выкидывая себя через распавшийся бетон вместе с тварью в когтях. Площадка за ним восстановилась.
Лилит сошлась в звездочку и исчезла. Я сползлось туманом с дыру. Все затихло. Три безжизненных тела и ни следа убийцы.

***

-Лилия Кошмаровна, и как это ты обратно сползлась? - любопытствовал Джи, не понаслышке знающий, как тяжко противостоять циклу смертности.
-Сила воли плюс характер, ну? А теперь дай почитать! - Лилит уселась в позу лотоса и картинно уткнулась в чашку. Слева от чашки лежала пожеванная книга, «Справочник палатной медсестры» 1980 года издания.
-Крч я догнал. Если бы не Аннушка, ты б до скончания Земли вокруг болталась. Кольцом Сатурна, только Земли. Или мини-черной дырой засосала бы в себя все сущее. Со злости.
-Сам ты сущий! - черные ресницы выстрелили брательнику в нос. -Джихарка, я ни черта не понимаю, что читаю! Отвянь на лопату!
Джи заржал и покатился назад вместе со стулом. Гравитация тут действовала иначе, поэтому стул плавно отпружинил на место.
Ребята чаёвничали у небольшого круглого стола с облупленной краской. Я наблюдало из тени.
Впереди шуршал залив.
Небо над нами, высокое, пронзительно-синее, сквозило легчайшими перьями.
С террасы сиганула Люська. Золотые волосы неслись за ней, как хвост безумной Рапунцель.
-Хей-хей! Я готова к испытанию! - она откусила от двух пирожков сразу и хлюпнула из маминой недопитой чашки.
- Ох и зря ты это... - Джи горестно подергал челку.
-Что? Воплощаюсь?
-Не! Из маминой чашки!
-Погоди! - Люция щелкнула пальцами... - вдруг из маминой из чашки, кривоногий и хромой выбегает.... чертенок Джи и страшно разочаровывается, видя в зеркале себя. Потому что он-то себя красавчиком считал... эээй! Не надо есть мой пирожок с изюмом!
-Как вы надоели! - воскликнула Лилька. - Люция, езжай ты уже на Землю!
И Свет родился.
Родилась она на самой периферии в облике Снегурочки из советских фильмов: золотокосая, вся в бликах меда и янтаря. Заучка, книжный червь, но веселая. Ребята любили ее, хотя считали чудаковатой. Волосы до колен добавляли колорита. Однажды местный фотограф пощелкал ее в образе дикарки, цеплявшейся за ветки тонкими руками и этими самыми волосами. Фото попали в бортовой журнал, международный агент увидел их, и закрутилось...
В шестнадцать Люська отправилась за границу работать на подиумах. Начитанная, с мечтами о Сорбонне и дипломом музыкалки в кармане, за кулисами она держала в руках книгу, а не гаджет.
Газеты наперебой короновали ее «русской русалкой» и «сказочной царевной». Агентства рвали из рук в руки. Но гладко было на бумаге. Родное агентство нашло способ хоронить денежки от бесхитростной юницы. Люську же закрутило вихрем любовных передряг. Ее делили бывшие соотечественники из криминальной среды, что мухами вьются вокруг красавиц. Им чистота - что мед. Изгадить лапками, замаранными навозом. Истыкать заразным хоботком. В треугольнике наивная Люська потерялась. Подружка зазвала на «психологический тренинг». Люся ходила два месяца, пока не распознала секту. Едва не погрязла. Вырвалась. Нырнула в маленькую нору в Нью-Йорке. Бродила из угла в угол, думала, писала в сетевой дневник, черкала листы... К горлу подступали ледяные слезы.
Вышла на балкон. Что ж так холодно? Дайте солнца!
Отогнула угол строительной сетки, прикрывавшей балкон. Рядом шла стройка.
А что, если прямо сейчас?
«Вы - ничтожества»! - всплыл голос «тренера» из той секты.
«Доча, привет»! - теплый голос мамочки. «Сука ты!» - визг любимого. «Тупая шалава!»
Надо покурить. Почему люди не летают, как птицы? Очень хорошо ведь сказано.
Люська свесила ноги за ограждение. Потянулась за спрятанной под карнизом зажигалкой, плотно взявшись за сетку.
Кнопки градом посыпались вниз.
А за ними с коротким вскриком - Люська.
«Я не специально, мам! Мамочка, я не...!» - успела подумать она.
Когда мы проявились на шоссе и скользнули к телу, мысль уже испарилась. Люция не захотела концентрироваться. Слишком больно.
Невидимые, мы с Джи стояли по оба плеча красавицы, лежавшей лицом вверх в ореоле золотых волос и красной, густой крови. В уголке белого рта алела струйка. Двадцать первое лето разбилось.
«Сестра! Не растекайся мыслью по древу, сестра!» -  орал Джи сквозь червоточины.
«Все равно, все равно…» - шелестело в ответ. Дикая материя поглощала. Листья стремительно желтели, опадали, сворачивались. Перегной звал в себя.
«Я за тобой! Въезжаешь, Кошмаровна?»
«Оставь!»
«Размечталась!».
С тех пор Джи искал ее и неустанно звал. Лилит терпеливо ждала, вливаясь тьмой в неразумный свет. Ну а мать не неволила.
Когда же Люська вышла на зов, непривычно серьезная, с пыльными ногами и бронзовым загаром... когда она вернулась, зашвырнула дорожную сумку и обняла брата с сестрой, они прогорели насквозь. Свет бывает режущим. Огонь бывает смертельным.
Люська решила мстить. Тем, кто убил ее сестру и ее искру. Тем, кто убивает красоту, добро, свет.
Таким образом, крошечная звезда и игольное ушко тьмы прижились в околоземном пространстве. С ними и светлячок в сумерках - младший брат, и я, неизменная тень.
Порой и сама Мать сходит к нам - древняя старушка, холмистая Венера или девчонка в россыпи звонкого смеха.

***

Вселенная – это танец.
Частицы сходятся, разлетаются, кружатся и скользят.
Я, тень за плечом Матери, смотрю за всем из теней. В любой миг я в углу.
Дом Бафомета плывет в тишине и клекоте птиц.  Сейчас это старая, полуразрушенная халупа с облезлой краской и выцветшими обоями. Сквозь паутинное окно льется свет, а в нем танцуют пылинки.
Люция и Лилит жмутся друг другу в большом кресле. Двойняшки!
Тьма пишет в блокнот, Свет вяжет длиннющий шарф.
-По логике, третьей Мойры не хватает!
Джи курит на балконе. Кот Рыжков щурится с деревянной полки. Усы ершом. Кот терпеть не может дым.
-Эй, харе уже спать! – босоногая девчонка перемахивает через балконное ограждение.  Две косы несутся воздушными змеями. Понятно, в кого Свет такой быстрый.
«Ну маааам!» - в три голоса.
Мама скачет по скамейкам, табуреткам, бежит по гулким полупустым комнатам. В зеленых глазах роятся огни. Разгорается музыка.
Дом меняется. Расширяются залы. Балкон мутирует в террасу под ногами Джи. Всюду темнеет, запах грозы вливается в дом.
Внизу - синее море, слитое с трепещущим звездным небом.
Мама пляшет, косы прыгают, голые ноги мелькают. Пионерка из старого города с мозаикой в виде солнца. В одном ее ухе серьга в форме солнца – звенит, как умытый лучами город. В другом – задумчивый лунный серп.
-Мааам!
Дочки смеются и тоже уже пляшут.  Джи безошибочно находит мою руку. Вытаскивает из  угла.
«Хей, Чудище, покажи класс»!
-Хах, напросился…
Иглы зубов наизготовку. Рот выпачкан кровью. Угольные разводы вокруг узких прорезей. Туман течет за мной серыми лентами, глотая все по пути и шипя.
Мама взлетает к расписным сводам и ныряет вниз спиной, раскинув крыльями руки.
Вот кого бы я подхватило в танце. Но…
Точка мрака ловит ее внизу. Легкое касание.
Музыка гаснет.  Из точки встает он. Отец.
Бледная маска, черные змеи скальпа волочатся по полу. Малахитовое платье, высеченное из куска скалы. Он мог быть одним из нас, но это иллюзия. Личина. Эрзац.
Я убираюсь комком пыли. Тень к тени.
Дети в недоумении.
-Папа, что?
Лилит рисует в воздухе знак вопроса.
Люция скрещивает руки на груди.
-Куда вы? Ну! Мам, ну что ты молчишь?
-Я скоро!
Отец распахивает полы и мать ныряет в открывшийся первобытный ужас. Все исчезает без звука.
-Странные какие-то! – Джи дергает Люцию за волосы. – Да лан, че, первый раз?
-Стой…  тут не просто все. Чуете, как ужасом обдало? – Люция ежится.
-Подожди-ка. Я проверю. - Лилит погружается во тьму, внутрь себя самой.
-Фух. Все плохо.
-Да что там? – Люция заглядывает сестре в глаза.
-Про матерей мы забыли. Они в бездонном ужасе.
-Ох… - Люська прижимает пальцы ко рту.

***

Счастье, что время не линейно.
Матери, потерявшие детей, видят сон.
Девчонка с двумя косами вспархивает на кровать. Бабочка-ночница. В полумраке видны отсветы серег и блики в глазах. Теплая рука касается лба крылышком бабочки.
-Привет, малышка. Ты плачешь?
Да, теперь всегда.
-Думаешь, твоя дочь умерла?
Нет, она просто ушла. Я верю.
-Правильно! И молодец! – теперь и зубы сияют, – ты глянь туда!
В растворенном окне рассеянный свет.  Девчонка сует бинокль в руку.
-Чудо-оптика. Давай к окну.
Мать бежит, увязая в липком воздухе. Медленно, как часто бывает во сне.
-Смотри!
В бинокль видна лужайка. Мощное дерево с шарообразной кроной, увитое гирляндами.  В пышной листве - уютный домик с треугольной крышей. В круглом окошке - спящий кот. Под деревом смеющиеся девочки сражаются на ракетках. Худой мальчишка, свесившись с широкой нижней ветки, подначивает их глупыми шутками.
Каждая мать узнаёт своего ребенка. Каждая мать вдруг точно знает, что он и в самом деле ушел. Сражаться за правду, давать старт большому взрыву или расти травинкой.  И снова. И снова. И снова.

***

А теперь вернёмся к началу. Повернем колесо. Воровка и маньячка Генералова, играя оскалами, едет в офис «Русского Дьявола». Секретарша Марта думает о самоубийстве, лежа под неподъемной плитой одеяла. Я расхаживаю по малахитовому залу на долгих ногах-ходулях, втиснутое в узкую юбку. Зеркало тумана рисует широкие, прямые плечи и резкий игрек силуэта. Хах. Я накидываю мужской пиджак и скребу когтем, все еще алым и страшным, фарфоровую щеку. Глазуровка слезает тонкой полосой. Под ней - пергамент. Я прикинулось женщиной, ассистенткой.
Быстрый топот. В зал совершенно по-человечески вбегает Мать в образе девочки-подростка. На ней ситцевое полосатое платьице, голые ноги в сбитых сандалиях.
-Аня, ты что делаешь?
-Собираюсь.
-У тебя есть серьги? Иди сюда!
Мать взбирается на скамейку и чуть тянет меня за прядь. Она такая маленькая... Огневушка-поскакушка.
-Я тебе свои дам.
Вынимает солнце и луну. Аромат нагретой солнцем дороги в зелени лопухов. А потом - сладкий ночной ветер и стрекот кузнечиков.
Вдевает в два из многочисленных проколов в моем левом ухе.
Ее глаза так близко. Сейчас они одинаковые, поймавшие малахитовый узор стен.
-Ну ты всех соблазнишь! - хрипло смеюсь я с высоты.
Ресницы быстро схлопываются. Усики мухоловки.
Мама звонко смеется, хватает меня за руку и вовлекает в безумное кружение.
Так рождаются миры.