Заметки из жизни моей в Петербурге. Глава 32

Этот вопрос занимал меня весь вечер. Я пытался восстановить в памяти детали утреннего разговора с Дионисием Петровичем, но так и не смог отыскать в них никакого скрытого смысла. Все выглядело пустою болтовней. Следовало окончательно выбросить  из головы  этот вздор, но я почему-то никак не мог успокоиться.  Попытка отвлечь себя мыслями о предстоящей встрече с Людмилой Леопольдовной привела меня в еще большее замешательство.  Как повести себя? Не покажусь ли я смешон и неловок в ее глазах? Кто этот молодой человек, назвавшийся моим именем? Откуда у Людмилы Леопольдовны греческая тетрадь? Насколько я могу быть откровенным с этой бойкой барышней? Что ей от меня нужно? 

Ворочаясь с боку на бок на жестком кожаном диване, я невольно позавидовал Ильину, который  давным -давно  спал, как убитый:  в отличие от меня,  он никогда не путается в сложных чувствах, всегда знает, что нужно делать и движется вперед, как по рельсам, ему снятся простые сны о локомотивах, колбасе и польской кухмистерской. В этот момент я подумал, что чрезмерная чувствительность и яркость воображения очень плохо влияет на душевное здоровье, и мне  захотелось хоть немного побыть Ильиным.

Но стоило мне только сомкнуть глаза, как странные картины стали сразу же проплывать в моем сознании:  диковинные деревья, увитые цветущими лианами, разноцветные райские птицы, спящие среди густой листвы… В полумраке аллей таинственно белели изваяния нимф и наяд. Они поворачивали вслед за мной свои прелестные головы, увитые резными цветами и хрупкими листьями. В их глазах отражался лунный свет, а уста улыбались так нежно, так целомудренно и светло, как могут улыбаться одни мраморные статуи, в которых медленно и непостижимо просыпается жизнь. Это был сад Франца Месмера. Из бельведера доносилась тихая печальная музыка. Козлоногий пан сидел на ступенях, прислонившись спиной к колонне, и играл на свирели. В нем не было ничего пугающего и ничего скотского. К своему удивлению я вдруг увидал Аннушку и Лизавету Павловну. Им было не более девяти лет. Обе лежали в ночных рубашках на персидском ковре перед большой раскрытой книгой. Свет от оплывавшей свечи отбрасывал скользящие тени на ломкие пожелтевшие страницы с причудливыми рисунками. Я успел заметить изогнутые коренья, похожие на ползущих змей и крупные кожистые цветы с человеческими лицами.

- Что ты здесь делаешь? - спросила Аннушка. - Немедленно иди спать!
- Мне страшно, - отвечал я. - Я проснулся, а маменьки нет.
- Ты уже большой, - сказала Лизавета Павловна. - Бояться стыдно.

В этот момент мне показалось, что я проснулся. Я увидел нашу комнату, спящего Ильина, тусклый свет, пробивающийся сквозь щель между портьерами. Все тело мое было сковано, я не мог даже пошевелиться от внезапно навалившейся на меня тяжести.

 Из-за платяного шкафа неожиданно появился Дионисий Петрович и как ни в чем не бывало уселся у меня в ногах.

 - «Счастливый юноша! Светло! Редеет ночь, алеет небо…» Чьи слова? А, Евгений Федорович ? - спросил он, с нагловатой усмешкой. -  Ни в жизнь не догадаетесь, сколько вам ни подсказывай.

- Да вы пьяны!.. - с трудом вымолвил я, силясь понять, сон это или явь.

- Напротив, - отвечал он. - Трезв, как никогда. Изрядный каламбур, не правда ли?.. Трезв, как никогда, это как бы никогда не трезв. Признаюсь, сегодня еще не принимал. Вчера — было дело. Сегодня — нет. Что называется, ни в одном глазу…

С этими словами он заговорщицки подмигнул мне левым глазом. Глаз у него был желто - коричневый, как камень на французской булавке для галстука.

« Это сон, - сказал я сам себе, стараясь быть как можно убедительней. - Никакого Зюкина здесь нет. Откуда ему взяться?»

Очнулся я в восьмом часу с изрядной головной болью. Ильин уже принес кипяток из трактира в Первой роте и подготовил к завтраку остатки вчерашнего хлеба.

- Что с тобой, Гаевский? - спросил он, разливая чай. - Ты пол ночи бредил. Чушь нес несусветную из греческой мифологии, все о каких-то нимфах и сатирах, потом книгу требовал у Лизаветы Павловны: «дайте книгу!», «дайте мне книгу!» Что за книга такая?

Я сидел за столом и медленно приходил в себя. Рассказывать Ильину мои фантастические сны было совершенно бессмысленно.

- Может, тебе капель валериановых попросить у  Екатерины Трофимовны? - снова спросил Ильин, внимательно взглянув мне в глаза.

- Вы кто?! - выкрикнул я, вскакивая на ноги.  Табуретка отлетела в сторону и с грохотом свалилась на бок.

- Да ты болен! - отвечал он. - У тебя горячка! Как это, кто я? Ты о чем?

- Не смейте мне тыкать! - кричал я в иступлении. - Вы не Ильин! У Ильина были черные глаза! Понимаете, чер-ны-е ! Ильин никогда не хотел быть механиком! Он хотел быть кавалеристом и вступить в полк! Он скорее бы умер, чем признался, что хочет есть! Да вы совсем не похожи на Ильина! Ни лицом! Ни характером! Как только я раньше этого не заметил?!

Он все еще пытался меня успокоить.

- Не нужно мне ваших объяснений! - не унимался я. -  Извольте обращаться ко мне на «вы»!

-Да сядьте же вы, наконец, милостивый государь! - не выдержал он.- Может, вы все-таки соблаговолите выслушать меня? А?!

- Я немедленно съезжаю с вашей квартиры! - резко отвечал я. - И слушать я вас не намерен, потому что вы лжец!

Конечно, я заметил, что мои слова ударили его очень больно. Мне даже на какое-то мгновение стало как-то неловко.

- Да когда же я тебе лгал? - спросил он, упавшим голосом.

- Всегда! - отвечал я, поспешно складывая вещи в свой саквояж. - Где мой друг? Где настоящий Ильин?

Ответа не последовало. Я выскочил из комнаты, нарочито хлопнув дверью, и тотчас же врезался с размаху в Екатерину Трофимовну, которая притаилась в темном коридоре и, скорее всего, подслушивала наш разговор самым недостойным образом.  Старуха пискнула, как мышь, и отлетела к чулану, едва не опрокинув этажерку с пыльным кухонным скарбом.
Я даже не извинился.