глава 1

                Вхождение в литературу

       В детстве я не очень любил читать. То, что задавали в школе,  не читал совсем. Нет, сначала, конечно, читал, когда надо было этому научиться. «Мама мыла раму» – прочитал и подумал: чья мама, какую раму она мыла, зачем …? Моя мама мыла два раза в год окна, а раму никогда. Вот и задумаешься – надо ли это читать? А еще раньше мне читали русские сказки – было очень страшно и непонятно.
      Однажды я сидел в парке на лавочке с рогаткой и поджидал какого-нибудь зазевавшегося воробья или голубя. Рядом сидела девчонка явно старше меня и читала книгу. Вдруг она заплакала, громко, навзрыд, с большими и частыми слезами.
      – Ты чего?- спросил я.
      – Он утопил собаку, – ответила она сквозь слезы и бросила, как
обожглась, книгу на лавочку между нами. Я посмотрел на обложку – «Родная литература 5».  Учебник литературы я перестал читать вообще.
      Откуда у меня появлялись некоторые книги, сейчас уже не вспомнить. Первую из них прочел летом перед пятым классом в пионерском лагере. Я лежал на полу в библиотеке, между стеллажами, спрятавшись от товарищей во время игры в прятки. С ними был спор, что они не найдут меня никогда, и  я решил лежать там до обеда. Взял с полки книгу, открыл наугад и прочел рассказ. К обеду я вышел, но рассказ запомнил. А спустя несколько дней, мы с друзьями сбежали в лес: может, грибов поискать, может, ягод, а встретили лося. Этот лось просто впечатал прочитанный рассказ в мою память надолго, так как рассказ стал созвучен яркому эпизоду моей, тогда ещё короткой жизни. [1]
      После каникул нам задали написать сочинение на свободную тему, а я написал изложение по прочитанному летом рассказу, значительно подсократив текст и забыв упомянуть автора. Сочинение было задано на дом, и вечером мама проверила наличие ошибок, не вникая в суть – очень устала после работы. Я получил пятёрку.
      Учительница русского и литературы (я её любил и уважал, и до сих пор очень хорошо помню) пришла в восторг от моего сочинения. Теперь я понимаю, что привело мою учительницу в восторг – я написал о силе жизни, заложенной в маленькой беспомощной, сломанной огромным лосем березке. Она же не знала о моей трансляции взгляда взрослого человека на это событие. Не спросив меня, она отправила сочинение в ГОРОНО, и я стал победителем городского конкурса. Мне было страшно и стыдно – а вдруг кто-то тоже читал этот рассказ. Даже полученная грамота не радовала. Обошлось, рассказ никто не читал, страх и стыд постепенно сошли на нет. Сочинение поехало в область, там тоже никто не читал рассказ. Из области пришел похвальный лист, который удивил и слегка напугал моих родителей. Я стал писателем школы, был включен в состав редколлегии школьной газеты, но злая ирония этого сочинения преследовала меня до 8 класса, пока я не перешёл в другую школу.
       В этот год случился 150 летний юбилей Федора Михайловича. Литературу в новой школе вел очень приятный пожилой учитель Николай Яковлевич Гельмер. Он называл мальчишек «стоеросовыми пеньками», а девчонок «бальзаковскими кокетками». Почему бальзаковские – для меня загадка по сей день.
     – Ребята, сейчас много и везде пишут о Федоре Михайловиче, почитайте что-нибудь не из учебника, а на следующем уроке поговорим.
      После школы я всегда шел в магазин и покупал хлеб, это была одна из моих тяжких обязанностей. Рядом с магазином, в киоске «Союзпечать» лежала литературная газета с огромным портретом юбиляра. Я не купил хлеб и заказанную мамой языковую колбасу. Дома  с ужасом пролистал огромную газету, до этого я даже не представлял, что такие бывают. Статьи были очень умные и очень большие, прочитать что-то было выше моих сил. И вдруг переворачиваю страницу и вижу – «Короткие цитаты о Ф.М. Достоевском». Я нашел цитату – не цитата, а просто песня – и выучил ее наизусть. Вечером, засыпая,  еще несколько раз повторил ее, предвкушая завтрашнюю славу восхождения на Олимп.
      – Кто-нибудь, что-нибудь почитал? – вопрос повис над классом, вжавшимся в парты. Я гордо поднял руку.
      – Давай Костя.
      – «Большая емкость, обобщенная алгебраичность, так сказать – шекспириальность его философской партитуры, исключающей бытовой сор, частное и местное, с выделением более чистого продукта национальной мысли – этим и достигается всемирное нынешнее бессмертие Федора Достоевского». [2]
Пока я с выражением и расстановкой произносил все это, очки с толстыми стеклами с носа Николая Яковлевича сами собой полезли на лоб.
     – Ты где это взял?
     – Прочитал в Литературной газете.
     – Садись, «два»! Один дурак написал, а другой выучил.
Ну ладно, я – дурак, а тот великий писатель, который сочинил эту фразу, или может Николай Яковлевич его не читал?
      Спустя год, а может чуть больше, я принес «на суд» Николая Яковлевича свои стихи (кто не пишет в шестнадцать) и прозаическую миниатюру.
      – Даже читать не буду, хватит с меня твоей шекспириальности.

[1] Георгий Скребицкий, рассказ «В зелёной корзиночке».
[2] Леонид Леонов, статья «Достоевский и Толстой» ( «Собрание сочинений в 10-ти томах». Том 10)