Один в доме офицеров

В эти часы душа солдата умещалась в радиоприемнике. Всё в эфире ему нравилось, только он всё время крутил настройку и нигде не мог остановиться, потому что ему казалось, будто на соседней волне передают песни ещё краше.
Из-за потрескивания эфира ему нетрудно было вообразить себя на полярной метеостанции: сигналы с Большой Земли с трудом пробиваются к нему сквозь пургу и ледяные шторма… при таких условиях звуки танцевальной музыки становятся особенно дорогими.
   
Солдат несколько раз уронил на пол алюминиевую ложку, чтобы какая-нибудь девушка пришла. Немыслимый заказ. Ни одна девушка не додумается прийти на Новый год в заляпанную мастерскую военного художника, в пустой Дом офицеров. Ах, как жаль, что девушки такие разумные! Сделали бы что-нибудь неразумное - вот было бы в самый раз.

Сегодня весь мир общается с милашками, все счастливы, все обмениваются ласками, и девушки такие нарядные, глаза у них блестят… а у солдата блестит ложка.
Наступающий год будет для него дембельским - вот он отыграется за своё солдатское одиночество!

Всё на свете солдат измерял девушками. Там, где их нет - пустое, напрасное место; там, где они есть, там жизнь.
За его спиной излучала тепло круглая чёрная печка, именуемая "контрамаркой". На полу валялись дрова, брошенные на пол с грохотом, как бы зафиксированным в их нагромождении. Солдат нарочно затопил печь ради живого огня, к тому же радиаторы были глухо заставлены фанерными щитами с нарисованной агиткой: "Ты стоишь на страже мира!"

Он особо-то не умел рисовать - но это не самое важное для гарнизонного художника, потому что он раздобыл эпидиаскоп и проецировал на фанерный стенд изображение, найденное в журнале. Проекцию обводил толстым карандашом и раскрашивал по настроению или по наличию краски.
На днях он завершил изображение девушки-студентки на щите два метра на два. Образ её призван напоминать бойцам о тех, чей покой они охраняют. Фигуру девушки он взял из модного журнала.

Творческие муки с девушкой длились неделю. Как на грех, именно в эти дни в его мастерской толпились прапорщики и младшие офицеры, зашедшие по культурной нужде: узнать, какой фильм покажут в пятницу или побеседовать о политике с начальником Дома офицеров лейтенантом Бакши, который тоже в мастерской в эти дни прописался.
Разумеется, их привлекла девушка. Ладно, солдаты млеют и томятся на сексуальную тему, но женатые офицеры!

Напрасно он возмущался: не учёл он особенностей гарнизонного быта. Для гормонов гарнизон скучен, тесен, и офицеры страдают гормональными фантазиями не меньше, чем рядовые. А их жёны - и того хлеще.   
Лейтенант Бакши пригрел в Доме офицеров не умевшего рисовать солдата потому, что солдат хорошо играл в шахматы, а Бакши был заядлым шахматистом. Они болтали о книжках и просиживали вечера за шахматной доской. Однажды Бакши даже заступился за своего художника после того, как солдат изобразил на стене склада чудовищного Ленина, как бы людоеда. Бакши заявил тогда штабным офицерам, что художник отравился парами нитрокраски. 

После фиаско с Лениным солдат особенно ответственно подошёл к образу девушки. И судя по вниманию офицеров, девушка удалась. Взять хоть капитана Егорова: тот недавно женился, у него медовый месяц, так он тоже пришёл сюда и лапал её жадными очами.
Солдату становилось неловко, он даже ревновал, потому что сам влюбился в своё творение. И как не влюбиться?! Длина юбки вышла столь короткой, что, сделав шаг, студентка показала бы масть своих трусиков. (Много ли требуется военному для любви? Да ничего не требуется, было бы желание!)
Ну всё, завершил! Руки тряпкой обтёр и повёз девушку на точку прикрепления.

Майор Уховёртов, один из членов приёмной комиссии, заметил между делом, что в таком тубусе, который у студентки под мышкой, умещаются ровно четыре поллитровки.
Два полковника смотрели, оценивали, а потом один из них высказался: "Эту проститутку, замаскированную под студентку, снять на хрен! А художника лишить отпуска. Ему краски не хватило на юбку, да? А девке на юбку не хватило крепдешина, да? Я ж тебе две банки охры выписал!"
Плакал отпуск. И солдат плакал.
   
Он уж было настроился встретить Новый год в отпуске, но оказался в пустом Доме офицеров. И это был не худший вариант: он мог бы оказаться в казарме, в новогоднем дурдоме. Спасибо лейтенанту Бакши за то, что позволил схорониться в мастерской. Тут и помечтать можно, и приёмник покрутить. А в казарме - страсть! Позавчера бойцы натырили сахара на пищевом складе, выпросили дрожжей у повара и забодяжили молочную флягу браги. Оставалось полутора суток до Нового года - поспеет ли брага? Тревожный вопрос. Как ускорить процесс брожения? Решили, во-первых, поставить флягу в безопасное место, а то офицеры найдут и выпьют. Во-вторых, её надо непрерывно помешивать. Старослужащие воины вскрыли штык-ножами пол - ого, там глубина метр двадцать! - флягу опустили в подпол и приставили к ней молодых бойцов, чтобы крутили палкой… Всю эту кулинарию вновь прикрыли половицами.

Поспеет брага или нет, её всё равно выпьют - то есть начали уже вовсю пить, и, значит, скоро начнутся диспуты, споры, драки… или уже начались. А солдат пребывает в приятно-пахучей мастерской. Один. Слушает приёмник, роняет ложку и смотрит на рябь снежинок, выхваченных светом окна. Сидит и мечтает о девушке - о чём ещё? (Мечтать о чём-то другом солдату не позволяет Устав).
    
Снежинки, они как вещество тишины. Они - как пух из небесной перины. Они - как частицы прощения или беспамятства, которые укрывают землю. Утром земля окажется чистой невестой…  Солдат вспомнил девушек-невест в искрящихся белых нарядах и скрипнул зубами.
Окно мастерской глядело на север, в царство деда Мороза. Если смотреть из него вправо - там горит фонарь, и небесные крошки суетливо порхают в квадратной промежности улицы. Если смотреть влево - там лохматится лес, и приглушенно светится под стволами странный сизый снег. Если подняться на крышу, то будут видны окна жилых домов и семейные сцены в окнах: быт и нравы офицеров. 
    
Дрова громко стрельнули, затем солдату послышалось, что хлопнула дверь. Он с тоской в сердце выключил радио (песни уже воспламенили в нём тоску о любви и заманили в интимное мечтание). Снова хлопнула дверь, вторая - теперь отчётливо. Солдат глянул на часы: десять ноль-ноль. Нечистая сила ещё не вышла из щелей пятого измерения. И прапорщик Тихий вряд ли успел напиться до той решительности, чтобы проникнуть в Дом офицеров посредством взлома.
Сам солдат не мог бы никому открыть, даже если бы захотел, поскольку Бакши забрал ключи и замкнул Д.О. снаружи.

- Так надежней, - молвил при этом. - Я знаю этих звездопогонников: жди от них пакости. Особенно остерегайся, боец, прапорщика Тихого: он бесноватый.
Вспомнив об их вражде, солдат усмехнулся. Началась эта вражда не вследствие национальной неприязни (которую Бакши выдвигал в качестве объяснения для любых неприятностей в своей жизни), а из-за столкновения хозяйственных интересов. Бакши был неравнодушен к цыплятам, и однажды черт дёрнул его попросить свинарей стащить на свинарнике пару килограммов комбикорма. Той же ночью дежурный по части высветил фарами две согбенные солдатские фигуры. Каждый солдат нёс на плечах мешок.   

-  Стой! Вы чего тащите, бойцы?
-  Комбикорм для лейтенанта Бакши, - ответили добрые свинари.
На другой день Бакши в голос выл и швырял на пол фуражку: "Кретины! Тупорылы свинячьи! Я просил кулёчек на пробу, для эксперимента! Как я буду воевать на фронте с такими солдатами?! Пропал я, пропал!"
Свинари объясняли свой поступок желанием угодить Бакши и стребовать с него бутылку.
В результате командир гарнизона отменил присвоение Бакши долгожданного старлейского звания. К этой каре прибавилась месть прапорщика Тихого, заведующего пищевым и фуражным складом. Бакши обязан был попросить у Тихого комбикорм: попросить, а не брать!
    
Вдруг свет погас. Злорадно засияли вокруг печной дверки пламенные щели. Под чьими-то шагами зазвучала лестница. В несколько секунд солдат перебрал все возможные варианты: вор, не знающей о пребывании тут солдата; дежурный по части, знающий о солдате и желающий застать его врасплох; прапорщик Тихий, способный забираться в закрытые помещения (в особенности, если там находятся женщины).
Шаги приблизились к мастерской. Потом появился луч фонарика и в комнату вступил Бакши. Черты лейтенанта и прохладный блеск его глаз стали видны благодаря тому, что луч упал на зеркало. Вскоре до солдата донесся дивный запах алкоголя. Видимо, Бакши решил отпраздновать по-русски, чего прежде за ним не водилось.

- Что, пацан, испугался? Ты должен быть ко всему готов. Ты присягу давал. Будь готов ловить скотов! - Бакши съехал голосом в мелкое хихиканье.
- Не жалея животов! - поддержал солдат и тоже засмеялся.
- Я тебе покажу, поэт хренов! - Бакши покачал пальцем и чуть не упал; затем он рухнул на стул и с трудом распахнул шинель; фонарик сунул в карман, где тот продолжал светить. - Сижу я за столом с женой, своей собственной, - слышу, какой-то мерзавец названивает мне на телефон. Трень-брень… кто ты, сволочь нежданная, зачем звонишь порядочным людям, а? Это я спрашиваю у него, а он говорит, что он майор Уховёртов, и будто бы он тут прогуливался по улице… и почему, значит, свет горит в Доме офицеров? Откуда свет, если должен быть мрак, а? Я обещал отключить его ко всякой матери, что и сделал, потому что они следят за мной, хотят поймать на оплошности. Кого? Меня, Бакши! За что? За то, что я другой национальности. А я за это не буду пить водку с ними, я лучше сам напьюсь, отдельно и при ясном сознании. 

- Товарищ лейтенант, с наступающим вас! - подхалимским тоном сказал солдат.
- Вот-вот, если враг наступает, его уничтожают! А ты плохо дежуришь!
- Зачем вы так?!
- Как зачем?! Я тут брожу, а ты даже ухом не повел.
- Я слышал, товарищ лейтенант! Я всё слышал, только я ведь шаги ваши знаю наизусть, поэтому не волновался.
- Тогда молодец. Но теперь делай каждые полчаса обходы. Много в этом убогом гарнизоне шляется таких людишек, которые хотели бы отплатить мне подлостью за доброту. Чёрный ход я закрыл на швабру, теперь у тебя бастион, но ты всё равно будь начеку. Всё, я ушел. Пора исполнять супружеские обязанности, а то жена сердится. Дома - служба, на работе - служба, и за что я такую лютую судьбу сам себе назначил!? Одному дураку я поверил, который уговаривал меня жениться. И другому дураку поверил, который нахваливал военную службу… разумеется, чтобы навредить. Гады! Ну всё, я пошёл домой, на супруго-пружинную тахту.

Солдат проводил его до огромных стеклянных дверей, за которыми завывала вьюга. Лейтенант запер снаружи амбарный замок и отправился на нечутких ногах в глубину улицы. Сгорбленный, окутанный пургой и загробным фонарным светом, Бакши удалялся, исчезал и канул в темноту, как в омут.
Вернувшись в тёмную мастерскую, солдат зажёг свечной огарок, вставил в приёмник батарейки и включил наконец музыку. Печку открыл, чтобы туда смотреть.

Мечтательный человек способен часами глядеть в огонь - заглядится, очаруется и незаметно уснёт. Когда солдат оторвал голову от стола, он услышал тишину и музыку… и кто-то снова постучал в окно кончиками пальцев. Он поднялся, прижался лбом к стеклу. Под окном стояло заснеженное женское существо. Он всмотрелся в поднятое к нему лицо и узнал уборщицу Зину… вроде бы женщина, и, стало быть, не зря он ложку ронял.
Зина была столь проста и похожа душой на ребенка, что близость с ней солдат не воспринял бы как овладение женщиной. Так ему покамест казалось. К тому же, она охромела после родов. 

- Кто ж отец? - однажды полюбопытствовал солдат.
- Не знаю. Снасильничал кто-то, - отвечала грустно.
- А ты в суд подавала?
- Нет, он убежал. И мальчик родился прекрасный. Только рожать было тяжело. Вот и хромаю. Вам бы, мужчинам, родить разик, вы бы поняли женскую долю!
-  Не надо про это, Зин! Господь всем даёт свои задачи. Ты в армии послужила бы пару годиков...
-  Как вы служите, я вижу! Курите и приёмник слушаете.
- Ты только это и видишь! А как Ленина рисовать… Тебе хоть разик бы нарисовать его: два метра на три! Да мне ещё ничего, а те, что ходят в караул и стоят на боевом посту - они только и делают, что вешаются или товарища вынимают из петли. Им любимые девушки постоянно изменяют и за другого замуж выходят. Не знаешь ты ничего, Зинка. Вот, например, ты даже не представляешь, какое мучение - мыться в солдатской бане!

-  Какое ж мучение? Три себя мочалкой - и порядок.
-  Нет, Зинуля, тут военный секрет!
-  Не ври, какой может быть секрет, ты из меня дуру не делай!
-  Секрет, ну, чтобы заграницей не узнали. Бойцов шеренгой выстраивают и обдают струёй из брандспойта, а струя такой силы, что у некоторых солдат мошонку отрывает.
-  Да как же это?! - в сердобольном ужасе воскликнула Зина.
-  Кому пришьют, а кому и нет. Видела в госпитале, сколько наших парней валяется? Сколько на костылях ковыляют или вовсе встать не могут?
-  Ну да, это которые после бани?
-  В основном, они.
- Так они, значит, инвалиды насчет женитьбы, и деток у них не будет?!

- Для такого дела они уже не годятся; только для военной службы. Есть мнение, что это делается нарочно, чтобы как можно больше народу оставалось в армии на сверхсрочку. Мужиков с нормальными причиндалами не очень-то уговоришь после дембеля в гарнизоне остаться. 
-  Это верно, - Зина крепко задумалась, в её лице смешались материнская забота и умственная растерянность.
- Да как же так?! Вы жалобу в Москву писали?

-  Эх, доверчивая душа! Кто ж солдатские жалобы разбирать станет! Наоборот, всех жалобщиков на губу посадят. Мало что ль у нас нарушений прав человека?! А кто ими занимался?! 
-  Если б у меня парень в армии служил и с ним такое случилось, я бы не отвернулась от него. А деток взяли бы из приюта.
-  Таких, как ты, нынче мало осталось, вот в чём загвоздка.
    
В данный момент солдат, увидев её заснеженный платок и ласковое, круглое лицо, обрадовался. В нём не было того двусмысленного волнения, ради которого он ложку скидывал на пол, зато была простая, тёплая радость. Он открыл окно и высунулся.
-  Ты чего, Зин?
-  Если тебе скучно, я могу к тебе забраться. У меня вино есть, - она вытащила бутылку из рукава пальто.
- Давай, я тебя втащу.
- Сначала бутылку прими.
- …Ой, как у тебя хорошо, тёпленько! - произнесла нараспев.
    
Она что-то говорила, но он не понимал слов, они журчали, словно ручей: "А я говорю, как же у меня пол будет блестеть, если на нём лака нет, а он на меня смотрит, как сыч…" И вдруг замолчала, смутилась.
Он догадался, что она не просто к нему пришла, а на личное свидание, только не верила в силу своих чар и взяла для соблазнения вино. Он внимательно рассмотрел бутылку возле свечи. Зина подсказала:
-  Портвейн 33. Кто его пьёт, женится или выйдет замуж в 33 года, так мне сосед пояснил.
-  И ты веришь, Зин?
-  Сама не знаю. Я ведь глупая, но на это никто не обижался. Ты обижаешься?
-  Нет.
Выпили. Закурили. Оставался ещё час до полуночи. Зияла пауза, расширялась дыра тишины, в которую стали залетать завывания и посвист ветра.
-  Ишь, как на Северном полюсе, - сказала Зина и прислушалась.
    
У неё круглые глаза, круглый нос бугорком, на котором пристроились несколько веснушек, круглое всё лицо, тонкие светлые волосы. В детском театре она отлично сыграла бы Колобка. Ходит она уточкой, голос у неё девический, нежный, губы тонкие и улыбка детская. Когда Зина хмурилась, у неё брови становились домиком.
Солдату было приятно сидеть в мастерской, освещённой свечкой, да ночным окном, возле которого пляшут снежинки, да оранжевыми плазменными щелями вокруг печной дверцы. Любо ему было слушать пение огня под музыку и шорох приёмника. Когда на улице усиливался ветер, печка возвышала свой унылый голос, словно вспоминала нечто.

Зина посмотрела ему в лицо и призналась:
- Я тебя не привлекаю? Так я и думала, - понурилась.
- Зин, брось ты, хорошо сидим, праздник!
- Ты извини, только я на подстраховку Нинку пригласила.
- Какую Нинку? - спросил он с биением в груди.
- Медсестру из госпиталя. Она со своим хахалем крепко поссорилась. Он даже выгнал её из дому. У него ревность прямо в печёнках сидит, замучил её.
   
Солдата обожгло. Нинка снилась всему гарнизону.
Вот это момент выбора! Он совестью понимал, что Зине будет больно, если он скажет "веди её сюда!", и вместе с тем, уж очень захотелось обнять красавицу. (Ему прежде казалось, что для солдата она слишком роскошная, как белый рояль в казарме.)
Зина ждала его решения. Зрачки её мелко дрожали, или свеча в её глазах так напряжённо отражалась.
- Не надо, Зин. Куда ты сейчас побежишь по морозу, только согрелась, - заставил себя так сказать.
- Зато красивая Нинка, - с пониманием откликнулась она.
    
Солдат оценил её щедрость. И вино принесла - у неё и денег-то нет! Одна сына поднимает на зарплату поломойки! И вот Нинку пригласила, чтобы солдата утешить!  Как жаль, что чувство душевной признательности не содействует вожделению.
- Если бы я не хромая была… - она осеклась.
Пламя огарка заметалось, придав её фигуре мятежность. Солдат сам не заметил, как придвинулся к ней и обнял. Зина затихла и стала вслушиваться в место их соприкосновения.

Раздался стук в окно. Оба вздрогнули. На этот раз внизу он увидел Нину. Своё красивое лицо она лишь на миг приподняла, словно пришла сюда от нечего делать. Но при себе она имела большой пакет с гостинцами.
Солдат помог ей забраться на высокое окно, и не тяжело ему было. Красивую женщину даже поддерживаешь как-то иначе, отметил про себя солдат.
- Чегой-то у вас темно? - спросила первым делом новая гостя, выкладывая гостинцы возле приёмника.
- Бакши лепестрику отрубил, - пояснил солдат.
- А-а, этот живчик… - она с некоторой надменностью оглядела помещение, заставленное столами и щитами; пахло печкой, краской и куревом.
- Ты хотела, чтобы здесь стояли бархатные пуфики? - разгадал её мысли солдат.
    
Она сняла лёгкую шубку и с опаской села на пятнистый стул, закурила.
- Да, Зинка, я притащила разного закусона, ты накрой поляну, - почти приказным тоном обратилась она к поломойке.
Зина освободила на углу стола место, затем вместе с хозяином они открыли шпроты и печень трески, нарезали колбасу под названием жеребячий хрен, откупорили больничную бутылку спирта. 
- Вот не знала, что не будет шампанского! - фыркнула Нина,
- Да ну его, от него в животе пучит. Я всегда удивлялась, как это его пили лошадиными дозами всякие там светские дамы: значит, в ночное время они вели себя, точно кобылы, - заметила Зина.   
    
Нина язвительно хмыкнула.
- Правильно, обойдёмся без шампанского, - поддержал Зину солдат. - Главное, что мы тут собрались.
В отдельную бутылку он отлил спирта и разбавил водой: один к полутора. Потом покрутил потеплевшую жидкость и разлил на два пальца по гранёным дымчатым стаканам. 
- Батюшки, стол-то какой получился! - воскликнула Зина.
Она умела всему радоваться и за любую малость наполнялась благодарностью. Нина была совсем другая; она критически оглядел свой стакан в свете скудного свечного огонька.
- Скоро свечка погаснет, и будем пить на ощупь, - злобно проговорила Нина.
    
Солдат в её присутствии потерял свободу поведения; он уже не знал, что говорить и как двигаться.
- Ой, у меня же в кладовке есть пара целых свечек! - Зина поковыляла из мастерской; потом было слышно, как она топает по лестнице в подвал.    
- Как дела в госпитале? - спросил солдат.
- Как обычно. Подлецы дураков лечат.
    Нина помахала ресницами, и огарок потух.
- Несу, несу! - вовремя вернулась поспешная Зина.
    
Свечи вставили в гильзы (для тяжёлого пулемета) и установили среди настольной тесноты.
    - Спирта выпьем - душа согреется, - сказал солдат, поднимая стакан.
"Она пришла сюда не за любовью и не на праздник: больно глаза у неё злые, - приметил солдат. - И не от горя, а ради мести. Значит, решила по такому случаю отдаться".
Всякого, кто будет внимательно и долго созерцать её лицо, одолеет скука, потому что её красота ничем изнутри не поддерживается, не оживляется; это всего лишь подарок предков. Солдат подумал, что подобное разочарование постигло и главврача, одного из самых преданных почитателей женского пола и Нины, в частности. Как докладывают сплетники, главврач перестал вызывать её в свой кабинет для каких-то утренних наставлений. Бесхозная красавица тут же досталась вострому, самолюбивому хирургу, с которым вот нынче и поссорилась. Такая невесёлая получается у Нинки личная жизнь.
    
Однако, стой, раз-два! Солдатское ли дело углубляться в её жизнь, когда он ещё в её тело не углубился!
- Расскажи что-нибудь, - попросила Зина. - Знаешь, Нин, как он здорово рассказывает! Только не про солдатскую баню, а то меня тогда соседи засмеяли с твоим рассказом.
Они чокнулись, выпили, и он поведал им легенду о доставке в казарму третьей роты целого автобуса деревенских девушек; о сошедшем с ума дежурном офицере; о том, как эти девушки под утро пешим ходом выбирались с территории секретного гарнизона. Рассказ удался: Нина и Зина ужасались и хохотали.
- Будь я девушкой, ни за что бы не поехала в казарму. Их же много, и ни с кем не успеешь познакомиться, - сказала Зина, пытаясь этот визит вообразить в деталях.

Солдатики в белых кальсонах, девушки, наряженные для танцев, ибо с танцплощадки их пригласили в автобус…   
- Враньё это всё, - сказала Нина и посмотрела на часы. - Ой, полминуты осталось! Успеем налить?
Успели. Солдат быстро пьянел. Зина смотрела на него влюблёнными глазками. Нина мрачно курила и не понимала, почему солдатик не клеится к ней, ведь она - самая красивая в гарнизоне. 
    
Через час он, словно проснувшись, обнаружил себя и Нину между двумя пальмами, растущими в кадках в углу фойе. За стеклом расположилась гарнизонная ночь: улица, стиснутая сугробами алмазного снега, искрящегося под фонарём. А к солдату впритык стояла голая Нина в зимних сапожках. Солдат был одет, зато весь расстегнут. Наготу Нины он держал и ощупывал двумя руками. Гладкая, качественная нагота.
Но повела себя красавица неожиданно. Она попросила сигарету. Закурив, залезла рукой солдату в штаны, проверила там содержимое жестом товароведа, потом деловито выдохнула долгую струю дыма.
- Ну ладно, давай быстрей, а то с тобой тут уснёшь, - сказавши так, она отшвырнула сигарету куда-то вбок.

Солдат проводил сигарету взглядом, и та брызнула на полу искрами.   
Свои слова Нина произнесла надменным и грубым тоном, да ещё скривила верхнюю губу, выражая брезгливость.
- А пошла бы ты, красавица, - в сердцах откликнулся он. - Мне одолжений не надо. 
Сказал и пошёл к себе в мастерскую, на ходу приводя солдатские штаны в порядок.   
Зина встретила его радостным удивлением.
- Вы уже всё? Не понравилось?
Она заглядывала ему в глаза с отзывчивой собачьей преданностью.
- Нет, Зинуля, не нравится она мне.
- Да? Странно. Всем нравится.
- Пойдём, - он взял её горячую, маленькую, крепкую руку.
    
Он вмиг решил иначе распорядиться своим желанием и подарить его Зине. Рядом с мастерской располагалась неприметная всегда запертая дверь, за которой, по словам Бакши, прежде размещалась фотолаборатория. Солдат ударил в дверь плечом, и с треском филёнок помещение открылось - там была тесная тьма.
Зинкина потаённая дырочка ждала его. Внутри Зины было мягко и трепетно. От переизбытка страсти он чуть не пропустил момент...  с трудом извлёк своего обманутого слепыша во внешнюю пустоту.
- Зачем ты прервался? Тебе же так плохо! - прошептала Зина.
- С тебя хватит родов, - у него закружилась голова.

Он увидел в плотной темноте два светящихся глаза, они ласково постигали его лицо, которое вряд ли можно было видеть. Наглядевшись, Зина уткнулась ему в грудь и заплакала. Он с досадой и раскаянием думал о том, что её наивность и хромота ещё недавно казались ему чем-то позорным, а он, оказывается, ходил мимо своего счастья, можно сказать, на него поплёвывая.      
- Ещё дашь мне?
- Конечно, - она оживилась.
- Нет, не прямо сейчас, чуть погодя. У меня башка крутится.
- У меня тоже.

Когда они вышли из алхимической каморки, Зина перестала его касаться, точно отпустила на свободу.
Он ощутил примирение с этим угрюмым миром. По крайней мере, на эту ночь. И пусть вожделение терзает его - сейчас это будет только в радость, потому что Зина рядом, и скоро он опять соединиться с ней. 

В мастерской за столом угрюмо сидела Нина, вся целиком одетая. Она держала в красивых окольцованных пальцах стакан, губы сложила в горькую ухмылку - то ли в адрес этих двоих, то ли перед встречей со спиртом.
- Влюблённые пришли, совет да любовь!
- Ты на кого злишься, Нин? - спросила Зина.
- Молчи, кургузая! - Нина выпила, достала из кармана шубки пачку сигарет, вытащила одну и тут же изломала с каким-то садизмом в лице.
- Эй, ты чего сюда пришла ругаться и мусорить?! - всполошился он, с трудом перенастраивая себя с блаженства на будничную суровость.
- Чао, пойду подремлю в кинозале, - Нина поднялась, покачнулась и вышла.   
    
Было слышно, как она по вихлястому пути шагает через просторное фойе в кинозал. Солдат представил себе, как она садится в кресло и кладёт локти и голову на спинку перед собой.
Он бодро налил две порции по 50 граммов. Зина взглянула: не расстроен ли он, и вновь её глаза потеплели, потому что она была рада остаться вдвоём, и потому что видела: настроение у него улучшилось.
- Я знала, что с тобой будет очень-очень приятно! - сказала с чувством.

На гранёных стаканах играл золотистый свечной огонёк, за окном друг за дружкой гонялись снежинки и тихо постукивали в стекло. Печка догорела, но большего тепла уже не требовалось.
- Ты что, Зина, эксперт в половых вопросах? - спросил он.
- Откуда! У меня это второй раз в жизни. Первый раз было больно и страшно. Но когда я тебя увидела, то подумала, что будет по-другому. Правда, я не верила, что ты меня захочешь. Ты заметил, я при тебе старалась не хромать? Давай-ка, я тут приберусь.
- Отбой! Нынче праздник: ночь любви, - уточнил солдат. 

Только он встал, чтобы поманить её в соседнюю комнатку, под окном хрустнули шаги - солдат испугался (армейский рефлекс). Ни в какой другой день и ни в какую ночь это облупленное окно не открывалось так часто. Он высунулся и в левой стороне увидел серую фигуру в офицерской шинели. Человек повис на перекладине пожарной лестницы. Его ушанка свалилась в снег. Этот человек силился подтянуться - у него не получалось, только судорога напрасного напряжения пробегала по рукам и ногам.

Повисев, этот странный гость бросил своё занятие, потёр ладони и скрылся за углом. Солдат закрыл окно. Может, свечи их привлекают?
Задул огоньки, приблизился наощупь к Зине, и сердце в нем подпрыгнуло. Она встала и прижалась к нему животом. Комната поплыла в дымном сумраке, круглое лицо Зины показалось ему луной с глазами. Сейчас можно было никуда не прятаться... как хорошо служить в армии!

- ...Милый, - произнесла дыханием. - У меня произошло такое же, как у тебя. Об этом Нинка рассказывала. Ты успел?
- Нет, потом, зато я видел в темноте всё, что между нами происходило.
- Везёт тебе. Расскажешь?
Он засмеялся. 

В этот момент на втором этаже раздался двойной стук чего-то тяжёлого, упавшего или спрыгнувшего на пол.
Солдат прислушался к звучанию Дома офицеров, похожему на звучание открытого рояля, на котором играет сквозняк. Тишина двигалась и гудела, бормотала что-то. В тихом Доме офицеров поселилась воздушная тяга; что-то мелко сыпалось, вроде ёлочных иголок (в глазах тоже появилось покалывание); мерещились чьи-то вздохи, словно тишина обладала памятью и решила повторить звуки их недавнего совокупления.

А вот и не померещилось: кто-то начал спускаться по ступеням - шаг мерный, самоуверенный. Солдат выбежал из мастерской и остановился перед лестничным маршем. Сверху гордо топал пьяный прапорщик Тихий. Шаг за шагом - гулко.
Солдат не выдержал и спросил:
- Как вы оказались наверху?
- Как я оказался? Военный, ты сомневаешься в том, что прапорщик Тихий… что я может подняться на любой этаж, как скалолаз, как этот, йети его в пупок, Тарзан?! Ты шутишь, малыш! Ты не можешь не верить в меня!
    
Одним своим магическим взором Тихий смел солдата с пути и вступил в мастерскую.
- Ого, тут выпивка! Вы хорошо устроились, товарищи! Зинка, днём ты драишь полы, а ночью тебя солдаты надраивают?
В следующий миг прапорщик повалился через стул головой к печке, не потому что солдат уж так сильно ударил его… ударил он со всей силы, но получилось не очень крепко, потому что солдат был пьян, влюблен и добр, а счастливый сильно ударить не может. Эффектное падение Тихого произошло оттого, что прапорщик сам хотел упасть и отдохнуть от себя.

- Из-за меня не стоит драться! - воскликнула Зина.
- Молчи, Зина! Стоит.
- Давай убежим отсюда!
- А завтра? Куда мне деваться? Есть другие решения: например, ты, Зина, сейчас идёшь культурно домой, а я вызываю дежурного по гарнизону и жалуюсь на этого буйного Тихого, пускай с него погоны снимут.
- Не надо этого делать, - раздался голос от печки. - Сегодня праздник, и пьяные базары не в счёт.
- Видишь, он по-мирному высказывается, - вступилась она.   
    
Солдат закурил. Руки мелко дрожали. Спохватившись, побежал на второй этаж, где обнаружил именно то, что ожидал увидеть: открытое окно учебного класса. К этому окошку вплотную прижалась ветка дуба. С неё-то прапорщик и шагнул в комнату.
Затем он увидел прапорщика Тихого, который уже восстал и дирижировал перед Зиной стаканом. Свечи вновь были зажжены, и Тихий отбрасывал на стену огромную бесноватую тень.   

- Самое главное в жизни - что? Я так солдат спрашиваю, на что они отвечают: Родина или дембель. А я им говорю: "Нет, салаги! Самое главное - это половая жизнь".
- Это вы тонко заметили, - деликатно поддержала Зина.
- За половую жизнь! - провозгласил прапорщик и выпил из Нинкиного стакана.
- А вы знаете, товарищ Тихий, я тут не единственная женщина, есть ещё Нина, медсестра.
- Нинка?! Ох-хо-хо! - мефистофельски пропел Тихий. - Вы вот думаете про меня, чего это он припёрся? А я издали чую женщин. Где она?
- В зале.
    
Прапорщик немедля унёсся на кривых пружинах, даже свечка одна погасла.
- Пожалуйста, проследи за ним! У него пистолет… пистолет у него есть, а головы нет, - встревожилась она. 
Солдат приблизился к дверям зала. Там слышалась перебранка. Прапорщик, понятно, приставал с мужскими намерениями, а Нина отмахивалась: "Да ну тебя, алкаш!" - "Я не алкаш, киса, у меня справка есть".      
    
Солдат вернулся к себе и громче включил музыку. Звучала песня Битлз "Хэй, жуть!" - как её называли бойцы. Пригласил Зину на танец и обнял на всех уровнях.
- Танец-ковылянец, - виновато и радостно проговорила Зина, уронив голову ему на плечо.
Но вспыхнул верхний свет. Они зажмурились.   
В мастерскую опять вступил начальник Дома офицеров, лейтенант Бакши. Теперь он был в полуобморочном состоянии - с прикрытыми глазами и опавшим, изнурённым лицом. Из-за его головы цепко выглядывал военный хирург. Солдат понял: Нинкин хахаль ищет свои ненавистно-любимую.   

С мистическим ужасом солдат вынужден был признать, что некий дьявольский коллектив захватывает культурную цитадель.
 Бакши хотел что-то высказать, но поленился и показал пальцем на стаканы.
- Виноват! - извинился солдат. - Это я чтобы не заснуть. Я решил ночью поработать, дописать плакат… ну тот, насчёт эвакуации.
- Эякуляции? - пошутил Бакши (он отличался похабным острословием и находил половые приметы во всём).
- Можно сказать и так, - согласился солдат, понимая, что в армии даже остроумие становится толстым.

- Отчего столько публики собралось в помещении секретного объекта?
- Так получилось, товарищ лейтенант, потому что Зина пришла убираться, - заступился за неё солдат. 
- Вот и убирайтесь отсюда. Вы не солдаты, вы - дезертиры! - он пытался сфокусировать зрение на этих двоих, которые перед ним стояли густой толпой. - Особенно эти, в кальсонах. 
"Это он про кого?" - изумился солдат. Но тут в глубине здания раздался выстрел и следом - женский визг. Солдат выбежал и увидел двух сцепившихся мужчин: один в серой шинели, другой в чёрном приталенном пальто. Они страстно кружились, как танцоры танго. В стороне от них завершал своё движение пистолет, скользивший по полу. Пахло порохом и алкоголем.

Через открытые двери он увидел Нину. Та стояла между рядами кресел, голая по пояс, и с любопытством (а то и с вызовом) глядела в пространство двумя вишнёвыми сосками. Морщась от злости, Нина застёгивала заевшую молнию на юбке; вокруг неё валялись предметы одежды, размётанные ураганом страстей прапорщика Тихого.
Держась за стену, в фойе выбрался лейтенант Бакши.
- Что тут происходит? Вы мне надоели, - пробормотал он, бледный, как смерть.
- Что происходит?! Ты не знаешь?! - выскочила разъярённая Нина, продолжая на ходу одеваться; стеснительность ей была уже ни к чему. 
- Не знаю, увы, не знаю, - покачав головой, признался Бакши.
- Прапорщик стрелял в доктора, вот что! - закричала Нина. - А если бы он в меня попал! Пьяный, а с оружием ходит! Ты, Бакши, ответишь за это!

Нина была сейчас безобразной.
Хирург подбежал к ней, схватил за меховую шкирку и потащил на выход. В дверях он остановился и обернулся к Тихому.
- На тебя, мерзавец, я напишу докладную в штаб. Бабник ты, алкаш!
Прапорщик Тихий вложил наконец пистолет в кобуру. Сделав неприличный жест от локтя, он посоветовал хирургу "не свистеть и натирать рога пчелиным воском".

Тогда хирург обратил свой гнев на даму: "А ты шлюха, дырка всеобщая, выгоню тебя из госпиталя - будешь хлеб свой насущный телом зарабатывать и за прапорщиками пиво допивать. Ты только на вид порядочная женщина, а сама - раскладушка продавленная!"
Она врезала ему по щеке, и они вышли в ночь.
Бакши устремился за ними, чтобы не плестись одному; чтобы не упасть и не замёрзнуть насмерть в эту нетрезвую ночь. "Обождите!" - взмолился им в спину.

Прапорщик демонически засмеялся и тоже удалился, одёрнув шинель. На прощание солдат напомнил ему, где валяется ушанка, после чего мстительно замкнул стеклянные двери на металлическую скобу.
Стихло в Доме офицеров. Солдат вернулся к Зине, изнемогая от желания.
- До чего же хорошо без них, правда? - она деликатно взяла его за руки. 
- Да уж, офицеры, врачи, дамы… вроде бы солидные люди, а ведут себя, как черти, - поддакнул солдат, думая совсем о другом - о тесном входе в её тело.
Он потянул Зину за собой. Это здание с его комнатами, залами, закоулками оказалось в их распоряжении. Следовало поскорей найти уютный уголок и приступить к объединению тел и чувств. Больше никого здесь нет и не будет. Ага, вот оно,  райское местечко! На втором этаже в центре вестибюля стояла ёлка, обложенная сугробом ваты. Мягко и тепло им тут будет под сказочным древом с его блестящими плодами и светящимися виноградинами.