Гонщик. Глава 26

Глава 26

    Татьяна Алексеевна вот уже 4 месяца, как встречалась с Денисом. И вроде бы всё у них складывалось хорошо, но только что-то Татьяну начало настораживать, что-то ныло, не давало покоя. Денис более, чем хорошо к ней относился, нравился ей, и хоть она и не могла сказать, что любит его, но чувство влюблённости крепко приросло к её сердцу. Может быть, она почувствовала, что этого ей как раз и недостаточно, и эта пока устраивающая её пылкая влюблённость не сможет перерасти во что-то большее. А довольствоваться меньшим попросту надоело. Она устала от лёгких, ничего не обещающих романчиков. Захотелось чего-то стоящего, настоящего и – наверное, главное, – постоянного. А в последнем она видела то, что привыкли в нём видеть целые поколения её предшественниц, – законный брак, детей и только крепнущую с годами любовь и понимание.
    Татьяна где-то вычитала, что учёные в результате исследований выяснили, что если людей, кроме любви, ничего больше не связывает, то их отношения обречены. Это лишь вопрос времени. Любовь должна зиждется на дружбе, доверии и взаимопонимании. Если же их связывает только общий дом, кровать и фотография на стене, то… «Нет, – думала она, – он, конечно, хороший парень… классный парень. Но что дальше? О свадьбе думать как-то и смешно, о детях он вообще не заикается. Да и какие дети в его возрасте? Он сам ещё…  И разве я его люблю? Танька, вот скажи честно, – иронично улыбнулась про себя Татьяна, – ты его любишь?.. Нет. К сожалению, или к счастью. Кто знает? С ним хорошо, комфортно, интересно, весело. Но всё весёлое быстро кончается, да и надоедает. А как он поведёт себя в сложных обстоятельствах, на что способен ради меня, да и не думаю, что Денис вообще связывает своё будущее со мной. Допустим, упрекнуть его не в чем, хотя и видно, что он начал чувствовать себя со мной как-то неловко. За руку не возьмёт, лишний раз не поцелует, в институте так вообще дичиться начал. За спиной чуть ли не открыто смеются. Да… А раньше меня это не трогало. Раньше я этого даже не замечала, или не хотела замечать. Как так получилось? Не понимаю…»
    В таких размышлениях Татьяна Алексеевна ехала в электричке к родителям. С Рождества она не была дома, и последние зимние выходные решила провести в родной деревне.
    Выйдя на нужной станции, она не пошла на остановку. В электричке было душно, и она решила пройтись. Перекинув через плечо спортивную сумку, в спортивной шапочке и утеплённом костюме она вовсе не походила на преподавателя солидного ВУЗа, скорее – на плавчиху во время тренировочных сборов. Собственно, в этом была доля правды. Имея врождённую склонность к полноте, она регулярно ходила в бассейн, чтобы сжигать лишние каллории. Потому в ассоциации с неуклюжей трубой её никак нельзя было упрекнуть, хотя и грациозные изгибы скрипки её линии тоже не напоминали. Как бы там ни было, эта женщина умело следила за собой, и не заметить это было трудно.
    «А он ведь ни разу не сказал, что любит меня. Как всё-таки важно в жизни быть кем-то любимой… хотя нет, не кем-то… не кем-то… Эх, Танька-Танька, 29 тебе скоро. Слышишь? 29. А его всё нет. А, может, всё-таки Денька? – Татьяна улыбнулась. – У него даже имя какое-то не мужское. Деня, Денька. Как глупо всё. Как же я устала. С другой стороны, а что от него хотеть в двадцать-то лет?»
    Татьяна запуталась. Конечно, её возраст не предполагал подобных тупиков. Но где эта возрастная грань, отделяющая ребёнка от взрослого? Кто может с уверенностью сказать, что в таком-то возрасте человек способен уже трезво мыслить, оценивать свои поступки и допускать минимум ошибок; и разве не имеет человек права на эти самые ошибки?..
    – Ой, доця, как же я заскучала, – воскликнула с порога мама Татьяны Алексеевны, как только та открыла входную дверь.
    – Привет, мам, – обрывая концы печальных дум, обняла Татьяна мать. – А что это так пахнет?
    – Скоро узнаешь.
    – А где папа?
    – Ой, – махнула рукой хозяйка дома, – за бутылкой побежал. Как же, дочь родная приезжает, чем не повод выпить.
    – Ну, по такому поводу грех не выпить, – улыбнулась Татьяна, раздеваясь. – О-ох, как же хорошо дома, – взбила она волосы. – О, Мурчик, иди сюда, мой маленький, – начала она тискать в руках заспанного кота. – Поправился как мой хороший. Что ж вы его так раскормили?
    – Ну, так праздников сколько было.
    – Конечно, так можно жить.
    – Танюша, ты как? Давай рассказывай, пока отец не пришел. Когда я дождусь уже этих внуков?
    – Не знаю, мамка, не знаю, – Татьяна села на табуретку, тяжело облокотившись руками на стол.
    – Ой, доченька, ну что ж такое? Такая ты у меня умная, красивая…
    – Мама!
    – А что «мама»? Что «мама»? Разве может у меня сердце быть спокойным?
    – Мам, ну, не начинай. Я приехала отдохнуть, расслабиться, полакомиться твоими фирменными блинчиками. Кстати, не они ли это… – Татьяна быстро встала из-за стола, и сиганула на кухню. – Ой, какой же это ням-нямчик, – превратилась она вдруг в лёгкую, беззаботную девушку из рекламы «Danissimo». – А сгущёнка есть?
    – Сгущёнка есть. Только сначала дождёмся папочку, и тогда будем откармливать нашу маленькую девочку чем-то более существенным. Совсем худющая стала. Вон как кости торчат уже.
    При этих словах матери Татьяна сделала такое лицо, будто ей нагадали, что она нарожает в ближайшие годы пятерых малышей. А внимательный читатель так вообще не отказался бы поспорить по поводу последнего замечания. Хотя, как показывает многовековой опыт, с мамами спорить как раз таки и бесполезно.
    – Да, мамочка, – вкусно смакуя тёпленьким блинчиком, Татьяна осторожно положила вторую руку на живот, и затем повернула её на 180 градусов чуть пониже, – что торчит, так это ты правильно подметила. Но вот кости ли это? – хлопнула она не совсем балеринской рукой по тем самым «градусам».
    Обе рассмеялись, снимая заливным смехом неприятную для Татьяны напряженность надоевших вопросов. Последняя и хотела, и не знала, как рассказать матери об отношениях с Денисом. Мама, конечно, знала об этом, но воспринимала, как очередную лёгкую интрижку, или даже шутку. Татьяне было тяжело представить выражение матери, когда она узнает, что последнее время её дочь в этого самого Дениса влюблена. Но Татьянины рассуждения внезапно оборвались. В дом вошёл отец.
    – А-а-а, моя золотулечка уже приехала. Как славно. Здравствуй, дочка!
    – Привет, пап, – последовала серия щедрых поцелуев. – А где…? – Татьяна нарисовала в воздухе известный предмет.
    Наверное, цыгане на свадьбах так не улыбаются, как улыбнулся сейчас хозяин дома. Поняв, что пилить его не собираются, а, судя по всему, даже разделят с ним это хмельное питие, он, не переставая сиять стальными коронками, водрузил на стол одну, а затем и вторую бутылку.
    – Слеза! – многозначительно заметил он.
    – Это название такое? – улыбнулась дочь.
    – Не название, а состояние. Люська своё дело знает.
    – Люська знает, – забурчала хозяйка. – Да ты у этой Люськи чаще бываешь, чем в родном доме.
    – Клава, ну что ты несёшь.
    – А чего ты так долго был, а? А?
    – Ребёнок приехал. Ну, что ты в самом деле?
    – Ты посмотри, на кого ты стал похож. Перед дочерью не стыдно?
    – Клавдия Ивановна, Алексей Степаныч, вы собираетесь меня сегодня кормить?         
    – Клава, давай организовуй, чё ты?
    – А ты чё? – приняла хозяйка воинственную позу. – Дуй в погреб за компотом.
    – Сию минуту, моя королева, – для Алексея Степановича этот день был большим праздником, чем для Клавдии Ивановны и Татьяны вместе взятых.
    – Па, постой, какой компот, чая попьём. Промёрзла я что-то.
    – Так, принеси Танюше мою кофту.
    Татьяна не сопротивлялась. Так ведь приятно, когда о тебе заботятся, тем более, если это люди, которые тебе особенно дороги.
    – Спасибо, пап, – Татьяна с блаженным видом закуталась в тёплую, шерстяную кофту. – Ой, мамка, какая же она тёплая у тебя.
    – Чей подарок?! – авторитетно заметил отец.
    – Да-да, я помню. 10 лет совместной жизни. Только, насколько я помню, 10 лет – это розовая свадьба, а это изделие текстильной промышленности хоть и весьма чудное, но всё же белого цвета.
    – Э-э, дочь, ты хоть у меня и умная девочка, но таких простых истин не знаешь. Свадьба-то розовая, но не по цвету, а по цветам, а точнее – по розам.
    – Ох, Танюша, – уплыла Клавдия Ивановна куда-то в прошлое, – какие это были розы…
    – А я даже и не помню. Но хоть красного цвета?
    – А то, – залихватски произнёс отец. – Цвета хорошо проваренной свеклы.
    – Нашел сравнение, – возвратилась мама в настоящее вместе с внезапно вызванным супругом «приливом». – Вечно ты всё испортишь.
    – Танюшка, ну ты видела, нет?
    – Да, папуля, согласна, сложно тебе, – плохо сдерживая улыбку, Татьяна посмотрела на мать.
    – Так, муженёк, наливай.
    – О, вот это разговор…
    Когда первый голод был утолён, а головы слегка захмелели, темы разговоров из политически-погодно-трудовой плоскости перетекли в плоскость душевную. Татьяна расслабилась, и теперь ей стало легче – хотя и не легко – говорить о наболевшем.
    – А что там на любовных полях – засеваются, или стоят невспаханными?
    Татьяна так и прыснула. Но не от самой постановки вопроса, а от той интонации и жевательного рефлекса вместе с округленными от гастрономического удовольствия глазами, которыми он сопровождался.
    – Лёша, подбирай выражения.
    – Дочунь, разве я что-то обидное сказал?
    – Да нет, пап, с формальной точки зрения, как любят говорить мои студенты, всё пучком, а вот с фактической… А давай ещё по одной.
    – Так это у нас легко, – сделал Алексей Степаныч очередной круг по рюмкам. – Так что с фактической?
    – Лёша, ну, не приставай к дочери.
    – Клава, ну что ты за человек. В коем веке сидим с дочерью… выпиваем, так дай поговорить спокойно по душам. Не обращай, Танюха, внимания. Рассказывай давай.
    – Да что рассказывать? – начала Татьяна совсем уже захмелевшим языком. – Устала я.
    – Ну! – сделал Алексей Степаныч предостерегающий жест в направлении дочери. – Не кисни мне. Не так воспитана.
    – А как я воспитана?
    – В стойкости перед… – мысли хозяина дома начали понемногу тускнеть, – перед жизненными невзгодами; в умении находить правильные решения в любой…
    – Па, ну к чему этот издёвочный пафос? Мы не на научной конференции, и не на собрании кафедры. И какие правильные решения, если у меня на роду написано… – Татьяна тяжело перевела дыхание, – …быть безбрачной и бесплодной коровой.
    Если бы не выпитое, и сама располагающая к откровениям атмосфера домашнего уюта, родители ни за что не услышали бы последних слов. Они всегда видели в дочери сильную личность, «большую умничку», знающую себе цену и чего она хочет в жизни, – поэтому особенно за неё не беспокоились. Но, как это часто бывает, родители допускают незначительную, на первый взгляд, ошибку: смотрят лишь на внешний успех своих чад, не желая отягощать свою вечнозанятость той ценой, которая, собственно, уплачивается в получение оного; а такие вещи, как внутренние терзания, сомнения, переживания последних вообще остаются «за кадром» родительского внимания.
    Нельзя сказать, что Татьяна была обделена родительской лаской, теплом и прочими атрибутами того, что принято называть «семейный очаг», просто 28-летний возраст как бы уже оставлял за бортом участие в её жизни родителей. Дочь выросла, получила хорошее образование, такую же работу, зарплату, живёт отдельно, а посему – никаких проблем у неё не может быть в принципе; в противном случае – решать должна их самостоятельно.
    Отчасти верная воспитательная позиция, принёсшая, как видим, свой позитивный результат, но абсолютный ли? Разве «кодовым определителем» женского успеха является триумфальное шествие по карьерной лестнице, езда на дорогом автомобиле и наличие десятков подчинённых, обращающихся исключительно на «Вы» и шепотом?
    Позволю себе ответить твёрдым и категоричным «нет»!   
    Почему сегодняшние мамы так подчас откровенно толкают своих дочерей в пылкие – и не очень – объятья?
    Почему за главное благо последних почитают «крутого папика» со всеми «аксессуарами»?
    Почему высшим женским благом считается «стильная картинка», материальная независимость и высокий статус в обществе?
    И почему отцы так равнодушны к подобным взглядам?..
    Перечень этих предложений можно продолжить, но весь их смысл соединяется в одном: деньги. В них видят благо, успех, счастье, признание, новые связи и долгую беззаботную жизнь. Вспоминаются мне слова одной писательницы: «Не бойтесь страданий. Бойтесь прожить тихую, беззаботную жизнь». Но это так, к слову.
    А вот такие понятия, как женское счастье… вернее, даже не так… оно есть, это самое понятие, вот только смысл в него вкладывается совершенно банальный, ограничивающийся всего лишь несколькими нулями.
    Хочется спросить: какое место в этой математике занимает женская душа и её исконные, естественные (с позволения сказать) потребности, и кто сегодня спешит на него ответить? 

    Кусок недожеванной котлеты застрял у Алексея Степаныча где-то между горлом и пищеводом, а Клавдия Ивановна поспешила подавить тяжелое «Ой» спасительной ладонью. Такого от своей дочери они ещё не слышали.
    Первым пришел в себя отец.
    – Дочка, ну, ты это… не надо так.
    – А как надо? – выпитый алкоголь вызвал у дочери то состояние потерянности, которое не признаёт ни такта, ни стыда. Татьяна тяжело вздохнула. – Па, ты скажи мне: зачем женщине давно как репродуктивного возраста престижное образование, хорошая работа, собственная квартира, если… – Татьяна на миг задумалась, – если это ей совсем не нужно.
    – То есть как? – не поняла мама.
    – Мам, ты сейчас смотришь на меня, как на дуру, – но тогда у меня ответный к тебе вопрос: а откуда внукам-то взяться? Учись хорошо, работай не жалея сил, набивай шишки, опыты, авторитеты, и тут же: «Когда ж я уже дождусь этих внуков?» Может, я в прошлой жизни лошадью была, вот генетика и вросла в моё высокообразованное сознание?
    – Татьяна, ты, мне кажется, не совсем ко мне справедлива, и…
    – А кто ко мне справедлив? С раннего детства я одно только и знала: работай и учись, учись и работай. Просто ленинка какая-то.
    – Но ты забываешь, как мы с отцом тебе помогали, – заявила мама с мягкой обидой.
    – Почему забыла? Я ничего не забыла. Я за многое вам благодарна, многому у вас научилась…
    – Но… – немного протрезвев, папе захотелось услышать продолжение.
    – Но также я не забыла эти огороды с утра до ночи, свиней, курей, гусей, этот всегда бодрящий свежий… гм… запах; сено, картошку, стирку, уборку. Да, вы приучили меня к труду, внушили мысль о пользе высшего образования; давай, мол, учись, будет легче в жизни… – Татьяна внезапно умолкла, потупив глаза. В её словах не скользила обида, скорее – горечь и душевная боль. Родители не перебивали, стараясь понять. – Я не забыла свои ночные смены в ресторанах, не забыла переполненное общежитие, конспекты на унитазе, страшную усталость и недосыпание. Я не забыла, что вы помогли мне купить квартиру, – неважно, какой ценой она мне досталось, дело десятое, – Татьяна махнула рукой.
    – А какой ценой она тебе досталась?
    – Ой, мама, не делай такое лицо, ни с кем я не спала, просто я во стольком себе отказывала, что теперь особой радости от этой покупки не чувствую.
    – Да-а, – пробасил отец, – вижу, есть вам, о чём поговорить. Пойду-ка я вздремну чуток.
    – Убегаешь, Алексей Степаныч? – выдавила дочь улыбку.
    – Почему убегаю? Поговорите себе по душам.
    – А тебе не интересно?
    – Ну, так… – развёл папа руками.
    – Значит – не интересно.
    – Давай-давай, Лёша, иди, мы тут сами как-то, без тебя, – быстро пролепетала Клавдия Ивановна, внимательно посмотрев на дочь.
    – Ну, говори, –  недовольно произнесла дочь после того, как отец ушел.      
    – Я беспокоюсь, Тань, – мягко сказала мама, отчего невольный комок сдавил горло дочери. – Я понимаю, что тебе тяжело, но ведь нельзя же так отчаиваться. Да, может, мы с отцом что-то упустили в твоём воспитании, может, в чём-то были неправы, но ничего плохого мы тебе никогда не желали.
    – Да дело ведь не в этом, мам. Я не держу на вас обиды. Просто я очень устала. Мне надоело быть сильной, понимаешь? – а побыть слабой не с кем. Пусть это и банально, но мне от этого не легче.
    – Подожди-подожди, а как же этот парень… Денис, кажется?
    – Да… – задумалась Татьяна, – Денис… Влюбилась я в него, глупая, а сейчас думаю: зачем? Хотя сердцу, говорят, не прикажешь.
    – Ты сейчас серьёзно?
    – Вполне, – Татьяна безрадостно улыбнулась. – Мне давно хотелось увидеть твою реакцию, и вот – свершилось. 
    Клавдия Ивановна не могла подобрать слов. Она не была ни злой, ни властной, ни истеричной, потому закатывать скандалы было не в её правилах. Эту женщину всегда отличала мягкость, и именно этой чертой она хотела сейчас залечить душевные раны дочери.
    – Танюш, – мама взяла Татьяну за руку. – Неужели среди твоих знакомых нет хорошего, стоящего мужчины, а среди заочников ведь столько солидных людей?! А Виктор Илларионович… ну да, может он и – как ты говоришь – старомодный, но разве это на сегодняшний день недостаток, и вообще, мне кажется…
    – Мама, он носит круглые шляпы, говорит языком Достоевского и гладко причёсывает волосы.
    – И это в мужчине, по-твоему, такой большой изъян?
    – Изъян – это он сам, и если бы ты его увидела… о-ой.. – Татьяна Алексеевна набрала в лёгкие побольше воздуха и шумно выдохнула. – И зачем ты о нём вспомнила?
    – Ну, хорошо, допустим. Но этот Денис, он же намного меньше тебя. Что же ты в нём нашла?
    Татьяна улыбнулась.
    – Он забавный. С ним легко, весело, хотя, признаю, это не то, что мне нужно.
    – Да, Таня, огорчаешь ты меня. А я всегда считала тебя зрелой девочкой.
    – Да какая там девочка, мам. Какая девочка?..
    – А Петя так и не звонил?
    Под Петей Клавдия Ивановна подразумевала Татьяниного сокурсника, который вскружил её «наивной, неопытной доченьке» перегруженную учёбой голову, наобещал всевозможных благ одновременно с использованием её в известных целях, пока его циничный объектив не сфокусировался на более привлекательном объекте.
    – А этого урода ты зачем вспомнила? Петя, Витя, Деня… Везёт же мне на имена. Если бы ты знала, как мне всё осточертело. Если бы ты знала…    
    Они ещё разговаривали какое-то время, пока, наконец, Татьяна не сдалась на волю сна, и всецело поглотившей её внутренней усталости, а мать осталась за опустевшим столом размышлять, почему её «большая умничка» такая несчастливая. Ей было невдомёк, что такие сильные личности, как её дочь, не пользуются успехом у мужской половины. Ответ крылся в самой сути этого несколько простодушного мысленного потока, только Клавдия Ивановна оказалась не способной понять направление его течения.
    Она не знала, какую цену сильные женщины платят за право именоваться таковыми, не знала, что у них есть слабости, и что причина этих слабостей как раз и кроется в их не нужной мужчинам силе.    
    Современные бизнес-леди смело и решительно делают карьеру, имеют недвижимость, дорогие автомобили, множество деловых партнёров (в том числе и за рубежом), одним витиеватым росчерком принимают на работу, увольняют, наказывают и поощряют; их мнение ценят, к ним прислушиваются, уважают, наконец. Эти напористые «акулы бизнеса» лихо щеголяют стильными нарядами, высокими каблуками, роскошными улыбками, высокоэнергетическими флюидами.
    Но когда наступает вечер, занавес опускается, публика расходится и нужда в масках упраздняется, бизнес-леди в шикарном костюме от Valentino, в роскошном Сhevrolet Camaro подъезжает к подъезду элитного многоэтажного дома, ловким жеманным движением покидает ароматный салон, наманикюренным за полсредней официальной зарплаты пальцем нажимает кнопку сигналки, подиумной походкой выстукивает к массивной бронированной двери, набирает нужный код, заходит в подъезд, вызывает лифт, уже внутри устало снимает теперь ненужные очки Chanel, выходит на своей площадке, открывает дверь и… входит в пустоту.
    …Её никто не ждёт, она не видит ничьей тёплой улыбки, не слышит ласковых слов; её уставший от лести и похвал слух не улавливает неуверенный топот быстро семенящих в причудливых носочках ножек, ей не с кем разделить радость, или боль. Она совершенно одна. Она одинока. Сейчас, после бурного, насыщенного многими событиями дня, она может себе в этом признаться.
    Она неуклюже снимает туфли от Armani, подходит к искусно выделанному в стене бару, достаёт бутылочку мартини и… да, она не напивается до звереподобного состояния и полной отключки, ведь завтра опять на работу, опятьValentino, Chanel и Armani. Она пьёт немного – многолетняя борьба за своё «место под солнцем» научила её самоконтролю, – но регулярно. Ничего другого ей не остаётся. Она достигла, чего желала, вот только интерес к жизни после суетливого рабочего дня почему-то утрачивается. Но она никого не винит, ведь зеркало никогда не обманывает… 
    «Зачем мне всё это?» – думает она. Но менять что-то уже поздно – слишком большая цена за всё уплачена, – а меняться самой… едва ли получится?!..