Горький хлеб

               
    Наслаждаясь теплом летнего дня, я бродил вокруг своей усадьбы и с детским любопытством наблюдал за красотой живой природы. Птицы, небольшими стайками перелетая с одного места на другое, громко щебетали, ища себе пищи. С неменьшим интересом разглядывал я листочки деревьев, трепещущие на солнце от тёплого лёгкого ветерка. Казалось, они что-то шептали друг другу. Подойдя ближе к полю, которое находилось через дорогу от нашего картофельного огорода, я услышал жаворонка, зависшего над золотистым пшеничным полем на высоте зримого полёта. Он с трепетом разливал вокруг волшебную, звонкую песню, будто прощаясь с уходящим жарким летом… А вместе с уходящим летом уходило в безвозвратное прошлое и моё беззаботное детство. Ведь через неделю должен был начаться новый период моей довольно сознательной детской жизни. Первого сентября я готовился идти в школу, в первый класс.  Мне предстояло многое познать про этот интересный и загадочный для меня тогда мир. Школьные годы должны были стать определяющим этапом в дальнейшей моей взрослой жизни.

    Стебли пшеницы с наклонившимися от зрелости колосками, обвитые колокольчиками, стояли стеной вдоль дороги, и кое - где проглядывались красивые, любимые мною васильки. Мне в очередной раз захотелось их нарвать и принести домой сестрёнкам. Старшая сестра из васильков и колокольчиков плела веночки для младшенькой, которой было всего три годика: она любила носить их на своей головке. Но у края дороги цветы были всегда в пыли, и мне пришлось зайти в пшеницу подальше от дороги.  На этот раз колоски, которые были на уровне моих глаз, встретили меня недружелюбно. Они были уже зрелые и более колючие, мне приходилось на ходу раздвигать их руками. Земля к полудню уже успела прогреться и обжигала мои босые ноги. Нарвав большой букет цветов, вдыхая всю нежность их аромата, я, счастливо улыбаясь, пошёл домой. Сестрёнки, увидев красивый букет в моих руках, расцеловали меня.

    Мы пообедали всей семьёй, и я вновь вышел на улицу погулять. Возле дома я встретил своего двоюродного брата Васю, который был моим лучшим другом и жил рядом, по соседству. Недолго думая, мы направились в конец нашей деревни к ребятам, чтобы поиграть с ними в какую-нибудь интересную игру в последние деньки перед школой. И только к вечеру, наигравшись, мы вернулись домой.
Подходя к своему дому в надвигающихся легких сумерках, вдруг увидел я, как, двигаясь друг за другом по полю, приближались к нашему огороду два огромных стальных чудовища со светящимися глазами, гулом своих моторов нарушая благодать вечерней тишины. 

Запыхавшись, я подбежал к полю и с детским недоумением стал смотреть, как в пасть этих чудовищ, не по своей воле, склонялись объятые колокольчиками стебли золотистой пшеницы. Стальные зубы с безжалостным лязганьем срезали почти под самый корешок беззащитные стройные стебли, выкидывая их в огромную дыру. Упавшие колоски с колокольчиками и васильками укладывались в неподвижный пухлый, ровный ряд. На развороте перед дорогой я увидел, что высоко на площадках стальных чудовищ стояли два человека с тёмно-грязными лицами, на которых сверкали по два ярких глаза и белые зубы. Такими же тёмными руками они крутили в одну сторону какое-то колесо. После разворота этих чудовищ сзади, в облаке пыли, я увидел огромную пасть, из которой торчали длинные стальные клыки. Удаляясь в обратном направлении, уносили они за собой злой рокот моторов, наводя меня на мысли о безжалостности и жестокости реального мира. Со слезами на глазах я долго смотрел им вслед, затем, по-детски размышляя о происходящем, неторопливо пошёл домой. В сгущающихся сумерках по тропинке навстречу мне с двухколёсной тачкой шли папа и мама.

– Сынок, ты куда ходил-то на ночь глядя? – почти шепотом спросила мама.

– Да вон, эти два чудовища скосили мои любимые колокольчики и васильки, – грустно ответил я.

– Не расстраивайся. Иди домой, а мы пойдем их спасать, – улыбаясь, успокоил меня папа.

Я и не подозревал ещё тогда, что эти спасённые колоски ровно через сутки принесут нашей семье большую, страшную беду.

– Иди, иди, сын! Поешьте молочка и спать ложитесь, я там вам постель всем постелила. Нас не ждите, мы не скоро, – уже на ходу договаривала мама.
Немного успокоившись, я пошёл домой. Цыган, мой четвероногий друг, бежал впереди меня, виляя хвостом. В прошлом году я взял его у своего товарища совсем маленьким щеночком чёрного цвета. Без согласия родителей я принёс его и поселил между грядками цветущей картошки, в деревянном ящике. Папа был против собак. И несколько дней ото всех украдкой я ходил кормить его молоком. Но однажды папа заметил это и неожиданно подошел ко мне. Увидев у меня на руках щенка, лизавшего мой подбородок, строго спросил:

– Это что такое значит? У кого ты его взял?

– У Валерки Кожина, – ответил я, жалобно шмыгая носом. 

– Ты же с ним поиграешься и повесишь на мою шею, а мне не до него. Я от зари до зари на работе, и будет он голодным.

– Не будет он голодным, я его кормить буду! – пообещал я.

– Ох, и настырный ты у меня, Колька! И что мне с тобой делать, даже и не знаю, – озабоченно произнёс папа, махнул рукой и пошёл в сторону дома.
Потом повернулся и совсем по-доброму сказал:

– Что уж теперь, неси его на погреб, пусть там живёт.
 После этих слов с ликующей улыбкой на лице я посадил щенка в деревянный ящик и перенёс в крытый соломой шалаш над погребом, где и стал он жить до определенного времени.

Проснувшись рано утром от какого-то непонятного стука, я поспешил на улицу, потирая не желающие открываться глаза. Выйдя на улицу и вдохнув свежести раннего, за ночь остывшего воздуха, я увидел на противоположной стороне деревни идущих с мычанием вдоль ручья коров. Немного отставало от них стадо овец, делающее на ходу свою таинственную перекличку. В смешанных звуках этих милых животных я слышал утреннее пробуждение природы. Яркие лучи восходящего солнца, цепляясь за верхушки деревьев, ещё оставляли в покое далеко простирающуюся прохладную тень, накрывая влажную от росы и пожухшую от жаркого лета траву.

Стук, пока ещё мне непонятный, усиливаемый прозрачным, свежим воздухом, доносился из-за накануне побеленного известью нашего дома. С детским любопытством быстро побежал я навстречу загадочному звуку. Повернув за угол дома, я увидел, как на фоне восходящего багрового солнца, склонившись вперёд, на коленях стоял мой папа, махая какой-то палкой, и на большом брезентовом покрывале бил вчерашние колоски. Увидев меня, он резко остановился.

– Сын, ты почему так рано проснулся? – немного оторопев, спросил он.

– Папа, зачем ты их бьёшь? Ты вечером сказал, что идёшь спасать колоски и мои любимые цветы, а сам бьёшь их. Так нечестно, – с наивной обидой промолвил я ему.
Папа подозвал меня поближе к себе, обнимая левой рукой, и спокойным голосом стал мне говорить:

– Сынок, ты вот молоко, яички и всю остальную еду ешь с хлебом, а хлеб пекут как раз из этих зёрнышек.
Успокаивая меня, он показал указательным пальцем на небольшую кучку разбросанных по всему покрывалу зерен.

– А-а-а, я этого не знал, – протяжным голосом произнёс я.

– Ты лучше мне помоги солому огребать и зёрна покучнее в холмик сгребать. Вот тогда и будешь молодец.

– Хорошо, папа! – ответил я и с усердием стал огребать солому, укладывая её в   небольшую кучу возле белоснежной стены дома.
А папа брал из большой, под самую крышу, кучи сноп с колосками вперемешку с колокольчиками и васильками, у которых уже были немного увядшие лепестки, и бил их палкой. Назойливые куры успели искупаться в зольной пыли. С осторожной смелостью подходили они клевать отлетевшие после резкого удара палкой по колоскам зёрна и, испуганно кудахча и взмахивая крыльями, отпрыгивали в сторону. Петух с разноцветными перьями, переливающимися в солнечных лучах, расправив крылья и вытянув шею, бежал им на помощь, угрожающе кукарекая. Цыган, положив голову на передние лапки, вытянутые вперёд, лежал на прохладной траве и с интересом наблюдал за всей этой ранней суетой.

– Ну, сын, наверное, хватит, мне уже на работу пора, - сказал папа, вынимая из брюк карманные часы на цепочке и глядя на неумолимо бегущие стрелки. – Да, да, уже пора, сейчас только накроем, чтобы куры не разбросали зерно по сторонам. А мать ещё помолотит с Тоней, днём на ветру провеет от лузги, а вечерком в мешок поможешь им ссыпать.  По осени на мельницу съездим и будем всю зиму свой хлеб есть.
 
Приговаривая так, он укрыл брезентом уже приличный холмик зерна, вытер капельки пота со лба своей фуражкой, и мы пошли в дом.

На столе в большой чугунной сковороде, над которой клубился пар, стояла жареная с пеночкой картошка, по всей избе уже веяло ароматом пахучего подсолнечного масла. Рядом стояла глиняная махотка с парным молоком, накрытая марлей, в чашке несколько варёных яиц и рядом начатая буханка ржаного хлеба.

После завтрака папа вывел из сарая зелёный велосипед, купленный совсем недавно, повесил на руль брезентовую чёрную сумку с обедом. Закурил набитую махоркой козью ножку и повёл велосипед по лугу в сторону ручья, выдыхая на ходу облако седого дыма. Перешёл ручей по железному узкому мостику, поднялся на противоположный порядок деревни, сел на велосипед, немного сгорбившись, и, крутя педали, удалился от дома в сторону своей не очень близкой работы. А я стоял и смотрел папе вслед, провожая его сочувствующим взглядом.
 
Я долго ещё бродил по двору, отгоняя назойливых кур от снопов с колосками. Неожиданно для себя я вновь увидел этих чудовищ на том же поле, за нашим огородом. Меня что-то манило к ним, и я опять побежал им навстречу. Перед полем я остановился как вкопанный. В этот раз меня удивило что-то новое: скошенные вчера ряды, лежавшие на земле, стальными крутящимися клыками поглощались в огромную пасть этих чудовищ и исчезали из виду.

По дороге в нашем направлении мчался, поднимая за собой шлейф пыли, синий колёсный трактор с прицепом. Подъехав прицепом под длинную трубу, выходящую с боковой стороны чудовища, он остановился. Через какое-то мгновенье из трубы огромной струёй посыпалось золотистое зерно. Дядя, выпрыгнув из кабины трактора с пустым мешком в руках, вскочил на прицеп, подставил мешок под струю, и он мигом наполнился зерном.
А я стоял, смотрел и наивно, по - детски, думал:

 – Если бы сейчас здесь был мой папа, то он тоже смог бы насыпать в наш мешок это зерно, его здесь так много… И не молотил бы он до пота палкой колоски.
Зерно сыпалось всё меньше и меньше и в какой-то миг остановилось. Оно горкой возвышалось над высокими боковыми бортами тракторного прицепа. Надрывно зарокотал мотор; трактор, медленно трогаясь с места, выпустил дугой чёрный дым из выхлопной трубы и, набирая скорость, быстро скрылся за поворотом.
Я перевел взгляд на дядю, который, быстро перебирая ногами по лесенке, спрыгнул на землю и направился ко мне:

– Мальчик, как тебя зовут, где ты живёшь?

– Коля меня зовут, а живу вот здесь, – показал я пальцем на свой дом.

– Значит, Коля! А меня зовут дядя Толя. Я вот о чём тебя попрошу. Сегодня к нам водовоз что-то долго не едет…Ты сходи домой, принеси мне холодной водички. А я проеду ещё один кружок, домолочу полный бункер и потом прокачу тебя вот на этом большом чудо- комбайне. Согласен? – по-мужски серьезно спросил он меня.

– Да, дядя, согласен, я сейчас, мигом!

Взяв пластиковую колбу с ручкой из его руки, не медля ни секунды, быстро, вприпрыжку, побежал я по тропинке в сторону дома. Подбежав к порогу, в дверях встретил маму:

– Мама, у нас есть холодная вода? - закричал я.

– А что случилась - то? – испуганно спросила она.

– Дядя Толя пообещал на своем чудо- комбайне прокатить, если я ему принесу холодной воды, – едва переведя дух, ответил я.

– Вот, колгота, мать напугал как!  Давай свою банку-то…
Мама взяла из моих рук ёмкость, открутила крышку и кружкой из ведра налила холодной воды, несколько минут назад принесённой ею из колодца.
Меняя руку, переваливаясь с боку на бок, быстрым шагом я шёл к полю. Комбайн, который я ждал, двигался мне навстречу с другого конца поля. Я ждал и чувствовал, как в моей груди от волнения сильно билось сердце.

Внезапно огромная машина остановилась: через открытый сверху люк вдруг посыпалось зерно, и дядя Толя, махнув мне рукой, взял палку с привязанной на конце красной тканью, сигнализировавшей о полноте бункера, резко воткнул в сыпавшееся через край зерно.
Идя по недружелюбной, колючей стерне, я подошёл к дяде Толе, который ждал меня около огромного переднего колеса.

– Принёс? Вот и молодец! – он взял ёмкость, открутил крышку и стал с жадностью пить воду, проливая капли на свою одежду. – Спас ты меня, Коля! Давай, запрыгивай!
Он показал рукой на лесенку, подсадил меня на высокую нижнюю перекладину, а затем и сам поднялся. В те времена комбайны были без кабин: огороженная вокруг тонкой трубой с вертикальными стойками площадка, а сверху навес от прямого дождя и полуденных лучей.

Не успел я оглядеться, как под трубу комбайна подъехала машина с темно-зелёной кабиной, «Газ-51». После включения рычага зерно дружно посыпалось из трубы на дно кузова. С большим интересом наблюдал я с высоты площадки, как сыпавшееся зерно с растущей горки рассыпалось по всем сторонам, заполняя кузов машины.
Когда зерно ссыпалось, дядя Толя поставил меня справа от себя, рядом с бункером, показал, за что держаться, включил разными рычагами все нужные механизмы, и мы плавно тронулись вперёд.

Впервые секунды движения мной овладел страх: мотор рокотал вперемешку со стуком, лязганьем, скрежетом и завывающим гулом всех крутящихся и трущихся деталей, к тому же сильно трясло. На развороте звуки немного успокоились, и мой страх скоро перешел в любопытство. Мелькающие с блеском стальные клыки на барабане сопровождали набегающий поток с колосьями в огромную наклонную прямоугольного сечения трубу. Где-то совсем рядом, у моих ног, с надрывным воем объёмные снопы проглатывались, и уже обмолоченные зёрна провеивались и сыпались в специальный бункер. Солома, принимаемая граблями, выкидывалась в задний накопитель. После накопления открывалась с огромными клыками пасть, и содержимое ложилось на землю рядом с уже лежавшей копной. К моей радости, дядя Толя, наклоняясь поближе к моему уху, громким голосом подробно комментировал всё происходящее.

Мы все более удалялись от нашего дома, и с высоты площадки я увидел за зелёной лощиной ещё одно поле. На нем ровными линиями, сужающимися к горизонту, лежали такие же пышные рядки скошенной пшеницы. А с левой стороны нашего поля под палящим солнцем возвышалось множество копен уже обмолоченной золотистой соломы. На обратном пути дядя Толя дал мне порулить, поддерживая колесо своей рукой. Подъезжая к дороге, он остановил свой комбайн для очередного ссыпания зерна:

– Ну что, помощник! Беги домой, а то мать тебя потеряет. Когда-нибудь ещё прокачу!
Быстренько спустившись по лесенке на землю, я поблагодарил его, и мы попрощались. Моей радости и моему восторгу не было предела! Со счастливой улыбкой и приятными ощущениями от всего произошедшего я побежал домой.
Семь лет спустя после пророческих слов дяди Толи Мотнева на летних каникулах я работал у него помощником комбайнера.  Хороший, добрый был человек! Светлая ему память.
 
Войдя в дом, я увидел, как мама с нянькой - так мы называли свою двенадцатилетнюю сестру за её доброе, заботливое отношение к нам -  белили известью стены внутри избы, готовились к приезду гостей. Две старшие сестры папы должны были приехать из Москвы в отпуск.
В избе стояли три кровати без постели, а всё остальное было вынесено в сени на время ремонта. В сенях не было ни деревянного пола, ни потолка. Вверху в темноте проглядывалась соломенная крыша, потемневшая от времени, обвитая паутиной.

На потолке кирпичной избы для утепления лежал навоз - высушенная подстилка от домашнего скота. Во время осеннего урожая в навоз закапывали для скорейшего вызревания зелёные помидоры и дикие груши, принесённые из леса.
Палящее солнце жаркого, без единого дождя августа обжигало всё живое. Трава на моём любимом лугу пожелтела, потеряв свой первозданный зелёный облик. Увядающие цветы, словно прощаясь с жизнью, клонились к земле. Но грустный пейзаж нисколько не омрачил радости счастливого для меня дня. Я услышал, как мама зовет всех на обед.

Мы пообедали дружно, всей семьёй, и мама с няней пошли домолачивать снопы с колосками пшеницы. А я взял новый портфель и уселся за стол. Вместе со мной по обе стороны сели братишка, которому исполнилось пять лет, и младшая сестрёнка. С интересом и любопытным наблюдали они, как я стал укладывать в портфель, наслаждаясь типографским запахом, букварь с буквами, ещё незнакомыми мне, и интересными, красивыми картинками, а также тетради в косую линейку, чернильницу, еще не заправленную чернилами, цветные карандаши, ручку с перышком, деревянную линейку и резиновый ластик. Аккуратно сложив все это, я защелкнул застёжку портфеля и положил его в сундук, который стоял в углу чулана.

Мама уже заранее купила мне форму, ботинки, зимнее пальто с чёрным пушистым воротничком. Все это тоже висело в чулане, который был отгорожен в углу сеней, и ждало первого сентября и зимних холодов.
Вдруг я вспомнил, что не кормил своего четвероногого друга Цыгана. Подходя к погребу за миской, я неожиданно услышал тонкий протяжный писк. Осторожно я вошел внутрь шалаша над погребом. На подстилке лежал Цыган, и ему в чёрный, лохматый живот, пища, тыкал мордочкой маленький, слепой щенок чёрного цвета.

– Мама, нянька, у нас Цыган ощенился! – с круглыми от удивления глазами и со счастливой улыбкой подбегая к ним, прокричал я.
Мама, тут же перестав молотить колоски, недоверчиво посмотрела на меня. Уж она-то достоверно знала, что кобели не щенятся:

– Ты что, опупел что ли?
Сестра Тоня сразу поняла, что я не обманываю, и побежала посмотреть. Увидев щенка, она, улыбаясь, подтвердила:

– Мама, а Коля правду говорит. Там один щенок, такой же черный, как Цыган.
Мама, положив палку на горку с зерном, с неохотой направилась в сторону погреба:

– Вот от дел то отрываете, делать мне больше нечего что ли, – недовольно ворчала она.
Зайдя на погреб, мама остолбенела.

– Батюшки мои, и правда ощенился! Сучка ты меделянская! Оказывается, ты была не Цыган, а Цыганка… А ты что ж, и не знал, когда брал щенком-то его? – переведя взгляд на меня, возмущённо спросила она.

– А я откуда знал, Валерка сказал, что кобелёк, – виновато оправдывался я.
Валерке было пять лет, а мне шесть. Не понимали мы ещё тонкостей природы, когда проводили эту сделку. А родителям было не до этого, им своих забот хватало в нелёгкой деревенской жизни.

После того как все успокоились, мама с сестрой продолжили заниматься своим делом, а мы с братом и сестрёнкой отправились наблюдать за тем, как Цыганка кормила своего питомца, облизывая его лощёное тельце. Мы ещё долго сидели на корточках и придумывали ему кличку. Придя к единому мнению, не задумываясь, к какому полу относился щенок, назвали его Дружок. Позже выяснилось, что в выборе клички на этот раз мы не ошиблись.

Папа, как всегда, с работы задержался. Уборочная пора была в самом разгаре. Работал он кузнецом в отделении совхоза «Родина». Усталой походкой поднимался он по лугу к дому, ведя в поводу велосипед. На руле висела сетчатая авоська с хлебом, а на багажнике была привязана черная дерматиновая сумка, наполненная зерном. Мы побежали к нему навстречу, радостно крича в один голос:

– Папа, папа, у нас Цыган Дружка ощенил!

– Вы чего, бузины что ль все объелись? – глядя на нас с серьёзным видом, проговорил он и в то же время посмотрел на маму.
 
– Да, да, Вася, правда, – подтвердила мама неожиданную новость.  А слова мамы для него были законом.
Не сказав ни слова, он облокотил велосипед на изгородь и пошёл на погреб. Посмотрел и сразу же вышел.

– Что ж, ещё один рот прибавился, – сказал папа, глядя на меня с возмущением и озабоченностью.
Подойдя к маме, глянул на холмик с зерном и на кучу с соломой, которая возвышалась под самую крышу, и чуть заметно улыбнулся:

– Ну что, я смотрю, вы закончили. Молодцы, даже и провеять успели.
Затем перевел взгляд на меня:

– А ты-то помогал им? – спросил серьёзным голосом.

– Я ходил на комбайне кататься, а потом сумку в школу собирал, – деловито ответил я ему.

– Тебе всё одни игрушки подавай, а матери пускай дядя помогает… Ладно, мать, я что-то есть захотел, как из ружья, – такая поговорка была у папы. – Пойдём, покормишь меня, а вы давайте зерно потихоньку ссыпайте в мешок, после ужина затащим его в чулан.

После этих слов папа с мамой, отвязав сумку с зерном от багажника велосипеда, пошли в дом. А мы с няней ведром стали сыпать зерно в мешок.
Нежно-багровое солнце стремительно двигалось к закату и в какой-то миг зависло над притаившимися от волшебного торжества садами. Уставшая от знойного солнца и дневных забот деревня стихла, слышно было только мычание идущего с лугов на ночлег стада. Мама, взяв в руки хворостину, поспешила встречать свою молодую, ещё капризную Красотку, единственную в стаде комолую, без рогов, корову. Следом за коровами пригнали овец, и деревня оживилась. Звуки домашнего скота и лай собак вперемешку с громкими голосами людей нарушали торжество заката. А солнце удивительно красиво опускалось за горизонт, словно в малиновом саду укладывалось на своё ложе для ночного покоя, создавая блаженство наступающей тихой ночи, не предвещающей никакой беды.

Мама, привязав Красотку на её обычное место, за скобу деревянного сарая, присела на лавочку и стала доить непослушную в этот день нашу кормилицу. Папа с няней тем временем загоняли по неизвестной причине взбесившихся, не желающих заходить в летний загон овец. Цыган, внезапно поменявший пол, но до конца своей жизни проживший с этой кличкой, вышел погулять. Виляя хвостом, беспокойно поскуливая, он бегал вокруг меня, потом справил нужду, повалялся на уже немного остывшей земле и убежал к своему питомцу.

Густые сумерки, поборов день, стремительно опустились на успокоившуюся деревню и немного освежили раскалённый за день лучами палящего солнца вечерний воздух.
Со свежего воздуха не хотелось заходить в пропахнувшую известью избу. Но в тишине наступившей ночи я услышал громкий призыв мамы.

– Ребятишки, пора домой, уже ночь на дворе. Идите ужинать, и спать пора, – с порога проголосила она.
 
Не смея её ослушаться, я нехотя пошёл домой.
При свете керосиновой лампы на фоне белых стен я увидел три кровати с металлической пружинной сеткой, а вместо стола стоял табурет и две маленькие детские лавочки. На одной уже сидела младшая сестрёнка с пустой кружкой в руках, а на другую лавочку сел я. За мной следом зашла мама с глиняной махоткой в руке, в другой она держала полбуханки ржаного хлеба. Положив на табурет хлеб, стала наливать по кружкам ароматное парное молоко, которое ещё пенилось от свежести.

– Давайте ешьте, а Тоня сейчас придёт от Вити, она к нему по каким-то школьным делам пошла. Придет и постелет вам постель. А где у нас Толька? – глядя на меня, обеспокоенным голосом спросила вдруг мама. -  Вот, поросёнок, не слушается мать и всё. Как бы опять чего-нибудь не натворил… Ну, я ему сейчас!
С этими словами мама поспешила на улицу.
Не успели мы с сестрёнкой откусить хлеба, как внезапно открылась настежь дверь, и с растрёпанными волосами на голове и потемневшим от страха лицом, которого я раньше никогда не видел, появилась мама.
 
– Ребята, выбегайте! – страшным, рыдающим криком прокричала мама с порога на всю избу, а сама исчезла в темноте сеней.
 Я вмиг почувствовал, что произошло что-то страшное. Первая мысль - война!  В те годы часто говорили о войне с Америкой.

– А почему выбегать?  От войны надо прятаться под кровать, – промелькнула в голове вторая детская мысль.
Но призыв мамы к спасенью и инстинкт самосохранения взяли верх над детскими рассуждениями. И в какое-то мгновенье мой страх победило самообладание.
Вскочив с места, я перевел взгляд на сестрёнку, которая дрожащими ручками держала парное молоко в кружке и отломленный кусочек хлеба. Она смотрела на меня испуганными глазёнками. Не раздумывая, я вырвал из её ручонок еду, повернулся к ней спиной, немного пригнулся и скомандовал:

– Таня! Давай залезай быстрей на спину и держись крепко за мою шею!
Держа её своими руками за ножки, я выбежал из дома. Выбегая через сени в открытую дверь на улицу, увидел, как мама с жалостным плачем, упираясь, пыталась вытащить из чулана неподъёмный для женской силы мешок с пшеницей, который они с папой занесли полчаса назад.

Оглядываясь по сторонам в ночной темноте, с левой стороны дома, где несколько часов назад молотили зерно, я увидел, как из-за угла метались по сторонам огненные языки, цепляясь за соломенную крышу, стремясь овладеть ею.
Этот пламенный ужас вновь вселил в меня страх, который заставил бежать от    него. Мы бежали в сторону соседей, где жил старший брат папы со своей большой семьёй. Я услышал громкое мычанье коровы и боковым зрением увидел в темноте Красотку, бежавшую по картофельным грядкам от дома в сторону ветел. Обезумевшие от страха овцы с ягнятами вырвались из летнего загона и бегали вокруг горящего дома. Выскакивая из кустов со сверкающими в огне пожара глазами, громко блея на все голоса, словно демоны, они пугали и без того напуганных жителей деревни. Люди потом долго вспоминали этот жуткий случай, пересказывая его друг другу.

На фоне тёмно-синего неба я успел рассмотреть двух человек с вилами в руках, карабкавшихся по соломенной крыше в сторону, где лежала обмолоченная копна, уже охваченная пламенем, которая и стала причиной пожара.
Добежав с сестрёнкой на спине до наших родственников, которые жили в трёх десятках шагов, я почему-то не остановился, а пробежал мимо, к следующим соседям.

Вдруг перед собой я увидел свою тень, бежавшую впереди нас, которая заставила меня остановиться и повернуться в сторону нашего дома. Передо мной открылась страшная картина, которую я раньше никогда не видел даже в сказочных детских книжках. Бездушный и коварный огненный хищник на глазах проглатывал наш дом. За несколько минут тихую деревню он превратил в шумную, громко и тревожно рыдающую. Мимо нас, звеня пустыми ведрами, с криком и громкими, часто повторяющимися словами «пожар, пожар» бежали соседи.

Я представил, что мы с Таней сидим под кроватью в объятом безжалостным пламенем нашем доме, и мне стало до жути страшно, моё тело задрожало.
Неожиданно для меня нежные ручки сестрёнки резко сжали мою тонкую шейку, мне стало трудно дышать.

– Таня, отпусти руки! – хриплым голосом прокричал я.
Расслабив ручонки, она с моей спины сползла на тропинку, забежала вперёд и со слезами попросилась мне на ручки. В её слезинках я увидел мерцание зловещего пожара, который безжалостно и безвозвратно забирал у нас самое дорогое: наше милое, уютное, тёплое гнёздышко.

Папа со своим старшим братом не смогли потушить на крыше пламя, которое мигом переметнулось туда с копны соломы.  Коварный огонь мгновенно распространился по всей соломенной крыше. Падавший на голову жар заставил маму бросить мешок с пшеницей в сенях. А папа, не ведая, что мы убежали к соседям, с воем рвался в огненный котёл спасать своих погибающих детей. Но старший брат, понимая, что в доме никого нет, держал его в своих крепких руках, не давая сгореть заживо в полыхающем огне.
Подоспевшая тётя Настя громким голосом прокричала:

– Василий! Да ребятишки твои у нас! Своими глазами видела, как Коля с Танюшкой бежали к нам, а следом за ними и Толька, – убедительным тоном добавила она.
Люди, сбежавшиеся со средней части нашей деревни, под колпаком ночного огненного зарева с вёдрами, наполненными водой из ручья и колодца, с криками и стонами бежали к объятому огнём дому с надеждой спасти хоть что-то. Потемневшие от вылитой из вёдер воды пятна огня вновь разгорались с ещё большей жестокостью и надрывным потрескиванием. В шуме бегающих навстречу друг другу людей и стуке пустых вёдер вдруг раздался чей-то громкий мужской голос:

– В колодце вода закончилась! 
Колодец, который находился в пяти метрах от ручья, был на две семьи, неглубокий, с малым объёмом воды.
Люди после этого крика кинулись все разом к ручью, запруженному небольшой плотиной для домашней водоплавающей птицы и полива овощных грядок. Но из-за жаркого лета в ручье тоже оставалось мало воды. Да и та с каждым наполненным ведром заметно убывала. Люди черпали воду вместе с тиной, бежали с вёдрами на подъём, задыхаясь от дыма, страха и уже от безнадёжности чем-то помочь.

А разбушевавшийся огненный хищник, торжествуя в ночи, презренно выбрасывал из горнила ада мерцающие огненные шары, сопровождаемые шлейфом дыма. Они, словно стервятники, летали по округлой траектории, высматривая своим хищным оком очередную жертву. Не найдя её, обессиленные, затухали в воздухе на противоположном, через ручей, порядке домов. Люди, спасая соломенные крыши своих стареньких, ветхих от времени хат, обильно поливали их водой. Там же, напротив, жила старенькая мама папы, которая в рыдающем плаче с образом Спасителя в руках молилась о спасении младшего сына и его семьи.

А соседи, наши родственники, укрывали крышу самоткаными дорожками и тоже обильно поливали их водой. Из них с шипением исходил горячий пар. Таким образом и был спасен дом, тоже крытый соломой.
Далеко за полночь хищный, яростный огонь с языками пламени, с огненными шарами и шлейфами чёрного дыма изнемог и пал, оставив после себя мерцающие, дымящиеся угли, разметавшиеся вокруг на десятки метров.

Люди старшего возраста, дети и прильнувшие к их ногам от страха собаки до последнего смотрели на этот ликующий в ночи ужас.
После увиденного страшного зрелища, ночуя у гостеприимных соседей, я долго не мог заснуть. С другом Ваней мы лежали на печке, обсуждая всё происходящее и детским несмышлёным умом не осознавая всю серьёзность происходящего, строили планы на завтра:

– Если завтра всё сгорит, то кирпичные стены останутся, и мы будем по ним бегать, играть по-настоящему в войну.
Под эти бредовые разговоры мы заснули. Но на рассвете разбудил меня кошмарный сон, перемешанный в моей голове с реальностью происходящего, и я убежал от соседей домой.

На фоне восходящего солнца я всё же надеялся увидеть своё тёплое уютное гнёздышко, милое нашей семье, а увидел ужас, оставленный ночным коварным пожаром. Белоснежные вчера еще стены дома были покрыты слоем чёрной сажи с подтёками от грязной воды из ручья, которой поливали бушевавший огонь. Почти по центру уцелевших кирпичных стен возвышалась закопчённая кирпичная труба, символизирующая стойкость, несмотря на все происходящее. Рядом лежали обугленные, дымящиеся чурки, повсюду - разбросанные угли, перемешанные с грязью, от которых ещё исходил тёплый пар. Вокруг разило едкой гарью.

Сильно обгоревшая избяная дверь была открыта настежь. Рядом стояли несколько вёдер с водой. Напротив двери я увидел обгоревший холмик вчерашней пшеницы, а на месте чулана целый ворох залитых водой обгорелых вещей. Среди них были и те, что купили мне к школе. Услышав тихий голос мамы, я в страхе подошел поближе к двери, затем заглянул в дверной проем. От увиденного внутри избы я остолбенел: побеленные накануне стены были все в грязных ручьях. С потолка, который, к моему удивлению, остался невредим, словно слезинки, капала вода. В углу, перед святыми образами, в грязных, промокших лохмотьях, с темным от горя и дыма лицом, в безмолвном плаче на коленях и с молитвой на устах я увидел маму. Папа, обессиленный, сидел рядом с ней на табурете. На грязных, в саже, руках и лице кровоточили раны. С опаленными ресницами и бровями, со слезами на глазах от горя и страха за семью он молча смотрел в пол.
Я мигом подбежал к ним, обнимая их дрожащими своими ручонками, и стал уговаривать маму и папу:

– Мама, миленькая, не плачь! Папа сделает новую крышу, потолок покрасим, стены побелим, и опять у нас всё будет хорошо. Правда, папа?

– Да-да, сынок, Бог даст, так всё и сделаем, – глядя на образа, дрожащим голосом говорил папа, жалея меня и нежно прижимая к себе рукой. – Ладно, мать, что произошло, теперь нам не вернуть. Горе слезами не зальёшь. Как-нибудь с Божьей помощью справимся с этой бедой, главное, что все живы остались. А ты, сын, молодец! И сам убежал, и Танюшку из огня вынес. Ты у нас настоящий герой! – зная уже всё произошедшее, подбадривая меня, взволнованным, дрожащим голосом произнёс папа.
Я увидел скатившиеся по его потемневшему от горя и дыма лицу слезинки, оставившие за собой глубокий след. Тяжело вздохнув, он добавил, обращаясь к маме:

– Мы с Колей пойдём корову поищем, она ночью где-то в кустах мычала. Хорошо, что успел вчера отвязать её. Да и овец поищем, они теперь с испугу далеко убежали.  А ты иди у кумы возьми чистое ведро да там, в кустах, ее и подоишь, а то скоро уже в стадо провожать.
С этими словами папа встал с деревянного табурета, ласково обнимая маму. Затем взял меня за руку, и мы вышли из ещё не остывшей, пропитанной гарью избы.
Мама, глядя на обгоревший холмик пшеницы, наклонилась и дрожащими ладошками стала огребать обуглившийся слой, надеясь хотя бы что-то нагрести из накануне обмолоченного зерна.

А мы с папой по слегка дымящимся углям поспешили туда, где вчера стояли сараи. Вместо них на земле вперемешку с чурками лежали заживо сгоревшие, обугленные куры, которые не успели выскочить из своего сарая. Несколько оставшихся в живых кур с петухом и корову мы обнаружили сразу за огородом в кустах. А овец на краю деревни нашли соседи и вместе со своими овцами проводили в стадо. Цыган, сильно испугавшись пожара, унёс своего питомца в зубах поближе к ручью и спрятался в лопухах. Он долго ещё не приходил домой, да и идти-то было некуда. Шалаш над погребом, где он долгое время жил, сгорел.

Управившись по хозяйству, добрые люди нашей деревни и родственники стали нести к нам все, чем были богаты сами: яйца, хлеб и всякую крупу, а кто-то и немного денег. Люди тогда в деревне жили скромно, но в горе помогали друг другу, кто чем мог. Старший брат мамы, как только узнал про нашу беду, сразу же приехал из соседней деревни верхом на рыжей лошади по кличке Страсть. Он привёз привязанные через перевес к седлу два полмешка пшеницы, кое- что из одежды и дал денег на первое время.

Моим родителям горе мыкать было некогда: через неделю начиналась осень, пора дождей и слякоти. Уже на следующий день, едва отойдя от пережитого, взялись они за дела. Посовещавшись с родственниками, решили к кирпичной избе пристроить деревянную, отапливаемую русской печью пристройку под общей крышей.

Папа уже на следующий день привёз шифер и часть пиломатериалов, которые по чрезвычайному положению ему выделил совхоз. И началась работа по восстановлению дома… Папин старший брат, мой крёстный, был хорошим плотником, они с папой сразу же приступили к работе. А вечерами и по выходным дням им помогали и другие плотники из нашей деревни.

Мама, набравшись смелости и мужества, на второй день с утра пораньше села на велосипед и поехала по соседним деревням, в Дубровку и Краснополье, просить подаяние на погорелье. В одной из деревень, за пятнадцать километров от дома, в какой-то семье она оставила велосипед и пошла пешком с сумками наперевес по домам. Люди давали всё, что необходимо, как говорят, на первое время: кто кусок хозяйственного мыла, кто хлеба и яиц подаст, а кто крупы, муки насыплет.  Мама была всем и за всё безмерно благодарна. А одна состоятельная семья, расспросив у мамы ее семейное положение, есть ли ребятишки и какого они возраста, набрала ей целый мешок одежды. Нести было тяжело, и мама попросила их немного подождать:

– У меня здесь на краю деревни в каком-то доме стоит велосипед, я его сейчас возьму и заеду к вам. Хорошо?

– Да-да, хорошо, мы будем дома и подождем Вас, – вежливо ответили ей хозяева.
 Пройдя ещё несколько домов до края деревни, по другому порядку она вернулась обратно за велосипедом, но из-за переживаний забыла, где его оставила. Вся расстроенная, в слезах, долго и безуспешно она его искала, пока не помог встретившийся мальчик:

– Тётя, тётя, он у нас в саду стоит, пойдёмте, я вам покажу.
Он повёл маму по тропинке к своему дому. Она, вытирая слёзы, обрадовалась находке, повесила сумки на руль, а багажник оставила для мешка с вещами. Поблагодарив хозяев и мальчика за найденный велосипед, отправилась искать тех благородных хозяев, которые ждали ее с мешком вещей для ребятишек. От всего пережитого за эти два дня голова шла кругом, поэтому как ни старалась она найти этих щедрых людей, все усилия были тщетны.

 День уже теснился к вечеру. До дому ехать было далеко. Со слезами радости и огорченья, с двумя полными сумками добра и пустым багажником мама направилась в сторону дома. Уставшая, голодная, из последних сил в сумерках крутила она педали велосипеда по грунтовой пыльной дороге.
 
Мама ехала в сторону потухающего заката, к обугленным руинам, где её ждали родные люди: заботливый муж и маленькие дети. Ее любимая семья.