Блок. Петр. Прочтение

Петр



 

                Евг. Иванову

                Он спит, пока закат румян.
                И сонно розовеют латы.
                И с тихим свистом сквозь туман
                Глядится Змей, копытом сжатый.

                Сойдут глухие вечера,
                Змей расклубится над домами.
                В руке протянутой Петра
                Запляшет факельное пламя.

                Зажгутся нити фонарей,
                Блеснут витрины и троттуары.
                В мерцаньи тусклых площадей
                Потянутся рядами пары.

                Плащами всех укроет мгла,
                Потонет взгляд в манящем взгляде.
                Пускай невинность из угла
                Протяжно молит о пощаде!

                Там, на скале, веселый царь
                Взмахнул зловонное кадило,
                И ризой городская гарь
                Фонарь манящий облачила!
               
                Бегите все на зов! на лов!
                На перекрестки улиц лунных!
                Весь город полон голосов
                Мужских – крикливых, женских – струнных!

                Он будет город свой беречь,
                И, заалев перед денницей,
                В руке простертой вспыхнет меч
                Над затихающей столицей.
                22 февраля 1904   
   



Из Примечаний  в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
     «
     – Иванов Евгений Павлович (1880-1942) – писатель, участник символистских изданий, университетский товарищ и ближайший друг Блока в  1900-х годах.
     »

–  Е.П. Иванов.  – До революции – член «Петроградского религиозно-философского Общества» и «Вольфилы». После революции  библиотекарь и статистик. Арестован по делу «Воскресения» 11 декабря 1929 г. как "участник к/р церковно-монархической организации А. А. Мейера «Воскресение»”. Выслан в Северный край на 3 года, в ссылке в Великом Устюге (1929—1932 гг.). В 1932—1942 гг. проживал в Ленинграде. Работал счетоводом, рабочим, кассиром в Консерватории. Умер в блокадном Ленинграде от голода.
                Википедия.

– « Блеснут витрины и троттуары...» – во времена Блока «-туа-» в слове «троттуары» читалось в один слог.

     В прошлом стихотворении («Последний день») мы видели, как проститутка призывала Апокалипсис на этот город. Город выстоял. Ибо его охраняет Петр.
     Картина города осталась той же. Сравните, там:

                «…Гудели крики, лай и ржанье.
                Там, на грязной улице, где люди собрались…»

Здесь:

                Блеснут витрины и троттуары.
                В мерцаньи тусклых площадей
                Потянутся рядами пары.

                Плащами всех укроет мгла

                Но там рука блудницы проклинала город:

                «Женщина-блудница – от ложа пьяного желанья –
                На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь...

                Высоко – над домами – в тумане снежной бури,
                На месте полуденных туч и полунощных звезд,
                Розовым зигзагом в разверстой лазури
                Тонкая рука распластала тонкий крест.»

Здесь длань Петра оберегает свой град:

                В руке протянутой Петра
                Запляшет факельное пламя…

                …Он будет город свой беречь,
                И, заалев перед денницей,
                В руке простертой вспыхнет меч…


     Правда, сам он выглядит далеко не ангелом, да и хранит его несколько своеобразно:

                Там, на скале, веселый царь
                Взмахнул зловонное кадило,
                И ризой городская гарь
                Фонарь манящий облачила!
 
                Бегите все на зов! на лов!
                На перекрестки улиц лунных!
                Весь город полон голосов
                Мужских – крикливых, женских – струнных…

     Что-то уж больно напоминает эта картина то ли Помпеи времен упадка Рима, то ли Гоморру накануне сошествия в неё Ангелов.
     Пословица «Каков поп, таков и приход» верна в обе стороны.

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
     «
     На восприятие Блоком Медного всадника повлияла трактовка Петра в символистской литературе ("демон древней Москвы" в стих. Ив. Коневского "Среда" (1900-1901),  антихрист в  романе Д.С. Мережковского "Петр и Алексей" ,  а  также размышления Е.П. Иванова, нашедшие позднее воплощение в лирико-поэтическом этюде "Всадник" (1907),  которыми он делился с  поэтом.
     "Кто он? – спрашивал собеседник Блока… –  Е. Иванов пытался найти ответ, вглядываясь в  памятник Петру I: "порой кажется, что Всадник с  конем не готов к полету, а  колеблется над бездною и ( ... )  змий не раздавлен конем, а укусил его в пяту и все грезит под великим" .
     Восприятие Е.П. Ивановым Медного всадника как "демона мятежного" и в  то же время, подсказанное фальконетопекой скульптурной группой (всадник, попирающий змею),  сопоставление его с Георгием Победоносцем отразилось в блоковском стихотворении: образ Петра I с факелом, "руководящего" "ночной потехой" и образ Петра I с мечом, охраняющего город.
     Сравнивая в позднейших мемуарах образ Медного всадника в стих.  "Пушкинскому Дому" (1921)  с образом 1904  г.,  Е. П. Иванов заметил, что «этот Петр совсем не тот, чем в  "Петербургской поэме", где имя Петра только лишь "алеет на латах" от Зари, а сам он как Сатана» (Иванов Е.П. Воспоминания об Александре Блоке ).
 
     – "И с тихим свистом сквозь туман // Глядится Змей, копытом сжатый. – "Зачем же свистит змей? – писал Ин. Анненский. – Ведь змей из меди не может свистеть! Верно – но  не  менее верно и то,  что этот свистал,  пользуясь закатной дремой всадника. Все дело в том, что свист здесь – символ придавленной жизни. ( ... )  Свистом змей подает знак союзникам, их же и высматривает он, еще пленный, из-под ноги коня.  Змей и  царь не кончили исконной борьбы" (Анненский И.  О современном лиризме // Аполлон. 1909 . № 1.  Отд. 1.  С. 25).
     »

     Но наиболее точен, по-моему, Даниил Андреев:

     «...Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, — но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» — уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного — цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды — жертвенник-дворец-капище — выступит из мутной лунной тьмы. Это — Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, — но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»