Курская заря. Ч1. Г2. На побывку

Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 2. На побывку.

Предыдущая глава:       http://proza.ru/2021/10/28/1175

            - Ну как там на фронте, солдатик? Рассказал бы чего.
            Пожилой, обросший щетиной, дед смотрел на Якова с большим ожиданием. Седой волос сваливался у него почти на глаза, а железная дорога спокойно выстукивала свой успокаивающий метроном. Он был возрастом вроде, как и его отец, когда Яков уходил в армию в 39м, но почему-то казался старше… на много старше бати. Вряд ли он был старше возрастом. Скорее всего это война накладывала на мужиков такую маску, которая делала всех мужчин старше своего возраста, ведь и двадцатидвухлетний Яшка выглядел далеко не на двадцать два года, имея за плечами не один десяток языков, диверсионных и разведывательных операций.
            – …Нам ведь каждое твое слово, фронтовое, дороже… - короткая заминка, - …Левитана будет. А то едем молчим… зря время тратим. А у нас там два сына. – вздох, - Третьего уже не дождаться…
            Женщина, точнее совсем молодая девушка, сидящая рядом с ним, опустила глаза вниз, подведя край платка под нос. Сильнее прижавшись к плечу деда.
            - А это вот… невестка его… вдова значит.
            Он поперхнулся:
            - Еще двадцати годов нет, а уже вдова, как год. Хорошо еще… сына нам родил-а… - опять поперхнулся без слез.
            - …Да, сынок, расскажи…
            - …Расскажи, сынок, как там немчура, сильно кусается?..
            - …Поведал бы чего?..
            - …Когда еще кто расскажет?..
            - …Не видал ли там Артемку маво… Савина Артемку???
            Поддержали старика несколько женских и не молодых мужицких голосов, даже из соседних купе плацкартного вагона, заполненного людьми и на нижних, и на верхних полках. Молодая вдова, сидящая рядом со стариком, подняла глаза на солдата, взяв старика за локоть. Женщина из соседнего купе, с плетеным лукошком, аккуратно его держа на коленках, будто лукошко с яйцами, села поудобней, чтобы лучше видеть орденоносного парня, у которого на груди были видны аж два ордена, под отдернутой в сторону верхней части новенькой шинели. Из-за перегородки вагона появилась голова мальчугана. С хитрым прищуром, глаза постреляли в разные стороны, пока не остановились на солдате, голова снова исчезла за перегородкой, но через секунду опять появилась, с нескрываемым интересом разглядывая солдата, разинув рот.
            Яшка Никитин, давно смотрящий, как мелькают деревья за окном, слегка растерялся, сталкиваясь своим взглядом с уставшим ожиданием многих, смотрящих на него, глаз. Он сразу резко почувствовал, что не знает, чего говорить этим людям, не умеет он это делать оказывается перед ждущими лицами. Хохмить перед сослуживцами – это пожалуйста, за то, только смех, а тут… люди ждут от него… именно от него, большое нужное слово, которого у Яшки, как оказывается, и нет совсем. Он, бывалый солдат, полтора года не вылезающий из окопа, просто не мог подобрать слова, именно те слова, которые надо сказать этим, уставшим от ожидания и надежды, людям. У каждого из которых там, откуда он едет, есть свой близкий человек, и жив ли он… или нет, расскажет только одна… надежда. Непроизвольно расстегнул и раздвинул шинель, из-под которой появились медали и гвардейский значок, и третий орден красной звезды. В купе разнесся глубокий «Ох». Яша смутился еще больше.
            - Не смущайся, сынок, мы ведь люди простые. Что скажешь, то и ладно. Видеть тебя – уже праздник. То, что фриц силен – знаем. А вот возьми ж ты – Сталинград наш. Так и не взяли его… изверги.
            Яков чуть улыбнулся губами, смотря на «деда»:
            - Да… бьем мы немца, Батя, - как будто опомнившись, - научились бить… Не получается у них уже спокойных маршей по нашей земле.
            Все слушали его редкие слова с восхищением. Никто не желал перебить, даже когда он замолкал. И очень… очень ждали следующего слова. Как будто именно оно будет самым главным.
            - Даже тыла у них теперь нет, и по тылам бьем, гадов. Обязательно победим, Отец… Обязательно. А сынов жди. Может, вот как я, после ранения приедут. – Взглянул на девицу, жмущуюся к дедову плечу. – А ты красавица не отчаивайся, и похоронки бывает на живых отправляют. Он в госпитале, а на него похоронку... Вот сейчас в госпитале такой случай рассказывали, про солдата одного. Все видели, как его миной накрыло… чуть ли там, не на куски… - тормознул, осекся договаривать не стал, - Посчитали… хана парню, к награде представили посмертно. Ну погиб и погиб, на фронте это не новость. А он до наших дополз… в госпиталь. И живой, здоровый. Там, на фронте все может быть.
            - Кем же ты служишь–то герой? – озорно бросила немолодая женщина из прохода, нарушив тишину ожидания следующих рассказов бывалого война…
            В это время по вагону пошел некий озабоченный шум. Все начали озираться на его источник и вытаскивать из карманов, или из укромного места багажа, документы, по вагону шёл военизированный патруль. Яшка тоже полез в нагрудный карман, достал билет, военную книжку, выписку из госпиталя по ранению, оттопырив в сторону вторую полу шинели, медали слегка зазвенели. Мальчишка из-за перегородки начал вытягивать как можно выше свою шею, пытаясь рассмотреть награды солдата. Через три четыре минуты патруль был уже у их купе. Чекист, в возрасте, сурово посмотрел на Якова:
            - Куда и откуда следуете, товарищ сержант?
            Яков попытался привстать, но рост ему сильно приподняться не дал, после чего он опять сел.
            - На побывку домой, товарищ старший лейтенант, после ранения, двадцать один день отпуска дали, чтобы кости заросли. Еду в деревню Жданово, сейчас вот до Сухинич, а там либо машиной… а то поездом, коли ходит туда поезд. Или по железке десять километров, километр через лес… и дома. Еду из Москвы, из госпиталя.
            Офицер еще раз внимательно посмотрел на сержанта, опять проглядел его документы. Вернул документы, отдал честь:
            - Благодарю за службу, герой. Смотри там аккуратней, до фронта от Сухинич километров сто останется.
            Резко повернулся и, хотел было выйти из купе, но приостановился, с задержкой посмотрел на солдата, обратив внимание на ордена:
            - Не сопроводишь до тамбура, служивый?
            Сам пошёл дальше, не дожидаясь ответа. Вокруг воцарилась молчаливая пауза. Всем было не по себе. Через секунды Никитин встал и пошел за старшим лейтенантом НКВД.
            - Отец, я свой вещмешок брать не буду, полежит… ладно.
            - Не волнуйся, кому ж он мешает, сынок. Иди. Послежу.
            У старика документы милиционер проверять не стал. Видимо не было это его основной задачей. Суматоха и замешательство потихонечку сходили на нет. Перед Яковом с уважением и озабоченностью раздвигались сумки и ноги.

            Милиционер не останавливался у следующих купе, внимательно разглядывая сидящих людей, он уверенно медленно двигался на выход, солдат следовал за ним. В вагоне работали еще трое милиционеров, но они еще не дошли до места, где следовал в отпуск Никитин, так как документы у пассажиров проверяли не выборочно.
            В тамбуре курили два мужика, бросившие косые взгляды на вошедших, смачно затянувшись и отвернувшись к обледенелой двери гремучего тамбура, меж собой тихо разговаривая. Лейтенант милиции встал у правой заледеневшей двери, вытаскивая папиросы. Никитин тоже достал из кармана галифе пачку «Севера» и спички. Старший лейтенант напряженно из-под бровей пялился на мужиков. Прикуривая, почти не слышно, Никитину:
            - Такое дело, сержант… на узловой группа бандитов, с пересылки, грохнула охрану, и рванули в бега… - загасил спичку – с собой прихватили два пистолета.
            Слегка словами пережевав дым, остатки дунул вниз, а дым все равно не кончался, перемешиваясь со словами.
            - Подозрительных не встречал?
            Никитину и так было не по себе, что НКВДешник потащил его за собой, после вопроса старлея стало совсем не приятно. Замешкался:
            - Э-э… Нет.
            Старлей все пялился на двух курящих в другой стороне тамбура мужиков, сквозь грохот вагонной сцепки. Старая потертая обувь на фоне цивильной дорогой верхней одежды никак не увязывались между собой. Да и фасонное пальто на худом мужчине сидело не по размеру.
            – Слушай, у меня в душе все поет… к мамке еду. Четыре года близких не видел. Одна кровь на глазах… Да мне сейчас все люди – братья. Смотрю на любую бабу, как родная, так бы… так бы и прижал к груди! А ты мне – подозрительных…
            Прислонился спиной к стене холодного тамбура. Очередной раз глубоко затянулся, выпустив клуб дыма.
            До Калуги оставалось часа два.
            Один из курящих резко бросил бычок, потянулся к ручке двери в переходной тамбур другого вагона.
            - Ваши документы, граждане! – громко и чётко спросил старлей обращаясь к спешащему в другой вагон, сделав шаг вплотную к мужчине, через большую фигуру Никитина, не давая худому широко открыть дверь переходной площадки, заблокировав ее своей коленкой.
            Тот сначала, будто замер с рукой на ручке двери, из подобья смотря на милиционера холодным добрым взглядом, затем мраморно улыбнулся, закидывая голову назад. Расслабленно встал, как кол:
            - Документы?.. – опять слегка улыбаясь, очень медленно, иногда через милиционера, бросая скользкий взгляд на солдата. Пауза, левой рукой полез за пазуху, правая медленно пошла в карман драпового, не дешёвого, будто слегка великоватого, пальто.
            Ни движения, ни улыбка не ускользнули от взгляда Яшки, он, почему-то четко понимал, что они не естественные. Его голова уже напряжённо считала происходящую ситуацию, прикидывала расположение: милиционера… двух мужчин, свое расположение… в этом маленьком, узком тамбуре. Сержант переступил ближе к двери в вагон, выйдя из-за спины милиционера, иногда ловя скользкий взгляд «худого».
            - …Будут… документы. – «худой» говорил медленно, чуть ли не по слогам, словно растягивая время.
            Левая рука что-то доставала из-за пазухи, правая очень быстро вынута из кармана, и моментально ударила старлея вниз груди. Рука худого дядьки моментально идет обратно. Милиционер как-то странно охает. В руке худого заточка.
            Следующее быстрое движение вперед и вбок на солдата.
            Служивый, вместо того, чтобы пятиться, тоже делает маленький шаг вперед правой ногой, туловище, чуть разворачивается, перенося массу тела в атаку, корпус в движении… левой рукой пытается схватить руку врага с заточкой, но теснота тамбура не дает возможности маневра, заточка втыкается ему прямо в середину ладони, двигаясь уже, по выбранной инстинктивно Никитиным траектории – вверх… вместе с рукой бандита, открывая тому весь его корпус и голову.
            Правой богатырской рукой, хватает врага за острый кадык, тот хрипит... Яков, изо всей силы, не отпуская кадык, впечатывает его голову и легкое тело влево, в стену вагона, каракуль в сторону.
            Заточка торчит в ладони до рукоятки, продолжая двигаться вверх на выворот большого пальца «худого», заточка вырывается у него из руки, торча в ладони Якова. Рука в локте прижимает правую руку врага. Сержант, резким движением кисти, разворачивает кадык в сторону. Характерный хруст сломанного хряща. Тело противника слабнет, глаза закрылись, в челюсти судорога.
            Никитин отпускает напавшего. Враг быстро оседает по стене вагона. Никитин вытаскивает заточку из своей ладони. Тело худого, еще пытается хрипя дышать, с угла губ потекла каплями кровь, глаза два раза моргнули, наполовину не закрывшись последний раз, руки задрожали крупной дрожью. Заточка брошена в сторону.
            Сержант уже повернулся в направлении второго, слегка специально толкнув плечом раненного старлея, раненный нескладно садится на попу к выходной двери тамбура. Тот… второй, судорожно что-то непослушное вынимал из кармана пальто. В долю секунды, по фрагменту рукоятки, разведчик понимает, что это наган, тут же на врага. Но противнику все же удалось вытащить пистолет, направляя на солдата. Щелчок взвода. В это время раненая рука Никитина, практически ударом направляет пистолет вверх, прижимая оружие и руку противника к обледеневшей двери тамбура. Выстрел гасит слух, забивая уши звоном… в потолок. Запястьем правой ладони сержант ударяет в запястье ладони бандита, пистолет ударяется в стену и падает на ледяной пол.
            Никитин делает шаг назад, правой - резкий короткий удар в нос гада… и еще шаг назад.
            Бандит головой раскалывает обледеневшее стекло двери, резко валится на Никитина. Тот делает еще пол шага назад, чуть влево, пропуская тело. Еще безжалостный удар снизу-вверх… голова вверх, коленки в пол! Враг момент неподвижен, валится мордой в холодное железо тамбура… лежит без признаков движения.
            Никитин за ствол поднимает наган. Снимает взвод курка. Чуть замешкавшись отдает милиционеру.
            - Как ты?.. – договорить не успел…
            В это время открывается дверь переходного тамбура… открыться до конца не может – мешает тело.
            В щель протискивается мужик с наганом на перевес, ища цель, отодвигая соратника.
            Никитин, не думая ни секунды, впечатывает своим кирзачом руку с пистолетом в урез стены дверного проема, возвращая правую ногу обратно. Бандит орет от боли, пистолет падает на пол. Мужик, хватаясь за сломанную руку, вваливается в тамбур, выпучив глаза лицом поворачиваясь к Никитину. Яков правой ногой наступает на спину поверженного стрелка. Между ними сантиметров сорок… Никитин моментально напрягает очень короткий апперкот в челюсть. Голова бандита, чуть не отрываясь от плеч, закатывает глаза и садится вниз.
            Кто-то еще выскакивает из переходного тамбура в другую сторону и убегает.
            В это время милиционеры из вагона пытаются открыть дверь тамбура, отталкивая дверью тело «худого». Яшка за пальто приподнял и откинул на пол метра ливер бандита, освободив дверь.
            Два милиционера с оружием наперевес ввалились в тамбур.
            - Товарищ старший лейтенант!?. – смотрят на командира.
            - Еще, как минимум, один побежал по вагонам. – Скороговоркой сержант сотрудникам милиции.
            - Побудешь со старшим лейтенантом?
            - Да бегите, вы… упустите.
            Двое рванули в облаву.
            Всего лишь меньше пол минуты риска… и не на войне в бою… и не фашисты на полу… а в ладони дырка.
            Никитин окинул внимательным оценивающим взглядом тела. Перевел взор на старлея, тот был бледный, между пальцев прижатой к низу груди руки медленно струилась кровь. Оба молчали.
            - Разведка???
            Яшка снова внимательно посмотрел на свою ладонь, проколотую насквозь между коренными фалангов ладони. Из ранки сочилась кровь, в основном, в сторону ладони.
            - …А-га.
            - Понятно почему вся грудь в орденах.
            - Вставай, а то замёрзнешь. Кровь теряешь.
            Стал помогать милиционеру встать. Через стекло двери из вагона смотрела женщина, закрывая от страха рот ладошкой. Сержант слегка махнул ей рукой, чтобы она ему помогла. Она тут же открыла дверь, в разбитое стекло еще сильнее понесло холодом, Никитин пустил старлея вперед в вагон:
            - Кто ни будь примите его. Перевяжите. Если бинтов нет, исподним… исподним на лоскуты. Я тут приберусь немножко… в тамбуре.
            - Да тебя самого перевязывать надоть. – крикнула баба.
            - Сейчас приберусь и перевяжите.
            Подошли еще женщины, повели старлея к удобному месту, чтобы перевязать, бросая испуганные взгляды в щель двери, в тамбур. Тут как тут четвертый милиционер, почему-то не побежавший за бандитом… не понятно, может чуток испугался… видно, что лет семнадцать – восемнадцать, глаз осоловелый, лицо пятнами, бледный. «Наука будет салаге» - подумал Никитин. Пистолет у мальчишки еще на перевес… правда курок не взведен.
            - Ты оружие-то убери. Не в кого уже стрелять-то.
            - А?.. А-га… - пистолет неуверенно пошел в кобуру, залезая туда не с первой попытки.
            Сержант из брюк, поверженных, вытащил ремни. У живых на спине затянул скрутки на руках. Один, при этом, уже очнулся, не понимая, с ходу, что с ним. «Худой» свою последнюю кару - уже принял, но кровь еще продолжала еле-еле пульсировать из угла его губ. Никитин чуть сомневаясь, ударил его по щеке зная, что, когда ломается горло, дальше не живут. Но… но голова откинулась, глаза закрылись, пасть открылась настежь бездыханно… безжизненно.
            …………………….

            Не поймали милиционеры сбежавшего, выпрыгнул он из поезда. Ищи-свищи.
            Минут через десять, пятнадцать вернулся Яшка на свое место, с забинтованной не умело и не бинтом, ладонью. На тряпице все же просачивалась кровь. Сел, глубоко вздохнул. Люди смотрели на него молча. Все были потрясены событием… отвагой солдата.
            - А ты, как вижу опытный боец. Так понимаю - давно уже воюешь, сынок, орденов полна грудь. Столько и не видел ни у кого. Отваги в тебе… на десятерых хватит.
            Яша слегка засмущался.
            - Давно, Отец. Скажешь тоже… Я кадровый, по призыву 39го года, впервые в бой в августе сорок первого, под Ельней, попал. Вот там наша часть гвардейской прозвали, и вот этот значок оттуда… видишь «Ельня» написано.
            Он показал на гвардейский значок грубой плавки.
            - Дали мы там жару фрицам... а командовал нами сам Жуков!!! - он значимо приподнял палец, значимо посмотрел на слушающих, повторил, - сам Жуков! Начало сентября сорок первого, а мы, их гадов, с Ельни выгнали к е....м собачим.
            Глубоко вздохнул, внутренне себя успокаивая.
            - А вообще… Мы ведь там на фронте их не носим совсем, ордена-то и медали. Первый раз одел. Все же домой еду. Пусть мамка посмотрит, да сестренки. – остановился… чуть подумав продолжил, - Я ведь их с тридцать девятого не видел, уже три с половиной года прошло. Ни война бы, так в этом году домой поехал по окончанию службы. – Яша посмотрел в окно. - Теперь уж – пока фрицу голову не свернем, воевать надо. – опять задумался, - Да и земли он слишком много истоптал нашей, поганец. Кроме нас ее никто не очистит.
            Там, где находился раненый милиционер, по-прежнему суетились бабы.
            - Это ты молодец, что про мамку думаешь. Поди не сладко им там. Под оккупацией-то были?
            Яшка напряженно вздохнул.
            Пожилая женщина поставила на стол маленькую баночку:
            - …Сынок, это настой облепиховый, хворь быстро снимает, мажь им ранку свою, заживет быстро. Как развяжешь, так и мажь.
            Яков от неожиданности чуть растерялся.
            - Спасибо, мамаш. Большое спасибо…
            К столу подбежал пацан, который все выглядывал из-за перегородки, поставил рядом маленькую баночку с черным содержимым. Ничего не говоря, бегунком убежал обратно.
            Из-за перегородки показалась голова мужика.
            - Деготь это. Дрянь из ран вытягивает зараз. Как гной появится, вечером поставишь, утром ранка чистая, как солнышко.
            Улыбнулся, кивнул головой, исчез за перегородкой.
            - Спасибо… - перевел взгляд на банки, уже тихо, себе под нос, - не знаю имени твоего…
            - Гошка хромой… - негромко сказал дед, - из нашей деревни. Летом комиссовали его из армии под чистую, без ноги он с фронту вернулся… А это мальчуган - его младший. Васька. Средний двоечник, с моей внучкой учится, - чуть запнулся, - а старший – воюет.
            Из-за перегородки вылезла голова сорванца Васьки, расплывшись в улыбке исчезла. Все чуть улыбнулись.
            Какое-то время опять все молчали. Люди молчали, боясь перебить солдата. А тот переводил взгляд с одного пассажира на другого, с благодарностью смотря в их не легкие глаза. Наконец опять посмотрел на деда и его невестку. Вспомнил его вопрос:
            - …Были под немцем, батя, - будто продолжил, - в июле я их майское письмо получил, что освободили деревню. Весной их освободили в сорок втором, перед майскими.
            Посмотрел на свою забинтованную кисть. Отвел глаза на мелькание за окном. Поезд проезжал переезд, у переезда три подводы с мешками, видимо зерно. А вокруг подвод пацаны, мал-мала меньше.
            - Деревню-то сожгли всю. Все в землянках живут. Ни лошади,,, ни быка. Мужиков нет, все бабьим горбом. – сглотнул комок, приводя голос в порядок, – тоже считай… как на фронте. Курочка откуда-то приблудилась. Спасает их. Как завороженная, почти каждый день яичко несет… хоть и петуха нет. Немцы же всех курей сожрали… сволочи.
            Замолчал. Опять посмотрел на пробитую руку:
            - Хотел домик им справить хоть какой. А теперь вот… - махнул раненой рукой. – Вообще-то на мне все заживает, как на собаке. Ранение то вон почти в сердце было, всю грудь напополам распилили, чтобы пулю вытащить. Ничего, зажило за два месяца. Еще послужу Родине.
            Какое-то время помолчал:
            - Может успею еще и избушку им собрать. Печек много осталось после пожаров… уж печку-то точно сложу, чтобы их грела… Уже весна скоро. Пахать надо. – опять глубоко вздохнул. – А кому пахать… если только бабам впрягаться.
            Никто вокруг не прерывал его громкого молчания. Все слушали и слушали солдата. Солдата, который несколько минут назад, здесь в, не совсем глубоком, тылу, на пути к мамке, в вагоне с людьми, не задумываясь рисковал своей жизнью. Рисковал ради их всех, пассажиров этого поезда. И… победил!

            Бандитов притащили в последнее купе, перед туалетом. Обоих сгрудили на одну скамью, убитого бросили под стол, к ним в ноги, один из сотрудников органов сидел напротив них. Людей из этого купе попросили перейти на другие места.

            А раненый милиционер до станции… все же помер. «Худой» пробил ему печень. На улицу кровь шла медленно, из двух колотых дырочек в боку… заточка была длинная, сумела войти и выйти, кровило чуть ли не по капле, но видимо сильным было кровотечение внутреннее. Сержант Никитин это понял с самого начала, видел уже такое там, откуда он ехал… но говорить ничего не стал, ни старлею, ни бабам, суетившимся вокруг него, зачем убивать… надежду. Поняв, что остались минуты, улыбнулся старлею и пошел на свое место. Сначала милиционер все храбрился: «Чего там дырочка? До свадьбы заживет…» - но сам бледнел и бледнел. Бабы это замечали, но улыбались НКВДешнику добрыми бабьими лицами, с которых не уходила несгибаемая бабья надежда, отводя свои милые лица в сторону, чтобы смахнуть накатывающуюся слезу.
            А потом… тот уснул… уснул навсегда.
            Бабы это не поняли: «Тише… Тише» - друг другу. Не осознавая, что милиционер… уже не проснется.


Продолжение:   http://proza.ru/2021/11/01/955   


27.09.2021
Олег Русаков
г. Бежецк