Блокадные памятки

Блокадные памятки

   Старшина отдал честь флагу корабля, спрыгнул с запорошенных досок примерзшего трапа, перекинутого с палубы на обледенелую набережную, и, прищурившись, постоял немного, привыкая к солнечному свету. Собственно, свет, хоть и дневной, был совсем тусклый – в десять утра ленинградское январское солнышко только всходит, но после постоянной подводной темени и оно режет глаза. Поглядел на низкое, обложенное серыми тучами небо, из которого неспешно сыпался мокрый редкий снежок, на могучие сугробы, закрывающие почти всю набережную перед ажурной решеткой мертвого Летнего сада, и поднял воротник зимнего бушлата – влажный ветер колол лицо. Подумал, что повезло с увольнительной – при такой облачности и ветре бомбардировщики вряд ли прилетят. Может быть артиллерийский обстрел, но тут уж – как повезет… Ничего. Проскочу. Тут недалеко! На Васильевском.
   Семен оглянулся на родную К-52, намертво вмерзшую в ледяное пространство Невы, козырнул громадному тулупу часового и бодро зашагал по узкой тропинке, протоптанной вдоль гранитной ограды.  Холодный свежий воздух пьянил.
   Семен шел и улыбался, предвкушая счастье от встречи, которую ждал долгих полгода. Свежие щечки, шаловливые искристые глаза, озорной вздернутый носик… и радость! Радость жизни, переполнявшая крохотную девушку, только что приехавшую в Ленинград из далекой смоленской деревушки. Допотопный тяжеленный чемодан, казалось, вот-вот перевернет махонькую ладную фигурку – и Семен играючи подхватил его, помогая симпатичной незнакомке. Та не испугалась дюжего моряка, а наоборот – настолько обрадовалась неожиданной поддержке, что пригласила домой. Так он и довез тот чемодан – от вокзала до самой 14 линии, по дороге болтая с милой девчушкой обо всем на свете. Деревянный трамвай громыхал на стыках рельсов, скрежетал на поворотах, суровый кондуктор с кожаной сумкой и разноцветными катушками билетов на груди громко выкрикивал остановки и дергал веревку звонка, толкались усталые пассажиры, а они все болтали и болтали, и не могли наговориться. Так, смеясь, и поднялись с чемоданом до самой квартиры. Внутрь, однако, степенный Семен не зашел – негоже при первом знакомстве в дом к барышне лезть, не по правилам это. Уважительное отношение к родительнице и отроковицам вбивалось в церковно-приходской школе с малолетства.
   Начали переписываться, посылать фотографии, и карточка с чуть припухшими веками темных глаз и модной прической волной согревала через карман гимнастерки в самые тяжелые моменты непростой жизни подводника. И беды отступали, а тесная каморка подводного кубрика казалась светлее.
   Потом, в июле, в самом начале войны, предчувствуя скорый поход на Балтику, он успел выскочить в увольнительную, чтобы принести ей цветы – громадный букет ослепительно белых гладиолусов.
   Тогда дверь открыла не Ася, а очень похожая на нее девушка – такая же ладная и крепенькая, сочные щеки и алые губки тоже напоминали наливные яблочки. Ее руки сами потянулись к роскошному букету, но замерли при виде незнакомца.
   – Анастасия дома?
   – Ася, тебя! – Алые губки обиженно скривились, блестящие глаза ревниво скользнули по бравой фигуре моряка.
   – Вы – ее сестра? – доброжелательно улыбнулся высокий красавец. – Вы так похожи...
   – Да, Сенечка! – милая Ася вышла в прихожую и, лучась от радости, зарылась зардевшимся личиком в прохладные бутоны. – Нас так в деревне и называют – виноградинки!
   – Что? – не понял Семен.
   – Наша фамилия – Виноградовы, – улыбнулась Ася, проходя в комнату и приглашая гостя. – Нас у мамы с папой много, одних сестер пятеро! И братья еще, – она радостно засмеялась. – И все похожи! Как с одной грозди ягоды. Нюра вот старшая, я сейчас у нее пропишусь и работать пойду, вместе жить будем.
   – Да. – Сестра натянуто улыбнулась. – Ну, не буду вам мешать, – она походя взяла со стола продуктовые карточки, сунула их в ящик огромного резного буфета, заперла на ключ и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
   Это было давно, целых полгода назад, летом 1941.
   Всю бесконечную блокадную зиму и бессонные вахты образ румяного личика, выглядывающего из трепещущих лепестков, стоял перед глазами.
   – Ася, – пробовал на язык ее имя, прижимаясь лицом к холодной резиновой окантовке окуляра орудия или перископа. – Анастасия... Нет, Ася лучше! Роднее, ласковее... Но Анастасия – величавее... Царевна моя из подводной сказки... Нет! Домашняя Асенька... Курносая, ясноглазая... – И вахты проходили быстрее.

   Теперь, в январе 1942, Семен торопился по протоптанной дорожке посреди заснеженной улицы между высокими – в два этажа – сугробами, всматриваясь в номера домов, скупо освещенных синими защитными лампочками. Мимо вялым ручейком текли закутанные кто во что горазд наклоненные фигуры. Блокадники. Лиц не видно за поднятыми воротниками и намотанными платками. Согнутые от слабости, словно идут против сильного ветра. За каждым – детские саночки. Семен не обращал на них внимания. Он спешил к ней, своей царевне, и перед глазами стояло круглое личико в белых бутонах.
   Вот наконец и знакомое парадное. Дверь раскрыта и вмерзла в надутый ветром невысокий сугроб. Темная, обледенелая от пролитой воды лестница с выбитыми взрывной волной стеклами. Знакомая деревянная дверь, обитая понизу войлочным валиком – чтобы не дуло. Множество звонков с фамилиями, вот и нужная – Виноградовы. Сейчас увижу ее наконец! Семен удовлетворенно вздохнул, зажмурился, представляя наливные щечки и лучистые глаза, и нажал кнопку.
   Тишина.
   Черт! На дизельном крейсере – генераторы, он и забыл, что электричества нет и звонки не работают... Постучал. Тишина. Потоптался под дверью, не зная, что делать. Может, она не дома? Еще раз постучал – громче, настойчивее.
   От прикосновения дверь чуть приоткрылась. Сама. Не заперта!
   Семен заледенел под теплым бушлатом. Что произошло? С тревогой прислушался. Тишина.
   Войти? Неудобно, чужой дом... Еще постучать, может, просто не слышат?..
   И тут в приоткрытую щелку услышал шаги! Медленные. Шаркающие. Стариковские.
   Семен, изнемогая от напряжения, прислушался, мысленно подгоняя их. Ну же! Кто это там?
   Наконец дверь медленно открылась. В слабом свете, едва брезжащем через забитое фанерой лестничное окно, показалась крошечная скорченная фигурка в ватнике и валенках. Под надвинутой на самые брови меховой шапкой – темное от копоти старческое лицо, тусклые глаза еле видны над впалыми щеками и торчащими скулами.
   Кто это? Старушка? Соседка?
   – Здесь ли живет Ася?
   Молчание. Она не слышит?
   – Ася... это... я... – едва слышный хриплый шёпот из черного провалившегося рта.
   Это не может быть она! Этот еле ползающий полутруп – моя Ася?! Моя царевна?! – Он отшатнулся и бросился вниз по лестнице, не разбирая дороги.
   Уже внизу, почти выскочив на улицу, с ужасом услышал ее плач у распахнутой двери – безудержный и безутешный.
   Он мчался по улице домой, на родную подлодку, и всю дорогу его провожали изумленные взгляды черных от копоти изможденных лиц с торчащими скулами. Здесь не бегают! Здесь надо выжить. Надо беречь силы. Чтобы работать, помогать, дать жизнь другим. Он бежал, и черная пелена ужаса перед глазами таяла, и четко проступала единственная цель – спасти ее! Любой ценой!
   Он ворвался в кубрик мимо ошеломленного часового и сгреб в вещмешок все, что было – хлеб, тушенку, соль, сахар. Сбегал на камбуз, получил свою порцию макарон по-флотски, опрокинул ее в котелок, замотал сверху тельняшкой и аккуратно поставил на дно вещмешка – чтобы не перевернулась. Паника рассеялась, он действовал четко и слаженно, как в походе. Что еще прихватить? Пошарил в рундуке – бутылка вина! Красное – отлично, даст ей силы. Галеты, целая пачка! В мешок!
   Обратно! Она очень плоха! Успеть бы!
   Выскочил на набережную и, сжимая в руках драгоценный мешок, побежал обратно на Васильевский.
   Сзади в спину просигналил автомобильный гудок, он обернулся и прижался к сугробам, пропуская подпрыгивающий на ухабах газик. Армейский, пронеслось в голове.
   – Эй, куда спешишь, морячок? – Тормоза скрипнули под ухом. – Садись, подвезем!
   – Привет армии! – Бережно прижимая к себе теплый от макарон вещмешок, Семен полез на заднее сиденье. – На Васильевский мне. 14 линия. По пути?
   – Подбросим! – Солдат-шофер газанул, мотор взревел, бешено забуксовали на рыхлом снегу колеса, машина рванула вперед и вверх – на горбатый мостик Лебяжьей канавки.
   – Взлет! – заорал шофер, отпуская баранку и вскидывая руки.
   – От винта! – захохотал сидящий рядом командир.
   Газик на бешеной скорости перелетел через обледеневший горбатый мостик и шлепнулся на другой его стороне.
   – Посадка! – закричал шофер, ловя руль.
   – Так держать! – завопил его спутник, хватаясь за приборную доску, чтобы не разбиться о лобовое стекло.
   Пьяные, что ли? – ужаснулся подводник, цепляясь за переднее сиденье и еще крепче прижимая к себе драгоценный мешок.
   – Не боись! – расхохотался командир, ловя в прыгающем зеркальце квадратные глаза пассажира. – Мы из Пулкова, из аэродромной команды. Он всегда так водит. Держись крепче, впереди – Зимняя канавка! Там мостик круче!
   – Взлет! – закричал шофер, наддавая газу и отпуская руль...

   Он не дал ей съесть много. Чуть-чуть вина. Немного макарон. Все. Хватит. Ласково, твердой рукой отодвинул котелок от ослабевшей от еды девушки и на руках отнес ее на кровать, подоткнул ватное одеяло:
   – Остальное – завтра. Тут тебе на неделю хватит. Я не смогу прийти раньше... – Ее глаза блаженно закрывались, впалая щечка прижалась к теплой широкой ладони. – Где тут кастрюлька? Куда макароны переложить? Котелок с собой возьму, чтобы потом еще принести. Через неделю приду, раньше мне никак, вахтенных не хватает.
   Он оглянулся по сторонам, ища шкафчик с посудой. Взгляд упал на резной буфет, в стеклянных недрах которого поблескивали чашки и тарелки, темнели какие-то мешочки, баночки. Наверное, там и миски есть – Семен потянул дверцу, но она оказалась запертой на ключ.
   Ася полусонно следила за его движениями:
   – Там заперто. Там она прячет еду.
   – Прячет?! Кто? – Внутри все клокотало от злости, но старшина держал себя в руках.
   – Моя сестра. Нюра. От меня. – Ася не могла говорить, засыпая от слабости на каждом слове.
   – Сестра?! Родная?! Как она может прятать? Откуда у нее еда?
   – Она на окопах работает. Ей дают. И муж – командир в армии, привозит ей.
   – Но ты же...– запнулся, не смея произнести «умираешь от голода».
   Темное от коптилки лицо еще сильнее прижалось к большим теплым ладоням:
   – Когда ты рядом, мне ничего не страшно... – Бескровные губы слабо улыбнулись. – Я потому и расплакалась, что испугалась, что ты убежишь и не вернешься... Что я такая страшная, что ты и не узнал... а как узнал – испугался и убежал... – Прозрачные слезы оставили светлые полоски на впалых щеках, худое горло прерывисто сжалось, удерживая подступающие рыдания.
   – Ш-ш, – как маленькой прошептал он, – я никогда тебя не оставлю... Клянусь! – наклонился и, внутренне замерев, поцеловал.

   – Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться? – Старшина подчеркнуто официально козырнул командиру корабля.
   Тот поднял голову от документов. Семен первый раз обратил внимание на изможденное, покрытое сеткой морщин лицо «комраза». Как он раньше не замечал? Постарел за блокадные полгода лет на десять.
   – Вы по поводу вашей девушки, старшина? – капитан проницательно улыбнулся. – Которой еду с корабля таскаете?
   – Как вы узнали, товарищ капитан? – зарделся Семен. Вроде, ни с кем не делился...
   – Кто она вам? – «Комраз» откинулся в рабочем кресле, блеснул белый подворотничок. Худая шея болталась в ставшем просторном воротнике, рукава кителя не закрывали костистых запястий.
   – Невеста, товарищ капитан первого ранга! – браво отрапортовал Семен и щегольски козырнул, обрадовавшись, что в этот момент все решил для себя. Женюсь! – Вот поставлю ее на ноги – и в ЗАГС!
   Капитан удовлетворенно кивнул, встал и крепко, по-отечески пожал парню руку. Тускло блеснуло обручальное кольцо. Потом подошел к шкафу, вынул пачки командирских папирос, банку икры, сгущенку и пачку противоцинготного мармелада:
   – Даю вам увольнительную раз в неделю. Разрешаю делиться суточным довольствием. Поздравляю, командор!
   Он приходил часто, как только мог. Приносил еду, теплые вещи. Их собирали всей командой, каждый отдавал все, что мог, спасая невесту старшины-артиллериста.
   Ася выжила, и сама стала донором крови, возвращая жизнь раненым и умирающим. И всю жизнь сдавала кровь – донорство стало ее потребностью.

   Семен Ефремович Савченко, 1917 года рождения, и Анастасия Ивановна Виноградова, 1921 года рождения, сочетались браком в Ленинграде в 1943 году. В самый пик блокады.

   Семен десять лет служил на подводном флоте, в боях был ранен и награжден. После войны был переведен в Мурманск, и Ася поехала с ним, потом осели в Ленинграде, получив квартиру от завода, где Семен работал слесарем. Ася – кондуктором в трамвае. Двое детей, любимая внучка. Летом – на Смоленщину, в бабушкину деревню, где жили сестры-виноградинки и в почетных рамках висели фотографии обоих братьев, погибших на войне. Или в Псковскую область – к деду на озеро, рыбачить, каждый вечер – ведро плотвы, которую бабАся чистила и жарила на радость внучке. Дед уставал, дремал на диване, а Машенька лазала по нему как по доброму медведю, обряжая в кукольные платочки и повязывая бантики. Зимой он катал внучку на санках: впрягался, будто огромный лось, играючи втаскивал детские саночки на горку или нарезал круги на пруду заснеженного Юсуповского сада, вместе кормили белочек в парке Челюскинцев – сколько радости было! Если, конечно, не лежал в госпиталях. Машенька рано узнала, чем госпиталь отличается от больницы.
   И на всю жизнь она запомнила тяжесть парадного дедушкиного пиджака, словно броней покрытого боевыми наградами. И бабАсины военные памятки – зубные протезы, медаль «За оборону Ленинграда» и «Орден Крови» почетного донора СССР.