Счастливый человек

Может быть, это не очень правильно: считать одни места на глобусе почти святыми, а другие – проклятыми. Может быть, это сродни сотворению кумиров.

Есть святыни крупномасштабные. В юности такой меккой считал институт двигателей в Москве – НИИД. Широко известное было учреждение и даже в не очень узких кругах. А приехал туда и… разочаровался: очень скромно все, люди-то, наверняка, замечательные, а вот антуража некоего, намоленности – не почувствовал. А кто мне виноват: не подписывался НИИД лично мне понравится. Напридумывал сам себе воздушные замки, первым ветром их и раздуло.

Имеется у меня и обратный пример, очень маленького масштаба. Есть под Барнаулом село. Сейчас уже почти в черте города. Не виноваты жители местные в том, что проклято для меня это село. Почти все не виноваты. Не стоит город без скольки-то праведников. А для меня не стоит ни город, ни село, если там сколько-то мерзавцев. Что с того, что я, сам по себе, хуже тех мерзавцев? Себе-то всегда простишь, другому нет.

Мы так многие устроены. Слава Богу, не все.

Город у нас довольно большой. Заводы тоже большие. Были. А профессиональные круги – не круги: кружки, кружочки. Если не с каждым коллегой знаком, так через одного, через двух уж точно. Я работал на одном заводе, Алексей Николаевич – на другом. Я его не знал. Но на «моем» заводе работал его брат. Я и брата - только в лицо, да по рассказам. Не пересекался лично. Есть и есть такой человек. Слышал фамилию, и ладно.

Мало постоянного в жизни. Ушел я со своего первого завода. Алексей Николаевич тоже уходил со своего. Но мы тогда не встретились. Петляли дороги наши, то сближались, то расходились.

Я после сорока начал уставать: от работы, от жизни. Все чаще бывал недовольным, все чаще начинал устно и письменно со слова «Я». И даже в середине и в конце предложения словно писал и говорил «Я» с большой буквы.  Это очень плохой симптом. Мне бы спохватиться, но… Себе-то всегда простишь. А тут еще времена такие трудные. У нас ведь два состояния в государстве: то трудные времена, то кризисы. Это если войны нет. Поэтому себя, конечно, жалко всегда.

Однажды меня вызвал хозяин, председатель правления нашей компании: «Ты же кандидат? Надо ехать в Челябинск, там несогласие по рабочему процессу. Надо их убедить». В Челябинске – потребители, заказчики. Это почетно, когда посылает в командировку лично хозяин. Но я защищался совсем по другой теме и в рабочем процессе - не эксперт. Конечно, это вызвало неудовольствие. В конце разговора хозяин сказал: «Тогда Любимова просить буду. Он-то (подразумевалось – в отличие от вас от всех) – во всем эксперт».

Прошел еще почти год. Неизвестный лично мне "эксперт во всем" пришел к нам. Ему не надо было показывать, как мне когда-то, дипломы, рассказывать, где работал, чем занимался. Он пришел с готовым именем, с заработанной репутацией.  Хозяин принял его сразу своим заместителем. Это был седьмой заместитель. Не знаю, все ли заместители приносили вровень пользы. Наверное, нет. Мы-то, все остальные, тоже работаем не вровень.

Прошло еще сколько-то месяцев, меня перевели из конструкторского отдела и переселили в комнату, где уже сидели двое, Алексей Николаевич - в том числе. Комната была «высокопоставленная», даже не комната – кабинет. Оба моих новых соседа – заместители председателя правления, хозяина. И вот их уплотняют: подселяют работника, стоящего на несколько ступенек ниже на карьерной лестнице. В общем случае, ситуация не простая. В случае с Любимовым: говорить не о чем, есть стул – садись, нету - принесу.

Сейчас я понимаю: вместе мы пробыли совсем недолго, буквально несколько месяцев, разделенных то карантином, то его больничными. Катастрофически мало. За этот коротенький период узнать человека трудно. Но можно узнать главное в человеке.

Попробуйте выразить сущность своих знакомых двумя-тремя словами. Трудно? Попробуйте. Я слышал, как несколько очень разных  человек, не сговариваясь, формулировали свое понимание Алексея Николаевича. Один сказал: «Живая книга». И добавил, подумав: «Кладезь. Он вообще хоть что-то не знал?» Человек этот больше тридцати лет отработал испытателем, его трудно было удивить новой, незнакомой информацией. Любимов не стремился удивить. Все выходило само собой. Второй  долго молчал, потом вздохнул: «Замечательный человек». И все. Это – главный конструктор с другого завода, совсем не восторженный и не сентиментальный заводчанин. Третий сказал: «Понтов не было вообще. Беспонтовый, в хорошем смысле».

Если коротко. Очень сдержанный (редкость...). Очень вежливый (ох, редкость…). Очень грамотный (Боже мой, какая редкость!..). Постоянно что-то читающий по специальности (редкость из редкостей). 

Его поставили курировать испытательную лабораторию. Как-то, уже несколько сблизившись, мы тихо беседовали в перерыве (он вообще все делал тихо). «Мне очень трудно, - сказал он, поморщившись. – Там (в лаборатории) такие грамотные ребята, а шеф меня поставил указания им давать. Ну, что я могу им указать? Мне у них учиться надо». Мнение одного из испытателей об Алексее Николаевиче я уже приводил выше.

 (А ведь как часто мы встречаем совершенно иные примеры: дадут человеку высокую должность, зачастую дадут ее «на вырост», то есть человек-то еще не дозрел, но посчитали перспективным…  А он теряет или сразу не имеет понимания истинного масштаба своей личности. И начинает «руководить», «давать указания», разбираясь в деле  очень мало или вовсе не разбираясь. И живет, уверенный в своей непогрешимости, укрепляясь с каждым днем в этом нелепом заблуждении. И уже не дозревает никогда, так и сгниет незрелым, как неудачный овощ с незаметной порчей, да еще и сорванный не вовремя).

Дело, конечно, не ограничивалось «указаниями». Он, в самом деле, был живой книгой, всегда с готовностью «открытой» на нужной странице. Он без малейших споров ехал в любую командировку, хотя и по возрасту, и по статусу мог хотя бы попытаться отказаться.

Он не стеснялся спрашивать, но старался не лезть первым, если видел, что ситуация некритична и без его вмешательства. Даже не знаю, какое из этих качеств, драгоценнее.

При всем том – весьма высокая самооценка. Спокойная уверенность в том, что знает вот это, это и это. Понимает ограниченность своих знаний (уже за одно это – памятник при жизни!), но от того, что проверено опытом, что знает наверняка, не откажется. Никаких шумных споров, никакого самоутверждения: зачем? Самоутверждаются неуверенные в себе, закомплексованные, малообразованные – короче, неспециалисты. Он – специалист.

Когда мы чуть ближе сошлись, он сказал, что с интересом читал мои статьи. Я, конечно, был рад, но грешным дело подумал, что у нас - светский разговор, вежливость и т.д. Чуть позже я убедился, что Алексей Николаевич обладает способностью очень мягко, очень вежливо высказать весьма нелицеприятное мнение. Это тоже не всем дано. Кому-то легче соблюсти политес, покривить душой. Кому-то, наоборот, отлаять и чувствовать себя справедливым. Сделать мягкое замечание, чтобы человек не обиделся, но устыдился, это - искусство.

Помните перечисленные выше качества? Поставьте перед ними главное: деликатность, порой чрезмерная деликатность. У него был обычный пропуск, без красной полосы, без права свободного выхода, без права прохода в закрытые зоны. Почему сразу такой оформили, не знаю. Скорее всего, просто разгильдяйство наше обычное. Я, помню, удивился этому безмерно, спросил, почему он не облегчит себе жизнь, не сделает хотя бы свободный вход-выход и проход везде? «Вы знаете, нужно просить, а я не хочу». Я как-то не очень деликатно вылез, мол, давайте я помогу, все оформлю. Он вежливо отказался.

(Замечал у некоторых людей эту черту: если можно не просить, лучше не просить. Не важно, кого, о чем… Говорят, крайности сходятся. Может быть, крайняя деликатность сходится с гордостью? Гордость у него была, но, как мне казалось, в нужной пропорции, «в допуске»).

Мы все последовательно переболели коронавирусом. Конечно, ему досталось круче: все же он был старше на двадцать пять лет. И тут он преподал мне урок, в своей обычно манере, когда то, что это урок, понимаешь, спустя месяцы: он никогда не жаловался. Посмеивался, скупо рассказывая про госпиталь, сокрушался об ушедших коллегах и ни слова о том, каково пришлось самому.

В прошлом году защиты дипломов в университете проходили дистанционно. Его компьютер подключили к видеоконференции, чтоб, сидя в нашей комнате, он одновременно участвовал в защитах. Как я не убеждал его, что звук мне не мешает, он упорно ставил самый низкий уровень, так что едва можно было разобрать. Наушников ни у кого из нас не было. Я занимался своими делами и все думал о том, каково ему с его уровнем знаний слушать косноязычный лепет свежеиспеченных бакалавров и магистров. В один из дней я уходил раньше и сгоряча щелкнул кнопкой сетевого фильтра: отключая свой компьютер, отключил и его. Спохватился, но уже поздно. На мои извинения он спокойно и с улыбкой отвечал, что даже благодарен мне, что устал слушать и ничего нового, видимо, не услышит.

В этом году защиты разрешили очно. Его снова записали в ГАК, но он проходил обследования, я подменял его. Получилось даже смешно: ГАК проверяла работница методкабинета, меня предупредили, чтобы я откликнулся на фамилию «Любимов». Естественно, я «откликнулся». Вот, пожалуй, единственный случай, когда я мог его  заменить: при перекличке.

Он никогда не называл свою болезнь. Вообще разговоры о болезнях не поддерживал. Ни разу не слышал от него что-то жалостливое, мол, тяжко мне (ему), трудно, здоровья нет, денег нет, еще чего-нибудь... Весной он уходил на больничный, предполагал, что уходит надолго. Мы оказались в комнате вдвоем, а я не то, чтобы побаиваюсь подобных минут расставания, но в таких случаях всегда теряюсь, не знаю, что говорить, как себя вести. И он опять удивил меня. Он вдруг сказал совершенно без связи с предыдущим разговором, словно отвечая на незаданный вопрос (я не помню дословно, но не забуду смысл его слов):
- А вы знаете, я такой счастливый человек. У меня такая жизнь была хорошая, я за нее благодарить Его должен. Столько людей хороших встретил, с такими коллегами работал. А работа какая интересная была… Мне так много дано было разного, интересного. Я, наверное, в жизни норму перебрал хорошего. Я всем доволен.

Мы еще увиделись потом, он приходил закрывать очередной больничный, ему продляли и продляли. Он надеялся, что разрешат операцию. Ее разрешили, но больше мы не виделись. На похороны я не пришел. Давно уже нет моих родителей. Один за другим уходят Учителя. И каждый раз увеличивается мое сиротство. Я больше не хожу на их похороны. Не хочу. Им не нужны были при жизни мои поклоны. Учителям вообще ничьи поклоны не нужны, они не кесари. Никогда я не сравняюсь с ними в знаниях, отношении к жизни, к людям. Вряд ли я смогу, уходя, сказать, что всем доволен и благодарен за все.

Я сижу за его столом, пользуюсь его телефонным аппаратом. Так получилось, совпадение. В электронном архиве ОГК размещены переводы статей из MTZ, которые он успел сделать для конструкторов. Не исключено, что когда-нибудь "слетит" сервер, и переводы исчезнут. Наверное, раньше забудется его голос, придет новое поколение испытателей и конструкторов, и мало, кто вспомнит, вежливого заместителя председателя правления. Мы, которым выпала радость общения с ним, не будем работать вечно. Но что-то останется, я хочу верить.

Смерти нет, - твержу я себе. Смерти нет, но одним праведником среди нас стало меньше. А ведь мы-то сами - далеко не праведники, и это еще мягко сказано. Он, кстати, был из того самого села недалеко от Барнаула, сейчас уже почти в черте города. И в этом для меня есть какой-то урок, который я пока не усвоил, как многие, впрочем, из его уроков. Пока я думаю, что дела там стали еще хуже: хуже на одного порядочного, доброго, счастливого человека, который незаметно пытался делать нас всех порядочными, добрыми, счастливыми. А ведь это – очень много.

P.S. Порой, как Леонид Ильич из анекдота, я перечитываю сам себя и не только потому, что очень люблю. Порой что-то изменяю, дополняю, выбрасываю. Мои опусы могли бы сказать о себе словами из песни до странности популярного когда-то  Олега Газманова: "Я сегодня не такой, как вчера". Вступление длинное, а сказать хотел, по сути, вот о чем. Сегодня в интернете наткнулся на добрые слова о бывшем преподавателе Московского автодорожного института Геннадии Ивановиче Гладове. Он ушел 15 сентября 2021 года. Хорошо, что люди помнят и говорят о нем. Но зацепили меня его слова: «Наверное, несмотря на болезнь и другие трудности, я – счастливый человек, мне везло на хороших людей. Эти люди, каждый по-своему, оставили след в моей душе. Я буду помнить их всю жизнь». Честное слово, я не читал о нем, когда писал об Алексее Николаевиче. Но вот так совпадают люди в хорошем. Конечно, радостно, что они есть среди нас, и не поворачивается язык сказать "были..."

Р.Р.S. И еще о "кругах", "кружках" специалистов. Даже не удивительно, с одной стороны, что мои Учителя были знакомы друг с другом. Это - примерно, одно поколение, одна альма-матер, одна кафедра. Заводов-то крупных профильных в городе всего два. Было. Разных много, а крупных профильных для нас - всего два. И все же, с другой стороны, чудно для меня это. Вижу здесь не просто географическую близость. Тут что-то большее. Конечно, каждый из них знал и других людей. Других, по качеству. И сами они были разные, и ангелом никто не был. И все же, все же... Существует между людьми нечто схожее с эффектом магнитных линий. Помните школьный курс физики, лист бумаги с насыпанными металлическими опилками?.. Подносит  учитель магнит под лист, и опилки вдруг расходятся узором в силовом поле. В силовом поле жизни, как бы красиво не звучало, мы тоже создаем некие узоры. Вот только с кем мы рядом, кого выбираем? Или дело в размере: мелковаты мы, что ли... Не те узоры рисуем, что получались у наших Учителей, у родителей. Отчего так?.. Себе-то, конечно, простим, и все же  грустно как-то.