Сошествие в Коцит, или в Сталинградском котле 1, 2

(воспоминание пехотинца,лейтенанта вермахта)

1. Профессор и бурсак

Берясь изложить эти воспоминания,я не хотел бы ни перед кем оправдываться или кого-то проклинать. Все мои страсти давно перегорели в языках белого пламени сталинградской метели, остывшим пеплом развеяны они по ветру стужей колымских лагерей, запаханы лемехами плугов в поросшую ковылями, изрытую норами сусликов казахстанскую степь. Парит над курганом с времён Тамерлана Бессмертный Орёл,  давно выронил он из своих ухватистых когтей свастику, примеряется, чтобы вцепиться в спинку грызуна, схватить живую синусоиду гадюки,закогтить попрыгунчика тушканчика или даже оседлать сайгака. Клонятся к земле колосья на краю заброшенной пашни- ничего уже не прорастёт на этой истерзанной земле.
 Уже лёжа в постели с обострившимися ранами и даже подумывая об эвтаназии, я согласился наговорить внуку на диктофон мои фронтовые и послевоенные мемуары лишь потому, что моя судьба не отмечена никаким пафосным героизмом. И всё же Она -суть цепь событий биографии самого заурядного офицера вермахта - теперь видится мне чем-то вроде поэмы Данте. Я попал на фронт недоучившимся гуманитарием Марбургского университета. Моими кафедральными  предтечами -наставниками были корифеи неокантианской школы Коген и Наторп, которых Борис Пастернак называл "скотами интеллектуализма"*. А Эрих Крыссиер**, входя в амфитеатр аудитории, - всем своим видом демонстрировал такое пренебрежение к нам, что по всему было видно -он даже и за скотов- то нас не числит. Мы были для него просто пустым местом, уэльсовскими человеками -невидимками,абсолютным нулём интеллектуального магнитного поля.Шаркая подошвами чаплиновских башмаков, он входил, волоча за собой крысиный хвост трости. Его усы торчали по сторонам.Его ноздри улавливали натасканные в этот Колизей любомудрия поколениями бурсаков и профессуры застарелые академические запахи -и отвечали аллергическим слизетечением. Прочищая ноздри заострённого носа, седенький старец громко сморкался в необъятный платок,он распространял тошнотворную  вонь и девицы первых рядов забрызгивали себя французскими духами, чтобы перебить исходящий от него трупный смрад, в результате чего гладиаторская арена кафедры превращалась в дно воронки , где настаивался невообразимый парфюм - смесь вековой пыли фолиантов, дистиллят мудрствований чернокнижников и тлен алхимических лабораторий магов из замковых башен.Всё в одной колбе, мензурке, пробирке-кап-кап -через краники и трубки реторт -вливалось в нас -пустых, как витринные манекены.  Этот смрад светился лучами Беккереля,он высвечивал банки с заспиртованными человеческими внутренностями и эмбрионами-уродцами,он пронзал наши мозги насквозь в попытке превратить нас из мыслящего тростника Блёза Паскаля в болотную вонь расового превосходства. Мои однокашники  Гюнтер и Йоган уже позабавлялись на шествиях с повязками на рукавах: вцепившийся в предплечье черный паук  в белом круге на красном поле, зажатое в кулаках древко знамени с клювастым орлом, готовым вкогтиться в любого несогласного, разодранные бравурной песней рты ...
-Вы знаете? Вы ни четра не знаете!- задирал профессор-гладиатор полемик голову к верхним рядам амфитеатра  и блуждал там мутным взглядом разгоняемых темноту фар гестаповского "Мерседеса".- Все вы !- и он тыкал кривым выставленным пальцем с изгрызенным до заусениц  ногтём, словно расстреливая всех нас из пистолета.-Ведомо ли вам, что вы ни что иное, как символизирующие животные (animal symbolicum)! И учтите -тем , кто не потрудился прочесть моего трёхтомного труда "Гинеалогия символов"***, я гарантирую отчисление и рабочее место грузчика в Гамбургском порту...

Путающийся перепончатыми лапами в зелёной, как слизь соплей его вечно простуженного оппонента Крыссиера,  гусь Гуссерля****, пытающийся достичь совершенства вагнерианского лебедя,  тщетные попытки профессора играть на незримых струнах арфы Тангейзера - всё это- меня, студента,  рубило  в сон и я боролся с неодолимым желанием прикорнуть, притулив голову на тетрадь конспекта.Эта борьба со сном была  даже более героической, чем в окружении Сталинградского котла, где нас заживо варил лютый российский мороз -и претворяющаяся сугробом Валькирия уже поджидала, когда же я сомкну глаза, чтобы подхватить меня и уволочь в свою ледяную Вальхаллу. 
 
 Крылатая баба подвывала пению струн в арфе, резонирующей в черепах обглоданных бойцов вермахта выходящими ночами на кормёжку волками, чьи глаза мерцали подобно фарам "БМВ" нашей мотопехоты, когда мы бодро наступали. "Только не спать, только не спать!"-ворочалось в мозгу, в одном из тёмных закоулков извилин которого я и в самом деле таскал по сходням в Гамбургском порту мешки с кофе из Бразилии, ворочал ящики с сукном для обмундирования вермахта из Голландии, цеплял крюки стропов к контейнерам с магнием, вольфрамом и молибденом из африканских рудников для легирования стали для танковой брони.Мой мозг давно был помещён в одну из банок кафедры биологии и безумный преп тыкал в него указкой, чтобы показать тупым студентам-где тут левое, где правое полушарие, где мозжечок, а где- гипоталамус.Тот же самый почти что шарообразный орган был насажен на железный штырь "стран оси" и украшал кабинет мюнхенского чиновника,с чувством блаженства завязывающего шнурки на папке с документом, на котором значились автографы Чемберлена, Деладье, Муссолини и Гитлера, договорившихся о том, чтобы отдать на съедение разрастающейся опухоли кусочек моего гипоталамуса, почему -то называемого Судетской Областью.

Предсонное состояние, в котором грёзы превращали сугробы вокруг нашего окопа в бюсты античных философов, а закованный в лёд так и не похороненный танкист, колом точащий из завалившегося набок танка с размотавшейся гусеницей, прикипев одной рукой к катку, напоминал статую древнегреческого дискобола. Но в его промороженных мышцах не хватало открытого средневековыми алхимиками флегетона, чтобы метнуть этот диск, и  обратившись в секретное летающее орудие Третьего рейха-НЛО - он мог бы сесть  на поляну перед бруствером - и отверзся бы люк, и спустилась бы лестница-и это было бы спасением.

 Разгуливая по  полукругу кафедральной арены наш профессор орал:
- Хайдеггер! Его "Время и бытие"-это прорыв...Хайдеггер -это гений нового времени...Это не какой-то там слинявший к англичанам слюнявый скрипач Эйнштейн с его женой еврейкой...Хайдеггер!
А мне мерещилось "хайль!", хайль!" "хай!"...

Меня уже несло по дуге первого круга разверзающегося дантова Ада в толпе коричневорубашечников.Моя рука вздымалась ввысь, словно какой-то кукловод тянул за нитку. Куда веселее, чем на лекциях Крыссиера, было, хватив пивка в гаштете под замковой горой, пересчитав, помнящие о временах рыцарей-латников клавиши  ступеней ведущей вниз каменной лестницы, вливаться в карнавальный водоворот костюмированных шествий, где охаиваемый марбургскими мудрецами Герман Вирт и его супруга Маргарет вышагивали, наряженные в средневековые одежды. Он -наигрывающий на флейте миннезингер с лютней на шнурке, она, распевающая  фолькзонге прекрасная фрау -Рапунцелью из замкового стрельчатого окна. Мне казалось -все как есть окрысившиеся на Вирта профессора, выстроившись за ним в нескончаемую вереницу, готовы были ,послушно поджав лапки, заворожено следовать за ним, как за Гаммельнским  Флейтистом. И пусть фюрер, беснуясь, обозвал при полном одобрении консервативной профессуры сотрясшего речью замковые своды alma mater вице-канцлера фон Папена "гнусным карликом", "червяком" и "тараканом" - от того эти почти бесплотные фантомы  библиотек, лабораторий и аудиторий  не стали более материальными.Да и куда подевался сочинивший пламенную речь писака*****, труп котрого не могли найти, но потом всё же обнаружили в кустах на берегу речушки неподалёку от Ориенбаума под Берлином.Это случилось уже после веселья в "Ночь длинных ножей" , когда пламя факелов выхватывало из ночи наши вдохновенные лица и наконец то мы мы, горланя песни,могли применить свои теории на деле.

Гюнтер и Йоган крушили витрины кусками вывороченного бордюра. Рушился прежний мир ,чьи отражения до сих пор сияли солнцем, острились старинными замками на горах Баварии и Саксонии,  кучерявились облаками разглядываемые с той стороны неподвижными куклами демонстрирующих последние моды манекенов. Крушась в дребезги, отживший своё мир с грохотом и звоном валился на квадратики брусчатки. Это разбитой вазой чешского стекла дробилось на неслепляемые осколки моё детство.
-Су-детская область! - повторял я вслед за моей домашней учительницей русского языка, когда разложив поверх свежеотглаженной ею голубой скатерти свежий номер русской  эмигрантской газеты за май 1938 года,она понуждала меня читать кириллические заголовки.

А потом я бормотал, тебе, Марта, из Рильке:"Деревья складками коры мне говорят об ураганах..."Ты жмурилась на майском солнце, твои губы морщились, в уголках рта пряталось нечто, что я видел однажды на небольшом, обрамлённом багетом полотне в прохладных лабиринтах Лувра -улыбку Моны Лизы. Словно меняющий арфу на лютню юный Тангейзер, с Рильке я переходил на Гёте: "Такою складкой шла кора, что мне понравилась дыра. Шут с деревянною ногой, вы волокита продувной, готовьте подходящий кол, чтоб залечить дуплистый ствол!"

Лёжа на спине, на полянке фиолетовой от цветущих фиалок, ты улыбалась. И , трепеща переливчатыми крыльями,Павлиний Глаз садился живой брошкой на твою кофточку.И мигал глазами на тех крылышках. Плывущие над нами облака были столь же глубокомысленны, как букли напудренного парика Иммануила Канта. И только чёрный бант идущих бок о бок двух гудящих бомбардировщиков бросали на поляну тень: люфтваффе  бомбило Варшаву.
 
Мы поднимались и после нас оставался на лужайке под липой след из примятых травинок и цветов. И взявшись за руки, мы спускались с холма, словно бы изгоняемые из Рая, глядя вслед вороней стае гулких крылатых машин, которые долетев до улиц и кварталов шляхетской, уже терзаемой большевиками Польши, должны были сбросить на крыши домов смертоносный груз.Там уже крушились ударами тупорылых "лялек" хлипкие доспехи кровельного железа, разлетались в щепы балки, а следом вздымались взрывом -кирпич,штукатурка,обломки диванов, пылающие обрывки одеял, куски растерзанных на фарш человеческих тел, уносило ввысь обгорелых до угольной субстанции метнувшихся было спасаться птиц и ещё секунду до того охотившихся на них кошек, чтобы затем всё это осыпалось вниз.

Но это было далеко. И я мог впиваться губами в твои губы, прижиматься к тебе, ощущая всем телом всю топографию тебя-столь же пересечённую, как местность под Марбургом. Вот в этом и была - истинность растворяемой мгновениями счастья безбытности бытия. Остальное -головизна и вымыслы.

2.В разбомбленном храме

Томик "Божественной комедии" Данте с гравюрами Доре я увидел среди книг рухнувшей полки библиотеки полуразбомбленного села, когда мы уже вплотную подошли к Волге и вплотную подступили к территориям, на бескрайних просторах которых, как мне казалось, должны были обитать поволжские немцы. Но  мы не увидели  там с ликованием встречающих нас соотечественников-единокровников,готовых поднять восстание против коммунистов.Никаких повстанцев, о которых надоедливо твердила пропаганда!Тишина. Как стало мне позже известно- до тех дерень о которых слагались в СССР бодрые стишки "Майн брудер ист айн тракторист ин унзерен колхоз" , мы так и не дошли. Так что в этом селе не высилась руинами раздолбанная большевиками кирха.А если таковая и существовала на другом берегу Волги, то сами когда-то в ней молившиеся, выгруженные в голой степи из вагонов для перевозки скота, не собирались в повстанческие отряды, а мёрзли теперь в какой-нибудь наспех сколоченной кашаре. А вот православный храм ,давно превращённый коммунистами в клуб,  рухнул при наших авианалётах и артобстрелах. Осталась лишь одна стена. К ней то и была прислонена закрученная в полуспираль книжная полка с библиотечкой на немецком.Гёте, Шиллер, Гофман, Братья Гримм. Откуда? Возможно, немецкие колхозники поделились своим сокровищем с русскими. Столь характерный для советского режима культурный обмен.  Позже, когда  в научно-популярных статьях стало модным рассказывать о достижениях генетиков -на одной из иллюстраций я увидел ДНК и винтовую "лестницу" дезоксирибонуклеиновой кислоты. И перед глазами опять всплыла та самая, искореженная снарядами металлическая этажерка.Она представилась мне чем- то вроде гена арийского духа,  его культурным метакодом. И воздействием каких сил должен был подвергнуться этот ген, чтобы мутировать - и в реторте Фауста появился бы Гомункулус-Гитлер? Венский художник -неудачник, кумир толп, оккультный маг, сумевший ввергнуть в Ад полчеловечества. Эти вопросы мучат меня и по сей день.Но не отпускает и другой вопрос - кто из нас был в момент, когда мы бомбили, взрывали, жгли -дикарями, а кто носителями человеческой цивилизации? Мы-европейская орда? Или противостоящие нам "скифы"?

Раскрытый на странице, где  Данте с Вергилием наблюдают полёт грешных душ, томик валялся среди мусора и битого кирпича.Шевеля страницы, осенний ветер занёс между ними  кленовый лист. И он лёг поверх гравюры закладкой,  прилипшей к спине Зигфрида в момент его купания в крови дракона. Бой ушёл вперёд. Стреляли вдалеке. Я поднял книгу и прочёл " Свой жизни путь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу..." Я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я поднял глаза- и чуть в стороне от изуродованной книжной полки увидел ангела, разящего копьем змееподобного гада с головой и перепончатыми крыльями горгульи.Нимбоносец восседал на вздыбленном коне. Он-то и смотрел на меня, словно выискивал на мне прикрытое прожильчатой пятернёй кленового листа уязвимое место, чтобы вернее вонзить своё копьё.Фреска, оставшаяся не тронутой на полуобвалившейся стене, как видно, не была уничтожена сельскими комсомольцами лишь потому, что библиотекари заслонили её  книжной полкой.
- Ты чего это тут читаешь? -раздался за спиной голос итальянца Джованни.Он застёгивал ремень на галифе и как видно , только что облегчился. -Тут этих книг! Я из одной вырвал страницу.Сам знаешь- как плохо теперь с бумагой! Это не то , что в Чехословакии, куда вы въезжали на велосипедах - и вас встречали цветами и туалетной бумагой в благоустроенных сортирах!Здесь ничего этого нет. А эти давно завоевавшие Азию лопухи и дубовые листочки сильно жёсткие. Вот я и воспользовался подвернувшейся книжкой...  Там на картинке был изображён какой-то курчавый неариец с бакенбардами и гусиным пером в руке, которое он кусал в задумчивости. И ещё  кот по цепи шёл, русалка сидела на ветке, из морских волн выходили богатыри и бородатый карлик в чалме уносил ввысь вцепившегося в его длиннючую бороду витязя с выхваченным мечом! Сказка!
-Ты Джованни, прекрасно развлёкся! - захлопнул я книгу и сняв ранец, стал совать фолиант внутрь рядом с сухпайком - галеты с изображением жизнерадостного бауэра на пачке, банка тушёного бекона с наблюдающим за нами из глубины ранца, как из  темноты хлева, боровом.- За такие подвиги дуче тебя приставит к награде! 

- А ты, я смотрю, запасся бумагой впрок! Правильно! А то и костёр растопить нечем, не всё же к танкистам за бензином бегать! Вон -уже снежинки витают и мне слегка подморозило зад, пока я уносился к облакам , уцепившись за бороду колдуна-карлика!
 -Оттуда и надо было отбомбиться по окопам русских в помощь нашим доблестным люфтваффе. А то румынов и венгров на "Мессеры" и "Фокели" насажали, а мы тут грязь ногами месим!
-Да! Весело ребятам там- в небе. Если зениткой не подрежет, тебе и сухо, и тепло , и шоколад, и французский коньячок, а не хренов эрзац- шнапс для согрева пехоты.
-Русские говорят -"сУгрева"!- поправил я соотечественника Данте, Петрарки, Джованьолли и Боттичелли..
_-Штоб они жопой сели на  копья тех богатырей с картинки, как венгр Истван на куст крапивы! Помнишь как он бегал со  спущенными штанами и орал, словно сел на улей с пчёлами!
- Так а хорват Юрай, который утёрся этой- че-ме-ри-цей- и не выговоришь, а потом ему милашка Эльза из медицинской роты лечила волдыри в промежности...
-Проклятое "жизненное пространство" на Востоке! Тут на каждом шагу - то партизаны, то бабы, готовые воткнуть тебе в брюхо эти как их, -ви-лы! У нас виллы возле Неаполя увиты виноградной лозой, море плещется у ног- вспомни как мы блаженствовали во время отпуска после того, как поколотили славян и навалили их трупов в котле под Харьковом? А тут - металлические рога в руках безумной чертовки в сарае. Ну раскинь ты ляшки для итальяшки, прими в лоно сперму представителя высшей расы, так нет сопротивляется, как бешеная! Вспомни ту тётку , которую я пришил на сене очередью из "шмайсера" , когда она отправила вилами в Валгаллу  Адриано! Он даже штанов не успел расстегнуть! А она ему трезубец в кишки! Ну сущая гладиаторша времён Калигулы.   
-Горазд ты с бабами воевать!- застёгивал я ранец, внутри которого, обок с  блокнотом с вложенной в него  твоей фотографией на берегу моря лишь исписанной стихами любимых поэтов страничкой разделенной с фото моей сокурсницы по Марбургскому университету -шел Данте.

 Он спускался вниз по ступеням Ада в сопровождении Вергилия. Вышедший из под резца гравёра силуэт поэта с оттопыренной нижней челюстью, клювом носа  и лавровым венком на голове тенью ложился на два светлых женских облика. Творец монументальных терцин делал шаг за шагом и его величественно ниспадающие одежды овевало вихрем низвергающихся вниз душ. Перепончатые крылья падших шуршали опавшей листвой под нашими подошвами.
-Не вляпаться бы тут в заложенную тобой мину!- бросил я последнюю язвительную фразу моему Вергилию. Но он уже не слышал, садя из "шмайсера" в белый свет как в копеечку, увидав мелькнувшую в руинах тень.
-О!Чёрная кошка хотела дорогу нам перебежать!-поднял суеверный итальянец за хвост окровавленный трофей...

3. Венера Боттичелли

Ничего ты этого не видела и не слышала.Ты стояла запечатленная фотокамерой на берегу Неаполитанского залива. Ветер трепал твои волосы, подобно надувающим щёки Эолам. Я казался себе то ли юным Сандро Боттичелли  то ли Альбрехтом Дюрером, готовый вырисовывать восхищённым взглядом все ложбинки твоего тела. Все -до мельчайшей подробности и чёрточки. И ты осталась на фотографии, словно отпечаток линогравюры. Вместо эолов сбоку ,хохоча прикладывались к бутылкам с Баварским пивом Джованни и Гюнтер...А потом мы плавали в тёплом, ласковом море.Ты выходила из воды вся в сверкании капель. Ты вытиралась полотенцем. Ты сушила волосы, трепля их растопыренной гребнем пятернёй. Ты была божественна! 



*Борис Пастернак, "Охранная Грамота".
** Созвучие фамилии и научного труда этого вымышленного героя с фамилией неокантианца Эрста Кассирера и его работой "Философия символических форм" - всего лишь метаметафорическая аллегория, а не поясной "портрет с натуры".

***У Фридриха Ницше -"Генеалогия морали".

**** Гуссерль -автор его феноменологии духа.
**** В 1933 году лишённый нацистами гражданства Альберт Эйнштейн эмигрировал в США, где продолжил свои исследования в Принстонском университете.
***** Хайдеггер -экзистенциалист Марбургской философской школы.