Томас Элиот. Портрет леди

Thou hast committed—
;Fornication: but that was in another country,
;And besides, the wench is dead.
;
The jew of Malta.

                I
               
Among the smoke and fog of a December afternoon
You have the scene arrange itself—as it will seem to do—
With "I have saved this afternoon for you";
And four wax candles in the darkened room,
Four rings of light upon the ceiling overhead,
An atmosphere of Juliet's tomb
Prepared for all the things to be said, or left unsaid.
We have been, let us say, to hear the latest Pole

;Transmit the Preludes, through his hair and fingertips.
"So intimate, this Chopin, that I think his soul
Should be resurrected only among friends
Some two or three, who will not touch the bloom
That is rubbed and questioned in the concert room."
—And so the conversation slips
Among velleities and carefully caught regrets
Through attenuated tones of violins
Mingled with remote cornets
And begins.

"You do not know how much they mean to me, my friends,
And how, how rare and strange it is, to find
In a life composed so much, so much of odds and ends,
(For indeed I do not love it . . . you knew? you are not blind!
How keen you are!)
To find a friend who has these qualities,
Who has, and gives
Those qualities upon which friendship lives.
How much it means that I say this to you—
Without these friendships—life, what cauchemar!"
Among the windings of the violins

;And the ariettes
Of cracked cornets
Inside my brain a dull tom-tom begins
Absurdly hammering a prelude of its own,
Capricious monotone
That is at least one definite "false note."
—Let us take the air, in a tobacco trance,
Admire the monuments
Discuss the late events,
Correct our watches by the public clocks.
Then sit for half an hour and drink our bocks.



                II

Now that lilacs are in bloom
She has a bowl of lilacs in her room
And twists one in her fingers while she talks.
"Ah, my friend, you do not know, you do not know
What life is, you who hold it in your hands";
(Slowly twisting the lilac stalks)
"You let it flow from you, you let it flow,
And youth is cruel, and has no remorse
And smiles at situations which it cannot see."
I smile, of course,
And go on drinking tea.

;"Yet with these April sunsets, that somehow recall
My buried life, and Paris in the Spring,
I feel immeasurably at peace, and find the world
To be wonderful and youthful, after all."

The voice returns like the insistent out-of-tune
Of a broken violin on an August afternoon:
"I am always sure that you understand
My feelings, always sure that you feel,
Sure that across the gulf you reach your hand.

You are invulnerable, you have no Achilles' heel.
You will go on, and when you have prevailed
You can say: at this point many a one has failed.

But what have I, but what have I, my friend,
To give you, what can you receive from me?
Only the friendship and the sympathy
Of one about to reach her journey's end.

I shall sit here, serving tea to friends. . . ."

I take my hat: how can I make a cowardly amends
For what she has said to me?

;
You will see me any morning in the park
Reading the comics and the sporting page.
Particularly I remark
An English countess goes upon the stage.
A Greek was murdered at a Polish dance,
Another bank defaulter has confessed.
I keep my countenance,
I remain self-possessed
Except when a street piano, mechanical and tired
Reiterates some worn-out common song
With the smell of hyacinths across the garden
Recalling things that other people have desired.
Are these ideas right or wrong?


                III


The October night comes down; returning as before
Except for a slight sensation of being ill at ease
I mount the stairs and turn the handle of the door
And feel as if I had mounted on my hands and knees.

"And so you are going abroad; and when do you return?
But that's a useless question.

;You hardly know when you are coming back,
You will find so much to learn."
My smile falls heavily among the bric-;-brac.

"Perhaps you can write to me."
My self-possession flares up for a second;
This is as I had reckoned.
"I have been wondering frequently of late
(But our beginnings never know our ends!)
Why we have not developed into friends."
I feel like one who smiles, and turning shall remark
Suddenly, his expression in a glass.
My self-possession gutters; we are really in the dark.

"For everybody said so, all our friends,
They all were sure our feelings would relate
So closely! I myself can hardly understand.
We must leave it now to fate.
You will write, at any rate.
Perhaps it is not too late.
I shall sit here, serving tea to friends."

And I must borrow every changing shape
To find expression . . . dance, dance
Like a dancing bear,
Cry like a parrot, chatter like an ape.
Let us take the air, in a tobacco trance—

;
Well! and what if she should die some afternoon,
Afternoon grey and smoky, evening yellow and rose;
Should die and leave me sitting pen in hand
With the smoke coming down above the housetops;
Doubtful, for a while
Not knowing what to feel or if I understand
Or whether wise or foolish, tardy or too soon . . .
Would she not have the advantage, after all?
This music is successful with a "dying fall"
Now that we talk of dying—
And should I have the right to smile?

То в спешке совершал ты -
Блуд постыдный: но то в другой земле происходило,
К тому ж мертва та девка.

Кристофер Марлоу. Мальтийский еврей.


                I

Средь дыма и тумана декабрьского дня
Ты сцену создаёшь себе - так показалось мне -
Словами: "Этот день я сохранила для тебя";
Четыре восковых свечи в портьерной темноте,
Четыре нимба светят в высоте над головой,
И атмосфера словно у Джульетты склеп
Вещь всякая готова иль сказать, иль стать немой.
Мы, скажем, здесь поляка новомодного послушать,

Что пропустил прелюдии сквозь волосы и пальцы.
"Интимен так этот Шопен, что, думается, душу
Его возможно воскресить в кругу друзей лишь близких
Двоих или троих, что тот цветок не схватят,
Что вопрошая тискают во всех концертных залах."
Вот разговор скользит и тянется
Средь фальши и восторгов, грациозно пойманных
Через слабеющий скрипичный тон,
С рожком далёким скроенный,
Начнём?

- Не знаешь ты, что значат для меня мои друзья,
Как странно и как редко их найти в такой,
В той жизни, сложенной из трудностей и расставания,
( Вообще я не люблю того... Ты знал? Ты ж не слепой!
Как чуток ты!)
Мне друга отыскать, того, кто в состояньи
Хранить и расточать
Те качества, что дружбу сохраняют.
И много ль значит, что тебе я говорю -
Без этих дружб - не жизнь, кошмар постылый! -
;Под скрипок завыванья

И ариетты
Надтреснутых кларнетов
Внутри моей главы лишь колокол унылый
Прелюдию колотит аритмично
Уныло. Монотонное каприччио
Всего лишь из одной фальшивой ноты.
- Давай с тобой уйдём в табачный транс,
Чтоб памятники чтить
Последние событья обсудить
Часы у башни сверить
И полчаса отмерив,
В знакомом пабе пинту опрокинуть.

                II

Теперь в цвету сирень; и в будуаре
Цветки сирени у неё в пиале;
Один скрутила пальцами, болтая.
- Ах, друг мой, вы не знали, вы не знали,
Что жизнь такое, хоть и в кулаке
Её держали, - медленно сминает
Ещё цветок, - её Вы упускали
Жестока юность, каяться не станет
Лишь улыбнётся, ничего не зная, -
Конечно, улыбаюсь,
Чай пить продолжая.

- С апрельскими закатами, что мне напоминают
Мою потерянную жизнь, Парижскую весну,
Ещё я чувствую покой бескрайний, мир я нахожу
Таким прекрасным, юным, как в конце концов бывает.

Голос плывёт, настойчивый как тень
В пустыне, скрипка в августовский день:
- Поймёте вы, не сомневаюсь я
Те мои чувства, знаю, вам знакомы,
Мне руку продадите, не таясь
Чрез пропасть. Слабостью вы не ведОмы.
Продолжите. И после, торжествуя
Вы скажете: здесь много гибло всуе.

Но что же мне, но что же мне, мой друг,
Тебе отдать, что можешь ты принять?
Лишь только дружбу и мою симпатию
Пока, наверное, не замкнется круг.

Здесь посижу, друзьям чай заварю

Я шляпу взял: как малодушно я могу
За сказанное ею искупить вину?

Увидишь меня в парке всяким утром
Читающего комикс и про спорт.
И в частности мне видно, как княгиня
Идёт на сцену или эшафот.
И грек задушен был на танцах ,
Другой грабитель банка каялся, признался.
Я сохранил спокойный глянец,
Себе принадлежащих я остался

И лишь когда рояль в кустах, бездушный и усталый
Вновь поднимет пошлых шлягеров галдеж,
Эфиром гиацинтов разлетевшийся по саду,
Напоминая людям радость, что на годы запоздала.
А мысли эти правда или ложь?

                III

Сойдёт октябрьская ночь, к нам как и раньше возвращаясь
Лишь с лёгким чувством праздности почти невыносимой
По лестнице поднялся я, и ручки двери чуть касаясь,
Я повернул её, но будто на коленях я незримо.

- Так стало быть вы за границу, когда же вы вернётесь?
Хотя вопрос то праздный.

Едва ли вам известно, когда вы будете обратно
Ведь столько изучить ещё придётся.
Моя улыбка падает свинцом средь безделушек.

- Возможно, вы мне сможете писать.
И самообладание вдруг вспыхнуло мгновенно;
Как будто на меня нашло прозрение.
- Мне часто интересно, что же будет
(Но наш исток не ведает конца!)
И почему не стали мы друзьями.
Я чувствую, что будто улыбнулся и перемену вскоре замечают
Внезапно, отражением в стекле.
И мой настрой свечою оплывает; теперь во тьме блуждаем.

- Всем сказано так, нашим всем друзьям,
Они уверены, что наши чувства будто
Так близко связаны! Сама смогу понять
Едва ли. Нам страдать не стоит ни минуты.
Но вы мне всё равно пишите.
Может, успеем, поспешите.
Мне ж здесь сидеть, друзьям готовить чай.

Изменчивую форму б мне принять,
Чтоб выразить... Да, бал и перепляс,
Как средь цыган медведь,
Макакой акать и как попугай орать.
Давай с тобой уйдём в табачный транс -

Чтож! Вдруг умереть суждено ей как-нибудь после полудня,
Днем серым и дымным, вечером розово-жёлтым;
Умрёт, с пером в руках меня же покидая,
Со смогом, что спускается на крыши;
Сомненьем ненадолго полон
Не зная, что и чувствовать, иль понимая,
Что мудрость иль поспешна иль медлительно тупая...
Ужели все без толку в окончании?
Так музыка прекрасна со смерти увяданьем,
Теперь, когда и смерти мы болтаем
Ужель я улыбнуться волен?
;