Зажигалка

    В первый момент, когда я увидел её подходившей к центральной иконе в храме, я подумал: «Ну, вот и начало поста, вот тебе и искушение». Фигуристое, будто выточенное из камня, пружинистое тело, плотно обрамлённое красной юбкой и удлинённой курточкой, дышало какой-то завораживающей силой, а красиво наброшенный на голову и плечи широкий шарф придавал женственности и загадочного томления при взгляде со спины. Когда же, неумело приклонившись к иконе, она развернулась и направилась к свечному ящику, бросив на меня мимолётный взгляд, я тут же вспомнил слова из одного не очень старого фильма: «Гасите свет, он нам больше не понадобится. Взошло солнце!»

    «Да-а, – затем подумалось мне, – вот-вот выйдет батюшка читать канон Андрея Критского, а у меня такие мысли в голове. Второй день поста, и на тебе, ещё не хватало, чтоб возле меня пристроилась». Ну и, как говорится, додумался.

    – Простите, а возле Вас не занято?

    «А чтоб ты мне было здоровое, неземное ж ты создание!» Тут хочется сосредоточиться на молитве, специально и работу так подогнал, а теперь борись с этим мысленным потоком, да и запах этот явно не из самого дешевого флакона.

    – Нет, – ответил я таким тоном, как когда-то Дмитрий Танкович в КВН на разминке на вопрос: «Можно ли побриться кирпичом?»

    – Может, Вам будет неудобно, так я стану впереди?

    – Нет-нет, нормально, – более уверенно ответствовал я, представив, что придётся пережить, если эта красная юбка начнёт у меня прямо перед носом делать земные поклоны. – Стойте здесь, – почти приказал я.

    – Спасибо, – тут же застыла она на месте, за что я не мог мысленно её не поблагодарить.

    Когда батюшка вышел к аналою на центр храма и приступил к чтению канона, я вроде как на какие-то секунды отвлёкся, однако чуть ли не после каждого тропаря надо было делать по три поклона, и каждый раз этот сногсшибательный (причём в буквальном смысле) аромат готов был точно, что опрокинуть меня на отшлифованный как минимум двумя поколениями прихожан деревянный пол. Но полтора часа – не так уж и много. Как для Великого поста – можно и потерпеть, тем более что, кто его знает? – если она не замужем, да ещё и свободна…

    – Простите, пожалуйста, – снова обратилась ко мне уже при выходе из храма незнакомка, – я вижу, Вы из постоянных прихожан. Можно Вас расспросить, как тут всё правильно делать?

    – Почему Вы думаете, что из постоянных? – спросил я.

    – Вы так уверенно всё делаете. Это заметно.

    – Ну, затушил несколько свечек, батюшке аналойчик поставил… Ладно, хорошо, пойдёмте, провожу Вас, что ли.

    – Как зовут Вас? – полюбопытствовал я, когда мы вышли из церковных ворот.

    – Ника.

    – Ух ты. Необычно.

    – А Вас?

    – Меня – Андрей.

    – Очень приятно.

    – Взаимно, Ника. Может, на «ты»? – предложил я, так как девушка, очевидно, не дотягивала до тридцати.

    – Давай попробуем, – улыбнулась она так, что я подумал, как было бы здорово видеть эту улыбку каждое утро.

    – Прости за прямоту, тебя что привело в храм? Ты ведь первый раз сегодня?

    – А ещё сомневался, что из постоянных. Видимо, очень наблюдательный? – улыбнулась Ника очередной приятной улыбкой.

    – Да есть немного.

    – Ну, что ж, – вдруг посерьёзнела она, – это не секрет. Мама у меня умерла два месяца назад. Всё как-то места себе не могу найти, тяжело на душе. Болела она долго, сильно промучилась. Я хотела ей священника позвать, да всё откладывала. Так и не успела.

    – А мама твоя хотела, чтобы ты батюшку позвала?

    – Да ей было всё равно, лишь бы легче стало. Рак лёгких, можешь себе представить.

    Что ей было на это сказать? Как посочувствовать? Да и как найти ТЕ САМЫЕ слова?

    – Может, тебе помочь чем-то? Не знаю, там, на могилке убрать, цветы какие-то посадить… – Ника внезапно остановилась и поднесла руку к глазам. – Извини, может, я не то что-то сказал?

    – Нет-нет, спасибо тебе большое, я просто… – красивым жестом вытерла она слёзы. – Завтра будет ещё канон читаться?

    – Да, в это же время. Если получится, приходи на восемь.

    – Нет, утром не смогу. Пойду я. Счастливо тебе, – слегка кивнула она, зашагав по высушенному после частых дождей тротуару, невольно заставив меня не мигая окаменеть перед этой неспешной задумчивой походкой.

    Всё в ней – и эта милая походка, и стильная одежда, и этот так и не снятый с головы шарф, и какая-то задорная лукавинка в разговоре, и чистая, не наигранная грусть при воспоминании о матери, – сделали её в одночасье такой родной, близкой и любимой, что я волевым усилием отвернулся, и быстро зашагал прочь.

    Ника стала часто приходить на службы, причём не только литургии, но и вечерние, задавая много интересующих её вопросов и касаемо самого порядка службы, и православных праздников, и христианской жизни в целом; просила книги и охотно участвовала в жизни прихода. Ей ничего не стоило надеть после воскресной литургии такой же чистый, как и вся она, передник, взять ведро с водой, швабру и, задорно перебрасываясь словами с другими помощницами, вымыть до блеска и такой всегда подкупающей в церкви прохладной свежести пол. К тому же она оказалась очень дружелюбным, весёлым человеком. Буквально через несколько недель её уже стали называть наше Солнышко, и спорить с этим было и глупо, и невозможно.

    При всей своей внешности, фигуре, просто-таки роскошнейшей улыбке она была абсолютно чиста и несамолюбива, далека от звёздности, не говоря уже о так часто присущем красивым женщинам хамстве. Наблюдая за ней, я часто ловил себя на мысли, что мне хочется взять её на руки, отнести на мягкую постель, укрыть тёплым разноцветным пледом, сесть рядом, и просто смотреть, как это нежное создание засыпает.

    Она как-то сразу, в одночасье стала на приходе своей, у всех находилось к ней дело, и никому не было отказа. Большую роль в этом играли не только её доброжелательность и человечность, желание выслушать и помочь, но и должность, которую она занимала, несмотря на молодые годы, – должность заведующей аптекой. Она всем рассказывала, исходя из состояния здоровья, что кому можно принимать, в каких дозах, с каким интервалом, расписывала полный курс лечения с самыми дотошными подробностями крупным и ровным, как для представителя медсферы, почерком. А так как на службе она стояла возле меня, и часто со мной общалась, к прозвищу наше Солнышко вскоре прикрепилось ещё одно – Невеста, Невеста Андрея. Хоть и нельзя сказать, что мы с ней встречались, скорее – тесно дружили, но мне такие настроения вовсе не были неприятны, более того, не желая торопить события, я, тем не менее, подумывал, как со временем сделать ей предложение.

    Не знаю, как это правильней, подоходчивей объяснить, но мне даже не хотелось её поцеловать, не говоря уже о чём-то другом, – настолько чистой, настолько милой и нежной она была. То есть прикоснуться к ней страстным поцелуем казалось мне тем же, что разбить икону, или обматерить Богородицу. Да, я понимаю, что это звучит странно, дико, несовременно – если угодно, – но только спустя время я понял, что это была любовь. Не то, что со скоростью штамповочного агрегата снимается в массовый прокат, где любовь, постельная сцена и слова «люблю» и «хочу» – вещи абсолютно синонимичны, – а именно то чувство, которое рождает собой радость желания жертвовать собой ради той, которая стала для тебя дороже всех на свете, и, в сущности, другие женщины попросту прекратили для тебя своё существование.

    Не знаю, догадывалась ли Ника о моих чувствах, мне казалось, что я их тщательно скрывал, однако женщины крайне проницательные существа, а в тесном сотрудничестве с их пресловутой интуицией, – кто знает? В любом случае, я был не настолько глуп, чтобы так вот в лоб спрашивать, а она не настолько распущена, чтобы дать мне это понять и подтрунить надо мной. Мы просто молились вместе на службах, по мере возможности участвовали в храмовых уборках перед большими праздниками, общались, иногда гуляли. За грань никогда не переступали, да, собственно, грани этой я и не чувствовал, думаю, как и она.

    Время шло, я всё больше привязывался к ней, уже видя в Нике будущую жену, но всё не решаясь высказать своих чувств. Однажды – так, шутки ради – даже купил себе зажигалку, чтобы помнить о Невесте, когда её не было рядом. Разумеется, зажигалка была красного цвета, как намёк на её яркость и энергию. Вот так вот иногда брошу её в карман, выйду в парк или к набережной, присяду на лавочке, чиркну по колёсику, и сразу вижу в этом огоньке любимый образ, её улыбку, задорный смех, грустный временами взгляд, тихое осознанное молчание. Как же я ждал, жадно предвкушая момент, когда, наконец, признаюсь ей, а в конце скажу: «Мне очень хочется сделать тебя счастливой…»

    Между тем Ника всё больше продолжала меня удивлять. В ней виделось что-то ангельское, неземное. Я знал, что как бы ты ни любил, нельзя называть свою любимую ангелом, это даже и грешно, потому как ангелы безгрешны, а человек, каким бы чистым и светлым ни был, продолжает до самой смерти нести на своих плечах определённую тяжесть греха, да и вторая заповедь говорит об этом вполне недвусмысленно. Кроме того, можно ещё вспомнить, что «нет праведного ни одного», и «нет человека, иже жив будет, и не согрешит». Но всё же что-то такое определённо в ней было, да и само прозвище ведь не просто же так к ней пристало. Это прозвище во всей своей светлой красе проявилось во время престольного храмового праздника на Троицу.

    По древнему обычаю, в этот день в леску возле храма накрывались столы, приезжал благочинный, батюшки из соседних церквей и окрестных сёл, сходились нищие, сирые и убогие, все угощались и веселились. Понятно, что для такого праздника следовало сугубо потрудиться, всё организовать, раздать всем прихожанам согласованное в узком церковно-семейном кругу меню, наладить привоз горячих продуктов, ну и так далее. Но зато и потрудившись вот так во славу Божию, чувствуешь потом в себе всеобъемлющую Господню благодать.

    Тут нарезаешь хлеб, а в каком-то десятке метров от тебя шествует со старинными хоругвями крестный ход, озаряя ликующее небо торжественными песнопениями. Все вокруг вроде как и суетятся, чтоб успеть всё приготовить, но суета эта вовсе не праздна, а вполне разумна, сосредоточенна, жертвенна. И такая радость повсюду, такой прилив сил, счастья, чего-то такого вот действительно, что неземного, что, кажется, пусть бы и время остановилось, так тебе спокойно и хорошо на душе. И в этом благодатном хаосе Ника была повсюду и со всеми. Вот она делает нарезку из свежих овощей, тут уже на разносе, там встречает новых гостей, опять к нарезке, привезли горячее – лезет разгружать, тут её позвали, тут она вновь появилась – и вновь её снующее везде длинное лёгкое платье, светлая улыбка и неизменный бойкий смех. Наверное, если бы для детской сказки нужно было проиллюстрировать волшебную фею, то Ника подошла бы в самый раз.

    Но больше всего меня поразило её отношение к, что называется, униженным и оскорблённым. Я, проходив в церковь почти два десятка лет, и близко не мог похвастаться таким трепетным отношением к подобным людям, так, бросить что-то в их стаканчик, да и всё на этом. А тут же столько любви, внимания и заботы, как будто не с бомжами общается, а принимает представителей королевской семьи. И вот я не просто так написал «общается», Ника на самом деле общалась, расспрашивая об их нуждах, болезнях, что-то советуя, сочувствуя, обещая, а не банально указывая место за крайним столом.

    Как было её не полюбить, если вокруг так много подчеркнуто противоположных примеров, которые при слове «бомж» делают кислую гримасу, опасаясь появления на гладком личике новой морщинки.

    После одной из воскресных литургий Ника с каким-то особым чувством сообщила мне, что хочет со мной поговорить, слово «серьёзно» не употреблялось, но по эмоциональному насыщению было понятно, что разговор предстоит не праздный. «Что ж, – в отрадном блаженстве помыслил я, – вот оно и свершилось. Через какой-нибудь час-другой я превращаюсь в самого счастливого жениха на свете!»

    – Андрюш, – ласково посмотрела она на меня, когда мы присели за столиком в недавно открывшейся кафешке у набережной, – ты стал мне за последние месяцы очень близок, мне очень хорошо с тобой, правда, и я хочу быть с тобой до конца честна и искренна. Ты заслуживаешь большого доверия, ты очень редкой доброты человек…

    – Да ну перестань, что ты…

    – Не перебивай. В общем, я очень благодарна тебе за всё это время, что мы, – она улыбнулась, – странную вещь сейчас скажу, ну, что мы были вместе, в принципе, это действительно так. Одним словом, спаси тебя Господь, что ты есть такой вот классный, хороший парень…

    – Подожди, – совсем помрачнел я, – я не понял, ты сейчас прощаешься?

    – Да, – с какой-то непонятной радостью просто ответила она.

    – Как прощаешься? Что случилось?

    Выдержав томительную для меня паузу, моя любимая Ника, яркая невеста и самая счастливая будущая жена тихо сообщила, что:

    – Ухожу в монастырь.

    – Как? – глубоко выдохнул я широко открытым ртом, совершенно не готовый к подобному повороту. – Почему?

    – Видимо, промыслительно назвали меня Невестой, вот я и буду невестой Христовой.

    И столько одухотворённости, твёрдого осознания бренности земной жизни прочитал я в этих чистых глазах, что все сомнения о поспешности такового решения у меня сразу рассеялись. Не скажу, что мне было приятно, ибо это прозвучало бы слишком лицемерно, но, уж коли так, другого решения, кроме как принять как данное и смириться, попросту не было.

***

    Проводив Нику на вокзал, и уже стоя на перроне, застывшим взглядом следя за отъезжающим поездом, я вспомнил почему-то запомнившиеся мне слова из рассказа Лондона «Прибой Канака»:
«Так вот она, подлинная, испытанная любовь, великая любовь, когда забываешь себя, помня только о любимом».

    Вот только слово «помня» надо было вычеркнуть. Если это её путь, мне уже нельзя о ней ни думать, ни вспоминать, разве только в молитве, как ни печально было это сознавать. Это её выбор, выбор крайне мужественный и жертвенный, впрочем, как и вся её жизнь.

    Когда силуэт поезда исчез вдали, я достал из кармана некогда такую радостную для меня зажигалку, с печальной улыбкой какое-то время повертел в руке, и бросил в ближайшую урну. Потом медленно направился домой, но так как стремительная волна воспоминаний обещала накрыть с головой, зашагал быстрее!


    16-17 апреля 2019 года