Заметки из жизни моей в Петербурге. Глава 34

Конечно, заявиться к Викентию Ивановичу прямо на следующий день после его приглашения было как-то не очень прилично, но что мне оставалось делать?.. Положим, я мог бы на пару дней вернуться к Шнурковым, но тогда мне пришлось бы объяснять им, почему я оставил прежнюю квартиру, а этого мне сейчас хотелось меньше всего.

Викентий Иванович снимал дачу у некой госпожи Бородиной, недалеко от заставы. Все ее имение было разделено на небольшие участки и застроено аккуратными нарядными домиками, которых было никак не менее двадцати. Все они были выкрашены в светлые тона, обсажены цветами и кустарниками. Место было такое тихое и покойное, что мне захотелось непременно остаться здесь хоть ненадолго.

Я без труда нашел дачу Викентия Ивановича. К счастью, он был дома и принял меня с таким дружеским расположением, что все мои опасения  сразу же рассеялись.
 
- Ну что вы, Евгений Федорович, - заверил он со всею искренностью, - я очень рад, что вы приняли мое приглашение. Признаюсь,  я давно заметил, что вы чем-то обеспокоены. Думаю, что несколько дней, проведенных вдали от города, помогут вам обрести душевное равновесие. Поверьте, здесь очень мило. Есть река, а на ней купальня, да и до залива рукой подать. Правда, я больше люблю реку. Особенно поздним вечером или на рассвете...

Убранство дачи было скромным, но отнюдь не дешевым. На первом этаже находились три комнаты: гостиная, спальня и некое подобие кабинета, в котором, однако, было довольно темно из-за куста черемухи, заслонявшего свет в единственном окошке.

- А вот и Нарцисс, - сказал Викентий Иванович, слегка прикасаясь к подсвечнику, стоявшему на столе подле весьма изящного письменного прибора. Две хрустальные чернильницы на подставке из полированного лазурита были оправлены в ажурные серебряные листья и казались работой того же мастера.

- Как чудно он подошел к вашим вещам! - изумился я.

- Это знак, - сказал Викентий Иванович с  едва заметной улыбкою. - Нас связывает нечто общее… Нарцисс… Бесценный подарок! Напоминание о незримой черте, за которой любовь к себе становится смертельно опасной…
 
- Разве эгоизм можно назвать любовью? -  спросил  я. -  В нем нет ни созидающей силы, ни удовлетворения…  одни терзания от ревности и зависти, одни несбыточные  желания...

- Браво, - отвечал Викентий Иванович все с той же милой улыбкой, - не ожидал от вас такого глубокого понимания предмета... Между Нарциссом и его отражением  непреодолимая преграда, а это значит, что любовь к себе безответна  и неутолима... однако, какая прекрасная история! Ведь Нарцисс не просто умер, он превратился в нежный весенний цветок… Может, и в такой любви есть своя прелесть?..  Древние греки были мастера загадывать загадки… Впрочем, что с вами, дорогой Евгений Федорович? Признайтесь, чем вы расстроены?

Я отвечал  что сильно разочарован в человеке, которого ранее считал своим другом.

- Помните наш разговор об иллюзиях? - спросил Викентий Иванович, жестом предлагая мне сесть. - Это было во время прогулки по Петергофу. Вы сказали тогда, что любая правда лучше самообмана.

- Я и сейчас так думаю, - ответил я, опускаясь в кресло. - Просто в последнее время меня окружает множество загадок. Я растерян и ничего не понимаю, а  этот человек все время казался мне надежной опорой. С ним было просто и легко… я думал, что знаю его совершенно…

- Это обычное дело, - пояснил Викентий Иванович. - Действительность и наше представление о ней никогда не совпадают. В этом мире много миров — ваш, мой, городового на посту, дворника, метущего улицу... и все эти миры придумали мы сами. Зачастую все вовсе не таково, каким представляется. Немного каберне и крепкий сон — именно то, что вам сейчас нужно.

С этими словами он открыл дверцу шкафа и достал из него хрустальный графин с вином.  Я выпил совсем немного и тут же почувствовал сильную усталость. Веки у меня начали слипаться. Тусклый свет причудливо преломлялся в рубиновой глубине графина, это было единственным, что я видел четко и ясно, в то время, как все остальное растекалось в мутные пятна и уплывало за пределы бокового зрения.  Я заметил, что говорю как-то несвязно и вовсе не то, что хотел бы сказать.

- Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, - предложил Викентий Иванович.

Мне стоило большого труда подняться на ноги. Я покачнулся, ударившись плечом в шкаф. Пол начал уходить из-под ног. Викентий Иванович успел подхватить меня.  Я повис на его плече, бормоча несвязные извинения, и при этом пару раз ткнулся носом в его шею, уловив тонкий запах дорогой французской парфюмерии.

Не помню, как мы оказались на лестнице. Голова моя кружилась, колени подгибались. Викентий Иванович поддерживал меня за локоть, но я все равно то и дело терял равновесие, хватаясь свободной рукой за перила и спотыкаясь о каждую ступень. На какое-то мгновение мне почудилось, что я снова в пансионе и поднимаюсь в нашу маленькую комнатку в мансарде с  выцветшими обоями и гравюрами Башелье над кроватью… Кажется, я даже произнес «Алеша, где ты?», но вместо Ильина передо мною возникла  пьяная рожа отставного поручика Зюкина. « Ну и нализались вы, Евгений Федорович, - нагло ухмыльнулся он. - Это все каберне. Дрянь какая-то, а не вино, ей-богу!»