Лукреция Хейл. Петеркины изучают языки

Восемнадцатая глава — “The Peterkins Decided to Learn the Languages” — юмористического романа американской писательницы Лукреции Пибоди Хейл (Lucretia Peabody Hale, 1820–1900) «Семейные хроники Петеркинов» (“The Peterkin Papers”, 1880г.)
© Перевод. Олег Александрович, 2021
Иллюстрация из издания 1880 года.
***
К НАЧАЛУ РОМАНА: http://proza.ru/2013/02/25/215

   Несомненно, после обоснования в новом жилище для Петеркинов настали времена, когда могли они наконец взяться за изучение иностранных языков; новый их дом во всех отношениях оказался куда более удобным, чем старый: в нем для всего из всей-всей их всячины нашлось свое место. Оттого и времени свободного у всех в семье гораздо больше теперь было.

   Когда завелся однажды у них разговор о неудобствах прежнего их жилища, Элизабет Элиза напомнила всем, как приходилось ей раз за разом каждый день выходить на веранду и сидеть там перед окном в гостиную, — чтобы поиграть на своем пианино. А миссис Петеркин посетовала насчет несподручности с ее столовыми скатертями. Верхние скатерти хранились у нее в большом сундуке, который установлен был прямо перед дверью подлестничного чулана. А в одном из ящиков чулана держала она нижние скатерти. И всякий раз, когда скатерти нужно было ей поменять, сундук приходилось выталкивать со своего места к стене — прямо под привешенные на нее полки, — для того чтобы открыть дверь чулана, поскольку нижнюю скатерть извлечь нужно было первой. Затем сундук, чтобы полки не мешали открыть его крышку, двигался на прежнее место, и хозяйка вынимала из него верхнюю скатерть. В довершение же всего сундук снова оттаскивался от чуланной двери — чтобы миссис Петеркин смогла опять ее открыть и взять из другого ящика чистые лотки для ножей. Все эти хлопоты времени отнимали у хозяйки немало; теперь же в единственном большом и вместительном буфете места хватило ей для всего.

   Агамемнона же более всего прочего радовала их новая библиотека. В старом доме отдельной комнаты для книг не было; так, словари все приходилось держать на верхнем этаже, а для всех томов Энциклопедии места в одной комнате даже и не хватило. Оттого тома от буквы A до P разместили в гостиной внизу, а от Q до Z расставлены были в разных комнатах верхнего этажа. При этом всеми забывалось всегда: в гостиной от A до P включительно тома стояли, или же нет. «Я каждый раз за томом P наверх топал, но находил его потом внизу, — сказал Агамемнон. — Или наоборот, не помню уже…».

   Разумеется, с книгами, собранными всеми вместе в одной теперь комнате, условия для учебы у Петеркинов стали вполне приемлемыми.

   Мистер Петеркин, чтобы вся совокупно семья его смогла овладеть сразу несколькими иностранными наречиями, посоветовал домочадцам подобрать каждому себе для изучения отдельный язык; в заграничных поездках это, без сомнения, обернется громадным удобством: Элизабет Элиза на французском будет объясняться с парижанами, Агамемнон на немецком с немцами, Соломон Джон на итальянском с итальянцами, его супруга на испанском с испанцами. Он же постарается, если задача такая окажется ему по силам, овладеть восточными языками, а также русским в придачу.

   Миссис Петеркин, впрочем, засомневалась, стоит ли браться ей за испанский, поскольку в Испанию вряд ли они вообще когда-нибудь отправятся (Элизабет Элизу очень уж страшила Инквизиция), но домашние поспешили заверить ее и дочь, что в заграничных своих поездках посещать Испанию они точно не станут; разговаривать же по-испански будет она только с путешествующими выходцами из той страны.

   К слову сказать, миссис Петеркин вообще настроена была против каких бы то ни было поездок за границу; она и раньше всегда заявляла, что за пределы своей страны согласится выехать лишь в ту пору, когда построят мост через Атлантику, и наверняка думать можно, что соорудить его не смогли пока. Агамемнон же заявил ей, что ничего очень уж хитрого в сооружении подобного моста нет. С каждым днем все больше и больше разных новых вещей появляется в мире, и мост такой отстроить, уверен он, задача нисколько не сложней, чем изобрести и провести телефонную связь, учитывая еще и то обстоятельство, что мосты какие угодно строить умеют с самых древних времен.

   Заговорили затем об учителях. Вероятней всего отыскать их всех можно будет в Бостоне, и Агамемнон после этого станет возить их на дом по три учителя сразу в семейном конном экипаже, набираясь в таких поездках еще и дополнительных каких-то знаний.

   Несколько дней спустя мистер Петеркин навел кое-какие справки насчет восточных языков. От кого-то услышал он, что санскрит — это корень всех языков вообще, отчего предложил он всем домашним начать изучение языков именно с санскрита. Тогда обойдутся они одним всего лишь учителем, а впоследствии уже с легкостью сумеют овладевать и другими языками, какими угодно.

   Домашние, однако, заявили ему, что все-таки предпочли бы они обычные, традиционные методы обучения. Тем более что Элизабет Элиза немного уже знакома была с французским, и даже пробовала — без большого, впрочем, успеха — общаться по-французски возле одного из стендов на Выставке Столетия (впоследствии она выяснила, что заговорить пыталась с джентльменом из Мавритании, который французского не понимал вовсе).

   Агамемнон помянул еще об одной трудности: преподавателей, разумеется, следует подбирать только таких, для коих языки, которым они обучают, были бы родными. Но как же тогда можно будет договориться с ними о найме, о назначенных часах занятий, о доставке их на дом в экипаже? Он совсем не мог взять в толк, каким именно образом придется ему начинать собеседования с иностранцами; он ведь никак не сумеет объяснить им, чего собственно ему от них нужно.

   Элизабет Элиза сказала, что помочь в таком деле в общем-то способны жесты и мимика, и когда напомнила она, что языки, те, что у всех во рту, и языки как средство общения называют у многих народов одним и тем же словом, Соломон Джон и младшие мальчики тотчас же принялись показывать, посредством каких приемов можно так беседовать. Для практики младшие мальчики представили из себя иностранных учителей, а Соломон Джон с Агамемноном мимикой и жестами — высовывая языки и указывая на них пальцами — стали приглашать их к себе на уроки.

   Мистер Петеркин объявил, что успехи сыновей в таком методе общения кажутся ему настолько замечательными, что, вероятно, могут всей семьей отправляться они в заграничные поездки почти и без изучения иностранных языков. Однако все рассудили, что в ожидании, когда мост через Атлантику в конце концов построят, попрактиковаться в совершенствовании своих языковых познаний им нелишне будет.

   Глава семьи высказал, впрочем, опасение, что учителя-иностранцы могут прийти к соображению — ошибочному совершенно, — что зовут Петеркины их к себе отзавтракать: Соломон Джон так часто, открывая и закрывая рот, указывал в него пальцем, что пантомима его такая походила скорей на приглашение поесть, чем на предложение давать в их дому уроки; но Агамемнон сказал отцу, что когда отправятся они подыскивать учителей, можно будет прихватить с собой несколько словарей, которые и помогут учителям понять, что пантомимируют им об уроках, а не о завтраке.

   Миссис Петеркин вставила замечание, что все-таки нелишне будет приготовить для них и завтрак, однако она совсем не знает, к какой именно пище иностранцы привычны.

   Мистер Петеркин сказал ей, что это станет еще и замечательным способом разузнавать кое-что о жизни и привычках иноземцев; кроме того, исподволь они и себя самих смогут подготовить так к чужеземным блюдам еще до поездки за границу. Младших же мальчиков идея приготовить у себя в дому что-нибудь новенькое привела в неописуемый восторг. Агамемнон когда-то от кого-то слышал, что суп на пиве — одно из излюбленных блюд германцев, и он объявил, что непременно поинтересуется способом его приготовления на первом же уроке. А Соломону Джону достоверно было известно, что все иностранцы страстные любители чеснока, и он отметил, что окажут учителям они немалую любезность, если не забудут прикупить этого овоща в лавке к первому же их визиту.

   Выезд же в Бостон несколько задерживался по той причине, что мистеру Петеркину непременно хотелось заполучить в учителя иностранцев, которые в Соединенных Штатах не успели еще обжиться; вести с ними беседы по-английски интереса у него совсем не было, главное, он считал, чтобы все преподаватели могли знакомить его семью с самыми свежими, теперешними образцами своих родных наречий.

   Элизабет Элизе страсть как хотелось удивить леди из Филадельфии своим французским языком, и потому не забывала она напоминать о немалом желании ее, чтобы занятия в их дому смогли начаться до того дня, когда леди с семейством пожалует в их городок с ежегодным своим визитом.

   И наконец глава семейства явился в дом со списком иноземцев, приехавших из-за границы в Бостон совсем недавно. Для первой поездки за учителями решено было в придачу к собственной коляске позаимствовать еще и вместительную повозку Бромуиков; и вот мистер Петеркин на пару с Агамемноном выехали на них в Бостон, — чтобы привезти в свой дом сразу всех иностранцев. Одним из кандидатов в учителя был в списке некий путешествующий русский джентльмен; приехал он, правда, без намерений давать кому-либо уроки языка, но, может быть, получится уговорить его таким делом заняться. Английского же языка, заверили мистера Петеркина, тот джентльмен не знал вовсе.

   По прибытии в Бостон мистер Петеркин с сыном принялись объезжать бостонские отели и подбирать учителей. Иностранцы все обнаружились людьми на вид очень вежливыми и приветливыми, и после просмотра объяснений, показанных им отрепетированной заранее системой пантомимических знаков, каждый из них выказал готовность ехать к Петеркинам на дом. Словари, правда, Агамемнон забыл дома, однако в руке он держал городскую адресную книгу, которую, подумал он, кто угодно вполне может принять за любой из словарей.

   Лично для себя в учители мистеру Петеркину пришлось пригласить джентльмена из России, так как иностранца, заехавшего в Америку из «Санскритии», который мог бы обучать его санскриту, в Бостоне не нашлось.

   Когда отец с сыном стали размещать учителей в экипажах, случился вдруг совсем нежданный инцидент: оттого что русского усадили они в коляску, где сидел учитель арабского языка, турок с феской на голове! Оба учителя кинули друг на друга испепеляющие взгляды и тотчас сцепились в словесной схватке на языках, которых мистер Петеркин не понимал: быть может, на русском, быть может, на арабском, — и не исключено, что на обоих сразу. Так или иначе, догадаться было нетрудно, что ехать вдвоем в одном экипаже они никак не смогут. Мистер Петеркин был в отчаянии: как так могло получиться, что позабыл он о русско-турецкой войне! Наверняка не стоило ему приглашать в преподаватели арабского языка турка!

   На тротуаре перед отелем стала собираться толпа. В конце концов, джентльмен из Франции вежливо, вместе с тем решительно предложил русскому пройти с ним в другую повозку. Но там столкнулись они с новым осложнением: на заднем сиденье успел с комфортом устроиться профессор из Германии! И когда француз, едва водрузив стопу свою на подножку, заметил его, тотчас вместо приветствия обрушил он на него речи такой громогласности и экспрессивности, что немец-профессор выскочил опрометью в противоположную дверь наружу, обежал повозку и ухватил француза за ворот. Стало понятно, что француза и немца сажать в один экипаж тоже никак нельзя. Толпа у отеля между тем продолжала расти.

   К счастью, Агамемнон выучил заранее обращение «герр» из немецкого, и, отитуловав этим словом немца, знаками пригласил он его занять место в своем экипаже, вместе с учителем арабского. Немец согласился: языками, подходящими для разговоров друг с другом, ни он, ни турок не владели; и наконец оба экипажа тронулись в путь. Рядом с мистером Петеркином на облучке восседал итальянец, на заднем же сиденье француз и русский затеяли шумный горячий диспут на наречиях, мистеру Петеркину не ведомых. Из опасений, что споры их смогут дойти до опасной какой-нибудь грани, мистер Петеркин ехал со всей возможной быстротой. В коляске же Агамемнона было спокойно; испанец, похоже, словоохотливостью не отличался, немец и турок тоже за время пути не проронили ни слова.

   Наконец оба экипажа доехали до дома. Элизабет Элиза и миссис Петеркин с кружевной шалью из меха ламы на плечах (такая шаль, подумалось ей, несомненно привлечет внимание испанца и понравится ему) вышли встретить гостей. А мистер Петеркин позаботился препроводить поскорей своих пассажиров, француза и русского, в библиотеку — подальше от немца с турком.

   Соломон Джон разыскал итальянский словарь и сел рядом с итальянцем; Агамемнон же со словарем немецким занял место подле профессора из Германии, а младшие мальчики с книжкой «Арабских Ночей» подсели к турку. Мистер Петеркин знаками пытался пояснить джентльмену из России, что русского словаря у него нет, поскольку рассчитывал он взяться за изучение санскрита, а миссис Петеркин — преодолевшая страх перед Инквизицией, — английской речью с ломаным, испанским, по ее пониманию, акцентом, делала попытки дать понять своему учителю, заметно опечаленному чем-то на вид, что нет у нее в доме ни одной испанской книги. Испанец весьма вежливо отвечал ей поклонами, и, казалось, выказывал к ее откровениям величайшую заинтересованность.

   Элизабет Элиза тем временем решила попрактиковаться с парижанином в устной речи, используя примеры из своего учебника по французской грамматике, и обнаружила она, что изъясняться по-французски гораздо легче, чем понимать разговор француза. Однако ее речь учитель понимал вполне хорошо. Она повторила вслух по памяти несколько фраз из ее упражнений по лексике, таких как «J'ai le livre.»* — «As-tu le pain?»** — «L'enfant a une poire.»***; учитель слушал ее с большим вниманием, и, чтобы не затруднительно ей было понимать его, давал неспешные, внятные ответы. И вдруг она вздрогнула, когда дошел до нее смысл одного из его ответов, подбежала к матери и зашептала ей на ухо: «Случилось то как раз недоразумение, о котором ты беспокоилась: учителя думают, что мы отзавтракать их пригласили! Мой поблагодарил меня за любезность пригласить их всех к нам на „dejeuner“ — а по-французски слово это, знаешь, „завтрак“ означает!»
   ____________
   * У меня книга. (фр.)
   ** Хлеб у тебя есть? (фр.)
   *** У малыша груша. (фр.)

   — Это ж значит, они и не завтракали сегодня?! — воскликнула миссис Петеркин и бросила взгляд на испанца. — Да, и вправду, вон мой-то, сдается мне, прямо-таки истомлен голодом! И что же нам теперь делать?

   Элизабет Элиза тем временем держала уже совет с отцом. Что же им теперь делать? И как вразумить теперь иностранцев, что пригласили их давать уроки, а не на завтрак. Элизабет Элиза попросила Агамемнона не мешкая отыскать в ее словаре слово «apprendre» — оно, ей припомнилось, определенно должно переводиться словом «обучать». Но увы, слово это, выяснилось, обладало двояким смыслом, и могло означать как «обучать», так и «обучаться»! Покинутые Петеркинами иностранцы сидели тем временем молча — врозь по разным углам комнаты. Бледное лицо испанца приобретать между тем стало землистый уже какой-то оттенок. А вдруг да упадет он в обморок? Француз, бросая недобрые взгляды на германца, лихо подкручивал усы. А вон и русский — что если вдруг да сцепится он в боевой схватке с турком! А германца выведет из благодушия кичливая пантомима с усами, которую затеял парижанин!

   — Надо бы нам их хоть чем-нибудь да накормить, — вполголоса объявил домашним мистер Петеркин. — Тогда, думаю, подобреют они, успокоятся.

   — Знать бы мне, к каким кушаньям они привычны! — сказала миссис Петеркин.

   Соломон Джон поделился соображением, что, поскольку о гастрономических предпочтениях гостей ничего пока не известно, подавать им на завтрак миссис Петеркин имеет, наверное, право все, что ей заблагорассудится.

   И миссис Петеркин решила не мешкая обрушить на визитеров всю щедрость своего гостеприимства. Аманда сможет приготовить для них хороший кофе. Мистер Петеркин посоветовал угостить их чем-нибудь из американской кухни. Соломон Джон послал младших мальчиков в лавку за оливками.

   Ждать долго не пришлось, когда в комнату внесены были чашки с кофе, а также большое блюдо с фасолью и соленой свининой, тушеными с патокой и коричневым сахаром. А вслед за ними объявились оливки, батон хлеба, вареные яйца и несколько бутылок пива. И уже скоро гости все заговорили вдруг живо каждый на своем языке. Миссис Петеркин подливала кофе испанцу, он же отвешивал ей вежливые поклоны. Всем понравилось пиво, всем понравились оливки. Француз в длинной его речи принялся рассуждать о «les moeurs Americaines»*; Элизабет Элиза предположила, что делает намек он на тот факт, что не препроводили они своих гостей за обеденный стол в столовую. Турок расплылся в улыбке, из уст русского полились обильные потоки слов. Шум и гам стояли уже в гостиной от звуков иноземных речений, когда мистер Петеркин вновь задал домочадцам вопрос, каким же образом смогут они, в конце концов, объяснить гостям, что приглашены они к ним в дом учительствовать, — и тут вдруг настежь распахнулась дверь, и в гостиную вошла леди из Филадельфии: в тот день она как раз прибыла в их городок, и Петеркины стали первыми, к кому нанесла она визит!
   ____________
   * обычаи американцев (фр.)

   Многоязыковая сумятица в комнате так напугала гостью, что она отступила было назад, но Петеркины с радостью бросились к ней, попросили войти и забросали ее просьбами им помочь: объяснить иностранцам, что позвали их хозяева в свой дом давать им уроки. Уроки? Едва лишь прозвучало это слово, как лица гостей просияли от радости. Оказалось, это было единственным из всех английских слов, которое они понимали, и вообще в Бостон приехали-то они как раз с целью давать американцам уроки. К тому же русский путешественник еще и рассчитывал английским языком в процессе занятий овладеть, и открывшаяся ему перспектива обрадовала его даже больше чем dejeuner.

   Да, все без исключения гости с радостью согласились давать Петеркинам уроки. С лица турка не сходила довольная улыбка. Первый шаг был сделан, учителя поняли наконец, что пригласили их всех в этот дом учительствовать.