Ч. 281 Новый командир Паллады

Предыдущая страница   http://proza.ru/2021/11/30/1518

Более двух месяцев, с конца июня до начала сентября 1854 года, выбивались из сил моряки, выполняя предписание Муравьева по введению фрегата в Амур, чтобы укрыть его от кораблей английской эскадры адмирала Прайса, появившейся в дальневосточных водах.

Но все их усилия оказались безуспешными. Осадка даже полностью разгруженной «Паллады» не позволила преодолеть извилистый и изобилующий барами амурский фарватер в осенних условиях при сильных ветрах и быстром течении.

Тогда вице-адмирал Путятин принял решение отвести фрегат в Императорскую гавань и оставить «Палладу» на зимовку в хорошо укрытой Константиновской бухте под охраной 14 матросов под командованием подпоручика корпуса флотских штурманов Кузнецова.
 
Фрегат отвели под конвоем «Дианы». Часть пороха на фрегате оставили. В своих записках Линден написал: «Несколько лет спустя я лично слышал от Муравьёва такие слова:

«Не могу равнодушно и теперь вспомнить о засылке пороха в самый разгар войны в Императорскую гавань, когда нам дорог был в Николаевске каждый фунт пороха. Положим, сумасшедшему Невельскому могла прийти подобная мысль, но как на неё согласился Е.В. Путятин?».

На самом деле это был несправедливый упрёк со стороны Муравьёва. Часть пороха Путятин оставил для того, чтобы взорвать фрегат в случае угрозы захвата его англичанами. Так оно потом и произошло.

Несправедливыми были и слова раздражённого генерал-губернатора о том, что моряки не ввели фрегат в Амур из-за нежелания Путятина, о чём он написал в Петербург и что послужило причиной холодного приёма Унковского великим князем Константином после прибытия Ивана Семёновича в столицу.

Сначала Путятин собирался оставить старшими по охране «Паллады» Линдена и Гамова. Линден об этом писал так: «Открывавшаяся передо мною перспектива была самая мрачная.

Предстояло провести семь месяцев в беспросветной изолированности, без всякого сношения с культурным миром и при том на пище св. Антония, т.к. ни свежего мяса, ни огородных овощей, например, капусты и картофеля достать было неоткуда: кругом тундра, дебри и безмолвная, безлюдная тайга.

На рыбу тоже нельзя было рассчитывать, т.к. улов её из-подо льда требует известных приспособлений и знания, а мы ничем этим не обладали. Предстояло питаться исключительно одною солониною.

А нужно же было как-нибудь и убивать время; книги, которыми нас  снабдили, мы  быстро, в какой-нибудь месяц, от начала и до конца перечитали, о газетах и помину не могло быть.

При суровейших морозах и частых снежных бурях или, по местному названию, пургах, нередко нельзя было бы высунуть носа из жилья.
 
А между тем, кто не знает, что при инертной жизни, плохом без свежих продуктов питании и подавленном настроении духа в таких негостеприимных климатах, человек невольно впадает в гнилостный маразм, а затем незаметно к нему подкрадывается непрошенная гостья в виде цинги, бороться с которою без врачебной помощи и без медикаментов трудно.
 
Уже был опыт зимовки в Императорской гавани двух наших судов (с 1853 на 1854 год), и скорбут скосил чуть ли не одну треть личного состава этих судов, так что наши колонизаторские попытки ознаменовались на первых же порах насаждением довольно разросшегося погоста.
 
Так рисовалась в моём воображении зимовка в дикой и отверженной местности, скованной семь месяцев в году льдом, но в то же время, нужно правду сказать, представляющей из себя одну из превосходнейших природных гаваней».

О трагической зимовке, когда по вине Невельского погибли люди, я писал в очерке о Николае Константиновиче Бошняке ( http://proza.ru/2009/12/29/1053).

На «Диане» Путятин поменял и часть офицеров. Он не оставил на ней Ивана Ивановича Бутакова. Вызвав того к себе, адмирал объявил ему, что назначает его командиром «Паллады». Никакой радости от этого Иван Иванович не испытал.

Одно дело командовать боевым судном, а другое - блокшивом. Единственное, что несколько утешало, что он будет далеко от адмирала, когда узнал, что тот не останется на зимовке.

Бутаков почувствовал ещё на «Палладе», как сложно быть старшим офицером на корабле, когда между командиром и адмиралом сложные отношения.

Разбираясь с архивными документами, я пришёл к выводу, что у Путятина, помимо соображений, о которых рассказывалось в предыдущих главах, примешивался и личный мотив. Дело в том, что вице-адмирал просил, чтобы на «Диану» назначили его сына, но того в последний момент вычеркнули из списков экипажа.

Как это случилось, сейчас уже не установить, но в то время он, видимо, посчитал, что к этому приложил руку Лесовский. В результате Ефим Васильевич люто ненавидел Лесовского даже по прошествии многих лет, и написал ему такую аттестацию, которая могла поставить крест на карьере Степана Степановича.
 
Но так не случилось, а Лесовский, заняв высший пост в морской иерархии, никогда не мстил Путятину, и даже наоборот, очень помог ему однажды, когда адмирал давно уже находился не у дел. Испытал ли Ефим Васильевич за это ему благодарность или нет, бог ведает. Люди бывают разные.

Настроение Ивана Ивановича Бутакова было мрачным. Он писал брату: «Представляю, какая весёлая зима предстоит с Путятиным и беспокойным Невельским, облечённым в права начальника, героя и действующего именем генерал-губернатора.
 
К октябрю только что построят казармы для людей. А для офицерских домов ещё и лес не нарублен. Приятная перспектива и к тому же голодать, или употреблять всё содержание на прокормление себя, куда как весело.

И это награда, заслуженная 23 морскими компаниями и очаровательной обязанностью старшего офицера с 45 года».

Ему было жаль и расставаться с «Дианой»: немало трудов положил он на то, чтобы подготовить артиллеристов и абордажные партии. Бутаков в сердцах откровенно высказался: «…мне надоели до крайности и Ефим, и Степан, несмотря на то, что обоих весьма уважаю, как людей достойных».

Но Иван Иванович был человеком деятельным и неунывающим. У него появилась мысль переделать «Палладу» в 30-ти -пушечный корвет, срезав верхний дек и перебрав гнилые мачты. Тогда флотилия у восточных берегов Сибири усилилась бы на одно судно.

Он с сожалением вспоминал, что два брига и корвет, находившиеся в плавании в Средиземном море, пришлось продать: турки в Чёрное море их не пропустили, а англичане из Средиземного не выпустили бы.

Команды судов вернулись в Севастополь берегом, через Австрию. Командами этими можно было бы укомплектовать два винтовых корвета, которые строились в Англии, привести их на Дальний Восток

и «тогда бы затрещала английская торговля в Тихом океане и мне, может быть, пришлось бы перестать работать под чужим заглавием, а действовать собственно для себя и служащих со мной».

Однако всё это были пустые мечтания. Англичане конфисковали строившиеся корветы, а «Палладу» он не перестроил. В душе Бутакова гнездились сомнения:

«успею ли развязаться с Палладой… примет ли от меня её Амурская экспедиция, или меня же упрягут догнивать вместе с ней (он имел в виду «Палладу» - прим.автора), ради того, что я назначен её командиром…».

В отличие от Завойко, который без обиняков назвал Невельского «государственным лгуном», Бутаков писал более дипломатично: «…решили пойти по большому, так называемому Сахалинскому фарватеру, который по журналу «Байкала» глубок, но теперь задача - северный фарватер, это из Охотского моря в Амур.
 
Очень жаль, что Геннадий Иванович не догадался отправить «Байкал» по этому фарватеру из Петровска, чтобы убедиться в его существовании, тем более, что это доставило бы ему прекрасный случай отправить из Петровска в Николаевск весь его груз, который он перевозит на шаландах».

Об административных талантах Невельского Иван Иванович тоже отозвался крайне нелестно. Он считал, что начальник Амурской экспедиции не думает, как придётся зимовать людям.

Продолжение http://proza.ru/2021/12/03/1057

На фотографии: Иван Иванович Бутаков