Ленинградцы

Ленинградцы
Историческая драма
в двух действиях

Действующие лица:
Таня Зубкова - 17 лет и 23 года
Папа, Танин отец - Дмитрий Матвеевич Зубков, Митя, 40 лет,
Мама, Танина мать - Мария Николаевна Зубкова, Мусенька, 39 лет,
Боря Коган - 18 лет и 24 года лет
Александра Викторовна, Танина приемная мать, - военврач, 40 и 47 лет
Мистические персонажи (без слов)
Смотрительница морга Смерть
Мальчик
Девочка

Время и место
Ленинград, январь 1941г., январь 1942г, . июнь 1945, январь 1947.
Перечень сцен
Действие 1 «Блокада»
Сцена 1 – «Вещий сон» - Танина квартира, день. январь 1941г
Сцена 2 – «Прощание» -Танина квартира, 8 сентября 1941г
Сцена 3 «Блокадный триптих»: январь 1942 года
1. «Дом» - Танина квартира,
2. «Морг» – блокадный морг,
3. «Школа» – блокадная улица,
Действие 2 «Возрождение»
Сцена 1 – «Гибель дневника» -Танина квартира, день, июнь 1945 года
Сцена 2 – «Обновление» - Танина квартира, вечер, 1947 год

Музыкальное сопровождение
1 действие - музыкальная тема «Мальчика и Девочки (то есть Голода и Смерти)», звуки бомбежки и летящих самолетов, метроном, воющая метель
в морге: «Шествие на Голгофу» из «Страсти по Матфею» Баха
2 действие - Романс Рахманинова «Сирень», свадебный вальс и рабочий марш, придуманные Борей.

Первое действие
1 сцена «Вещий сон»
Январь 1941 года. Большая комната с высоким окном, за которым виднеется фигура Ангела, венчающая Петропавловский шпиль. В комнате – пианино, обеденный стол, стеллажи с книгами, старинные картины. МАМА дремлет на двуспальной кровати. ТАНЯ за столом пишет в толстой тетради в алой обложке.
МАМА (просыпаясь, крестится на Ангела в окне): Господи, пронеси чашу сию мимо… (Замечает Таню, сидящую за столом, смущается.) Что ты делаешь, Танюша?
ТАНЯ (продолжая писать): Ничего, мам, дневник пишу. (подходит к маме) Ой, что с тобой?! Почему ты плачешь?
МАМА: Я видела сон.
ТАНЯ: Сон?!
МАМА (стесняясь своих чувств): Я чувствую, что он – вещий, но не могу объяснить тебе этого.
ТАНЯ: Но вещих снов не бывает, так нам в школе говорили! Но ты расскажи, пожалуйста. Так интересно!
МАМА (встает, начинает нервно прохаживаться по комнате): Ох, Танюша, может, их и не бывает, но я уже видела один такой пророческий сон, и он сбылся. Сбылся, что бы по этому поводу ни говорили...

Подходит к пианино, начинает играть печальную и лирическую музыку – тема «Мальчика и Девочки». Потом, в последующих действиях, эта тема сопровождает и символизирует появление безмолвных МАЛЬЧИКА и ДЕВОЧКИ на сцене.

МАМА: Это было давно, еще перед Гражданской войной. Здесь, в этой же квартире. Я была еще маленькой гимназисткой, и однажды вот так же заснула днем. И вот мне снится, будто я сижу одна в темной квартире. И вдруг – звонок в дверь. Я встала и иду открывать, хотя мне этого очень не хочется, но почему-то надо. Я открываю дверь, а на пороге стоят мальчик и девочка, и я точно знаю, что это – Голод и Смерть. (МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА, одетые в гимназическую форму, выходят из-за кулис, стоят рядом и слушают, МАМА и ТАНЯ их не замечают) Такие смирные, одетые во что-то темное, как гимназическая форма... Еще запомнился белый воротничок у девочки. Я, как положено гостеприимной хозяйке, пригласила их в комнату, напоила чаем, а потом они встали, чтобы уходить. И тут я не удержалась и попросила: «Вы уж не приходите к нам больше». Ужасно боялась, что они обидятся на эту просьбу, и что я только наврежу. А девочка спокойно отвечает: «Если мальчик не придет, то и я не приду». Повернулись и ушли. И действительно, в Гражданскую войну в семье не было голода, и никто не погиб (Молча, переживая сказанное, продолжает играть).
ТАНЯ (идет к дневнику): Мама, это надо записать! Такое ведь не придумаешь, такое даже представить себе нельзя!.. Но… это было давно, четверть века назад! А сейчас? Почему ты плакала? Что ты видела сейчас?
МАМА (обрывает игру, решительно закрывает крышку пианино): А что сейчас видела… нет, я тебе не расскажу. Очень уж страшно. Гораздо страшнее!.. (Плача, закрывает лицо, потом с надеждой восклицает): Но, может быть, это все же неправда?! Не может быть такой страшной правды...
ТАНЯ (гладит маму по голове как ребенка): Ну что ты, мама, успокойся! Нет вещих слов, и нет плохих примет! Не бывает! Это был просто сон… Мама, пойдем чай пить с печенье! Овсяное! Вкусное! Я чайник как раз поставила. Вечерние посиделки устроим, как как у вас дома до Гражданской было…
МАМА (понемногу успокаивается): Хорошо, давай чайку попьем… Папе не рассказывай, Мышонок! Он такой насмешник…

МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА исчезают. МАМА и ТАНЯ переходят к столу, Таня приносит чайник и сухарницу с овсяным печеньем, разливает чай, обе молча пьют его.
Свет гаснет
2 сцена «Прощание»
Они продолжают пить чай, но комната превратилась в военную. Окно заклеено крест-накрест полосками бумаги, над ним – закатанная светомаскировка. Рядом с окном появляется буржуйка, труба ее коленом уходит в окно, черная тарелка-радио на стене передает сигналы воздушной тревоги. Слышны далекие взрывы. Небо за окошком окрашивается заревом пожара.
МАМА и ТАНЯ по-прежнему сидят за столом и пьют чай, временами тревожно вздрагивая и оглядываясь на окно. ПАПА стремительно входит в комнату, подходит к МАМЕ и ТАНЕ, тревожно обнимает их, словно желает заслонить от взрывов. Обе испуганно прижимаются к папе, ища защиты.
ТАНЯ: Папа! Наконец-то ты пришел! А мы так волнуемся, на улице ужас что творится!.. Такая бомбежка…
ПАПА (подходит к окну): Какой пожар, аж жуть берет! Это товарную станцию разбомбили, там железная дорога проходит. Смотрите! Вон еще пожарные машины! (Слышны сирены машин, звуки взрывов, гул далекого пожара) И еще! Несутся туда! Постойте, там ведь район складов! Большущих! Полно старых деревянных помещений…
МАМА: Склады? Старинные?! Купца Растеряева? Их сейчас Бадаевскими называют, верно? Ведь только что в газетах писали, что туда неделю назад свезли все продукты с маленьких складов! Не может быть, что они горят!
ПАПА (кивает, продолжая выглядывать в окно): Да, в том районе. Они сейчас – главные продуктовые склады Ленинграда. Но постройки деревянные, еще 1914 года. Потому и горят так сильно, аж полыхают. Эх, не успеют потушить!.. Плохо! Очень плохо!
ТАНЯ (подходит к окну, становится рядом с папой): Пап, смотри какой дым черный, жирный, тяжелый, так и стелется по земле. Надо записать про него, никогда такого не видела! (Берет тетрадь-дневник).
ПАПА (обнимает Таню, прижимает к себе): Это от сахара и муки такой дым, углеводы так горят. И нефть тоже! Там ведь транспортный узел! Оттого и взрывы, потому и горит так, что не потушить!
МАМА (прячет лицо, почти плачет): Быть беде!
ПАПА (подбадривает испуганную Маму и ничего не понимающую Таню): Не волнуйтесь, мои дорогие. Красная армия сильная, прорвет блокаду, не может она долго продолжаться. Да и эвакуируют заводы и фабрики, народу в городе поменьше…
ТАНЯ (удивленно глядит на папу): Какое же меньше, пап? Я как в школу иду, столько беженцев вижу, толпами на тротуарах сидят, бродят. И с детьми, и со стариками...
МАМА: Бог с тобой, Митя, город переполнен! Со всех захваченных областей в Ленинград едут, целые семьи! Спасаются все, как могут.
ПАПА (бодрится, желая утешить семью): Ничего, выше нос! Все равно немцам Ленинград не взять! В городе полно вооружения, техники! Неужто наши ученые да специалисты перед фрицами сдрейфят?! Есть и другие склады с продовольствием! Хватит еды! И воды – целая Нева! От жажды не помрем! Ленинград все выдержит!
МАМА (тихо кивает, говорит, как бы про себя): Главное – чтобы Мальчик не пришел… (Подходит к пианино, начинает играть тему Мальчика и Девочки)
МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА незаметно выходят из-за кулис, смотрят на обнявшуюся семью.
ТАНЯ (подходит сзади к маме, обнимает ее): Не плачь, вещих снов не бывает!
ПАПА (заглядывает в лица к Маме и Тане): Какие вещие сны, Танюша? Какой мальчик, душа моя?! О чем ты, Мусенька?! (Обнимает их. Мальчик и Девочка хищно протягивают руки к обнявшейся семье). Послушай, у меня есть замечательная новость – мы остаемся вместе! Милые мои! Никуда нас не эвакуируют! (Мальчик и Девочка отпрыгивают назад, но внимательно слушают.)
ТАНЯ: А как же по радио говорили, что твой завод эвакуируют? Что все рабочие уехали?
ПАПА (обнимает всех, стараясь успокоить и защитить семью): Верно, большинство цехов уже погрузили и вывезли. Но меня оставляют налаживать танковую линию, новые тяжелые танки будем выпускать, изнутри бить врага! Так что мы, как единая семья, остаемся в городе, а дома и стены помогают, правда, Мышка? Выше нос! (говорит для мамы): Вот сейчас плиту на кухне переделаю, чтобы углем топить. Глянь, какую кучу антрацита во дворе сбросили! Уголь лучше дров - горит и дольше, и жарче. Мусенька, не тревожься, мы все время будем вместе! Парилку тут устроим, баню разведем, а? Пошли, Танюша, плиту переделывать! (Мальчик и Девочка с сожалением уходят.)
Стук в дверь, входит БОРЯ в военной форме.
ПАПА: Привет, Боря! Легок на помине, сосед! Мусенька, вот и мальчик! Видишь, душа моя, ничего страшного, мальчик как мальчик!
БОРЯ: Здравствуйте, Дмитрий Матвеевич, Мария Николаевна! Привет, Тань! Хорошо, что всех застал!
МАМА (поспешно вытирает слезы): Вот умница, что пришел, а то давно не заскакивал! Чайку попьешь с нами?
ПАПА: Борь, ты в форме? Призвали? Но почему ты не уехал с Консерваторией, всех же эвакуировали?! И студентов, и преподавателей! Ты же поступил, в чем дело? Забыли про тебя?
ТАНЯ (насмешливо и с любовью): Ага, как же! Забудешь про него!
БОРЯ (ласково улыбается и кивает ТАНЕ, но отвечает ПАПЕ): Нет, Дмитрий Матвеевич, я сам в ополчение записался. Как папа. Его уже три недели как на Лужский рубеж отправили. Треугольник от него получили, солдатский. Что ж, папа – на фронте, а я в тылу отсиживаться буду, на скрипке играть?!
ПАПА: Ты в каких войсках?
БОРЯ: Сапером. Сказали, что у меня руки чуткие! Не зря на скрипке столько репетировал! Теперь на минах играть буду (смеется.)!
МАМА (обнимает его и исподтишка крестит): Боренька, ради бога, побереги себя! Будь осторожен! Маме сказал? Как же она одна останется?
БОРЯ. Нет, Мария Николаевна, мама уже далеко. Ее как сопровождающую с Эрмитажем эвакуировали, с коллекциями уехала! Не может она свой отдел оставить, готова холсты собой от бомб заслонить! (вздыхает, становится серьезным.) Мама и не знает, что я в ополчение пошел, думает, что со студентами Консерватории в тылу уже... Ничего, я ей с фронта напишу. И папе тоже. А вас когда эвакуируют?
ТАНЯ (подходит к Боре, старается бодриться): Мы с папой остаемся, он на своем Кировском ведущий специалист, их не эвакуируют. В Ленинграде будем! Повезло нам, верно? Ты пиши нам тоже… (сконфуженно) Мне пиши, я тебе отвечать буду! Хорошо?
БОРЯ (смущенно смеется, вытаскивает из кармана ключ от квартиры): Верно! Хорошо, что вы здесь остаетесь. Я вам ключ отдам – можно? Тань, ты уж меня прикрой, как всегда. Цветочки поливай, пожалуйста! Если они завянут, мама с меня голову снимет! Опять маминого поручения не выполнил, прям как в школе, да? А я, как на побывку отпустят, ключ у вас возьму…
ТАНЯ (нежно и насмешливо, явно бодрясь): Давай, злодей! Вечно я за тобой все доделываю! Пойдем, я провожу тебя. А то еще на поезд опоздаешь, растяпа!
ПАПА (деловито целует МАМУ и ТАНЮ, жмет БОРЕ руку): И я побегу! На заводе дел невпроворот!..
МАМА (подходит к окну и тихо плачет, глядя на продолжающийся за окном пожар): Храни тебя Господь, Боренька! Всех нас храни! (ложится на кровать, замирает неподвижно)
Свет гаснет
3 сцена «Блокадный триптих»
Все три картины разыгрываются на одной сцене, разделённой на три части. Это – трагический триптих. Слева направо на темной сцене поочередно высвечиваются «Дом», «Морг» и «Школа».

1 картина «Дом», действие в левой части сцены.
В комнате на столе горит коптилка, сделанная из чернильницы-непроливайки, рядом – дневник в алой обложке, чернильница и стальное перо. Буржуйка топится еле-еле, на ней – алюминиевый чайник, рядом на полу - ведро с углем. Окно занавешено светомаскировкой. На стенах – иней. По радио тикает метроном.
МАМА в ватнике, укрытая горой одеял, лежит на кровати, ее дыхание - хриплое и тяжелое.
Входит ТАНЯ в ватнике, еле-еле волоча ноги, кладет на стол завернутый в полотенце хлеб, достает из кармана ватника карточки и кладет на стол. Прежде всего подходит к буржуйке и обнимает ее, согреваясь. Потом подбрасывает немного угля, и на полу высвечивается неподвижное тело, завернутое в одеяло и перевязанное бечёвками. ТАНЯ наливает из чайника воду в кружку и пьет, заедая кусочком хлеба. Потом наливает еще воды, отрезает лепесток хлеба и подходит к маме.
ТАНЯ (приподнимает мамину голову, силится ее напоить): Мама, попей. Пей, пожалуйста. И поешь, я за хлебом сходила.
МАМА (пьет, потом отводит Танину руку): Нет, поешь ты. Я не могу – тошнит. Дай полежу. Посплю (обессиленно падает обратно на подушки.).
ТАНЯ (настойчиво приподнимает маму, вкладывает кусочек хлеба в неподвижные губы): Мама, ты совсем ослабла… Обязательно надо поесть, ну пожалуйста! Поешь, я и папин хлеб принесла…
Она оглядывается на тело, лежащее на полу, так, что становится понятно, что это – Папино тело. Мама вяло шевелит губами, принимая хлеб, потом ее голова откидывается на подушку, она снова теряет сознание.
ТАНЯ (печально): Мама совсем сдала после смерти папы. (Гладит маму по голове, подходит к папиному телу, смотрит на него, говорит сама себе): Почему они так ослабли? Страшная мысль… Мучает меня... Я боюсь, что они отдавали мне свой хлеб, отрезая понемножку… Неужели я буду причиной их гибели? Как я смогу жить с этим… (Медленно, волоча ноги, подходит к столу, на котором лежит раскрытый дневник, смотрит на него.) Надо все это записать. Но нет сил… (Походит к занавешенному окну, приподнимает светомаскировку и пытается рассмотреть что-то через заледеневшее окно) Ничего не видно! Ни огонька! Словно я одна во всем городе. Но я знаю, что не одна. А вот в доме, может быть, и одна… Надо все записать в дневник, а то как же узнают, что мы пережили? Кто же еще расскажет?.. И смерть папы, и мучения мамы, и как мы живем… И нормы, и сколько я съедаю… Надо все записать… (Пытается обмакнуть перо в чернильницу.) Чернила совсем заледенели, надо их растопить. (ставит чернильницу на буржуйку.) Но потом… Сегодня нет сил писать… Нет сил… Полежать… Погреться о маму…
ТАНЯ медленно подходит к кровати. Долго смотрит на МАМУ. Слушает ее хриплое дыхание. Потом снимает валенки, натягивает вместо них теплые носки и ложится рядом, прижимаясь вплотную к маме. Метроном продолжает тикать. Через некоторое время ТАНЯ отодвигается от мамы и смотрит на нее.
ТАНЯ (сидя на кровати трясёт маму, пытается расшевелить) Мама! Мама! Проснись… Мама, открой же глаза… Не оставляй меня одну… Не уходи!.. Мама… (плачет)
ТАНЯ переходит на другую сторону кровати лицом к зрителям, пытается поднять МАМУ, мамино тело перед ней. Руки девочки опущены и вытянуты, обнимают маму – словно «Пьета» Микеланджело. Пауза – как минута молчания.
ТАНЯ с трудом встает, надевает валенки. МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА выходят из-за кулис. Они с ТАНЕЙ заворачивают труп в простыню, опутывают бечевкой и вместе с папиным трупом в одеяле привязывают валетом к санкам. Таня берет школьный портфельчик, кладет в него карточки, хлеб и дневник, засовывает его под ремень, который стягивает, подпоясывая ватник. Вместе с МАЛЬЧИКОМ и ДЕВОЧКОЙ впрягается в саночки, и с трудом вывозят оба тела в среднюю часть сцены.

2 картина «Морг», действие в центральной части сцены
Все действие без разговоров – в полной тишине, только под тиканье метронома.
Районный морг. Абсолютно заиндевевшая темная комната без окон, стены образованы штабелями зеленоватых скорченных трупов. В центре– большая круглая печка, перед ней что-то лежит словно поленья дров, канцелярский стол с горящей коптилкой и стопками паспортов. За ним сидит СМОТРИТЛЬНИЦА МОРГА - закутанная женщина без лица (в платке-капюшоне, повязанном так, что оставляет в тени лицо – символ Смерти), без остановки записывающую имена из паспортов в огромную конторскую книгу, лежащую перед ней.
Слева с большим трудом входят ТАНЯ (под ремень ватника у нее засунут портфельчик) и МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА, вволакивают санки с привязанными трупами. ТАНЯ подходит к СМОТРИТЛЬНИЦЕ МОРГА, дает два паспорта, та молча кладет их в общую высоченную стопку паспортов.
ТАНЯ с МАЛЬЧИКОМ и ДЕВОЧКОЙ с трудом поднимают один за другим тела МАМЫ и ПАПЫ, подтягивая их наверх штабелей трупов.
Во время поднятия тел они движутся как во время водружения креста на Голгофе. Световые лучи образуют крест, тела Папы и Мамы расправляют руки как крылья, простыня и одеяло преобразуются в развивающиеся одежды, аллегория Голгофы, мученичества и самопожертвования.
Звучит «Голгофа» Баха («Страсти по Матфею»)
ТАНЯ, МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА стоят, склонившись перед этими крестами, как на иконах. Потом сияние гаснет, МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА исчезают.
СМОТРИТЕЛЬНИЦА (безликая Смерть) так же безучастно и без остановки пишет в книге, беря паспорта из стопки один за другим под непрекращающееся тиканье метронома
ТАНЯ, не отрывая взгляда от поленницы трупов, пятится к правой двери и спотыкается обо что-то, валяющееся у нетопящейся печки. Лучи света выхватывают эти поленья и видно, что это – детские трупики. ТАНЯ отшатывается, подхватывает веревку пустых санок и быстро уходит в правую часть сцены, на улицу.
СМОТРИТЕЛЬНИЦА продолжает писать, а стопка паспортов все растет и растет, за ней исчезает комната и трупы (сделать светотенью или анимацией.).
Метроном замолкает. Вместо него завывает ветер и метель.

3 картина «Школа», Правая часть сцены.
ТАНЯ с трудом бредет, волоча за собой пустые санки и прижимая к себе школьный портфельчик. Вконец изнемогающая, проходит к закрытой двери с заснеженной вывеской школы. Рядом с вывеской синяя трафаретная надпись: «Граждане, эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна». МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА крадутся за ТАНЕЙ по пятам как хищники.
ТАНЯ (подходит к парадной): Наконец-то… неужели… дошла… Школа… (падает замертво на саночки.)
МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА хищно склоняются над лежащей Таней, протягивают к ней руки, будто пытаются взять бесчувственное тело. Но ТАНЮ заслоняет выступившие из снега ПАПА и МАМА, одетые в саваны. ПАПА заслоняет собой ТАНЮ от тянущихся к ней когтистых рук ДЕВОЧКИ, МАМА тревожно стучится в дверь школы, МАЛЬЧИК пытается помешать ей.
 Музыкальная тема «Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие как часовые…».
На стук отворяется дверь, выходит АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА с керосиновой лампой. МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА отступают, исчезают в метели.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (оглядывается вокруг). Кто стучал? Что это? Школьный портфель? В нем - хлеб? Карточки?! Кто-то бросил… О боже, кто это?! (Наклоняется над ТАНЕЙ.). Господи, девочка! Живая? (Тормошит Таню, осматривает ее) О, она дышит! Голодный обморок! Быстрее горячего чаю!
Бежит в дом, возвращается с дымящейся кружкой, приподнимает и поит Таню, та приходит в себя, садится на санки.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (поддерживая Таню, всматриваясь ей в лицо): Почему, как ты оказалась на улице? Что случилось? Где твои родители?
ТАНЯ (еле сидя на санках): Их нет… Я отвезла их в морг… Я одна. Вообще одна. Во всем мире никого нет… Поэтому я пошла в школу… Больше мне некуда идти… Кто вы?
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (протягивая Тане кружку с чаем и хлеб). И правильно сделала, умница! В школе теперь детский дом, будешь жить здесь. Я – врач, Александра Викторовна. Пойдем, моя дорогая! Ты у своих, тебя никто не даст в обиду! (Поддерживает ее и уводит)
Вслед за ними исчезают ПАПА и МАМА, которые охраняли Таню весь разговор и ждали решения ее судьбы.
Занавес

Действие второе
1 сцена
Май 1945 года. Танина старая квартира – прежняя, мирная. Светомаскировка снята, за окном - фигура Ангела, венчающая Петропавловский шпиль. Под окном по-прежнему стоит буржуйка, она топится.
Повзрослевшая ТАНЯ сидит за столом, пишет в тетрадку-дневник, плачет тишком.
Входит БОРЯ в штатском, в руках у него пышный букет белой сирени, заслоняющий кисти его искалеченных рук. На лице – шрамы, розовые участки пересаженной кожи.
ТАНЯ оглядывается на стук открываемой двери, быстро вытирает слезы, радостно вскакивает навстречу, берет букет и обнимает БОРЮ (она стоит спиной к зрителям). БОРЯ обнимает ее так, что на фоне Таниного платья хорошо становятся видны его руки: левая кисть – черная перчатка-протез, правая обезображена, неправильной формы.
ТАНЯ: Ой, Борька, какой букет!
БОРЯ (чуть отстраняется и радостно оглядывает Таню): Привет, невеста! (Оглядывается по сторонам) Ты одна? Александра Викторовна здесь? Не застукает, как мы целуемся?
ТАНЯ (бесшабашно): А даже если и застукает, то что? За неделю до свадьбы можно!.. На кухне она, готовит. Говорит, чтобы не разучиться, а то, мол, дома варить не для кого, потому что в детдомовской столовой ест. (Смеется) Ее же оформили моей приемной мамой, так она всерьез заботится обо мне! Словно я несмышленая девочка!.. А откуда сирень? Неужели расцвела так рано?!
БОРЯ (смущенно улыбается): Ну что, букет вполне свадебный? Белый, как ты хотела.
ТАНЯ (прячет счастливое лицо в пышный букет): Сирень! Моя любимая! Вечно она цветет, когда холодно! Видишь, я даже буржуйку опять растопила, ладожский лед идет, холод собачий!.. Какие красивые цветы! Помнишь, у Рахманинова романс был о сирени, его мама так любила играть и петь…
БОРЯ напевает романс, подхватывает ТАНЮ, оба кружатся в танце.
ТАНЯ (останавливается, запыхавшись, не совсем окрепла еще): Вот и сирень выросла, расцвела еще пышнее, чем раньше. Словно и войны не было, словно не ломали все, что горит, на растопку буржуек! Вот оно, возрождение жизни!
БОРЯ (продолжая обнимать Таню): Это ты возрождаешь меня к жизни, мой милый Ангел-Хранитель!
ТАНЯ (растроганно, пытаясь скрыть счастливые слезы за сарказмом, отстраняется от БОРИ и рассматривает букет): Цветки какие-то необычные!
БОРЯ: Это китайская сирень, она всегда раньше расцветает. Для тебя достал!
ТАНЯ (подозрительно осматривает каждый цветок): Что-то она уж очень напоминает мне ту, что растет в скверике напротив дома! А, бандит? Уж не там ли добыл этот букет? Уж не от милиции ли твой Хранитель должен тебя спасать?
БОРЯ (мрачнея, отпускает Таню, прячет за спину свои руки): Издеваешься, да… Такими руками, моя милая, много не наломаешь! Тут дай бог ложку в руке удержать да дверь открыть!..
ТАНЯ (пугаясь его изменившегося настроения и желая загладить свой промах): Но обнимаешься ты очень хорошо, мой дорогой и нежно любимый жених! И танцуешь превосходно! Ну-ка, поцелуй меня еще раз!
БОРЯ (нежно целуя и обнимая Таню): Вот еще! И не подумаю! Нежности телячьи! Давай-ка лучше делом займемся! Свадьба на носу, а мы тут беспечно обнимаемся, словно дети, за которых папа с мамой все дела сделают! (Хмурится, видя как помрачнела Таня). Черт! Ну вот, теперь я киксую. Извини! Прости дурака! Экий я чурбан, скоро весь в деревяшку превращусь, не только руки!
ТАНЯ (отворачиваясь и вытирая слезы): Брось, ты же не со зла! Еще долго в нас война аукаться будет… А может, всю жизнь! Всех она калечит, всех изменяет, кого внешне, кого внутренне. И ты своих похоронил, и я своих, только мы вдвоем друг у друга и остались!
БОРЯ: А мне никого, кроме тебя, и не нужно! И я тебя никому и никуда не отдам! И вальс наш свадебный только для тебя сочинил! Ну-ка, подыграй!
Оба подходит к пианино, Боря начинает напевать мелодию, Таня неловко пытается подобрать, у нее ничего не получается.

БОРЯ (сердится): Да не так, ну как ты не слышишь?! Ведь полная же лажа! Вот… (Неловко пытается наиграть сам правой рукой, Таня улавливает мелодию, снова начинает подбирать, ничего не выходит. Оба злятся, переругиваются)
БОРЯ (в отчаянии): Нет, Таня, ведь полнейший стрём! Ну как ты так можешь!
ТАНЯ. Борь, я не пианистка! Ну не умею я играть! Ну не учили! Не злись!
БОРЯ: Научись! Давай уроки возьмем, вон напротив музыкальная школа, начинай ходить! Фано вот стоит, пианино, то есть! Я же без тебя как без рук!.. Ну что за жизнь проклятая, нечеловеческая! Она же переполняет меня, эта музыка окаянная, выплеснуть ее надо, иначе затопит меня! А как?! Что я, жалкий инвалид, сделать могу! Даже скрипку в руки не взять, даже одним пальцем мелодию не наиграть! (в ужасе затыкает себе уши обрубками рук.) Хоть голову разбить, чтобы музыка в ушах не крутилась!
ТАНЯ (сердито): Прекрати ныть! Ты же видишь, стараюсь я, но не получается пока ничего! Погоди, еще попробуем!
Входит поседевшая Александра Викторовна с горячим чайником, ставит его на подставку на столе. Замечает Танин дневник, неодобрительно хмурится, глядя на него, автоматически расставляет чашки, одним глазом читая написанное в дневнике.

АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА: Дети, не ссорьтесь! Терпеливее, Боря! Упорнее, Таня! Все получится! Ну-ка еще раз, спокойнее, тише! Погодите, я вам сейчас чайку налью! Печенье скоро испечется, наедитесь до отвала, да успокоитесь! (Продолжает украдкой читать Танин дневник)
Таня с Борей по-прежнему у пианино, у них начитает что-то получаться, оба радуются.
БОРЯ: Вот, говорил я тебе, тренируйся! Когда я учился играть – сначала тоже ничего не получалось! Ух, я и злился! Ух, как маму с папой ругал!
ТАНЯ (смеется): Да помню я! Жить в доме невозможно было, скрипка мяукала как кошка, хоть беги! Не зря скрипку душой дьявола называют!
БОРЯ: Кто дьявола, а кто – ангела! Но в любом случае она – королева оркестра!
ТАНЯ: Ну нет! Фортепьяно все же лучше! Мама так играла! Куда тебе с твоей скрипкой!
БОРЯ: Вот еще, нашла, с чем сравнивать! «Инструмент для кухарок» и «душа ангела»! Много ты понимаешь, отличница!
ТАНЯ: Ладно, не ворчи… Да ты и сам тренируйся, разрабатывай руку!
БОРЯ (хмуро): Если б я мог! Проклятая мина! Все разворотила, все сожгла!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (отвлекается от дневника, успокаивающе): Не гневи Господа, Боря, сам знаешь, что еще повезло тебе! И сам живой, и глаза остались, и руку протезировать удалось! Благодарить судьбу каждый день должен!
ТАНЯ (горячо и искренне): Не судьбу, а вас, Александра Викторовна! Если бы не вы, Боря в лучшем случае инвалидом полным остался, а в худшем… сами знаете! Да и меня с того света, почитай, вытащили! C такой дистрофией выход был единственный – на небеса! Чудо, что в живых мы с Борькой остались!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (очень убежденно): Чудес, Танюша, не бывает! Это ты мне как врачу поверь! Кто-то нас охраняет...
ТАНЯ (с энтузиазмом): Знаете, Александра Викторовна, а мне мама всегда про Ангелов-Хранителей рассказывала. А сейчас я поняла, что все любящие друг друга – настоящие Хранители! И живые, и мертвые...
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (растроганно обнимает их, сидящих у пианино): Как родные вы, ребятки, для меня стали. Теперь главное – последствия всех ваших травм залечить, и душевных, и физических, тогда уж полная реабилитация будет!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА, растроганная, отходит от пианино, ТАНЯ И БОРЯ продолжают подбирать мелодию, спорят, переругиваются, смеются, шутят.
Александра Викторовна возвращается к столу, опять читает открытый дневник, и становится все мрачнее… В ужасе продолжает читать... Не выдерживает, быстро хватает дневник и бросает его в топящуюся буржуйку. Он вспыхивает ярким пламенем. Подбежавшие к буржуйке ПАПА и МАМА пытаются затушить пламя, но не успевают. Дневник сгорает!
Александра Викторовна спокойно накрывает стол для чая. Таня и Боря не замечают ничего, сидя к ней спиной, увлеченные подбором мелодии. У них опять не получается, опять начинают сердиться, ругаться.
БОРЯ: Иди учись играть, не позорь семью! Да историю музыки проштудируй!
ТАНЯ: И научусь! Вот специально научусь, чтобы ты нос не задирал, композитор! Тоже мне, выискался начальник!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА: Дети, что за базар развели? Марш к столу! Чай готов!
ТАНЯ (подходит к столу и начинает искать алую тетрадь): А где же мой дневник? Сейчас ведь писала! Ты не видел? Куда подевался? (Переставляет чашки) Под скатертью? Нет его… Под стол не свалился?
БОРЯ: Ну да, ты писала, когда я пришел! Еще я думал, чего ты плачешь, а потом увидел дневник – сразу все понял. (Шарит под столом, оглядывает комнату) Александра Викторовна, наверное, убрала, как на стол накрывала. Александра Викторовна, вы не видели здесь танину тетрадку?
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (воинственно, агрессивно): Танин дневник? Из-за которого она все время плачет? Стонет по ночам? Места себе не находит? Видела! Конечно видела! Вот тут! (Победно кричит): Я его сожгла! Вон, уже сгорел в печке! Все! Война кончилась! Конец страданиям и рыданиям! Хватит ворошить прошлое!
ТАЕЯ бросается к буржуйке и кочергой вываливает на ковер угли, они вспыхивают, БОРЯ тут же затаптывает их. Тетрадки нет, осталась лишь покореженная алая обложка.
БОРЯ (в шоке): Сгорела? Так быстро? Не может быть!
ТАНЯ (в истерике): Сгорела? Вся моя жизнь? Так быстро?
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (победно, убежденно): Сгорели все твои мучения! Начинай новую жизнь! Довольно переживать о старой! Хватит! Ты замуж выходишь, всю жизнь с нуля начинаешь! С чистой страницы!
ТАНЯ (плачет): Там были мои папа с мамой! Вы их всех погубили! Злая! Жестокая! Ненавижу вас! Уйду от вас!
В истерике бежит к шкафу, вываливает свою одежду в чемодан. Александра Викторовна бросается к ней, но Боря загораживает ТАНЮ.
БОРЯ (оборачивается, с гневом): Вы с ума сошли?! Там же была вся ее жизнь! Как вы могли?! Эта тетрадка – единственное, что осталось от родителей! Вы не врач, а палач! Убийца!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (убежденно): Нельзя это помнить! Война закончилась, надо оставить ее в прошлом! Иначе ничего не начать заново! Точка! Забыть! А то она всю жизнь будет бегать за прошлым по кругу, как собака за собственным хвостом! Я – хирург! Лечить надо ампутацией!
БОРЯ (протягивая ей искалеченные руки): Вот так?! Калечить?! Изувер! Фашисты жизнь искалечили, а вы добили! Мучитель, а не хирург! Татьяна, собирайся, пойдем ко мне!
Рыдающая Таня с чемоданом и Боря убегают, хлопая дверью.
Александра Викторовна, схватившись за сердце, падает в кресло.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (горько плачет): Вот тебе и любящий Хранитель… Куда ж ты, Танюша, из своего-то дома... Лучше уж я уйду, раз не нужна вам больше, ребятки…
Гаснет свет
2 сцена
Та же комната год спустя. На столе - свадебная фотография и стопка тонких школьных тетрадок.
Таня с обручальным кольцом, беременная, в театральном платье сидит за письменным столом и пишет в толстой тетрадке.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (седая) (входит в комнату, ставит с рабочую сумку на стол): Добрый день, Танюша! Что, все пишешь? Где Боря?
ТАНЯ (очень доброжелательно, отвлекаясь от письма): Да уж вечер, Александра Викторовна! Да, пишу. (Смеется) Все от тетрадок не оторваться! Полно школьных сочинений проверять, а я от работы отлыниваю, вместо этого свое пишу! (Серьезнеет, вздыхает) Пытаюсь восстановить дневник. Иначе не могу – все время память возвращается к прошлому. Воспоминания в голове прокручиваются снова и снова как старый фильм, а запишешь – проходят, отпускают.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (одобрительно): Вот и умница, пиши, это очень нужная работа! Память у тебя прекрасная, время (кивок на округлившийся живот) пока есть…
ТАНЯ: Ну, насчёт времени, так это очень под большим вопросом! И насчет памяти тоже! Вот до блокады была память – наизусть в школе училась, учебники в руки не брала! А теперь – остатки былой роскоши. Но интересно, что до сих пор – сколько лет прошло! – я помню каждое свое движение и каждую мысль.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА: Ты умница! По-настоящему! Умница потому, что умеешь прощать… Это не каждому дано – уметь понять и простить другого человека…
ТАНЯ (задумчиво): Я раньше другая была, более категоричная, напористая что-ли…  Страдания меняют человека...
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (обнимает Таню): Верно! Я тоже другой стала. Все время грызу себя за то, что тогда сделала… С дневником твоим… Спасибо, что поняла меня, простила… Истерика тогда была, уж очень любила тебя. Всех родных ты мне заменила, к жизни вернула. Вот и приревновала тебя к твоим родителям. А твои мама с папой в дневнике были, потому и вместилище их уничтожила, как варвары храмы чужих богов рушат. Не понимала тогда, что одна любовь не заменяет другую, что это разные места в сердце! Дополняют они друг друга в душе… Вот, будто старуха из «Золотой рыбки», чуть и не осталась у разбитого корыта. Спасибо, что ты поняла и простила! (Обнимает и целует Таню). Сиди, детка, пиши, не буду мешать тебе, пойду прилягу на пять минуточек, тяжелый день сегодня был.
ТАНЯ: Как – приляжете?! А в Филармонию?! Вы забыли?! Борька уже одеваться пошел.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА: Что ты, милая, как можно забыть?! Генеральная! Бориной симфонии! В Малом зале! Да еще с его дирижированием? Это раз в жизни бывает! Потому и сказала, что на пять минуточек, не больше…
ТАНЯ (гладит свадебную фотографию): Все-таки, какой молодец наш Борька! Как тяжко было ему к протезу привыкать, новой рукой пользоваться… Да еще после потери родителей! И физические травмы, и душевные!.. А сейчас… Словно вылупился и крылья расправил!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (задумчиво): Раненые ребята, инвалиды – как бабочки, замурованные в кокон. Вынуждены маяться в непослушном теле, терпеть чудовищные физические и душевные страдания. Ни двинуться, ни повернуться, ни даже почесаться! Это такие пытки! А для чего? Может быть, чтобы затем переродиться в нечто, качественно новое? Так они и рождаются заново! Худшими или лучшими – это не нам судить, но другими.
ТАНЯ (восхищенно): Да. Талант прорезался, в себя поверил... Не сломался, а ведь был на грани срыва. Молодец он!
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА: Вы с ним оба молодцы! Не всякий после дистрофии может Институт окончить, игру на пианино освоить, да так, чтобы со слуха записывать! И еще дитя на свет произвести! Это, моя милая, высший пилотаж, подвиг! Вы оба сегодняшнее торжество заслужили!
Входит Боря в дирижерском костюме, ворот белой сорочки расстегнут, в правой искалеченной руке незавязанный галстук-бабочка.
БОРЯ (ласково наклоняясь к Тане): Танюш, помоги галстук завязать, зараза, не получается! (по-командирски): Александра Викторовна, что же вы опаздываете, не переоделись еще? Прошу вас, быстренько, надо приехать в Филармонию заранее! Столько дел!..
ТАНЯ (завязывает галстук-бабочку): Вот сразу видно, что дирижер! Чуть вошел, и сразу командовать! Руководитель! Нет, шеф, тебя соответственно встречать надо! (Встает из-за стола, видно, что она – на сносях. Вперевалочку подходит к пианино и играет Борин свадебный марш)
Александра Викторовна смеется и выходит из комнаты.
БОРЯ: Нет-нет, это свадебный, а сейчас надо что-то более деловое, энергичное… На работу ведь идем! Погоди-ка… (Подходит к пианино, тут же сочиняет, напевает, Таня наигрывает и записывает ноты) Ну, может, как-то так… потом доработаем! Сняла мелодию? Ай да Танюшка моя! Всегда отличницей была и сейчас отличилась! (Гладит круглый живот)
ТАНЯ (шутливо грозит Боре): Не подлизывайся!
Возвращается эффектная Александра Викторовна в театральном платье.
БОРЯ: Ух ты, красавица! Ай да я – иду в Филармонию с такими женщинами! Да все просто обзавидуются!
ТАНЯ: Это нам все обзавидуются – с таким мужчиной гуляем! И сочиняет, и дирижирует!..
БОРЯ (озабоченно): Кстати, как дирижировать... Тут проблема у меня, просто не знаю, как быть. Музыканты жалуются, что мои руки плохо видны. Не могут играть! Ну полный бекар!
ТАНЯ: Это из-за палочки, что держать не можешь? Мы же петлю к кисти приделали! До сих пор палочка вываливается?
БОРЯ: Нет, моя умница, теперь с палочкой порядок. Лежит в кисти как влитая, вместо шпаги использовать могу! Чем я не мушкетер? Прекрасная дама у меня есть, и даже две (Отвешивает куртуазные поклоны Тане и Александре Викторовне). А вот с левой рукой проблема – черная кисть плохо видна! В Филармонии освещение хорошее, музыканты ее видят, а как в другом месте будем играть – вопрос: черный протез в темноте не заметен. Киксовать будут! Я ж говорю – бекар!
ТАНЯ: А, так вот почему палочку всегда белой делают! Чтобы в темноте видна была!..
БОРЯ: Ну да! Но и левая рука важна, ее надо видеть. Вот черт, не догадался я раньше. Может, покрасить ее белой краской? А? У тебя есть белила, хозяюшка моя?
ТАНЯ: Вот мужчины всегда примитивно думают! Нужен белый цвет – белила подавай!
БОРЯ: Что же еще?!
ТАНЯ: А перчатку?! Просто белую перчатку! На бал и в театр перчатки полагаются, эх ты, кавалер со шпагой!
БОРЯ: Мать честная, верно! Да где ж ее взять?
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (торопливо роется в рабочей сумке.): Хирургическая подойдет? Белая! У меня есть! (достает пару резиновых перчаток). Ну-ка, дай я тряхну стариной, поработаю ассистентом. (Жестом медсестры, помогающей хирургу, раскрывает перчатку и подставляет ее Боре) Руки, доктор! Размерчик подходит?
БОРЯ: Ух, до чего удобно! (Примеряет и на правую руку, берет палочку, пробует движения) И палочка не скользит! Ленинградцы мы, все выстоим, все проблемы решим! Главное – дружно, все вместе! Ну, дорогие, пора бежать! Александра Викторовна, прошу вас, последите, чтобы Танюша не торопилась, аккуратненько с ней! Поберегите будущее Ленинграда.
АЛЕКСАНДРА ВИКТОРОВНА (смеется): Не волнуйся, не развалится твоя матрешка! Пошли, триумфатор! У Ленинграда все впереди! (уходят.)
Занавес