Блок. Улица, улица... Прочтение

«Улица, улица...»






      * * *   

                Улица, улица...
                Тени беззвучно спешащих
                Тело продать,
                И забвенье купить,
                И опять погрузиться
                В сонное озеро города – зимнего холода...

                Спите. Забудьте слова лучезарных.

                О, если б не было в окнах
                Светов мерцающих!
                Штор и пунцовых цветочков!
                Лиц, наклоненных над скудной работой!

                Всё тихо.
                Луна поднялась.
                И облачных перьев ряды
                Разбежались далёко.
                Январь 1905 





Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
     «Наблюдается совпадение ряда образов стихотворения с  повестью Достоевского "Бедные люди" (1845): "и  шторы, и  пунцовые цветочки, ( ... )  и мерцающие светы свечей"; и "лица, наклоненные над скудной работой" (см.:  Минц З.Г. Блок и Достоев­ский// Достоевский и его время. Л., 1971.  С. 223).»

     Но герои повести Федора Михайловича знать не знали о «лучезарных». Нет, это поэт идет по темному отражению тогдашней нашей столицы и вздыхает: и тут то же самое… Вон, ведь даже мещанские цветочки точно такие же!.. И такая же улица, такая же ночь… Скоро он дойдет  и до пресловутой аптеки, примостившейся под знакомым фонарем.


*
*

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:

     «…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»