Блок. Легенда. Прочтение

              Легенда





   

                Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? –
                Весна плыла высоко в синеве.
                На глухую улицу в полночь вышли
                Веселые девушки. Было – две.

                Но Третий за ними – за ними следом
                Мелькал, неслышный, в луче фонаря.
                Он  был неведом... одной неведом:
                Ей казалось... казалось, близка заря.

                Но синей и синее полночь мерцала,
                Тая, млея, сгорая полношумной весной.
                И одна сказала... "Ты слышишь? – сказала. –
                О, как страшно, подруга... быть с тобой".

                И была эта девушка в белом... в белом,
                А другая – в черном... Твоя ли дочь?
                И одна – дрожала слабеньким телом,
                А другая – смеялась, бежала в ночь...

                Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься!
                Другая, смеясь, убежала прочь...
                И на улице мертвой, пустынной остались...
                Остались... Третий, она и ночь.

                Но, казалось, близко... Казалось, близко
                Трепетно бродит, чуть белеет заря...
                Но синий полог упал так низко
                И задернул последний свет фонаря.

                Был синий полог. Был сумрак долог.
                И ночь прошла мимо них, пьяна.
                И когда в траве заблестел осколок,
                Она осталась совсем одна.

                И первых лучей протянулись нити,
                И слабые руки схватили нить...
                Но уж город, гудя чредою событий,
                Где-то там, далеко, начал жить...

                Был любовный напиток – в красной пачке кредиток,
                И заря испугалась. Но рукою Судьбы
                Кто-то городу дал непомерный избыток,
                И отравленной пыли полетели столбы.

                Подходили соседи и шептались докучно.
                Дымно-сизый старик оперся' на костыль –
                И кругом стало душно... А в полях однозвучно
                Хохотал Невидимка – и разбрасывал пыль.

                В этом огненном смерче обняла она крепче
                Пыльно-грязной земли раскаленную печь...
                Боже правый! Соделай, чтобы твердь стала легче!
                Отврати твой разящий и карающий меч!

                И откликнулось небо: среди пыли и давки
                Появился архангел с убеленной рукой:
                Всем казалось – он вышел из маленькой лавки,
                И казалось, что был он – перепачкан мукой...

                Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала.
                Под дождем умолкала песня дальних колес...
                И толпа грохотала. И гроза хохотала.
                Ангел белую девушку в дом свой унес.
                15 апреля 1905   






     Конечно, стихотворение можно прочитать, как заметку из хроники питерских газет, мол, подружка подставила “белую девушку” под сообщника, тот ее соблазнил, жестоко изнасиловал, бросил пачку купюр, а девушку утром подобрал местный сердобольный пекарь…
     Вот только  Город, в котором всё это происходит – не земная тогдашняя столица России… В этом:

                …рукою Судьбы
                Кто-то городу дал непомерный избыток,
                И отравленной пыли полетели столбы.

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:

   «
     Ср. символику "пыли", "дыма" и "огня" в статье Белого "Апокалипсис в русской поэзии": "Вихрь, поднявшийся в совре¬менной России, взметнувший пыль, должен неминуемо создать призрак красного ужаса – облака дыма и огня { ... } Я понял,  что дымка, завесившая духовный взор, падет на Россию { ... }  Я знал: над человечеством разорвется фейерверк химер" (Весы. 1905 . .№4  С. 13). "
»

     И про  подружку поэт сомневается: «…А другая – в черном... Твоя ли дочь?». (Всё это стихотворение – обращение к Господу: «Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? …Боже правый!..  // Отврати твой разящий и карающий меч!»). То есть поэт сомневается в принадлежности Господу этой твари.
     А уж  Третий… (“ Но Третий за ними – за ними следом // Мелькал, неслышный, в луче фонаря…”) С ним Блок сталкивался ещё в 901-ом, в период «Стихов о Прекрасной Даме».
(Ал. Блок. Из дневника 18-ого года о  901-ом:
     «Любовь Дмитриевна ходила на уроки к М. М. Читау, я же ждал ее выхода, следил за ней и иногда провожал ее до Забалканского с Гагаринской – Литейной (конец ноября, начало декабря). Чаще, чем со мной, она встречалась с кем-то, кого не видела и о котором я знал.»
     Подробней о нем будет чуть позже – в стихотворении «Невидимка»:

                «…Под красной зарей вдалеке
                Гуляет в полях Невидимка.

                Танцует над топью болот,
                Кольцом окружающих домы,
                Протяжно зовет и поет
                На голос, на голос знакомый.

                Вам сладко вздыхать о любви,
                Слепые, продажные твари?
                Кто небо запачкал в крови?
                Кто вывесил красный фонарик?

                И воет, как брошенный пес,
                Мяучит, как сладкая кошка,
                Пучки вечереющих роз
                Швыряет блудницам в окошко...
                16 апреля 1905»   

     Вот в таком окружении уже и пекарь похож больше не на пекаря, а на Архангела.)
     В первых изданиях эпиграф ещё более настаивал на том же:

А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. Другие редакции и варианты»:
   
    «
      Варианты Т4 [Четвертая тетрадь беловых автографов стихотворений: "1904. 1905 (до  16 ноября).  Стихи Александра Блока". Часть текстов записана рукой Л.Д. Блок (ИРЛИ. Ф. 654.  Оп. 1.  Ед. хр. 4). ]
 Эпиграф:
     «В весеннюю полночь колдунья увела девушку за город и там сдала с рук на руки Черту. Но Ангел Утренней Грозы восхитил ее к себе.» Латинская рукопись XVI века.
     »
     Однако, в общей системе Блока эпиграф – это не ключ к пониманию текста, а ссылка на предшествующую стихотворению сценку. И Блок снял эпиграф. Ведь действие происходит не где-то в средневековьях, а в его собственном иномирье.

Даниил Андреев. «Роза Мира». «Падение вестника»:
     «…Сперва — двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, — но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» — уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного — цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды — жертвенник-дворец-капище — выступит из мутной лунной тьмы. Это — Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, — но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»