Магазинчик кукол на Весенней улице

1.

Если вам нужна помощь, то всегда можно обратиться ко мне. У меня есть небольшой магазинчик кукол на Весенней. Сразу его не заметишь, но нужно знать, куда идти. Вывеска совсем маленькая. Но вы найдёте меня там. И не только меня.

Очередная кукла. Её принёс мужчина. Мешки под глазами, мятая рубашка. Видимо, стало совсем невмоготу.

– К тебе с этой хренью? – Спрашивает он. Его голос хрипит, как при бессоннице. Не самое лучшее, что с ним случилось. Но и не самое худшее из всего, что могло бы.

– Слушаю вас, – мой тон всегда учтив.

– Я еле эту хрень из дома унёс, – он машет куклой перед моим лицом. Белые кудряшки мотает из стороны в сторону, как макароны на вилке, – с ней невозможно. Она постоянно против. Говорит, что нужно оставить. А я что, нет, конечно. Ну а после дочки-то как.

– Успокойтесь, – указываю ему на стул, – расскажите по порядку, что случилось.

Мужчина сел. Кукла всё ещё у него в руке. Он молчит. Все мы молчим.

– Год как дочка умерла, – наконец решается он, – во сне. Мы в комнату пришли, а она не двигается. Я сажусь, слушаю – сердце не бьётся. А всегда такое – тук-тук-тук. Сейчас тишина. И жена ревёт. Я в скорую звонить, а сам помочь пытаюсь. Ну там, на грудь надавить.

Их истории похожи. Ребёнок всегда умирает. Будь ему пять лет, пятнадцать или двадцать – для родителей они всегда останутся детьми. И всегда умрут. Различаются только способы. Сейчас – во сне. Прежний прыгнул с крыши. У того хоть была возможность выбрать смерть. Но не было и шанса выбрать жизнь после этой смерти.

– Лариса эту куклу принесла. Держит вот так и говорит – это Светочка наша. И мне показывает, – мужчина поворачивает куклу лицом ко мне.

Наконец появляется возможность рассмотреть её. Белые волосы, закрученные в кудряшки, большие голубые глаза, маленькие нос и рот. Кукольное тело спрятано в белой одежде – сверху рубашка, снизу штанишки. Везде рюшечки, или как там это называется. Для обычного человека это просто кукла.

– Вроде как наша Светочка, а вроде и нет. Купила в «Детском мире» или «Кораблике» за полторы. Каждый с горем по-своему, в общем.

В такие моменты выражение моего лица не меняется. Человек никогда не поймёт, что творится у меня внутри. А там – сущий кошмар. Ставки. Кукла шепчет или глаз не сводит? Может, она перемещается, пока никто не видит?

– Лариса приходит на час позже с работы, чем я. И целый час мы с куклой одни дома. Мне плевать всегда было, пока вот эта сволочь не начала...

Оставляет записки? Руки и ноги отходят?

– Я в комнату захожу, а она на кроватке Светиной. Сначала думал, что может Лара положила. Ну, мало ли что у этих баб в башке.

Господь.

– Но потом началось. Я её на шкаф – она в кроватку. В шифоньер – в кроватку. Куда ты эту дрянь не спрячь, кукла всё равно оказывается в кроватке.

Всё-таки перемещается. Ничего нового.

– Вчера сон мне снится – лежу я в кровати, а Света, подросшая, у меня на животе сидит, руки мне вот сюда положила, – он тыкает себя куклой в солнечное сплетение, – и давит. Нажимает и нажимает. Я глаза открываю – лежу в кроватке Светиной, а кукла на груди сидит.

Ему страшно. Ещё бы, тут кукла по людям гуляет. Хотя, может он сам забрался во сне в кровать дочери? Каждый с горем по-своему, в общем.

– Хорошо, – киваю, – сколько?

Он поднимает на меня взгляд. Не понимает вопроса.

– Сколько готовы заплатить, чтобы я куклу забрал? – Переспрашиваю я.

– Это как? Не ты платишь?

Слегка улыбаюсь:

– В кукле живёт злой дух. Кто в трезвом уме заберёт проклятую вещь? Это же бомба замедленного действия. Сначала – в кроватку, потом атакует. Она может что угодно выкинуть. А здесь она будет в безопасности.

Мужчина смотрит на меня, переводит взгляд на шкаф. Огромный шкаф, сверху донизу уставленный куклами. Здесь их 33. Каждая шептала, следила, двигалась. Часть из них сжигали, топили, разрубали. Но вот они, крохи, стоят на полках в аккуратненьких платьях.

– Хотите домой забрать? – Указываю на его куклу. Мужчина вздрагивает. Он смотрит на игрушку. Долго.

– Она не сбежит?

– Вы не за это платите.

Он снова смотрит на куклу. Для владельцев они всегда чуть другие. Взгляд дочери, какой-то родной шрамик или родинка. Ушедшее дитя, воплощённое в кукле. Знакомый взгляд остался в кукольных глазах, а маленькие пальчики никогда не сожмут отцовскую ладонь. Здесь они теряют родных во второй раз.

– Я могу иногда заходить и смотреть на неё?

Киваю. В рабочее время, конечно же. «Света» будет здесь. Четвёртая полка, между меняющей цвет глаз «Юлей» и улыбающейся «Мирой». Она всегда будет здесь. Даже когда уйдём мы.

Он оставляет куклу на столе. С каждой секундой в его глазах всё больше отражается свет от лампочки. Отражается на щеках и стекает на подбородок. Мужчина кладёт рядом деньги, смотрит на меня и кивает.

Я киваю в ответ.

За всё время никто так ни разу и не вернулся.

2.

Он всегда выходит меня встретить, когда я возвращаюсь домой. А я специально хлопаю дверью. Он выныривает из-за угла и смотрит на меня. Улыбается. Всегда так.

– Ты рано, – говорит Артём.

Разве?

– Ну и ладно, сейчас что-нибудь соображу.

Он уходит на кухню. Хлопает дверью холодильника.

– Как на работе?

– Всё ещё плохо.

– Твой голос по-прежнему слышит вся подземка? Или ты приберёг что-то для меня?

Я вешаю рубашку на спинку стула. Снимаю носки, и кладу их рядом со столом. Чтобы он не заметил. Иначе снова будет говорить, что мне плевать на его слова.

– Оставил, – говорю я, – то, что не скажешь по громкоговорителю.

Он улыбается:

– Я тут вот что подумал. Ты, получается, диспетчер. И твой голос слышит весь город восемь часов подряд. А я только три часа перед сном.

Что-то шипит на сковородке. Мой ужин. Наш ужин.

Я обнимаю его сзади и упираюсь подбородком ему в плечо. Он всё ещё улыбается, помешивая деревянной лопаткой замороженные овощи в сковороде.

– Неправда, – говорю, – ты ещё слышишь мой голос целый час после пробуждения.

– Полчаса, – отвечает Артём.

– Вставал бы раньше – слушал час.

Он смеётся. Дома я не говорю, что у меня есть магазинчик кукол. Вообще не говорю, чем занимаюсь на самом деле. Просто «диспетчер». Артём думает, что я объявляю о событиях на станции метро. Артём думает, что мой голос слышат тысячи людей ежедневно.

– И всё же, – говорит он, – ты редко приходишь так рано. Я скучаю.

Артём думает, что меня выматывает говорить по восемь часов с перерывом на обед. Артём думает, что я не отдыхаю.

– На моей удалёнке не так много развлечений, – говорит он.

Артём думает, что я такой же обычный, как и все.

3.

– Ты мог бы не дышать на меня?

Мы сидим в кафе. Хотя, это скорее кальянная. Когда в меню восемь страниц посвящено кальяну и всего одна напиткам – заведение нельзя назвать кафе. Больше в меню ничего нет. Можно либо пить, либо курить.

А я терпеть не могу табачный дым.

– Я постараюсь.

Сбежать было непросто. Пришлось выдумать глупый предлог, что меня позвал коллега. Но Артём был только рад такой новости. Он моих коллег и не встречал, а друзей тем более. Причина проста – ни тех, ни других и не было никогда.

– Давай быстрее, – сказал я, – чего звал?

Блондин протянул мне трубку от кальяна. Я махнул рукой. Он пожал плечами и затянулся. Подержал дым в лёгких, и выдохнул.

– Ещё одного убили, – из-за дыма его голос звучит ниже, – Миши не стало.

– Твою мать.

– Да. Получается, что уже трое, если мы считаем с Лизы.

– Тоже самоубийство?

Блондин кивает. Три недели – три человека. «Из наших», как он говорит. И всегда самоубийство.

– Ты уверен, что Миша не сам? – Спрашиваю его, – он мрачный тип.

– Уверен. Плюс Миша экстрасенс, как ты и я.

Я вытянул ладонь, чтобы остановить его:

– Я не экстрасенс. Эти только в телевизоре.

– Да-да, само собой. Ты у нас Диспетчер. Сможешь с Мишей связаться? Он ведь самоубийца по протоколу.

Я покачал головой:

– У меня нет с ним истории. Не получится. Если бы была у тебя, то что-то могло получиться.

– Тоже мимо. Миша на встречи не ходил, прям как ты. Так что бери трубки чаще. И будь осторожен.

Я встаю и протягиваю руку. Блондин показывает на свои ладони в перчатках. У нас разные способности, и его умение – читать людей через прикосновения. Поэтому перчатки он носит не снимая.

– Ты тоже будь осторожен.

4.

Женщина протягивает мне фотографию. Одета в чёрное. Даже на голове косынка.

– Сын?

Она кивает. Поджимает губы. Вот-вот расплачется. На фотографии девятнадцатилетний русоволосый паренёк. Он улыбается. Его карие глаза смотрят прямо на фотографа. Это случайная фотография. Только на таких получаются настоящие эмоции. Кто-то окликнул и сфотографировал. И это изображение стало последним в его жизни. Потому что я прошу приносить самую последнюю фотографию.

– Получится? – Спрашивает мать.

Я киваю, указываю на фото. И добавляю:

– Говорю это всегда, скажу и сейчас: человек на фото действительно должен быть мёртв. Если он жив, то произойдёт непоправимое. Я зову человека с другой стороны. Для них мой голос звучит откуда-то сверху. Мёртвые приходят в наш мир. Живые думают, что их зовёт кто-то оттуда. Человек на фото мёртв?

Мать кивает. Она закрывает лицо ладонью с зажатым в ней платком и пытается сдержаться. Но её голос дрожит:

– Он лёг на…

– Мне не нужно знать, как он умер, – перебиваю я, – просто, что его нет в мире живых.

Она кивает. Я кладу фотографию на стол и накрываю ладонью.

– Вспомните самую трогательную историю с ним. Можете несколько, на всякий случай. Но вспомните лучшее, что произошло у вас.

Она замолкает. Её глаза опускаются на стол, на часть фото, не закрытого ладонью. Мать подносит ладонь ко рту и кусает свой ноготь.

– Мы ездили на речку тогда…

– Молча вспомните, – перебиваю я.

Она кивает. И её плечи дрожат. Они двигаются вперёд и назад. Женщина опускает голову и утыкается в платок.

Такое бывает постоянно.

– Скажу сразу – если ничего не получится, верну только половину суммы.

Она кивает. Её всхлипы эхом разносятся по пустой комнате. И никто, кроме меня и кукол их не слышит. Но на время сеанса я закрываю кукол занавеской. Связываться с мёртвыми лучше без них.

Я прижимаю ладонь к лицу парня на фото и сам закрываю глаза. Называю его по имени. Зову снова. Говорю, что его хотят видеть.

А когда открываю глаза, то вижу, что он стоит рядом со столом. Потерянный. Смотрит по сторонам, пытается узнать хоть что-то. Но не выходит.

Я указываю ладонью на его мать. Парень следит за рукой, и переводит взгляд на женщину, которая продолжает плакать. Он пытается узнать её.

В этом и проблема – посмертные всё забывают. Парень умер недавно, и сорока дней не прошло. Но вот он стоит и не может узнать свою мать.

– Рассказывайте, – говорю я, – историю про речку.

Она убирает платок от лица. Её кулак дрожит.

– Мы на речку поехали. Максим совсем маленький был, года четыре. Я его на руках везла. Пальцем показывала на предметы за окном, а он их называл. Серёжа злой был, что ребёнок бубнит, но Максиму так нравилось угадывать. Он на всё говорил «обрака». Сено – обрака, коровы – обрака. Всё у него эти «обрака». На пляже он бегал в таких жёлтых плавках. С утёнком. Понравились они ему. И бегает Максим, всё тыкает и кричит «обрака». И Серёжа как заорёт на меня, что ребёнок его достал. Что повторяет одно и то же. Что растёт дауном каким-то. И тут Максимка его стук по ножке. Кулачком так. И говорит: « не обижай маму», – она сжала губы, – Максимка забыл, я вот помнила всё время. «Не обижай маму». Так хотела, чтобы он вырос таким вот. Сильным, наверное. Но вот.

Максим наклоняется и смотрит на лицо женщины.

– Мама? – Он вспоминает, – мама, это ты.

Максим садится, кладёт ладони на её колени, но женщина ничего этого не чувствует. Он смотрит прямо ей в глаза.

– Спрашивайте, – говорю я.

Она вздрагивает:

– Он здесь?

Киваю. Она замирает. Её тело вытягивается в струну. Женщина оборачивается, но никого не видит.

– Ты как там, мальчик мой?

Максим накрывает её ладонь с платком своей, но женщина не чувствует и этого. Он говорит:

– Ужасно. Это ад. Прямо тут, повсюду ад. Меня не видят, не слышат. Я кричу, но ничего. А ночью хуже. Меня будто раздирают на части каждый день. Будто всё горит изнутри. Будто внутри меня ползают черви. Копошатся и копошатся. Будто болезнь, только лекарства нет. Мне так плохо, мама.

Я смотрю на мать и говорю:

– Он в порядке.

– Что? – Спрашивает Максим.

– Он говорит, что ему одиноко. Но он в порядке.

– Какого хрена? – Максим встаёт, – это, блин, совсем не то.

Мама кивает. Ревёт и кивает:

– Это правда ты?

– Да, – парень пытается сжать её ладонь, – я тут, мам. Скажи ей, что её Масимка тут.

Я перевожу взгляд на неё:

– Он говорит, что ваш Масимка тут.

Её платок промок. Вместо слов с её губ срывается стон. Ей больно. Ей так больно внутри как никому и никогда не было больно. Никому из мира живых.

Максим испытывает такую же боль каждый день. Потому что он покончил с собой.

– Мне больно, мам, – Максим пытается заплакать, но у него не получается. Такие вот они, посмертные. Бесплотные. Бессильные. Всё, что они могут – наблюдать. И вспоминать отрывки жизни. Переживать каждый миг в своей памяти, – мне так больно.

– Он говорит, что скучает, – передаю я чужие слова.

Оказалось, что родственникам лучше врать. Знать то, что твой любимый обречён на вечные страдания, желанного покоя не принесёт. Живые и не представляют, что такое эта «вечность». А Максим познал только маленькую часть этой величины. И то, что происходит с ним, никогда не изменится. Он всегда будет страдать.

Как страдают другие. И об этом знаю только я. Вот моя проблема – я могу связаться только с человеком, который покончил с собой. Другие духи мне не являются. Только те, кто обрёк себя на вечные муки в надежде избавиться от проблем. Всего лишь глотаешь таблетки и попадаешь в вечный ад. Прыгаешь с крыши и никогда не приземляешься. Ты в ужасе. И этот ужас не прекратится. Никогда. Навечно.

Но родственникам я говорю другое. Что посмертные в порядке. Что им не больно. Что им не страшно. И что они не забыли своих родных.

Даю им успокоение, которого они заслуживают.

– Ты так и будешь хрень нести? – Спрашивает Максим.

Я едва заметно киваю в ответ:

– Ты можешь сказать что угодно, пока есть время.

Мать замолкает. Максим замер, прислонив указательный палец к носу. Я повторил его позу. Женщина вздрогнула.

– Я ведь её не забуду? Не хочу. Не хочу забывать. Как бы больно не было, не хочу забывать. Не хочу не хочу не хочу нехочунехочунехочу.

Я встретился с женщиной глазами:

– Он сказал, что будет помнить вас вечно.

5.

Артёма нет. Я один в квартире. Ужин на столе, накрыт тарелкой. Сверху фиолетовый стикер:

«Тут твои любимые сырнички. Съешь их с тёплым молоком – полезно для связок. Я буду поздно, ушёл к родителям. Целую».

Он не говорил, что уйдёт. Да и я не говорил, что приду поздно.

Его родители знают о нас. Мои же не в курсе. Как и друзья, которых почти нет. На все просьбы Тёмы познакомить его с моим миром я отвечаю отказом. У меня и мира-то этого нет. Всегда один, всегда во лжи. Знакомые думают, что я диспетчер, Тёма так думает, родители тоже. Никто не знает про кукол. Никто не слышал про посмертие. Они живут счастливые жизни, сами того не понимая. А я обречён помогать грустным родственникам встретится с их детьми или забрать проклятую вещь.

Даже с Артёмом я один. Но в пустой квартире это одиночество ощущается сильнее. Я бы и рад рассказать кому-то, но никто не поймёт. Не поймёт и Тёма, потому что всё это выбивается из привычной картины мира. Потому что в его мире нет места «диспетчерам».

Я подхожу к своему столу. Здесь лежат письма. Газета «вестник здоровья» и счёт за газ. Плати онлайн, а конвертики всё равно будут приходить.

«Мусорный угол», так Артём называет мой стол.

Объявление о ремонте балкона и серый конверт. Ни имени, ни адреса. Внутри лежит листок бумаги.

Я открываю лист. Чёрными печатными буквами выведено «Я всё о тебе знаю. Ты заплатишь». Если это газовщики, то у них агрессивная кампания.

Я прячу листок. У меня вряд ли получится что-то объяснить.

Сырники за это время успели остыть.

6.

Обычно я не звоню первым. Но это был необычный случай.

– Привет, – говорю я.

На том конце провода молчат. Ещё бы. Обычно он звонит мне. Он звонит всем нам. Он куда разговорчивее. Не наш куратор, но явно массовик-затейник. Иногда даже корпоративы устраивает. Что-то типа корпоративов.

– Ты обычно не звонишь, – говорит Блондин.

Да, знаю.

– Что случилось? – Он переходит к делу.

– Кажется, теперь этот парень взялся за меня. Я получил записку. Там было написано, что он всё про меня знает и бла-бла-бла.

– Успокойся.

– Потом смс. Он спамит мне, и я понятия не имею, что будет дальше.

– Успокойся, хорошо. Вдох и выдох. Хочешь, я приеду?

Артём не поймёт.

– Нет, лучше не надо.

– Хорошо. Тогда давай думать.

– У нас нет «чтеца» или как там их называют?

– Их называют экстрасенс. Всех нас.

– Экстрасенсы в телевизоре. Мне нужен реальный специалист. Который руку на листок положит и всё узнает.

– Да, – сказал он, – был такой. Мишей звали.

Мы замолчали. СМС я получил недавно. Текст тот же. Артёму я не показал. Он поймёт не правильно. А чтобы понять правильно, нужно рассказать слишком много. Распутывать клубок лжи придётся долго. И мы оба не знаем, к чему это приведёт.

– А ты? – Спрашиваю.

– Только людей. Будем ждать, – говорит Блондин, – что ещё остаётся. Ждать.

7.

Перед каждой куклой должен лежать драгоценный камень. Он защищает меня от их воздействия. Аметист против блуждающих кукол. Агат от заглядывающих в мысли. Жемчуг от следящих за тобой. Каждой атаке нужна защита. Только вот от атаки на меня защиты нет.

«Я знаю, кто ты». Кто мог написать такое? И зачем?

Рубин напротив Кристины. Камень достать было непросто, но ради такой куколки пришлось постараться. Если не держать рядом рубин, то начинаешь замечать блуждающие тени. А вскоре и сам силуэт погибшей Кристины.

Я проверяю камешки каждый день.

«И всем расскажу». Что я сделал этому человеку? Не связал с покойным? Забрал любимую куклу? Увёл любовь? Ужасно жить в мире, где раскрытие твоих секретов приведёт к трагедии. Артёму хорошо, вся его жизнь как на ладони. Друзья знают о нём, поддерживают и ценят. Родители частенько приглашают в гости. Даже девушки угощают коктейлями, о чём он может рассказать вечером.

Бирюза рядом с Адой. Так хозяйка назвала куклу – Ада. Потому что рядом с ней могут воспламеняться предметы.

Я полная противоположность Артёму. Никто ничего обо мне не знает. На сеансах моё лицо закрывает капюшон. Да и свет стараюсь приглушать – мне не нужно, чтобы начали узнавать на улице.

Кварц рядом с Розой. Маленькой тряпичной куколкой. Вместо глаз пуговицы, ртом служит красная линия нитки. Безобидная на первый взгляд кукла будет оказываться в самых разных местах. Пока вы не спросите домочадцев, почему те не присматривают за своей куклой. И вам скажут, что никакой куклы никто и никогда не покупал.

Лина и цитрин, Анна и опал, всё на своих местах. Пока я не дошёл до Тамары. Она сидит одна. Её пластиковые пальчики едва касаются пола, ботиночки идеально отполированы, а платье слегка красное. Карие глаза не сводят взгляда с меня.

– Где твой камень? – Спрашиваю я молчаливую куклу.

Я её не слышу. Обычно куклы фонят. Они как приёмник, настроенный на белый шум. Только очень и очень тихий. Но если положить рядом нужный камешек, то кукла замолкает.

– Что ты можешь?

Я не помню. Надо найти тетрадь, в которую записываю всё о куклах и камнях. В столе её нет.

Какая к чёрту разница, кто меня раскроет, если Тамара потеряет контроль? Плевать, если Артём узнает настоящего меня, когда все духи в этой комнате вырвутся наружу.

Пусто. Может талант Тамары прятать вещи?

Раскроешь меня? Расскажешь мои секреты? Давай. Я положу пару кукол в твою машину. Спрячу их на балконе. Подкину в твой рюкзак. Ты сойдёшь с ума раньше, чем поймёшь причину.

Дерьма кусок.

Хочешь вывести меня из себя? У тебя не получится. Ни у кого не получилось. Урод, которому не понравилась моя жизнь. Опомнись, мы все живём в дерьме. Вини только себя.

Сука.

Нет тетради. Я обыскал офис трижды. Ударил кулаком по столу. Снова. И ещё раз.

Урод. Тупой урод. Тебе не вывести меня из себя.

У всех остальных есть камни. Тогда есть только один выход, как поступить с Тамарой.

8.

– Необычный подарок, – Тёма кивает на куклу в моей руке, – в автомате выиграл?

Кладу Тамару на столик в прихожей и снимаю обувь.

– Нет, блин, нашёл на улице. С неба упала.

Тёма кивает и уходит. Раньше он спрашивал, почему я такой заведённый, но потом перестал. Все могут устать делать одно и то же.

Я вешаю рубашку на стул, кидаю носки около стола:

– Её Тамара зовут. Не подходи к ней лишний раз.

– Не собирался.

Он сидит за столом. Ладони сложены вместе, пальцы переплетены.

– Что-то случилось?

Артём не отвечает. Его губы сжаты, голова смотрит прямо. Явно случилось.

– Я хочу с тобой поговорить, – говорит Артём.

– Так, это уже серьёзно, – я беру стул и ставлю напротив него.

– Я не шучу.

– А когда ты шутил такими фразами?

Он хочет ещё что-то сказать, но словно одёргивает себя.

– Нам нужно расстаться, – говорит он.

Пауза. Его губы дрожат. Как и мои.

– Ладно, – говорю, – почему?

– Ты. Ты и вначале был закрытым человеком, но таким и остался. Я не знаю ничего о тебе. Ты поздно приходишь, не знакомишь меня с друзьями, с родителями. Ты для меня закрытая книга, и я даже название прочитать не могу.

Мы молчим.

– Я думал, что изменю тебя, – продолжает он, – а оказалось, что я просто дурак, который перечитал сказок. Если ты видишь закрытого человека, то его не изменить. Люди не меняются.

Здесь он прав.

– Я собрал вещи, – говорит Артём.

– Стой, – я кладу свою ладонь на его, но он убирает руку, – стой. Не нужно. Мы можем всё изменить.

– Я пытался всё изменить. Не раз. Хватит.

«Я всё про тебя знаю». Чёрт, сначала записка, потом Тамара, теперь Артём. Я и сам не заметил, как стеклянный замок дал трещину.

– У нас получится, – говорю я, – мы не такие, как они. Другие.

– Какие они? – Артём встаёт, – мы не какие-то особенные. Такие же, как и все люди. И любовь у нас такая же. Мы не любим сильнее или иначе. Мы не чувствуем что-то по-другому. Ты, я – у нас нет отличий. И не было никогда.

– Артём, – я преграждаю ему путь, – что мне рассказать, чтобы ты остался? Что ты хочешь услышать? Спроси меня. Спроси обо всём. И я честно отвечу. Расскажу, чем занимаюсь, что значит «диспетчер», почему мне нужны эти куклы. Спроси что угодно.

Он останавливается и смотрит на меня. Его взгляд не меняется. Он принял решение. Артём спрашивает:

– Ты меня хоть любил?

Нет ответа.

– Или спасался от одиночества?

Артём достаёт из шкафа полный чемодан. Следом рюкзак.

– Я не врал тебе, – говорю я, – не врал насчёт нас.

– А себе? – Он посмотрел на куклу, – прощай, Тамара. Хорошего вам вечера.

9.

За окном светила луна, когда по квартире кто-то начал ходить. Я смотрю на дисплей телефона – до звонка будильника остаётся четыре часа.

Тёма. Наверное, пошёл попить. Или в туалет. Эта версия была самой очевидной, если не брать в расчёт, что Артём ушёл из квартиры со своими вещами ещё днём.

Включили кран с водой.

На прикроватном столике не было чего-то, напоминающего оружия. Можно выскочить на грабителя с лампой наперевес, но она настолько хрупкая и маленькая, что логичнее бить кулаками.

Шум воды стих. Некто выключил кран. Что это за грабитель, который моет руки?

Ну, либо он меня, либо я его. Зал отделён дверью от комнаты. Обычно она открыта, но когда я ночую один, то запираю дверь. Буквально, на замок. Один раз ко мне забрел человек. Девушка, соседка сверху. Я проснулся, а она сидела передо мной и всё что-то хотела сказать. Проблема в том, что на тот момент в квартире был один живой человек. Пару минут назад она прыгнула с крыши. И стала бродить по дому, чтобы я-понятия-не-имею-что-сделать.

В результате ночь мы провели вместе. Она молча сидела на краю кровати, а я не спал с четырёх утра. Если обычно всё происходит именно так, но другим парням можно только посочувствовать.

И они стали приходить чаще. Самоубийцы, которые покончили с собой в моём районе. Их будто манило в мою квартиру. Мне удалось привыкнуть, хоть и не сразу, а мои гости постоянно молчали. Для них вечность только начиналась. Они будто искали собеседника, с которым можно поговорить. Или помолчать.

Но ещё никто из них не мыл руки на моей кухне.

Пытаясь ослепить вора, я выбегаю на кухню. Никого, только Тамара сидит на столе.

– А, тут ещё ты.

Я сажусь рядом.

– Хочешь, положу аметист рядом с тобой? Перестанешь ходить туда-сюда.

Кукла не отвечает.

– Вот ты ходишь, руки моешь, – говорю я, – а от меня дорогой мне человек ушёл.

Наверное, об этом хотят поговорить те самоубийцы. Но не находят слов. Что всё, конец. Но как сказать не банально то, что у тебя на душе? Вот и молчим до утра.

– Я уже скучаю.

Дисплей телефона загорается. Звонок.

«Номер неизвестен».

– Алло? – Три часа ночи.

– Я всё о тебе знаю, – говорит мужской голос, – и я превращу твою жизнь в ад.

Я встаю. Меряю шагами комнату:

– Слушай, ты.

– Обо всех твоих куклах.

– Я тебя прямо сейчас…

– И диспетчерских вызовах.

Он слишком много знает. Я встречаюсь взглядом с Тамарой. Она переместилась со стола на холодильник. Хуже кошки.

Я закрываю микрофон телефона пальцем и спрашиваю куклу: «Хочешь сходить к нему?»

– Я твою жизнь в ад превращу, – говорит «неизвестный номер».

– Ты немного опоздал.

Он отключается. Всю оставшуюся ночь я просидел с Тамарой. В моих руках телефон, в её – аметист. И никто из нас не произнёс ни звука.

Редко удаётся поспать. Кто-то приходит из усопших, других я вызываю сам. Куклы, в которых есть сила. Мой мир отличается от мира других и пора с этим свыкнуться. Нормально жить у меня никогда не получится, как не пытайся. Но Артём ушёл от меня не потому что я «диспетчер», а потому что я плохой человек. Не знаю, принял бы он меня таким, и никогда не узнаю. Но я всегда боялся мира. Что он не примет меня. Балансируя на грани живых и мёртвых мне всегда казалось, что я другой. Но вот сижу на кухне с телефоном в руках, листаю ленту вконтакте. Как и другие пытался полюбить, как и другие искал себя. Всю свою жизнь я пытался стать частью мира вокруг себя, но так и не заметил, что всегда был его частью.

Я такой же, как и все. И все такие же, как я. Мы немного отличаемся друг от друга, но в то же время единое целое. Частицы паззла, складывающиеся в узор. Я дополняю кого, кто-то дополняет меня. И хоть по отдельности я не мир, но всегда остаюсь частичкой мира вокруг. Как и другие.

10.

Всегда приходит человек и протягивает куклу. Протягивает фотографию мёртвого. Всегда делят со мной своих мертвецов.

А я всегда готов их принять.

Девочка прыгнула с крыши. Ночные кошмары. Вот что стало виной – шизофрения. Голоса шептали ей сделать это, а пьющим родителям велели этого не говорить. Теперь душа девочки в красной кукле. Так говорит отец. Потому что кукла постоянно следит за ним.

– Вы возьмёте куклу? – Спрашивает он.

Я протягиваю руку и касаюсь тканевой куклы. Тишина. Ни боли, ни вибраций, ни фона. Тамара фонит, Лидия фонит, а тут тишина.

– Здесь её нет.

– В смысле?

– Кукла пустая.

– Значит там кто-то другой! Кукла следит за мной.

Нет там никого, кроме смеси из воображения и алкоголя.

– Я могу её взять, – говорю, – но это не поможет. Просто для вашего спокойствия.

Мужчина кивает. Он лезет в карман, достает смятые купюры. Только сотки и полтинники. Никакого тебе зелёного или оранжевого цвета. Сторублёвки, согнутые под невообразимыми углами.

– Оставьте себе, – говорю я. Как и дух вашей дочери. С ним вы пришли, с ним вам и уходить. У меня пусть остаётся только кукла, которая ничего не может.

– А фото посмотрите? – Спрашивает он, – ну, призовёте? Как раз её.

Киваю. Иногда родители хотят следить за своими детьми и после смерти.

Мужчина кладёт фотографию на стол. Тёмные волосы, зелёные глаза. Похожа на красавицу класса. Тонкая розовая линия губ. Если прыгнула, значит, были на то причины. Веские причины.

– Я говорю это всем, повторю и сейчас – человек на фото должен быть…

Замолкаю. Наконец, оторвав взгляд от фотографии, я посмотрел на мужчину. Теперь вместо куклы он держит пистолет. Настоящее оружие.

Видимо, это вечное правило – один в комнате всегда должен быть мёртвым.

– Это я звонил, – сказал мужчина, – я писал. Это я обещал ад.

Я поднимаю фотографию:

– Из интернета взяли?

– Да.

Вглядываюсь в черты лица несуществующей в его жизни девушки. Не хочу, чтобы последним, что я увижу, была фотография незнакомого человека. Но никаких схожих черт с моей второй половинкой не нахожу. Даже глаза другого цвета. Брови. Складки на щеках, когда улыбается.

– Чем мы не угодили? – Не отрываю взгляда от фотографии.

Дверь в мой магазин закрыта. Никто не войдёт. Тут только мы. И помощи ждать не откуда.

– Шарлатаны, – говорит он, – у меня мать все деньги отнесла какой-то гадалке из-за порчи. Квартиру продала, чтобы сглаз снять. Вы все долбанные шарлатаны. Я вас, сук, давил и давить буду.

– И никто не убедил? – Я откладываю фотографию и смотрю на мужчину.

– Нет. Все объявления, все онлайн консультации. Вам бы денег только заработать, и всё. Миру легче станет, если вас не будет.

Он поднимает пистолет.

– Ну, – говорит мужчина, – какой способ предпочитаешь?

Я показываю пальцем на полку со своими куклами. Он кивает. Я встаю и иду к ним.

– Знаешь, – говорю я, – у каждой из них есть имя. И каждая появилась тут не просто так.

– Да, ты родителей обдираешь, чтобы они тебе якобы одержимых кукол приносили. Убитых горем, блин, родителей.

– Именно, – я убираю цитрин от Лины. Убираю бирюзу от Ады. Рубин. Агат, – это просто куклы. И ничего в них нет на самом деле. Но люди верят в обратное.

Я складываю в карман хрусталь и малахит.

– Так что если я повешусь прямо тут, перед куклами, все подумают, что это их злая сила, – говорю я и улыбаюсь. Мужчина улыбается вместе со мной, – а в газете напишут, что я сошёл с ума. Может, даже в новостях по телеку покажут. Назовут сумасшедшим коллекционером.

Он смеётся. Поднимает вверх свою куклу и жестом показывает, что готов её бросить. Я протягиваю руки и ловлю. Ставлю на полку между Ириной и Лейлой. Между «ослепляющей» и «идущей-с-чёртом».

– Пока ты готовишься, – говорит мужчина, – на вопрос ответь.

Я поворачиваюсь к нему. Мои карманы полны драгоценных камней. Какой-нибудь коллекционер купил бы всё это за десятки или сотни тысяч. Жаль только, что они и мне нужны.

Мужчина указывает на меня пистолетом:

– Почему «диспетчер»?

Я улыбаюсь. От кукол исходит слишком сильный фон. Будто статическое электричество вместе с белым шумом. Звуковая и тактильная атака.

Я смотрю на мужчину и улыбаюсь:

– Я экстрасенс, – краем глаза я замечаю тень в углу комнаты, – как и все те, к кому ты приходил.

Ещё одна тень. Свет мигнул. Начинается.

– Глупо было раскачивать мир, с которым ты незнаком, – говорю я, – лучше бы стал его частью. Потому что все мы – часть большего.

Мужчина бросает пистолет и кричит. Кажется, пластик и металл на оружии начали плавиться. Это Ада. Его будущие ночные кошмары – Света. И он никогда не будет один – из-за Ирины, которая всегда рядом.

– Не нужно разделять мир, – говорю я, – нужно было попытаться понять его. И стать частью.

Мужчина падает на колени и закрывает уши руками. Голоса. Точно, это Лиза. Она шепчет.

Я беру Дашу с полки и кладу мужчине в карман.

– А теперь убирайся.

Открываю ему дверь, потому что он бы не смог. Скорее всего, у мужчины появилось уже два или три пореза. Всему виной куклы. Их сила, которую никто не может контролировать.

Он выбегает за дверь. И никогда не вернётся. Потому что никто ещё не возвращался.

11.

Я звоню первый.

– Нашёл мужчину, который мне угрожал. Я прогнал его. Больше не побеспокоит.

– Всё твои куклы? – Спрашивает Блондин.

– Да.

Мы молчим.

– Я могу заехать, – говорит он.

– Не нужно.

И вешаю трубку.

12.

Бирюза рядом с Адой. Кварц рядом с Розой.

Камешек к куколке, иначе они снова сойдут с ума. Янтарь к Лизе, коралл к Варе. Селенит положить некуда, Даша теперь осталась у другого хозяина. Из-за этой куклы он будет видеть каждого, кого свёл с ума. Кто погиб из-за него. Мишу, Лизу, Машу.

Цитрин к Наташе. Яшма к Алле.

Щелкает входная дверь.

– Вы работаете? – Спрашивает женщина за спиной.

Я кладу опал рядом с Тамарой.

– Да. Мой магазинчик кукол на Весенней улице всегда открыт.