Блок. Митинг. Прочтение

       Митинг





                Он говорил умно и резко,
                И тусклые зрачки
                Метали прямо и без блеска
                Слепые огоньки.

                А снизу устремлялись взоры
                От многих тысяч глаз,
                И он не чувствовал, что скоро
                Пробьет последний час.

                Его движенья были верны,
                И голос был суров,
                И борода качалась мерно
                В такт запыленных слов.

                И серый, как ночные своды,
                Он знал всему предел.
                Цепями тягостной свободы
                Уверенно гремел.

                Но те, внизу, не понимали
                Ни чисел, ни имен,
                И знаком долга и печали
                Никто не заклеймен.

                И тихий ропот поднял руку,
                И дрогнули огни.
                Пронесся шум, подобный звуку
                Упавшей головни.

                Как будто свет из мрака брызнул,
                Как будто был намек...
                Толпа проснулась. Дико взвизгнул
                Пронзительный свисток.

                И в звоны стекол перебитых
                Ворвался стон глухой,
                И человек упал на плиты
                С разбитой головой.

                Не знаю, кто ударом камня
                Убил его в толпе,
                И струйка крови, помню ясно,
                Осталась на столбе.

                Еще свистки ломали воздух,
                И крик еще стоял,
                А он уж лег на вечный отдых
                У входа в шумный зал...

                Но огонек блеснул у входа...
                Другие огоньки...
                И звонко брякнули у свода
                Взведенные курки.

                И промелькнуло в беглом свете,
                Как человек лежал,
                И как солдат ружье над мертвым
                Наперевес держал.

                Черты лица бледней казались
                От черной бороды,
                Солдаты, молча, собирались
                И строились в ряды.

                И в тишине, внезапно вставшей,
                Был светел круг лица,
                Был тихий ангел пролетавший,
                И радость – без конца.

                И были строги и спокойны
                Открытые зрачки,
                Над ними вытянулись стройно
                Блестящие штыки.

                Как будто, спрятанный у входа
                За черной пастью дул,
                Ночным дыханием свободы
                Уверенно вздохнул.
                10 октября 1905   







Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
     «
     27 сентября [1905 г.]  мать Блока сообщала Андрею Белому:  “В  эти  дни мы с  Сашей предаемся бурным гражданским чувствам.” Однако М.А. Бекетова вспоминала, что митинги Блок “посещал мало и только как наблюдатель. Отношение его к этому делу с полнотою выражено в его стихотворении «Митинг»” (Бекетова.  С. 97).  Герой стих. «Митинг» некоторыми чертами напоминает оратора, описанного Блоком в письме к матери от 27  августа 1905  г.:  “От речей и возбуждения он почти сумасшедший, и жизнь его хороша, потому что он сыплет темными для себя фразами об "эмпириокритицизме", но заметно и ясно, что сгорает совсем не этим, а настоящим”.
  »

     Но стихотворение не об этом. В предыдущей книге «Разные стихотворения» Блок описывал, как он в реальной жизни… ну, насколько Блок был в ладах с  реальностью! –  пытался обитать в мире вне своего служения, без ожидания «Ее прибытия», в пьесе «Король на площади» он показал вариант, когда корабли всё-таки прибывают и вот,  вариант из мира, куда привели его «каменные дороги»… Всюду одно и то же.
В пьесе:

«
     Поэт

          Счастье с нами! Корабли пришли! Свободен!

     Он  начинает  свое последнее восхождение по ступеням террасы. С каждым шагом его растет ярость толпы. С каждым шагом Дочь Зодчего сверху приветствует его. 

     …Поэт (на последней ступени)

           Здравствуй, небо!

     Дочь Зодчего

           Выше! Выше! Минуя меня, ты идешь к Отцу!

     В  тот  же  миг  разъяренная  толпа  хлынула  на  ступени  за  Поэтом. Снизу расшатываются  колонны.  Вой  и  крики.  Терраса  рушится,  увлекая за собою Короля,  Поэта,  Дочь Зодчего, часть народа. Ясно видно, как в красном свете факелов  люди  рыщут  внизу,  разыскивая  трупы,   поднимают каменный осколок мантии,  каменный  обломок  торса,  каменную  руку.
             »

     В жизни:

                «                … Прямо в грудь
                Штык наточенный направлен.
                Кто-то крикнул: "Будь прославлен!"
                Кто-то шепчет: "Не забудь!"

     Но и там, где, предполагалась, что всё – иное, всё – точно такое же:

                …И человек упал на плиты
                С разбитой головой.

                Не знаю, кто ударом камня
                Убил его в толпе,

                …И звонко брякнули у свода
                Взведенные курки.

                И промелькнуло в беглом свете,
                Как человек лежал,
                И как солдат ружье над мертвым
                Наперевес держал.

                Черты лица бледней казались
                От черной бороды,
                Солдаты, молча, собирались
                И строились в ряды.

                …И были строги и спокойны
                Открытые зрачки,
                Над ними вытянулись стройно
                Блестящие штыки.

*
*

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:

     «…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»