Перегудница. Часть 1 Без смычка. Глава 5

ГЛАВА ПЯТАЯ.

КАПА-4


Когда приехал священник, отец Пантелеимон, Евдоким уже очнулся, но был в очень плохом состоянии. Привести его в чувство удалось только благодаря тому, что кто-то, кажется, Нефёд, предложил затопить баню и положить боярина рядом с разогревающейся печью. Ничем другим, кроме как теплом от печи, снять колдовское обледенение не выходило. А укладывать пострадавшего на обычную печь в тереме было бы очень неудобно и высоко. Когда помещение немного нагрелось, огонь потушили.
Теперь Евдоким лежал на полке', укрытый сверху покрывалом, и осоловело вращал глазами во все стороны. Двигаться он пока был не в силах, а когда пытался говорить, из горла вырывалось бессвязное сипение.
– Как бы его удар не хватил, – выразительным шёпотом произнёс Дмитрий, стоявший среди кучки наблюдателей, и тут же толчок в бок заставил его замолчать. Правильно, нечего ерунду болтать. Всё с Евдокимом Ермиловичем будет хорошо... правда же?
Отец Пантелеимон терпеливо выслушал рассказ Нефёда, скупые поддакивания Еремея и обрывочные впечатления челядинов Евдокима, оказавшихся снаружи туманной стены и не знавших, что творилось внутри. Он отнёсся к истории спокойно и, судя по всему, принял на веру. Решение его было таково: терем и весь двор освятить; Евдокимовым мужикам хотя бы до выздоровления боярина  пребывать «в чистоте и воздержании», то есть не напиваться и не буянить; Маркела и его названого брата Бориса отлучить от церкви, если они ещё не отлучены, и подать челобитную на княжеский двор, чтобы их объявили в розыск, как людей, причинивших тяжкий вред здоровью  Взметня-старшего. После чего он соборовал [24] Евдокима, впрочем, с надеждой на лучшее.
__________
[24] Соборуют обычно тяжелобольных и умирающих.
__________

Всё это время я, никому не нужная, болталась без дела по двору, слушая разговоры возле то одной, то другой группки людей. Здешним женщинам моя помощь не понадобилась, и они, не особо церемонясь, выставили меня из людской, чтобы не мешала. Настроение вконец испортилось, и я была бы рада отправиться на двор к Еремею, но тот почему-то не спешил отдавать такой приказ. По его указаниям Нефёд сперва послал нескольких челядинов Евдокима за лекарем и батюшкой, потом поехал сам за подкреплением из числа своих подчинённых дружинников, но, вопреки моим ожиданиям, не взял меня с собой и оставил следить за Дмитрием – как бы ему не стало худо, а то он всё ж таки сильно пострадал, и надежда на него сейчас была невелика. Мне подумалось, что настоящая причина, по которой меня не повезли на наш двор, кроется в другом. Десятник, конечно, по-своему важный человек для своего сотника, но не настолько, чтобы его здоровье нельзя было доверить кому-нибудь из местных, которые наверняка в целительстве разбираются лучше, чем я. Может быть, из-за выходки Бориса ко мне теперь начнут относиться с подозрением и считать меня опасной? Спросить об этом напрямую у Нефёда я не решилась.
Давешние двое сторожей, оклемавшиеся после своего поединка, кое-как притопали, держась друг за друга, и невнятно потребовали вознаграждения в виде моих ласок, но  стоявший рядом о. Пантелеимон так глянул на них, что вояки вынуждены были отправиться восвояси. Присутствие батюшки на дворе среди этих буянов очень меня успокаивало. Пожилой, худенький и с вылезшей бородкой, он тем не менее внушал уважение и даже страх. Чувствовалось, что от него исходит сила – не такая, как у Маркела, показная-чародейская, а настоящая внутренняя сила духа, твёрдость воли, способная рушить скалы, и не только в переносном смысле.
Немного поколебавшись, я подошла к нему, улучив минутку, и спросила, а что же в связи со всем произошедшим будет со мной. Считает ли он меня источником возможной опасности и т.п. О. Пантелеимон вопроса не понял и попросил объяснить. Оказалось, что ни Еремей, ни Нефёд с Дмитрием, ни даже двое-трое людей Евдокима, которые были вместе с нами в тумане, – никто из них не упомянул о том, что я тоже пришелица «из неведомой дали».
Почему они опять меня выгораживают? У Еремея и его ближников нет повода защищать малознакомую девушку, которая прожила у них на дворе всего два дня. Или повод есть, только мне о нём не рассказывают? В чём же дело, у кого спрашивать?
– Отец Пантелеимон, скажите, пожалуйста, а почему вас не смущает то, что я такая же, как Борис? В смысле, то, что меня тоже призвал Маркел?
Он улыбается в жиденькие рыжие усы:
– Дитя моё, ну с какой стати это должно меня беспокоить? Когда я приехал, ты подошла ко мне за благословением, потом я видел, как ты молилась о здравии болящего р.Б. Евдокима,… ты спокойно крестишься, носишь ладанку, значит, ты не заложила душу дьяволу и не связана с колдуном. А призвал он тебя, не призвал – разберёмся. Пока что я вижу, что ты добрая девушка и заботишься о чужом человеке, который никому никогда хорошего не делал. Мне трудно представить, возможно ли человеку переместиться из одного княжества в другое в одно мгновение ока по волшебству. На всё воля Божья. Наверное, бывает и так. Я не могу сказать, верю ли я тебе или не верю. Но то, что в твоём сердце нет зла, мне очевидно.
– Спаси Господи, – говорю я, склонив голову. – Как вы думаете, он выздоровеет?
– Кто, Евдоким? Даст Бог, поправится. Очень странное заклятье на него наложили. Лекарю тут не справиться, да и я в одиночку мало что могу сделать. Надо бы его к святым мощам в монастырь отвезти.
Некоторое время я разговариваю с батюшкой, потом его зовёт в дом Еремей, а я опять остаюсь одна и без дела. Это уже начинает надоедать. К счастью, вскоре возвращается Нефёд – на взмыленном коне и с двумя десятками воинов. Что бы там ни говорили о неприязни и даже вражде между братьями Взметень, действия Еремея и его людей доказывают обратное. Несмотря на грубость брата и его ожесточённую душу, Еремей всё равно любит его. Ведь у него теперь больше никого нет. Есть, правда, их мать, но она отрешилась от семьи и ушла в монастырь. Надо будет, кстати узнать, тот ли это монастырь, о котором сейчас упомянул о. Пантелеимон, или другой. Если я ничего не путаю, женский монастырь в Суздале называется Покровским, но о. Пантелеимон не конкретизировал, где именно находятся мощи. Эх, вот бы мне увидеть мать Еремея и Евдокима. Интересно, какая она. Но меня наверняка не возьмут с собой в поездку, если я даже здесь всем мешаюсь.
Нефёд слезает с коня, вытирает лоб и громко и чётко отдаёт своим людям приказания: одному десятку рассредоточиться вдоль наружной стены, остальным разместиться внутри двора и на этажах терема. Рядом с братьями-боярами должны неотлучно находиться трое человек наших и трое Евдокимовых. Охрана что надо. Но, думаю, сейчас защищать Взметней особо не от кого: Борис вряд ли в ближайшее время вернётся. У Маркела должно уйти какое-то время на восстановление сил, а до этого Борис не станет в одиночку что-то предпринимать. Сомневаюсь, что они могут навредить Евдокиму или Еремею на расстоянии. Или всё же могут? Что, если Маркел может, находясь в состоянии спячки, влиять на Евдокима?
Я пулей влетаю в терем и продираюсь сквозь снующую массу челядинов (и откуда они только взялись, никого же не было, когда мы приехали) к комнате, в которой положили Евдокима. Дружинники, расположившиеся у входа – и свои, и чужие – преграждают мне путь.
– Куда? Там Пантелей Евдоким Ермилыча исповедует, не велено впускать!
Ах ты, вот ведь незадача. Хотя, погодите-ка, Евдоким смог заговорить? Это радует. Но всё же нужно сообщить кому-нибудь о моих догадках.
В волнении кручусь туда-сюда перед дверью. Тут меня замечает Нефёд и отводит в сторонку, спрашивает, что хотела. Я прошу его выйти со мной во двор, мол, дело не для чужих ушей. Он соглашается, и вскоре я объясняю ему причину своего беспокойства. Нефёд внимательно выслушивает меня, но затем, усмехнувшись, говорит, чтобы я не тревожилась зря. Ведь двор был освящён, и, если племянник так реагирует на крестное знамение, сотворённое к тому же… кхем… как бы это сказать, не очень благочестивым человеком, то теперь его чарам к нам сюда ни за что не прорваться.
– А как долго мы здесь останемся? – спрашиваю я.
– Пока не знаю, – качает головой сотник. – Это уж как Еремей Ермилович скажет. Евдокиму Ермиловичу-то наша охрана без особой надобности, у него своя есть. Мои дружинники здесь больше для защиты Еремея.
– Нефёд, скажи, пожалуйста, ты должен знать, – говорю вполголоса, приблизившись к нему, – почему ко мне относятся не как к обычной челядинке? С самого моего появления на вашем дворе и ты, и Виринея, и все остальные ведут себя так, будто я не из простонародья, а по меньшей мере купеческая дочь. Даже само то, что ты и другие мужчины удостаиваете меня разговором, удивительно. Отчего вы общаетесь со мной на равных? Кем вы меня считаете? Я что, похожа лицом на какую-то знатную девицу из этого или соседнего княжества?
– Нет, дело не в этом, – так же тихо отвечает Нефёд. – Скажи, тебе у нас хорошо? Тебе нравится жить на Еремеевом дворе?
– Ну-у, как сказать… Вы все такие дружелюбные, встречаете меня как дорогую гостью. Девки по-доброму ко мне относятся, Виринея очень приятная женщина. Мне непривычны здешние обычаи, но я стараюсь всё запомнить и делать правильно. Так что да, конечно, мне здесь хорошо и я рада, что живу у вас.
– Добро, – кивает сотник. – А Еремей? Ты его не боишься?
– С чего бы? – удивляюсь я. – Боярин такой же человек, как и все прочие. Он только считает себя умершим, а на самом деле проживает жизнь ярче и искреннее, чем другие люди. Он более настоящий, более истинный, правильный…
– Он тебе по' сердцу? – шёпотом спрашивает Нефёд.
– Не поняла. Еремей славный. Ты тоже хороший человек и добрый воин. И Дмитрий тоже. Вы все очень хорошие…
– Я не об этом. Он люб тебе?
– Что? То есть, нравится ли мне Еремей как мужчина?
– Да!
– Эээ… – я, как говорят мои сверстники, «зависаю». Что отвечать на этот вопрос, я понятия не имею, потому что, с одной стороны, нужно дать ответ, который устроит Нефёда. С другой стороны, если всерьёз подумать, можно прийти к очень неожиданному выводу. Не знаю, насколько это чувство подходит под определение «люб/не люб», слишком мало я знаю боярина, всего два дня с небольшим. Но если руководствоваться поверхностным впечатлением, которое сложилось за это время, – Еремей мне симпатичен.
Вот только обычно мужчина и женщина о таком говорят между собой, а в данном случае сотник выступает в роли свата, и мне это не очень нравится.
– А что он сам тебе обо мне говорил?
Нефёд смущается и начинает нести околесицу о том, что нехорошо-де такому статному соколу без лебёдушки и прочее в этом роде. Чем дальше он углубляется в дебри витиеватых комплиментов своему господину, тем более я убеждаюсь в том, что Еремей ничего не знает.
– Сотник, – строго говорю я. – Знаешь такую поговорку «без меня меня женили»?
Нефёд не знает, но смысл уловил и теряется ещё больше.
– Калина, нельзя ему одному, понимаешь? Чахнет человек, как лист без солнышка. А ты пособи, пройдись красиво, улыбкой одари приветливой…  Ну нельзя боярину одному быть!
– Он не один. У него вон сколько заботливых людей вокруг. Да и девок полно. Уж если ты задумал найти невесту своему господину, есть много девиц, куда больше подходящих на эту роль, чем я. Почему ты просишь именно меня об этом, меня, которую вы знаете без году неделя и которая вообще неизвестно кто?
– Я чувствую правду и ложь, – серьёзно говорит сотник. – Мне ведомо, что у кого на душе. Это и дар мой, и порой настоящее бедствие. Когда венчались Ерёма с Аграфеной, я понимал, что не будет счастья в этом браке. Если чувство сильно, я могу увидеть, к кому оно обращено. И сейчас я знаю, что ты, Калина, и Еремей направлены друг к другу. Только не могу понять, что это за чувство между вами. Оно похоже на глубокое, безграничное доверие. И исходит оно в первую очередь от Еремея.
Вот это номер.
– Так это не любовь, – говорю я спокойно. – Просто со мной он не печалится. Когда я пою и играю песни, или когда я с ним разговариваю о том, что его тревожит…
– Он рассказывал тебе о своих тяготах и скорбях? – удивлённо переспрашивает сотник. – «Неизвестной девке, которую знает без году неделя»?
Тут мне нечем крыть. Но я упорствую и настаиваю на том, что мы с боярином просто сошлись характерами, и у нас, видимо, схожий взгляд на жизнь (или не-жизнь), и вообще это ни разу не похоже на сколько-нибудь глубокое чувство. А доверие к своим челядинам – так это вполне обычная вещь, если люди верные и испытанные.
Сама не знаю, почему я так упорно отрицаю тот факт, что я, видимо, понравилась Еремею. Иначе зачем бы ему со мной откровенничать, потом ехать в такую даль к брату ради перспективы узнать что-то о моём пропавшем товарище и, наконец, защищать от Борисовой атаки. Ведь Еремей мог бы просто уронить меня на землю, спасая от удара туманной плети, так же, как повалил десятника Дмитрия. Но мало этого, на протяжении всей кратковременной атаки Еремей держал меня, не позволяя двинуться, а то мне бы не поздоровилось. Я ведь не Дмитрий, у которого голова железная, как шлем тевтонца. Один-два удара такой чародейской плетью, и меня расшибло бы в лепёшку. Но я думала, что боярин, оберегая меня, просто защищал женщину. Выполнял долг более сильного мужчины. А если не только?
– Нефёд, послушай, – говорю я, – я не останусь у вас на дворе, я вернусь к себе домой сразу же, как только пойму, как это сделать. У меня там семья осталась, мои родные ничего не знают о том, куда я пропала. Должно быть, они думают, что меня похитили и взяли силой, может быть, даже убили... Мне непременно нужно воротиться назад к своим.
– А где они живут, твои родичи? Может, гонца к ним послать?
– Нет, это не получится... Нефёд, ты не понимаешь, это не на Руси, то есть на Руси, но другой..., наверное, это то, что твой племянник называет словом «навь», ты ведь слышал, что он говорил? Иначе, как колдовством, туда не попасть. И я даже не знаю, как мне теперь вернуться без участия Маркела.
– Даст Бог, изловим и всё у него вызнаем, – уверенно говорит сотник. – Только ни о. Пантелеимон, ни другой кто нам не позволит такой обряд провести. Мигом весь Еремеев двор анафеме предаст.
– Да уж... – я погружаюсь в раздумья. И тут до меня начинает доходить: Нефёду невыгодно, чтобы я вернулась в свою эпоху (или надо говорить «в свой мир»?), ведь со мной он и Виринея упустят возможность повторно женить своего боярина и этим его осчастливить. Получается, что на ближников Еремея в вопросе моего перемещения домой надеяться не стоит. Ещё бы, нависла серьёзная угроза жизни Евдокима, и если он всё же умрёт, у Еремея не останется никого из родных (мать не в счёт, она в монастыре). Он наверняка будет сильно переживать, и тут ему подсунут меня в качестве невесты. Как же я не люблю такие хитроумные комбинации!
А это значит... всё это значит, что мне придётся покинуть Еремеев двор. И более того, самостоятельно искать Маркела и Бориса. Кроме них, едва ли кто-то ещё сможет отправить меня в Оренбург XXI века, 2018 года.
Но как мне сбежать незамеченной и не вызвать подозрений у всеведущего Нефёда?
– Ладно, – говорю я, – попробую произвести на твоего боярина впечатление. Но, чур, если он не захочет на мне жениться, вы меня отпустите на все четыре стороны. А за тебя я не пойду, даже не проси. Ты мою перегудницу сломал.
– Я женат, – смеётся сотник. – У меня уже внуки скоро будут от старшей дочери. Так что, голубушка, выбирай: или боярыней будешь, или – если не выйдет – по миру скоморошицей пойдёшь. К себе домой пешочком, с новой перегудницей. По рукам?
– По рукам! – задорно вскрикиваю я, и Нефёд со всей мочи наподдаёт снизу вверх по моим ладоням. Очень больно, между прочим. – У меня один вопрос: сколько лет Еремею?
Нефёд поднимает брови:
– А это разве важно?
– Важно, – киваю я.
– Двадцать шесть.
– Ско-о-олько?! – вырывается у меня на весь двор. – Ты ничего не путаешь?
– Да вот те крест, – обескураженно отвечает Нефёд, сопровождая слова действием. – Двадцать шесть ему, не больше и не меньше.
– Это ж надо... – поражаюсь я. – Он лет на десять старше выглядит!
– Постареешь тут, – раздаётся знакомый голос, и мы с сотником оба вздрагиваем. Кажется, нас застали врасплох во время плетения заговора.
Еремей не спеша спускается с крыльца, как обычно, припадая на правую ногу, отчего его левое плечо кажется выше на пару вершков. Я невольно разглядываю его фигуру. Рост навскидку около метр семьдесят пять, крупное упитанное тело, сильные руки с выступающими костяшками пальцев. Длинные тёмные волосы   на голове заправлены за уши, брови почти срослись, а короткая борода торчит в разные стороны, словно щётка. Если бы не некоторая неопрятность в облике, присущая обоим братьям Взметень, можно было бы сказать, что Еремей по-своему хорош. Для этого времени, конечно. Не для меня. Я ведь не какая-нибудь героиня любовного романа-фэнтези, мечтающая попасть в сказку, очаровать всех своей красотой и быстренько выскочить замуж за принца или другого знатного господина. Мне это ни к чему, я хочу домой, где меня ждут родители, скрипка и экзамены. Еремей Взметень в роли мужа мне не нужен. И я ему в качестве жены тоже не нужна.
– Обо мне сплетничаете? – с грустной полуулыбкой спрашивает Еремей, подходя ко мне и Нефёду.
– Не гневайся, боярин, я лишь хотела узнать о тебе побольше, – елейным голоском говорю я. Пусть сотник думает, что я выполняю его просьбу.
– Так у меня бы и спросила. А то тебе Нефёд понарасскажет, как я в детстве морковные гряды разорял да с деревянной палицей ходил против барана воевать.
– Да полно тебе, боярин, когда я кому такое рассказывал? – смеётся Нефёд. – Ты лучше скажи, как Евдокимово здоровье, лучше ему?
Еремей мрачнеет:
– Он может говорить, но у него сломана рука и два ребра. Очень слаб. На меня не лается, и на том спасибо. Всё, что случилось, помнит. У него пол-лица будто морозом подёрнуло, странный такой знак. Должно, это Маркел твой оставил.
– Не Маркел, а Борис, – сотник сердито сжимает зубы. – В произошедшем нет вины моего племянника.
– Ой ли? – хмурится Еремей. – А кто же силой колдовской того Бориса наделил? Кто пользоваться ей научил, а?
– Ах вот ты как заговорил, – ярится Нефёд.
– Успокойтесь! – кричу им обоим. Как ни странно, они слушаются. – Прекратите немедленно, эта ссора никому не нужна, она от лукавого!
– И то верно, – кивает Нефёд, – прости, точно не в себе был. Спасибо, Калина.
– Смотри мне, – строго говорит Еремей. – Я тоже виноват перед тобой, но впредь попрошу голоса на своего боярина не повышать. Ты старше меня по летам, но я твой господин, твоё дело слушать меня и мотать на ус. Когда найдём Маркела, разберёшься с ним сам под моим присмотром, понял?
– Слушаюсь, – Нефёд потупляет голову.
– Вот так-то. Мне уже надоели его выходки. Раз я его простил, другой простил, а на третий миловать не стану. Напрасно брат ему доверился и вот какой удар со спины получил. Скажи мне, вправе я наказывать своих людей или нет?
– Вправе, боярин, только…
– Что «только»?
– Ты ведь прогнал Маркела со своего двора. А Евдокима он предал. Чей он теперь?
– Ну уж точно не посадский и не обельный [25]. Полагаю, что я имею право покарать его, пока мой брат в худом здравии. И не вздумай мне перечить. Я милостив, но если увижу, что ты пособляешь Маркелу сбежать и уйти от наказания, не посмотрю на твои заслуги и всыплю розог. Понял меня?
– Понял, боярин, – голос у Нефёда становится совсем печальный.
__________
[25] Обельный (холоп) – свободный, ничей.
__________
– Вот и хорошо. И не таи обиды, пожалуйста. Маркел клятвопреступник, и с этим не поспоришь. Он предал по очереди двух своих господ, по его вине погибла Аграфена. Она не должна была пострадать из-за меня. Я не собирался выступать против наместника с мечом, меня просили, подталкивали к этому, но я, в отличие от Маркела, не желал предавать своего князя. А он изложил всё так, будто я был уже согласен с бунтовщиками и готовился идти с войной. Понимаешь ли ты? Он ведь меня оболгал! С моей стороны не было измены.
Маркел и Граня меня предали, и даже родной брат, сам я никого не предавал! Но обвинили в измене – меня! Если ты будешь выгораживать Маркела, если ты не поднимешь на него меч, ты сам станешь изменником.
– Он сын моей сестры, – говорит Нефёд, глядя в землю. – А ты хочешь, чтобы я казнил его?
– Он предатель, – повторяет Еремей. – Если Евдоким умрёт и ты после этого отпустишь Маркела, я тебя самого убью.
Опять началось, думаю я, наблюдающая за всем этим со стороны. Что я там говорила о том, какой Взметень замечательный и добрый человек? Видимо, я всё-таки многого о нём не знаю.
– Ты не можешь меня убить, – возражает Нефёд.
– Почему это ещё?
– Потому что ты сам мёртв.
– Призраки бывают мстительны, – говорит Еремей и, развернувшись, уходит в дом, но я догоняю его и хватаю за рукав:
– Еремей Ермилович, постой!
– Чего тебе? – снисходительно спрашивает он.
– Я, это, помочь хотела чем-нибудь… а меня здешние женщины отовсюду прогнали, чтобы не мешала.
– Хм. А знаешь что, поезжай-ка вместе с о. Пантелеимоном в монастырь. Меня туда не пустят, он женский. Нужно взять благословение у матушки Феоктисты на то, чтобы отвезти моего брата к мощам, которые находятся в храме при монастыре. Скажешь, что приехала по моей просьбе. И не надо ничего говорить о том, что ты нездешняя и тому подобное… просто челядинка со двора Еремея, понятно? Не нужно лишнего. То, что о. Пантелеимон тебе верит, это прекрасно, но не всё духовенство будет так же себя вести, если узнает о том, что ты появилась в нашем княжестве из-за колдовского обряда. Поэтому, прошу тебя, не рассказывай об этом лишний раз, далеко ли до беды. Мне бы не хотелось, чтобы ты пострадала.
– Почему?
– Как почему, потому что ты добрая, и я вроде как в ответе за тебя, раз ты живёшь у меня на дворе.
– Ну да.
– А ты что думала?
– Да ничего, так и думала.
– Ясно.
 Мы пару секунд просто смотрим друг на друга. Затем я отпускаю его рукав, и он уходит в дом. Странное какое ощущение. Я ожидала другого ответа.

***

Примерно через час или чуть меньше телега, на которой привезли о. Пантелеимона, трогается в обратный путь. Помимо священника и возницы, в телеге сидим Дмитрий и я. Десятнику всё-таки удалось убедить Нефёда в том, что его, Дмитрия, здоровье просто отменное и нет поводов для беспокойства, а в тереме и без него достаточно охраны. Так как у о. Пантелеимона при себе нет никаких ценностей, на которые могли бы позариться «лихие люди» (у него даже крест на груди деревянный), то, вероятно, Нефёд попросту махнул рукой и разрешил десятнику ехать. Всё равно от него толку мало будет что здесь, что там. А так Дмитрий будет вроде как при деле. Время от времени бравый воин немного пошатывается и заваливается набок от головокружения, но мужественно делает вид, что всё в порядке. Что ж, у нас ещё есть возница. Это человек из числа челядинов Евдокима, с серьёзным, насупленным лицом и длинными лохматыми волосами, завязанными, как у нашего столяра, в пучок на затылке. Он неразговорчив, но по внешнему виду можно определить, что, в отличие от своих товарищей, он не пьянствует и к своему делу относится серьёзно. Лошадь он не бьёт кнутом, а что-то вполголоса ей командует и легонько хлопает вожжами по крупу, и каурка послушно выполняет то, что от неё требуется. В случае, если на нас, не дай Боже, нападут разбойники, этот мужичок им наподдаст. Будем надеяться, что этого всё же не понадобится.
Пока мы едем, о. Пантелеимон беседует с Дмитрием на разные темы, возница помалкивает и следит за дорогой, а я сижу сзади телеги, свесив ноги, и рассматриваю свой обгрызанный собакой подол. В общей суматохе у меня не было возможности попросить у женщин на дворе Евдокима сменную одежду, да мне наверняка и не дали бы. Хорошенький же у меня будет видок, когда я предстану перед матушкой-монахиней… только вот представать перед ней я не собираюсь. Эта поездка станет отличной возможностью для побега. Ещё несколько часов назад я о таком даже не помышляла, но неожиданно открывшиеся мне планы Нефёда смешали все карты.
Если я останусь у Еремея и буду дожидаться поимки Маркела и Бориса, в случае удачного исхода мне не дадут с ними пообщаться и тем более – участвовать в обряде. Если Маркел и Борис успеют скрыться достаточно далеко и затаиться достаточно тихо, чтобы их перестали искать, я опять же не смогу вернуться домой. А время идёт, и я не собираюсь оставаться в этой эпохе надолго. Кроме того, если Борис сказал правду, то здесь история будет развиваться не так, как в учебниках, по которым я занималась в школе и училище, а по совершенно иному пути. И кто знает, чем это может грозить лично мне? Лучше убраться отсюда побыстрее и забыть всё, как дурной сон. Или не такой уж и дурной, но всё же сон. Мираж, иллюзия, фантазия. Все эти люди, которые были ко мне так добры – Виринея, сёстры Улита и Гликерья, Домна, Никодим, Дмитрий, Нефёд, о. Пантелеимон… И Еремей.
А, собственно, что – Еремей? Можно подумать, мне его будет не хватать. Мы и общались-то не так много. Но рядом с ним я чувствовала себя увереннее, и всё вокруг переставало казаться таким неестественно-сказочным, будто декорации фильма про богатырей или летучий корабль.
И всё же у меня есть дом, семья, училище, родной город. Река Урал, или, как её ещё называют, – Яик, широкая, спокойная, знающая столько всего и до мельчайшей капельки наполненная любовью ко всем нам, к Оренбургу, ко степному воздуху… И на берегу реки, возле моста, в сиянии солнечных лучей, стоит Чкалов. Он тоже ждёт, когда я вернусь и поздороваюсь с ним по дороге в училище. Нельзя его разочаровывать.

...Мы едем через лесок, довольно быстро по сравнению с тем, как плелись на двор к Евдокиму. Но ведь сейчас и цель поездки другая,  важно добраться пораньше. Скоро по сторонам дороги начнут появляться домики, мимо которых мы проезжали в прошлый раз. Нужно поторопиться и уйти незаметно. К счастью, погода мне в этом помогает: слепящее солнце разморило моих попутчиков, и вот уже Дмитрий перестал поддакивать батюшке и начал клевать носом, а за ним и отец Пантелеимон растянулся на соломке, постеленной на дне телеги. Возница правит, не оборачиваясь, пассажиры его мало интересуют. Осталось дождаться подходящего момента, спрыгнуть с телеги и спрятаться, а затем, когда они отъедут подальше, рвануть наутёк. Вот только местность я почти совсем не знаю. Ну да ладно. Авось выберусь.
Такая возможность представилась довольно скоро. Справа от дороги – крутой склон холма, у подошвы которого виднеется густая растительность: лопухи, чистотел и, похоже, что крапива. Боязно, но следующего шанса может не быть. Я тихонько делаю шажок вперёд и приземляюсь ступнями, коленями и затем руками на тёплую пыльную дорогу. Замираю и прислушиваюсь. Телега едет дальше. Надеюсь, возница не обратил внимания на то, что его транспортное средство стало двигаться легче. Осторожно отползаю по земле вправо, вершок за вершком подвигаясь к краю. И наконец, зажав в зубы рукав и зажмурившись, делаю рывок и скатываюсь вниз. Да, я не ошиблась, здесь действительно полно жгучей крапивы, и только тряпка во рту и желание не быть обнаруженной помогают не закричать. Через несколько невыносимо долгих секунд я всё-таки решаюсь открыть глаза. К счастью, густые заросли, в которых я лежу, скрывают меня полностью. Но некоторое время лучше не двигаться и притаиться. И ещё снять этот яркий платок. Стараясь экономить движения, я развязываю узел и аккуратно подкладываю платок себе под спину. Всё, теперь молчок. Не шевелимся и терпим. Крапива противная. Ну ничего, ничего.
Спустя какое-то количество минут я убеждаюсь в том, что наверху, на дороге, тишина, меня никто не ищет и, следовательно, можно выползать из своего укрытия. Медленно выхожу из зарослей на четвереньках. Всё лицо и кисти рук жжёт до невозможности. Наверняка кожа покроется волдырями или ещё какой-то гадостью. Но, может, это и к лучшему, так меня будет труднее узнать. А кстати, это мысль! Маскировка, конечно же! Я всё так же на четвереньках добираюсь до ближайших деревьев и скрываюсь среди них. Буду надеяться, что  здесь меня искать не станут, по крайней мере прямо сейчас.
Что ж, приступим к маскировке. Первой жертвой моего хитроумного плана становится дарёный платок. Он слишком красивый, яркий и узнаваемый, а посему им придётся пожертвовать. Зачерпнув ладонью немного глинистой почвы, я старательно втираю её в ткань. Вскоре платок выглядит так, будто побывал в болоте. Прекрасно, продолжим. Снимаю Виринеин сарафан и без зазрения совести разрываю подол дальше от того места, которое погрыз пёс. А затем с усилием рву по швам рукава. Получается не очень хорошо, но и так сойдёт. Сарафан кладу наземь и тоже вымазываю землёй, да ещё и поплёвываю на руки, чтобы получилась ещё более влажная мерзкая кашица. О-очень хорошо. Далее. Снимаю свои лапоточки и старательно обминаю руками, обстукиваю об кулаки и о ствол дерева, чтобы посильнее измять и привести в состояние некондиции. Я могла бы и босиком  отправиться, но кто знает, какие бяки водятся в здешних лесах. Или укусит насекомое, или наколю ногу о щепку либо колючку. Лучше пусть будет хоть какая, но обувь. Наконец, пачкаю лицо и шею и растрёпываю косу, вытаскивая из неё отдельные пряди и запутывая в волосах кусочки веток, листья и комья земли. Замечательно, просто замечательно. Что бы сейчас сказала моя мама, врач-инфекционист? Наверное, схватилась бы за голову от ужаса, глядя, во что превратилась её младшая дочь. Но, к сожалению для нас обеих, мы ещё неизвестно когда сможем увидеться... Закончив свои приготовления, я одеваюсь, выламываю из какого-то куста ветку подлиннее и потолще и, взяв её на манер посошка, пускаюсь в путь. С Богом!

***

Весь оставшийся день я иду по лесу, стараясь не слишком сильно хрустеть ветками под ногами и по возможности тише раздвигать кусты, попадающееся на пути. Время от времени замечаю на них ягоды и лишь те, которые мне хорошо знакомы, отправляю в рот, предварительно обтерев руки о листву. Помыть всё равно возможности нет. Авось не поплохеет. Хорошо бы хоть ручеёк какой найти. От жажды я пока не особо страдаю благодаря тем же ягодам, но хотелось бы всё же попить, и лучше рано, чем поздно. По дороге прикидываю: когда мы выехали со двора Евдокима, солнце было в зените и уже начинало клониться к западу. Ехали мы, наверное, около часа, и после этого я продолжала свой путь в одиночку примерно столько же. Эх, до чего же трудно без часов, настенных или цифровых на экране смартфона. В этой эпохе пока нет даже башенных часов на колокольне. Но, погодите-ка, здесь ведь отбивают время ударами в колокол или же нет? У меня до сих пор не было случая это выяснить.
Конечная точка моего маршрута мне пока не ясна. Основная моя цель – разыскать Маркела и Бориса, но прежде всего необходимо спрятаться самой, найти место, где я смогу переночевать и куда точно не заявятся дружинники Еремея или Евдокима. Поэтому я шагаю наугад, отталкиваясь от скудных знаний местности. Сзади и слева, т.е. на северо-востоке от центральной части Суздаля, остался двор Евдокима. Двор Еремея находится с другой стороны города, на юго-западе. Я же топаю перпендикулярно этой линии, на северо-запад, пытаясь ориентироваться по солнцу, расположению веток деревьев и мха на стволах. Ещё одна штука, которой очень сейчас не хватает, – компас. А в идеале так и вовсе интерактивная карта с навигатором, разместившаяся на экране умного устройства. Но чего нет, того нет. Слава Богу, пока не встретилась по пути никакая хищная живность в виде волков или медведей. Так только, изредка вдалеке мелькали размытыми от скорости мохнатыми комочками небольшие зверушки, скрываясь за деревьями. Впрочем, это и понятно: сейчас ещё более-менее светло, и крупные ночные хищники ещё не вышли на охоту. Надо поторопиться и преодолеть этот лес, найти кров над головой, потому что ночевать здесь может быть очень опасно.
Через несколько часов (наверное) непрерывного марша у меня уже стёрты ноги, болит спина и основательно хочется кушать. Каким-то чудом я не заблудилась, и у этого леса или рощи всё-таки есть край. А то я уж думала, что буду идти так ещё долго до наступления полной темноты. Солнце уже село, но всё вокруг пока не заволокло мраком. И, если мне не мерещится, впереди видны очертания  некоего строения, не то домик, не то сарай, что-то небольшое метрах этак в ста пятидесяти. Ещё немножко... Только бы это и вправду был жилой, а не заброшенный дом и не что-то другое, вообще не имеющее отношения к ночлегу. Мои ожидания оправдываются, когда от силуэта дома отделяется детская фигурка и с воодушевлённым криком устремляется по направлению к лесу. Я, с трудом переставляя ноги и мало что уже соображая, бреду навстречу. Ребёнок добегает до меня, останавливается на небольшом расстоянии и восторженно ахает:
– Ой, лешачиха!
– Кто? – тупо бормочу я.
– Лешачиха, – уверенно повторяет чадо. Это мальчишка лет пяти, не больше, чистенький, причёсанный и опрятно одетый. Кажется, этот факт его очень тяготит, и ребёнок не против вымазаться по уши в саже. – Ты же лешачиха? Или кикимора?
– Ага, лешачиха, – я устало киваю.
– Можно я тебя маме с папой покажу?
– Давай.
– А ты не убежишь, не пропадёшь? Сухим деревом не обернёшься?
– Не-а. Обещаю.
– Вот здорово! – у ребёнка аж глаза светятся от радости.
– Да. Точно. Здорово. Только помоги мне, пожалуйста, дойти. Дай руку.
– Ты меня в лес утащишь? – мальчик только что на месте не подпрыгивает в предвкушении приключения.
– Не сегодня. Когда-нибудь потом. Если будешь хорошо себя вести... то есть плохо. Руку дай, сынок, – я спотыкаюсь и падаю на одно колено, но с помощью своего посошка кое-как поднимаюсь. Мальчишка, с удивлением наблюдая за мной, крепко хватает меня за запястье и тащит изо всех своих невеликих сил к домику. Надо сказать, для своего нежного возраста мальчик довольно силён, и это помогает мне не пропахать носом землю на оставшихся саженях до избы. Потому что я падаю ещё дважды, прежде чем мы, наконец, доходим до входной двери. Ребёнок громко стучит в дверь и вопит:
– Отворяйте, я лешачиху привёл!!!
В ответ из-за двери слышится сердитый мужской голос:
– Будет тебе ерунду выдумывать, Назар. Нет тут никаких леших и лешачих тоже отродясь не водилось. Марья, пособи, открой ему, а то он сам не справится.
К двери приближаются шаги, она открывается, и на пороге появляется... Виринея?!
Первая моя мысль – как? Как это может быть? Скорее бежать со всех ног, пока не поздно! Запоздало приходит понимание: стоящей передо мной женщине едва ли можно дать тридцать лет, тогда как Еремеевой ключнице, скорее всего, за пятьдесят. Это точно не Виринея Петровна. Значит, её близкая родственница, может быть, племянница или даже дочь. Никто ведь не говорил, что Маркел единственный ребёнок ключницы.
Женщина, похожая на Виринею, смотрит на меня с не меньшим удивлением, чем я – на неё, а затем восклицает:
– Господи Иисусе! Андрей, подойди скорее!
Из дома выходит мужчина примерно того же возраста, в рабочем фартуке, испачканном, кажется, глиной. Гончар? Впрочем, сейчас не до того. Хозяин смотрит сурово, брови сведены вместе, лоб нахмурен.
– Это кто ещё? Откуда взялась? – недоброжелательно спрашивает он.
– Лешачиха! – гордо повторяет маленький Назар, по-прежнему держа меня за руку и размахивая ей туда-сюда.
– Да погоди ты, – шикает на сына Андрей. – Кто такая, чего надо?
– Вечер добрый, люди честны'е, – переиначиваю я обычное приветствие жителей  Еремеева двора. – Пустите переночевать, Бога ради.
– Переночева-ать... Да куда ж я тебя, грязнуху такую, пущу? Всю избу перепачкаешь. Что это с тобой случилось? Ты будто из берлоги вылезла.
– Странница я, – показываю посошок. Сил уже нет стоять, поэтому я сажусь прямо на землю, грязнее уж точно не стану.
– Да уж вижу. Откуда путь держишь, спрашиваю?
– Я это... не выдайте, люди добрые... – голос мой начинает дрожать, и я размазываю грязь по лицу, будто бы плачу.
– Чего такое? Что стряслось, голубушка? – обеспокоенно спрашивает хозяйка, Марья.
– Я со Взметнева двора, – страшным шёпотом говорю я. – Евдокима Взметня.
– У-у, ясно, – кивает Андрей.
– Ахти, беда-то какая! – сопереживает Марья.
А я продолжаю невразумительно, монотонно лопотать:
– Одна я... ни батюшки нет, ни матушки... а отдали... выдали... хотели выдать меня... надругаться хотели! Бежала я от них совсем. Лучше так пропасть, чем лишиться... вот и бежала, весь день шла. В лесу заплутала, с дороги сбилась... провалилась в яму глубокую, ой, глубокую... А с утра маковой росинки не было... совсем не было с утра…
– Бедная ты, горемычная! – проникается Марья. – Надо накормить её, Андрей. Да хоть где уложить.
– Накормить – ладно, – насупившись, соглашается хозяин. – А вот уложить в доме я её не позволю. Ну ты посмотри, какая она грязнущая! Все стены, весь пол нам измажет. Ты вот что, девка, давай-ка мы тебя положим в курятнике. Больше негде. И с утра чтоб духу твоего здесь не было, поняла? Не хватало ещё нам нахлебницы. Да неровен час, прознает кто, что ты у нас осталась, достанется и нашей семье из-за тебя.
– Поняла, хозяева, – бормочу дальше, словно юродивая, – не стесню вас, не бойтесь, век буду благодарить, храни вас Господь и Пречистая Мати Его за доброту вашу…
И откуда всё это во мне берётся? Не иначе, обрывки из школьной хрестоматии по старинной русской литературе, которая стояла у нас на полке в Оренбурге. А может, из каких-то исторических романов или фильмов, кто его знает. Ну и Мусоргский с Пушкиным тоже роль сыграли.
– Как звать-то тебя? – интересуется Андрей.
– Катерина, – говорю я. Хотела так зваться, вот теперь и буду Катериной. И даже паспорт менять не пришлось.
Марья выносит мне еду – жидковатую овощную похлёбку. Я энергично её уплетаю, нахваливая гостеприимную хозяйку. Мальчик Назар, ничего, по-видимому, не понявший из моего рассказа, заинтересованно крутится вокруг, пока отец не уводит его в избу. Марья помогает мне дойти до курятника, расположенного за домом. Это большое, просторное помещение, обжитое десятком куриц и крупным красно-рыжим петухом. Уже темно, и птицы не обращают на вошедших людей особого внимания и вместо этого сонно сидят на насесте. На полу у противоположной стены довольно места, чтобы мог разместиться человек, что я и делаю: плюхаюсь на голые доски, не чувствуя от этого ни боли, ни усталости сверх той, что уже есть. Ещё раз от души благодарю свою любезную хозяюшку и напоследок спрашиваю:
– Марья, а ты не знаешь, может, можно как-то сделать, чтоб меня искать перестали? Чтоб не люба я больше стала тому, кто овладеть хотел. Разлюбил чтобы совсем охальник постылый!
Марья смущается и задумывается, видно, что она пытается принять решение. Наконец она говорит:
– Брат у меня есть, волшбой промышляет. Тебе к нему надо. Только ведь грешно это... Должно, и другие способы есть.
– А ручищами лапать тоже грешно, – непреклонно заявляю я, – платок с головы рвать да юбку задирать…
– Всё-всё, успокойся, – поспешно говорит Марья. – С утра пойдёшь по тропинке до разветвлённой берёзы. Там свернёшь налево и иди вдоль кустарника. Рощица там будет небольшая, а за ней старое село, его татары пожгли, с тех пор его не отстраивали заново. В том селе мельница водяная. Её огонь меньше всего тронул, только снаружи пламя стены полизало. Вот на той-то мельнице найдёшь моего брата. Он поможет тебе. Его Маркелом зовут.
– Да точно ли найду? – сомневаюсь я. – Вдруг его там не окажется?
– Окажется, уж будь уверена. Они сегодня проезжали здесь с товарищем. Брат сказал, что ему теперь нельзя в старом убежище быть. Верно, случилось что. Не любит народ колдунов, вот и приходится таиться. Только отчего же это он не пошёл к Евдокиму? Тот вроде к нему благоволил. Никак повздорили они, не иначе.
– Так это что ж, брат твой Взметню служит? – я принимаю испуганно-недоверчивый вид. – А ну как выдаст он меня?
– Не выдаст, не тревожься. У тебя найдётся чем заплатить ему за помощь?
– Найдётся, – киваю я.
– Ну, доброй ночи тебе, Катеринушка, пойду я, а ты спи, спи, – Марья, прикрывая рукой огонёк свечки, которую она держит, выходит во двор.
Некоторое время я лежу и таращусь в потолок, пытаясь осмыслить всё случившееся за этот долгий день: поездка к Евдокиму; двое мужиков, польстившихся на мою честь; чародейские плети Бориса; ранение старшего Взметня; Нефёд в роли свахи; Еремей, грозящийся убить дорогого товарища за неподчинение приказу, но защитивший почти чужую меня; добрый отец Пантелеимон, неестественно равнодушный возница и моё дерзкое внезапное бегство через лес. Слишком много всего произошло и, похоже, ещё многое произойдёт. За эти три дня, что я провела в этом времени – или «в этом мире»? – впервые всё вокруг перестало казаться реалистичным сном или какой-то игрой, участники которой притворяются, что всё взаправду.
С того самого момента, как Борис втащил меня сюда, я в первый раз почувствовала, что уже не могу быть такой спокойной. Когда видишь чужой страх, не так страшно самой. Те два дня, что я была в этом мире одна, наедине с незнакомыми, пусть и доброжелательными людьми, я не боялась. Я воспринимала как должное то, что свободно разговариваю на древнерусском языке, будто бы у меня в голове установлена программа-переводчик. Всё происходящее вокруг принималось и усваивалось само собой, абсолютно спокойно, словно так и надо. Не было ни сил, ни желания удивляться. Только небольшое беспокойство за Бориса: всё-таки он был моим напарником и попал сюда, как мне казалось, отчасти по моей вине. До тех пор, пока я не увидела, как ведёт себя в этой эпохе он.
Никогда бы не подумала, что мой товарищ способен с такой злостью напасть на человека, который, в сущности, ничего ему не сделал. Но ещё более ужасно было то, что Борис пользовался враждебной стихией, перенесшей нас сюда, управлял ей так, будто бы она была ему родной. И с помощью этого тумана он сам причинял вред и боль другим людям. А я теперь иду к нему и к колдуну, наделившему Бориса этой жуткой силой, для того, чтобы просить у них помощи. Ну разве не смешно? Разве не наивно и глупо?
И я смеюсь. Впервые за всё время пребывания здесь я смеюсь – сначала тихонько, как бы вспоминая, как это делается, затем всё громче и, наконец, истерически хохочу во весь голос, пугая уснувших кур. Кажется, это продолжается долго, но ко мне никто не спешит из избы. Видимо, им всё равно, только вдалеке слышится неразборчивый голос мальчика. Теперь в непогоду он будет вспоминать смех лешачихи. А я... продолжаю смеяться.
Ведь это и правда смешно.
Я так и не выполнила приказ встретиться с монахиней, у которой нужно было взять благословение на исцеление этого грубого здоровяка Евдокима.
Я своими руками испортила дарёную одежду Виринеи.
Я сбежала от людей, которые делали мне только добро, к их врагам.
Я предательница.