Перегудница. Часть 1 Без смычка. Глава 6

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

БОРИС-2


С того самого момента, как Борис воспользовался Маркеловскими чарами, всё пошло наперекосяк. Маркел не предполагал, что их договор об обмене силой будет работать именно таким образом. Он-то думал, что они смогут понемногу делиться друг с другом, а вышло так, что Борис сразу захватил бо'льшую часть сил Маркела и бесконтрольно обрушил их на Евдокима. Это беспокоило и даже немного пугало Маркела.
Сам Борис испытывал по поводу обретённых способностей смешанные чувства: с одной стороны, это было интересно и по-своему «круто», но в то же время владение этой новой малопонятной стихией накладывало некую ответственность. Он пока не понимал, в чём она заключается, но чувствовал, что где-то должны быть рамки, за которые нельзя выходить при использовании этого колдовского тумана. Ведь за такие громадные возможности должна быть плата, и что она из себя представляет, пока было неясно. В любом случае, если переусердствовать, то пострадает Маркел, поскольку для создания и плетей, и туманной завесы используется его энергия.
А если наоборот? Может ли Маркел отобрать жизненные силы у Бориса? Способен ли он предать названого брата?
Вот о чём думал Борис, пока вёз спящего чародея в указанное им накануне убежище, покидая двор Евдокима на повозке, принадлежавшей Еремею. Молоденький безусый возница страшно перепугался, когда липкая плеть сдавила его горло, и вежливый холодный голос произнёс:
– Знаешь сгоревшее село к заходу солнца отсюда? Гони, живо!
Ещё когда они только собирались посетить двор Евдокима, Маркел рассказал Борису о своём втором тайном обиталище, о котором, помимо самого колдуна, знала только его сестра. В случае, если бы что-то нарушило их планы, Маркел надеялся укрыться на старой полусожжённой мельнице и занавесить её туманной стеной. Как оказалось, Маркел поступил разумно, заранее сообщив Борису о местонахождении своего запасного убежища. Когда он неожиданно погрузился в сон, Борис уже знал, куда направляться, и приказал вознице ехать в ту сторону. По дороге он не выпускал горло паренька, продолжая крепко держать его своей плетью. Остальные он убрал, чтобы не слишком расходовать силы Маркела. Хотя туманными нитями было удобно опираться на борта повозки или фиксировать спящего товарища на одном месте, чтобы сильно не трясло. Вообще эти нити-плети оказались очень полезным приспособлением, словно бы ещё одна или две пары рук. Было бы забавно поиграть так на фортепиано, если, конечно, удастся найти хоть отдалённо похожий инструмент. А что, если возможно материализовать из тумана не просто плотную стену, а придать ей форму, скажем, той же рояльной клавиатуры? Или это слишком сложно? Надо будет спросить у Маркела, когда тот проснётся, решил Борис.
Очевидно, благодаря тому, что они удалились от места побоища и Борис теперь не задействовал новые чары, Маркел вскоре пришёл в себя. Он резко сел торчком и сказал взволнованно:
– Едем к моей сестре, это по пути. Так будет лучше.
Оставшееся время до дома Марьи молодой колдун сидел молча, держась руками за борта повозки и ни на что не реагируя. Борис попытался с ним заговорить – безуспешно. Подъехав к избе, они остановились рядом, и Маркел позвал хозяйку. Та выглянула, они обменялись несколькими фразами, после чего товарищи поехали дальше. Когда домик сестры остался далеко позади, Маркел наконец повернулся к Борису и произнёс устало:
– Я теперь снова засну. Это надолго, не удивляйся и не буди. Много сил ушло, позже расскажу.
Едва договорив, он упал плашмя, безо всякой зевоты или какого-либо иного перехода в другое состояние, просто как будто выключился и после прибытия на мельницу проснулся только к вечеру. На нём, что называется, «не было лица». Бледный, осунувшийся и ещё более лохматый, чем обычно, с тёмными кругами под запавшими глазами, молодой чародей непонимающе таращился туда-сюда, словно филин на ярком свету. Сфокусировав, наконец, взгляд на Борисе, он произнёс отрешённо:
– Евдоким жив. Тебе не стоило нападать на него.
– Он причинил тебе вред! – возмутился Борис. – Надо же было ответить!
– У нас будут неприятности из-за этого. Когда я сказал тебе показать владение стихией, я не предлагал ввязываться в драку. Теперь из-за твоей поспешности и необдуманного решения мы лишились покровителя, и каждый посадский будет вправе сказать нам, что Взметень пострадал по нашей вине. Я тебя не виню, но придётся в корне изменить планы.
Борис выглянул из окна. Вокруг поднимались из земли полуразрушенные каркасы домов, словно скелеты. На голой почве почти ничего не росло. Вспомнился из курса истории город, сожжённый татарами, – вроде бы он назывался Козельск? – на пепелище которого посыпали соль, чтобы земля перестала быть плодородной. Борис не знал, поступили ли здесь таким же образом, но это казалось вполне возможным. Место было глухое и заброшенное. Даже голоса птиц сюда почему-то не доносились.
В этом доме Борис и Маркел провели остаток дня до наступления темноты. В каменном подполе, сохранившемся лучше всего благодаря близости реки, хранились кое-какие съестные припасы, заранее отложенные Маркелом на чёрный день (сухари и вяленое мясо). К большому разочарованию Бориса, на мельнице не было никакой чародейской атрибутики, поскольку Маркел предпочитал все важные и нужные вещи хранить в одном месте. «Это же очень неудобно!» – возмущался Борис. – «Что бы ты делал, если бы твою хижину вдруг разрушили?» Маркел пожимал плечами и отвечал, что этого не сделали бы, не позволила бы защита. Борис не очень-то верил в то, что любой колдовской барьер сможет выстоять хотя бы против Евдокима, не говоря уже о священнике, если его позовут. Однако он не озвучивал свои сомнения. В своей эпохе пианист был неверующим, но не прямо-таки убеждённым атеистом, а скорее ближе к агностику; здесь же, сперва оказавшись к центре ряда фантастических событий и затем увидев воочию, что силой креста можно очень повредить чародею, он не то чтобы уверовал в Бога, но призадумался насчёт того, что по крайней мере в этом времени религиозные символы имеют определённую власть. И так как от Маркела зависело возвращение Бориса домой, лучше не стоило показывать ему своё недоверие к мощности его чар. А то ещё возьмёт и отправит не в XXI век, а куда-нибудь наугад, например, в разгар одной из мировых войн XX-го. Вообще Борис начал беспокоиться, сможет ли Маркел вернуть его именно в тот месяц и год, из которого вызвал в этот мир, и не попадёт ли Борис в ещё какой-нибудь параллельный виток истории, например, с королём Сигизмундом на русском престоле. Но спрашивать об этом своего названого брата не спешил: как говорится, «не буди лихо, пока оно тихо».
Как уже было сказано, полдня они прожили в этом месте и там же остались на ночь. А наутро… наутро, ещё до рассвета, появилась Капля.
Поначалу Борис даже не узнал свою бывшую напарницу: она где-то умудрилась так перепачкаться, что с трудом сохраняла человеческий облик. Вся её одежда, обувь и платок на голове были вымазаны грязью, как и лицо и руки девушки. Даже смотреть на неё было противно. Опираясь на длинную сучковатую палку, Капитолина сбивчивой, спотыкающейся походкой добралась до речушки, на которую выходила мельница, и встала у ворот.
– Отворяйте, басурмане, – громко и выразительно позвала она. – Нужна помощь.
Маркел приподнял лохматую голову от подушки, сооружённой из холщовых мешков и ещё какой-то ерунды:
– Это кто там?
– Да Капля притащилась, – брезгливо произнёс Борис.
– Как она нас нашла? Нужно впустить её, она может пригодиться, – сонно протянул Маркел.
– Чем? Ты же говорил, что она тебе мешает!
– Ну, раз уж сама пришла, надо этим воспользоваться.
Маркел провёл рукой в воздухе горизонтальную полосу, и тотчас же туманный барьер, загораживавший то, что осталось от ворот, раздвинулся. Девичья фигурка внизу поковыляла внутрь здания. Стоило ей войти, как Маркел тут же махнул обеими руками навстречу друг другу, как бы в форме буквы Х, и заслон стал ещё крепче и прочнее, чем был раньше.
Капитолина поднялась на второй этаж мельницы, где обосновались друзья-чародеи. Вблизи вид у неё был ещё более отталкивающий: растрёпанные волосы, съехавший набок чёрный от грязи платок, широко распахнутые заплаканные глаза – жуть, да и только.
– Здорово, богоотступники, – иронически поприветствовала она Бориса и Маркела. – Как живётся? Поесть дадите? Я к вам пол-ночи шла.
– И зачем же? – выказал сдержанное удивление Маркел.
– Хочу у тебя помощи попросить. Верни меня домой. То есть в мой мир, понимаешь? Назад, откуда призвал. От меня здесь ни тебе, ни кому-либо другому нет никакой пользы, и сама я не рада нахождению здесь. Проведи ритуал заново. У тебя ведь хватит на это сил, Борис тебе поможет, если что.
– Не буду я ему в этом помогать! – возмутился Борис. – Маркел меня обещал возвратить, а ты не лезь. Двоих всё равно не получится отправить.
– Почему же, – неожиданно улыбнулся Маркел, – она ведь права, теперь с твоей помощью может и получиться. Но я не стану помогать девице просто так. За всё берётся плата.
Капитолина наклонила к нему голову и, посмотрев исподлобья, произнесла с едкой горечью в голосе:
– Плата, значит. А тебе не будет гадко до меня дотрагиваться, а, колдун? Не побоишься штаны запачкать об мою одёжку?
– Прекрати! – воскликнул Борис, покраснев. – Это уже слишком!
– Да я не собираюсь тобой владеть, велика честь, – фыркнул Маркел. – Мало того что до Грани тебе – как поганке до волнушки, ещё и выгваздалась вся в каком-то мусоре. Река рядом, пойди хоть ополоснись.
– Благодарю, успеется, – Капа оправила подол своего грязнущего сарафана и уселась на пол между парнями. – Так что ты хочешь, чтобы я сделала?
Маркел повернулся к ней с заговорщической улыбкой на лице:
– Я собираюсь разделаться с князем Василием, и вы оба мне в этом поможете.
– С князем? Это который казнил твою… «волнушку»?
– Именно он, – прошипел Маркел. – И он поплатится за свой поступок.
– Хорошо. Я, в общем, тоже не против, чтобы наместник получил по заслугам, – голос Капы звучал ровно и флегматично, словно ей было абсолютно всё равно. Да так оно, наверное, и было. Сколько Борис её знал, она никогда не волновалась, даже когда им объявили, что за сонату Грига, толком не отрепетированную, они могут получить тройку в этом семестре. Разумеется, Капа не хотела этой тройки и ругала Бориса за то, что они слишком мало встречались и занимались, но при этом её голос оставался совершенно спокойным. Борис и сам хотел бы так же уверенно вести себя в сложных ситуациях, пожалуй, это качество напарницы было единственным, которому он мог бы даже позавидовать. Он старался менее остро воспринимать неожиданные новости и события, как тогда, в роще возле дома Капы, но получалось не совсем так, как он хотел бы. Борис всё равно слишком ярко показывал те эмоции, которые хотел бы скрыть, а эта бестолковая девчонка как будто вообще их не испытывала.
– Но я не стану участвовать в убийстве, – продолжала Капитолина.
– Это и не понадобится, – сказал Маркел. – Я сделаю всё сам. И князь падёт не от моих рук. Твоя задача состоит в другом. Для начала скажи, ты видела Евдокима перед тем, как пришла сюда? В каком он был состоянии?
– Тяжело ранен и лицо словно инеем подёрнуто, – ответила девушка.
– Вот как… – Маркел задумался. – Борис, а ты молодец. Я не ожидал от тебя такого. Зря, выходит, я тебя ругал за то, что ты напал на Евдокима. Помнишь, как ты применил на него эти чары?
– Я ничего нарочно не применял, – сказал Борис. – Просто я был очень рассержен на боярина, ведь он сделал тебе больно. И я хотел отомстить ему многократно сильнее.
– Ага. Понятно. А сможешь повторить?
– Могу, наверное, если потренироваться, – нерешительно протянул Борис. – Пробовать надо.
– Вот и потренируйся, – сказал Маркел. – На ней.
– В смысле? Ты что, просишь, чтобы я её поранил?
– Зачем же. Просто вспомни всё плохое, что она тебе делала. Вашу вражду, её отказ защитить тебя в минуту опасности, праздно проведённые дни, когда она не отправилась сразу же на твои поиски. И повтори то же, что ты сделал с Евдокимом.
Борис хотел было возразить, но что толку возражать, если Маркел прав? Он почувствовал, как брезгливость и озлобленность в его душе разрастаются и заполоняют все мысли, вытесняют все другие чувства. С его левой ладони сорвался холодный дымок, густой, как азот, и закружился над головой Капитолины. Ещё немного, и чары будут наложены. Но что-то мешало. Маркел перехватил его взгляд и, одним прыжком вскочив на ноги, сорвал с шеи девушки шнурок с ладанкой и выкинул за окно в реку. Туман облепил лицо Капы и застыл на нём морозной плёнкой.
– Получилось, – констатировал Маркел.
Девушка пару раз моргнула, а потом возмущённо воскликнула:
– Что это вы такое сделали? И куда ты дел мой крест, анафема?
– Получилось, да не совсем, – поправился колдун. – Она разговаривает, спорит, это не то, что я хотел.
– Откуда ж я знаю, что ты хотел, – оправдывался Борис. – Ты думал из неё безвольное чучелко сделать?
– Я вообще-то здесь и всё слышу, – сообщила Капа. – Можно объяснить, что это за хулиганские выходки? Я от своей веры не отрекалась и служить тебе, Маркел, не буду. Борис если хочет тебе помогать, на то его воля. Ещё раз спрашиваю, что вы со мной сделали и по какому праву выбросили мой крест?
– Борис тебя проклял по моему приказу, – сказал Маркел. – А крест нам мешал.
– Я на это не соглашалась, – сердито ответила девушка. – И при чём здесь князь Василий?
– А очень просто. Как ты думаешь, у кого больше, чем у меня, поводов ответить наместнику за его злодеяния?
– У Евдокима, потому что ему обещали и не дали наследство. И у Еремея, потому что «волнушка» была его законной женой, а не только твоей полюбовницей. Также Еремея должны были казнить по приказу князя.
– Верно. Значит, у Еремея есть все причины для мести. Тем более что он считает, что его несправедливо обвинили в причастности к заговору. Раз так, была задета его честь. И, несмотря на это, боярин не пытается отомстить наместнику. Он слишком добросердечен и прощает даже злейшие обиды. Поэтому князь не боится нового бунта, он даже не ожидает такого. Держит опального боярина близ себя, хоть и не пускает на общие сборища. Князь Василий думает, что тихий безумец не опасен, и не ждёт подвоха. Смотрите: у Еремея дружина значительно превосходит числом дружину его брата. Люди Евдокима – силачи, бесшабашные удальцы, но они пьяны почти всегда и разумом не блещут. Тогда как войско Еремея в состоянии, ринувшись на кремль, перебить всю охрану наместника, если это потребуется. Но я не хочу доводить дело до побоища. Мне нужен только сам князь Василий, и для его захвата нужны будут всего два человека: Борис и Еремей.
– Не понимаю…
– Я тоже, – сказал Борис.
– А что тут понимать-то? Я и Борис накладываем на близких Еремею людей проклятие, забирающее понемногу жизненные силы. Потом я явлюсь Еремею во сне и скажу, что' от него требуется, чтобы я снял проклятие с его брата и остальных. У него не будет выбора, кроме как подчиниться.
– Он может ещё больше обезуметь, – тихо сказала Капа. – Не надо над ним издеваться.
– Как будто я стану тебя слушать, – усмехнулся Маркел. – Раньше мне не приходило в голову, что можно использовать Еремея: он мне неприятен, и у нас старые счёты. Но польза младшего боярина в том, что все считают его безвредным, больным человеком. Мол, если «мёртвый», то ничего и сделать не сможет. Князь не ждёт удара от Еремея, и именно от него он его и получит.
– Чушь. Ты хочешь принудить Еремея Ермиловича к действию, угрожая мне?
– Да если б одной тебе. Одна ты для него, разумеется, не имеешь значения. Мы с Борисом наложим такое же проклятие на многих других его людей. На расстоянии. Потом я заставлю Еремея напасть на князя и пленить, когда они будут одни или рядом не случится охраны. А Борис будет рядом и удостоверится, что всё прошло как надо. После чего я поделюсь с Борисом своими силами, и Борис перебросит князя в «навь».
– Чего? А почему я? – оторопел пианист. – Я же не справлюсь, я никогда такого не делал!
– Справишься. Я буду тебе помогать. Нет нужды тревожиться.
– Погоди, но если мы отправим князя в другой мир, у тебя не хватит чар для того, чтобы вернуть домой меня! – сказал Борис.
– Почему, хватит. Ты просто пока не понимаешь, как это работает. Скоро сам всё увидишь.
– Ну ладно… – с подозрением произнёс Борис.
– Еремей не пойдёт у тебя на поводу. Чтобы вылечить Евдокима, он обойдётся без твоей помощи.
Двое молодых людей удивлённо обернулись к Капитолине.
– О чём это ты? Тебе что-то известно? – спросил Маркел.
– Твои чары поможет снять мать Феоктиста, – торжествующе заявила девушка. – Если разрешит отвезти Евдокима к мощам здешнего святого.
– Кто это такая – Феоктиста? – недоумевал Борис.
– Игуменья, мать Еремея, – выдохнул Маркел и от волнения даже вцепился себе в волосы. – Она может помочь, это верно. И что теперь... А если, если закрыть им выходы? Чтобы не смогли покинуть двор и чтоб войти туда нельзя было. Да, это неплохо может получиться.
– Что ты предлагаешь сделать?
– Мы окутаем туманом оба двора. Выйти за пределы такой завесы сможет только Еремей. И войти тоже.
– Почему бы не сразу княжеский терем?
– Это сложнее. Он в самом сердце города, это мигом привлечёт внимание, и появится кто-нибудь из попов, тогда пиши пропало – всё рухнет. А дворы обоих Взметней за пределами посада, и пока туда доберётся подмога, пройдёт немало времени.
– Я это не одобряю, – возмутилась Капитолина. – Это бессовестно – втягивать в свои распри посторонних людей.
– Если хочешь, чтоб я отправил тебя в «навь», не возражай мне, – со значительным тоном сказал Маркел. – Никто особо и не пострадает. Как я уже сказал, мне нужен только князь.
Они поделились с Капитолиной едой, после чего Борис поинтересовался, как девушка их нашла, и та вкратце рассказала. Маркел пожалел о том, что сообщил сестре о местонахождении своего тайного убежища. Нужно либо искать новое укрытие, либо скорее выдвигаться в путь для осуществления его плана с заслоном вокруг дворов. Ведь если дружинники не смогут выехать за ворота, то и колдуну со товарищи бояться нечего.
Капитолина спросила, на чём они собрались ехать, Маркел ответил, что у них есть Еремеева повозка с возницей, который в данный момент сидит связанный в погребе. Сама повозка всё это время стояла с другой стороны мельницы, скрытая туманом, как и ворота. Злосчастного мальчишку, задремавшего было в холодке, подняли на ноги и усадили на козлы. После чего вся компания, включая Капитолину, погрузилась в возок и тронулась по направлению ко двору Еремея. По пути Маркел объяснял, что Капе нужно будет остаться там, а он и Борис после выполнения первой части задачи поедут к Евдокиму и «наведут порядок» ещё и там. Капа слушала, приуныв, без особого интереса, и, кажется, что-то обдумывала. Потом она подняла голову и позвала:
– Эй, колдун. Расскажи мне про волнушку. Какая она была?
– Граня-то? Красивая, – лицо Маркела озарилось мечтательным, лучистым светом. – Такая, знаешь, знатная собой, – он показал руками в воздухе.
– Фигуристая, – перевёл Борис. – В теле. Типичная боярыня.
– Ничего не «такая же, как все»! – возразил Маркел. – Она была лучше, краше, знаешь, как будто дивная резная статуя… У неё был такой нежный, томный взгляд, какой далеко не у каждой девушки встретишь. Граня была как самая яркая звёздочка на небе. И я, наверное, всё-таки любил её. А может быть, и нет, я не знаю… Я привык, что девкам я сразу прихожусь по сердцу, и они делают всё, что я от них прошу. А прошу я не так уж много, – он лукаво улыбнулся и тут же помрачнел. – Но с Граней мне было недостаточно одного поцелуя, одних жарких объятий, и я… я не мог ею насладиться, сколько бы времени мы не проводили вместе… а потом обо всём узнал Еремей…

***

Он был недостоин её.
Этот хмурый, неопрятный мужчина с длинными жидкими волосами исчерна-карего цвета был недостоин её.
Недостоин находиться с ней рядом, вдыхать аромат её благовоний, которые она всегда покупала у одного и того же купца, чей лоток стоял в дальнем углу у ограды ярмарки. Брать в свои большие ладони её маленькую белую ручку, унизанную кольцами. Целовать её пухлые коралловые губы – коротко, учтиво, без любви. Сидеть с ней рядом за трапезой, идти с ней к заутрене или обедне. Даже просто разговаривать с ней. Любоваться её роскошными нарядами из многочисленных слоёв одежды, которые боярыня надевала даже в тёплую погоду, как и другие знатные женщины. И ложиться с ней в постель.
Это сводило Маркела с ума. Если ты не любишь женщину, если она тебе даже не нравится, какое право ты имеешь на то, чтобы владеть ею? Какое, какое?
«Скажите мне, почему он? Почему не кто-то другой? Пусть не я, но только не он!»
Еремей был невыносим, отвратителен Маркелу. Само осознание того, что этот человек был вскормлен его, Маркела, матерью вместе с его старшей сестрой Марьей, бросало в дрожь и заставляло бешено скрипеть зубами. Еремей ему не брат. Он ему никто. И подчиняться ему Маркел не станет. И Аграфена тоже не должна подчиняться Еремею.
Она ему не принадлежит. Она не его вещь, её выдали против воли, не спросив на то её согласия. Она может выбирать. Так пусть выберет. Пусть выберет его, Маркела. Пусть немедленно выберет его. Немедленно!

Как-то раз, когда Аграфена проходила по двору одна, Маркел украдкой приблизился к ней и вложил в её руки букет из полевых цветов, среди которых особенно выделялись свешивающиеся нити розовых вьюнков. Молодая женщина подняла на поклонника удивлённый взгляд, её щёки заалели. Маркел услышал её жаркий шёпот:
– Приходи ко мне под окно, когда Еремей уедет к князю. Смотри, не забудь, – и она тихонько рассмеялась.
И всё закружилось кувырком. Маркел не мог опомниться. Слишком внезапно, слишком ярко... Они встречались каждые два-три дня, стоило боярину уехать на охоту или по делам в кремль, и вскоре, смеясь над обманутым мужем, совсем позабыли всякую осторожность.
Маркел не помнил, как Еремей обо всём догадался, но в памяти юноши навсегда отпечаталось то, что было после. Обычно спокойный, медлительный боярин разъярился, как лютый зверь. В глубине его бледно-голубых глаз бушевал вихрь, неотвратимый, сметающий всё на своём пути. Еремей бил Маркела плёткой не глядя, по лицу, по рукам, по голому телу, размахиваясь так широко, что задевал сам себя, но даже не замечал этого. Он остановился лишь тогда, когда прибежавший Нефёд схватил его сзади под мышки и оттащил назад – и то сотнику самому досталось. После чего бесчувственного окровавленного сына ключницы положили в телегу и отправили к сестре, строго запретив когда-либо впредь появляться на родном дворе.
Марья, узнав о случившемся, пришла в ужас – как и от греха своего брата, так и от тяжести наказания. Долгие недели юноша приходил в себя, оправляясь от ран. Зять, Андрей, отнёсся к известию спокойно и посчитал, что шурин получил по заслугам и нечего было «на чужой кусок разевать роток».
А сам Маркел не считал себя виноватым. Разве любовь, это прекраснейшее, сильнейшее чувство, можно назвать грехом? Еремей оспаривает их право на любовь – он жестоко ошибается, и наказывать стоило бы его, за то, что воспрепятствовал их с Граней сладостному единению... что, если так и сделать? Ведь это вполне в силах Маркела!
Пока он размышлял, сестра со своим мужем стали уговаривать его исповедоваться, так как к этому времени юноша уже хорошо стоял на ногах и был в силах посетить церковь. Маркел отказался. На нём нет вины за то, что Аграфена его полюбила, настаивал он. Виноваты все те, кто осуждает их, и те, кто выдумал эти правила, согласно которым жена должна хранить верность немилому мужу, а муж не имеет права изменить постылой жене, вот так-то! (При этих словах Андрей грозно поглядел на Марью и предостерёг от подобных бредней.)
Таким образом, Маркел возражал сразу против двух заповедей – «не прелюбодействуй» и «не завидуй», и, в сущности, выступил против церкви. После того, как он высказал свою позицию родным, Андрей крепко призадумался, а потом решительно заявил, что, раз уж шурин почти выздоровел, он в состоянии сам о себе позаботиться. И выгнал бесстыдника, невзирая на протесты и уговоры Марьи.
Несколько дней Маркел скитался по посаду, останавливаясь на ночлег то в одной, то в другой корчме. Куда идти, он не знал. Видеться с матерью ему запретили, да и не хотелось сейчас: она не поняла бы его. Ему не нужна была жалость. Он хотел услышать подтверждение своей правоты.
Он попробовал было заигрывать с другими девками, но даже когда получал от них желаемое, не был доволен: они были не то, что Граня. Видимо, у Маркела к боярыне всё же было что-то более серьёзное, чем мимолётное увлечение. Вскоре он перестал искать успокоения в женских ласках и задумался о том, как бы сполна отплатить боярину за причинённое зло.
А потом он познакомился с Леонсио. Пожилой худощавый мужчина с заплетёнными в косичку седыми волосами и проницательным взглядом тёмных глаз располагал к себе. Казалось, он с первого взгляда распознавал, что за человек стоит перед ним и как с ним общаться, чтобы подобрать ключик к его душе. И ещё он умел делать необычные вещи. Иногда у него в ладони появлялось маленькое облачко, которое поднималось и летало туда-сюда на небольшие расстояния и могло приземляться на другую руку. А однажды, когда на дом старого знахаря попытались напасть грабители, их отбросило назад сильным порывом ветра. После чего они убежали, стуча зубами от холода.
Леонсио – или, как его стали называть в Суздале, Леонтий – сразу заметил дерзкий и амбициозный характер Маркела. Отчего-то это ему понравилось, и он согласился взять Маркела в подмастерья. Долгое время Леонсио поручал ученику только такие дела, в которых волшба не была задействована. Это были задания вроде: растереть травы в порошок, сварить лекарственное средство по рецепту, собрать и засушить листья и ягоды с того или иного куста. В течение этого времени Леонсио проверял выдержку и упорство юноши. А сам Маркел, помимо освоения новой нехитрой науки, измышлял каверзу.
Наконец-то он придумал, как отомстить боярину. Вспомнил, как дядька Нефёд с дружинниками обсуждали запомнившееся многим событие: с месяц тому назад к Еремею приходили челобитчики из посадских, числом не менее десятка – представители разных крупных дворов – и просили его взять на себя руководство городом, буде появится возможность выгнать наместника. Еремей возражал, он настаивал, что бояре никогда не управляли целыми городами и что такие действия никогда не одобрит нижегородский князь, обладавший более высоким статусом. Народ пошумел, поуговаривал, в конце концов челобитчики махнули руками и разошлись. Не вышло. Но само то, что такой вопрос поднимался, уже было шагом против князя Василия. И если допросить людей, которые тогда приходили просить боярина возглавить бунт, может получиться так, что запуганные посадские сознаются в том, что так и не случилось, назовут Еремея Взметня предателем.
Так и случилось. Князь отсыпал Маркелу изрядное количество звонких монет, которые они с Леонсио тут же припрятали подальше. Еремея княжеские дружинники бросили в острог. А затем... случилось то, что случилось. Князь приказал казнить Аграфену за то, что она не согласилась стать его наложницей. Всё это произошло у Маркела на глазах и навек оставило в памяти свой страшный отпечаток. Маркел корил себя за то, что ничем не смог помочь Гране, обвинял Леонсио в том, что старый чародей ещё ничему его не успел обучить. Но при этом юноша понимал, что все эти укоры бесполезны, и по-настоящему виноват только тот, кто отдал приказ убить бедную женщину, – князь Василий. Как же Маркел проклинал теперь тот день и час, когда ему пришла в голову мысль донести на Взметня князю! Мысль, казавшаяся ранее такой удачной и не принесшая ничего, кроме гибельной пустоты и разочарования…
Единственным небольшим утешением послужила предстоящая казнь самого Еремея. Маркел протиснулся в первые ряды зевак, столпившихся кольцом на главной городской площади. Даже притащил с собой Леонсио, хотя тот не хотел идти, упирался и с грустным смешком отвечал, что, мол, этого добра он у себя на родине насмотрелся.
С противоположной стороны круга зрителей  на Маркела смотрела мать, и взгляд у Виринеи был... трудно описать этот взгляд, трудно подобрать сравнение, но Леонсио потом говорил, что встречал немного явлений, которые бы произвели на него такое же гнетущее, страшное впечатление. В её взгляде были боль, тоска и непонимание. И такое же непонимание было в глазах Еремея, вышедшего на помост. Его не раздели до рубахи; памятуя о каком-никаком боярском достоинстве, позволили остаться в ферязи. Стук его сапог о доски помоста, чёткие неравномерные шаги отдавались эхом в ушах Маркела. Юноше вдруг показалось, что он наблюдает за происходящим не из толпы, а откуда-то со стороны, издалека, может быть, даже с высоты птичьего полёта. Как нарочно, в этот день особенно часто пролетали многочисленные галочьи стаи, чёрными угольями обжигающие небо, в которое был устремлён прощальный взгляд боярина.
На несколько мгновений Маркелу стало стыдно: на него с ужасом и изумлением смотрели родные и знакомые, переводя взгляд с юноши на обречённого Еремея и обратно. Затем глашатай зачитал приговор. И на помост поднялся один из дружинников, – как Маркел узнал позже, его звали Ростислав, и он не очень-то хотел выполнять данный ему приказ и рубить кому-либо голову. Князь Василий, немолодой уже сухопарый человек со светлыми остриженными до щёк волосами и длинными, как у кота, усами, одетый богато, но очень легко для такой прохладной погоды, подошёл не спеша к палачу и что-то шепнул ему на ухо. Маркел расслышал только: «Сумеешь?» Ростислав выслушал, не дрогнув ни единой жилкой в лице, кивнул. А затем вытащил из ножен широкий меч. В его лезвии отразилось хмурое небо и смертельный холод голубых глаз приговорённого.
Маркелу страшно захотелось броситься вперёд и умолять остановить всё это. Он, он был во всём виноват. Так нельзя, нельзя... погибла Граня, он не хотел, не думал, что так будет... мать, дядька, сестра, все, все возненавидят его и будут правы. Он почти готов был раскаяться в содеянном. Вот только перед кем? Перед церковью, запрещающей измены, не позволяющей встретиться людям, охваченным самой искренней, страстной любовью? Это перед ними-то? Не дождётесь!!!
Он повернулся спиной к помосту, на котором вот-вот должна была оборваться жизнь его злосчастного господина. Спиной ко всем, кто продолжал на него, Маркела, смотреть из ряда напротив. Повернулся только для того, чтобы встретить взгляд Леонсио – удивительно чужой, печальный и осуждающий.
Леонсио было неприятно. Леонсио, этому чародею, отступнику от истинной веры, человеку, которого, казалось бы, ничего не должно было связывать с понятиями греха и его искупления, чести, правосудия. Леонсио не хотел видеть того, что случится. Ему было обидно и горько смотреть на плод действий своего ученика, так легко пустившего под откос чужую жизнь (да и чужую ли?). Даже ему, тёмному магу, было совестно за Маркела. Маркел закрыл глаза, чтобы не видеть укоряющих лиц, но перед ним встало в воображении лицо Грани. Он слышал, как Леонсио что-то сердито шепчет на своём диковинном наречии, – должно быть, ругается. Слышал гудение толпы, похожее на жужжание пчелиного улья. Слышал свист замаха мечом. И тишину. Всё затихло враз, все замолчали в одно мгновение, словно само мироздание заткнуло уши в преддверии гибели невинного боярина.
Но боярин был жив.
Это понимали все, кроме него самого. Было ясно, что князь перед началом казни сказал Ростиславу остановить меч совсем рядом с шеей приговорённого. Своею милостью наместник с чего-то решил даровать Еремею Взметню жизнь. Осознание этого обрадовало многих из тех, кто стоял сейчас в толпе на площади, но все по-прежнему молчали, боясь спугнуть нежданное счастье. Молчали и выжидали. Князь кивком головы показал Ростиславу, что его участие в этом деле окончено, и тот убрал меч в ножны. Стоило дружиннику это сделать, как Еремей рухнул на помост навзничь, обессилев от всего пережитого. Известие о гибели жены, заставшее его в тюрьме, и затем мучительное ожидание собственной смерти подкосили его. Боярин уже не понимал, что с ним, явь это или морок, и если явь, то почему он всё ещё жив. Но пока что он молчал, пытаясь осознать происходящее. А потом, упершись ладонями в помост и оттолкнувшись от него, чтобы встать на ноги, расхохотался – долгим безумным смехом, наполненным страданием, словно крик цапли. Взъерошенной больной цапли с перебитой ногой...
В толпе все молчали. Никто не смел присоединить свой голос к хохоту боярина. И тогда засмеялся Маркел – коротким, злорадным, режущим уши весёлым смехом. Но он смеялся совсем недолго. Леонсио, потеряв терпение, схватил его обеими руками за лицо и заставил зубы сомкнуться под ледяной плёнкой. Потом он взял обмякшего от неожиданности ученика за шиворот и выволок из первого ряда в глубь толпы, всё дальше, дальше, прочь от этого несчастливого, дурного места. Всё это Еремей, разумеется, уже не видел и не замечал. До того ли ему было?

...Леонсио тащил Маркела за воротник по земле и возмущённо говорил на своём языке о несправедливости жизни, неблагодарных детях и осиротевших из-за их грубости и лжи родителях. Он говорил много и долго. Его не на шутку задело всё увиденное на площади, растравило душу и обнажило какие-то свои старые раны... Все эти чувства были ему знакомы. От них он бежал сюда, но, похоже, гнусность и низость человеческих помыслов будет находить Леонсио всегда и везде. Разве для этого он стал тем, кем стал? Неужели для этого он живёт на свете – чтобы бесконечно видеть боль и издевательства разумных существ друг над другом?..

Леонсио никогда не поймёт Маркела с его убеждениями.
А Маркел никогда не согласится с Леонсио.
Так старый чародей и уйдёт из жизни – никем не понятый, разочаровавшийся сам в себе... Он откажется от всех своих сил и передаст их Маркелу через такой же братский договор, который позже заключат Маркел и Борис. Его единственным желанием, последней просьбой, которую он так и не выскажет вслух, будет: «Не забывай: когда ты вредишь другим людям, ты вредишь сам себе. Всякое зло возвращается горем».
Он напишет этот текст в полузабытьи угольком на доске, на своём родном языке. Но Маркелу непонятно это наречие, и, убедившись, что это не колдовская формула, а лишь послание, которое непонятно как расшифровать, юный чародей недрогнувшей рукой сотрёт надпись и начертит на доске свой Тайный Квадрат...