Птица в моей ладони
В самом начале своей карьеры я тоже проносилась мимо них, прячась под маской спешки и занятости. Мне было страшно ощутить их страдания, которые могли бы вывести меня из равновесия. Только спустя время я поняла, что разговор с врачом, приносит людям облегчение, у них появляется вера: ведь теперь я несу ответственность за их болезнь. Поэтому я стала останавливаться возле каждого вопрошающего посетителя больницы, поймав на себе его взгляд. Я поняла, что, когда скальпель уже бесполезен, утешить их смогут только слова врача.
Я – кардиохирург и по совместительству заведущая отделением сердечно-сосудистой хирургии. Когда я только пришла в профессию, в отделении, где на то время работали в основном мужчины, меня всерьёз никто не воспринял, а за мою склонность к полноте за глаза прозвали морской свинкой. Никто не верил, что я задержусь у них надолго. Но морская свинка, не проведя ни единой летальной операции, оказалась настоящим морским львом, чем и заслужила всеобщее уважение, а спустя годы и кресло главврача отделения кардиохирургии.
Сегодня был очередной вторник, операционный день, чинили сердца другие хирурги, так как это был первый день моего официального отпуска. Но я была на рабочем месте. Все мои ранние отпуски проходили как по одному сценарию: я не могла полностью распоряжаться своей жизнью, не имела права больше чем на день уехать из города, так как меня в любое время могли вызвать на экстренную операцию. Жена с таким графиком, не смогла бы удержать ни одного нормального мужчину. И среди коллег, кто хоть немножко разделял мою профессию, тоже не нашлось, кто захотел бы скрасить те редкие часы одиночества. Поэтому кошка – моя единственная семья, а моим домом стала больница.
- Маргарита Семёновна! – Взволновано обратилась ко мне медсестра, ворвавшись без стука в мой кабинет. – Как хорошо, что вы здесь! Я вопросительно посмотрела на неё.
-У нас ЧП… Савицкий… наш новый хирург… у него сегодня первая операция… он задел пилой правый желудочек…
Спустя несколько минут я уже стояла над операционным столом. Дела действительно обстояли очень плохо. Кровь лилась из грудины пациента рекой. Она была везде: на халате хирурга, его руках, бахилах, вокруг стола. Медлить было нельзя. Я рефлекторно взяла фибрилятор и на минуту остановила сердце, понимая, что иначе мы рискуем потерять пациента. Биение сердца сменилось на дрожь. В операционной наступила абсолютная тишина. Казалось, в ней больше не существовало ничего и никого кроме этого сердца, которое без моей помощи больше никогда не сможет жить и любить.
Мои пальцы предательски дрожали: тремор мучил меня уже целый месяц, отчего я боялась, что вскоре больше не смогу оперировать. Но сегодня я не могла быть такой же как они – слабой и беззащитной: ведь в отделении не было других хирургов, и моей прямой обязанностью было спасти пациента. Собравшись, я старалась как можно медленнее накладывать шов: только так руки дрожали менее ощутимо; необходимо было захватить все края пореза, чтобы впоследствии лёгкие не переполнились кровью, а затем не наступил отёк и неминуемая смерть. Стрелка часов показывала три минуты с того момента как я закончила накладывать шов. Я снова попыталась запустить сердце. Но оно, словно забыв о своем предназначении, начало упёрто отказываться вернуться к жизни.
Лично я не была знакома с этим пациентом: оперировать его должен был наш новый хирург. Мне было лишь известно, что он бездомный, его никто не проведывал в больнице, ему было около семидесяти, с впалыми щеками и густой седой бородой. Также он ничего не помнил о себе, поэтому мы его зарегистрировали под кодовым названием «Дед Мороз». Его привез к нам полицейский патруль, нашедший в прединфарктном состоянии беднягу под церковью.
Долгие годы я выступала инициатором, чтобы наша больница принимала какую-то часть неимущих людей, и мы могли бы делать им дорогостоящие операции бесплатно. Врач не выбирает кого лечить, он спасает всех, кого может. И в этом году меня, наконец-то, услышали власть имущие: этот седобородый мужчина стал первым нашим благотворительным пациентом.
Разряд, ещё один, ещё… Мне было хорошо известно, что к пятой минуте начнёт погибать его мозг, и тогда нам не удастся его спасти. Вдруг я заметила на его запястье татуировку с летящей ласточкой. Где-то я уже видела её – вот только где? Я снова дала разряд: сердце всё также упрямо молчало. Наступила решающая пятая минута – и тут я вспомнила, где же видела эту ласточку…
Мне было пятнадцать. Я была сиротой и жила в детском доме. Однажды к нам пришёл Дед Мороз. Я была уже большая, чтобы верить в него, но всё же дождавшись, когда все самые маленькие дети расскажут ему о своих желаниях, несмело подошла к нему. Он спросил, о чём же я мечтаю, я сказала, что хочу стать хирургом и спасать людей. Он выслушал меня и пообещал, что моё желание обязательно сбудется. Через год, когда я закончила школу, ко мне подошла завуч и сказала, что я должна начать готовиться к поступлению в лучший медицинский вуз страны. Оказалось, что тем добрым Дедушкой Морозом был щедрый филантроп миллионер. Не назвав своего имени, он лишь сознался, что ездит в преддверии Нового года по детским домам исполняя мечты сирот. Он жертвовал большие суммы денег инкогнито, поэтому мы так и не узнали, кем же он всё-таки был. Единственное, что мне удалось запомнить, так это маленькую татуировку ласточки на запястье его руки.
Я стояла над человеком, который когда-то подарил мне шанс стать той, кем я сейчас являюсь. А ведь многие из детского дома, в котором я выросла пошли по менее удачному пути только из-за того, что не получили достойного образования. Желание во что бы то ни стало спасти этого доброго человека завладело моим рассудком, я неистово принялась реанимировать его последним из возможных способов.
Пятая минута. Бережно взяв в руку его сердце, я принялась сжимать его до тех пор, пока оно наконец-то не забилось.
Шестая минута. Все присутствующие молчали. Но я-то знала, о чём они думают: не погиб ли его мозг? Ответа на этот вопрос у меня тоже не было. Зрачки больного расширены, и спустя мгновение вдруг наконец начали сужаться. Но пациент всё никак не приходил в себя.
В тот день я провела весь день в реанимации. Ближе к полуночи он проснулся. Спустя неделю его состояние окончательно стабилизировалось. В конце дежурства, я несмело вошла в его палату и присела на стул, стоящий рядом с кроватью. Я принялась разглядывать его лицо: он медленно открыл глаза и вопросительно посмотрел на меня. Я спросила, как он себя чувствует, на что он ответил, что будто заново родился, поблагодарил меня за подаренную жизнь, но потом добавил, что ему незачем жить, ведь он не знает, кто он, и не помнит даже своего имени. Мне вдруг стало жутко больно за него. Мы молча смотрели друг другу в глаза. Потом я решилась рассказать ему о том, кто я такая, и как благодаря ему я стала врачом. Он внимательно выслушал меня, закрыл глаза, словно пытаясь что-то вспомнить: скрытые веками, они двигались будто листая эпизоды из жизни. Я молча сидела, наблюдая за ним: с его закрытых глаз текли слезы.
- Да, я помню ту пухленькую девочку. Она сравнивала сердце с птицей. Говорила, что у каждого в груди живёт птица, что это – наша душа… а ещё – она пыталась спасти котёнка: его сбила машина, он лежал на асфальте, а его тельце билось в конвульсии… Она подбежала к нему и увидела, что его грудина рассечена, а там бьётся ещё живое сердце… сердце, которое уже нельзя спасти. Но она очень хотела это сделать.
Не выдержав нахлынувших на меня воспоминаний, я расплакалась. Работа хирургом со временем лишила меня возможности воспринимать мир сентиментально, но сейчас я будто вернулась в тело той чувственной и романтичной девочки.
Он нежно накрыл мою руку своей шершавой холодной ладонью и тепло улыбнулся.
- Был канун Нового года. Я возвращался из очередного детского дома. Находился он в отдалённом посёлке… Я тогда хотел быть по-настоящему ближе к народу, поэтому передвигался не на своём мерседесе, а на общественном транспорте и без охраны. Назад я возвращался лесопосадками… Они избили меня, забрав всё, даже паспорт… Очнувшись я уже ничего о себе не помнил. С тех пор и живу на улице…
- Почему вас никто не искал?
- Я тоже сирота. Вырос в детском доме. Надо мной сильно издевались, поэтому я поклялся, что любой ценой разбогатею, и больше никогда не переступлю его порога. И моя мечта осуществилась. Только с годами я смог простить всех своих обидчиков: они не виноваты, что воспитаны волчьей стаей, вот и не смогли стать людьми.
После этих слов он замолчал, с грустью отвёл взгляд в сторону окна: ветер терзал обнажённые кроны деревьев.
- Вы изменили так много детских судеб, спасибо вам. – Вытирая слёзы, сказала я.
Он ничего мне не ответил, лишь застенчиво улыбнулся и закрыл глаза. Я решила оставить его наедине со своими воспоминаниями: тихо поднялась со стула и покинула палату. Вернувшись в свой кабинет, я долго сидела и смотрела в окно, за ним сыпал невообразимо пушистый снег. «Завтра Рождество», - пронеслось в моей голове. Я накинула на плечи пальто и вышла из ординаторской, оставив на время свой руководящий пост, чтобы совершить одно очень важное дело.
Сегодня выпало так много снега, отчего скамейки едва виднелись из-под сугробов. Родственники больных, сгрудившись на крыльце больницы, ждали, когда начнутся часы посещения. Я шла уверенно. Впервые я не боялась чувствовать их боль и страдания. Я пригласила их в больничную столовую на рождественский завтрак. Их заплаканные и грустные лица, передавали удивление и одновременно благодарность. Они покорно побрели за мной.
В столовой уже было всё накрыто. Часть угощений потом было разнесено ими по палатам с больными. В уютной атмосфере, объединённые общей бедой, люди рассказывали друг-другу о том, какими удивительными личностями являются их родные и близкие, на мгновение все забыли о том, что все они находятся на грани жизни и смерти, возможно, для кого-то из них это Рождество станет последним, и всё же они улыбались, смеялись, плакали, и, казалось, что все они вскоре непременно станут близкими друзьями на долгие годы. Выслушав несколько историй из жизни пациентов, я попрощалась, и направилась на первую в тот день операцию.
Снова я держала в своих пока ещё поддающихся контролю руках чьё-то горячее сердце. Оно подобно мёртвой птичке, было молчаливо и безжизненно, а спустя мгновение вдруг забилось, желая вырваться из плена своей болезни. Удовлетворённо улыбнувшись, я разжала свои ладони позволяя ему выпорхнуть в это волшебное Рождественское утро. Очередная операция была успешно закончена, били церковные колокола, солнечные лучи прорывались сквозь морозные узоры на окнах.
Конец
Свидетельство о публикации №221122501883