Ночной полёт

    – Миш, чего ж так поздно? – сонно зевнув, спросила Мария.

    – Да опять этот Коростень заказал кучу планок. Саня говорит: там такое строят, что ну.

    – Слушай, ну ты мог бы утром прийти – и всё сделать.

    – Маш, ты ж знаешь.

    – Да знаю я, что, кроме работы, других забот у тебя нет.

    – Ладно-ладно, – Миша поцеловал жену, притянув к себе.

    – Кушать будешь? – Мария улыбнулась.

    – О, ты смотри, как действует. Средство безотказное на любые случаи.

    – Всё на кухне. Я – спать.

    – Ну, вот, обиделась. И чего вы все Маши с таким характером?! – присев на пуфик, Михаил стал разуваться. – Маш, ну, чего ты, иди сюда.

    – Да тише ты, Киру только уложила.

    – Что значит: только уложила? 12 часов.

    – Да что-то неспокойная она сегодня.

    – Если бы только сегодня. Но вся в маму, что тут скажешь, две вреднюки у меня на шее. Ну, всё-всё, перестань, – заметив резкое движение жены в сторону, Михаил почти подбежал к ней, и крепко обнял.

    – Так ты будешь есть?

    – Нет, всё завтра. Устал очень. В душ, и на бочок.

    – Доводишь ты себя этими планками.

    – Молчи, женщина. Как сказал один мудрец…

    – Так, хоть сегодня уволь меня от этих ночных философий.

    – Ночной философии. Если смотреть с точки зрения грамматического построения предложения.

    – Вот как человек с твоим образованием так тяжело работает?

    – Всякий труд благороден. Как утверждали ещё марксисты: без труда нет морали. Соответственно, кто не трудится – тот аморален. А вот великий Александр Македонский по этому поводу как-то заметил: «Нет ничего более рабского, чем нега и роскошь, и ничего более…»

    Но Маша уже не слушала. В пик наивысшего напряжения голосовых регистров супруга Мария тихонечко ушла в спальню, неслышные звуки которой в начале первого ночи были для неё более сладостными, нежели ораторские импровизации благоверного. 

    – Констанция, звезда моя, – предвкушая после смертельной усталости, горячего душа и свежести зубной пасты крепкий сон, уже лёжа в кровати, Мише захотелось довершить эффект удовольствия новыми словесными пассажами. – А в ответ – тишина. Муж – не евший-не пивший, а они дрыхнут, сонные тетери.

    – На современный кинематограф не хочешь перейти? – донеслось из сонных глубин.

    – Я больше по…

    – И второе, – повернулась Маша в сторону мужа, не открывая глаз, – если Кира проснётся, рассказывать ей сказки, изображать медвежонка, скулить, как собачка, гладить спинку и отвечать, почему кротики слепые, а жирафы длинные, будешь сам.

    – Что-то устал я сегодня.

    – Да? Впрочем, ваш род тоже стойкостью не отличается.

    Ах, как же Мише захотелось тут подискутировать, но перспектива возиться всю ночь с дочкой после изнурительного рабочего дня, ну, не то, чтобы не улыбалась, но как-то больше по-зимнему и не в солнечную погоду.

    Наконец, наступила тишина. Женщина-большая и женщина-маленькая мирно посапывали, а вот Михаил всё никак не мог уснуть. «Без двадцати два, – посмотрел он на дисплей мобильника. – Что ж этот сон не идёт?» Тем не менее, с течением долгих бессонных минут веки главы семейства начали тяжелеть, глаза – слипаться, а все конечности приходить в состояние полного расслабления и покоя. «Хоть бы четыре часика поспать, утром опять на работу», – было последней Мишиной мыслью.

    В незакрытый просвет лёгких шелковых штор заглядывал ясный полумесяц, узкая дорожка лунного света слегка осветила пространство, в котором спокойным безмятежным сном спали два больших и один маленький человечек, но безмятежности этой не суждено было продлиться.

    Михаил с Машей жили в частном двухэтажном доме, и вот со второго этажа начали доноситься странные звуки, похожие то ли на топот конного ипподрома, то ли на сдачу челночного бега на втором этаже школьного спортзала, то ли…

    «Не может быть, – подумал Миша, внезапно проснувшись. – Неужели воры? Чего ж топот такой?»   

    – Чёрт знает что, – уже проговорил он вслух, доставая из-под кровати 8-килограммовую гантель.

    Не желая беспокоить жену столь несущественной мелочью, как проникновение в дом опасного грабителя, вооружившись оным вполне нокаутирующим снарядом, с завидным бесстрашием средневекового воина Михаил ринулся навстречу неведомому.

    «Сначала оглушу его, собаку, когда будет спускаться, а потом свяжу намертво, – размышлял хозяин дома, приближаясь к ведущей на второй этаж лестнице. – Хотя нет, верёвки дома нет. Ну, ничего, пока оклемается, вызову полицию, пусть забирают этого ковбоя. А что, если он не один?» Тут уж волей-неволей Михаил почувствовал прикосновение неприятно-назойливого страха, будто цепями, опутавшего всё тело.

    «Ладно, Мишаня, не дрейфь, брат, рука у тебя тяжёлая, сработанная, справишься как-то».

    Остановившись за лестницей, и ожидая, когда неизвестный станет спускаться вниз, Михаил застыл в напряженной позе профессионального киллера, намертво зажав в руке 8 кило (ещё советского выпуска) крепкого металла, злобно сверкая заспанными глазами.

    Раздавшиеся вслед за этим звуки «неизвестного ковбоя» ввели Мишу в состояние оторопелого непонимания. Человек начал спускаться по лестнице не просто громко, а громко ужасно, фантастически, беспрецедентно и как вам ещё будет угодно.

    «Вот это да. Ограбить по-человечески не умеют, – подумалось Мише. – Ну, ничего, счас я тебя надолго отучу от этого дела».

    То, что произошло дальше, заняло по времени не более трёх-четырёх секунд, но я охотно постараюсь как можно детальнее это описать.

    Со всей своей злой негодующей силы швырнув гантель на пол, создавая этим акустическим манером эффект оглушения, Миша схватил свою жертву за – надо сказать – довольно упитанные голени, и резко потянул на себя. Это последнее, мягко говоря, неожиданное, для неосторожного грабителя действие спровоцировало рождение звука такой силы, что Миша изрядно-таки перетруханул (уж простите за несуразность современного сленга).

    Сирена заходящего в порт парохода так не воет, как завыло в этот момент это странное существо. Но вой, как вы понимаете, живописно представив себе всю эту кошмарную картину, был не только продолжительным, но и, так сказать, перемещающимся в пространстве. Жертва Мишиного толчка устоять на лестничной ступени никак не могла, а значит – начала падать, если не сказать: лететь. И так вот летя с почти двухметровой высоты вниз, это существо, жертва, грабитель, или что оно там ещё такое, – проявляя врождённый каждому словесному и бессловесному инстинкт самосохранения, уцепилось рукой за лестничные перила, и одну долю секунды в лучших традициях воздушных акробатов паря на воздусе, упало вместе с ними на то довольно интересное место, которым обычно слушают.

    Если ваш покорный слуга примет на себя тяжелейший труд описания этого неизвестного ни дикой природе, ни современной цивилизации звука, то, скорее всего, он был похож на падение с самой верхушки гнилой груши, только умноженный на сто.

    Не смею долее терзать уважаемого читателя этой затянувшейся интригой. Как говорится, пришло время открыть карты.

    Разбившейся грушей… простите, неосторожным человеком, упавшим на… да-да, на то самое место, оказался очень близкий Мише человек, а именно его дорогая, любимая, а теперь ещё и многострадальная тёща. То, что последняя была крайне удивлена и напугана таким гостеприимным радушием, а Миша в эти самые страшные в его жизни секунды забыл, что у него есть жена и дочь, – дело десятое. Уверен, небезынтересным было бы читателю узнать, как отреагировали на всё это те, о которых, собственно, так безжалостно забыли.

    Надо сказать, что Маша с дочерью проснулись одновременно, но только пробуждение их было весьма занимательным. Когда злосчастная гантель была брошена на пол, они просто вскочили на своих кроватях, хотя и слово «просто» здесь не совсем уместно, потому как, если бы с такой же скоростью наши самые честные в мире чиновники бегали по утрам, их «плохо различимые» животы стали бы и вовсе незаметными. Так вот, вскочив с гоночной скоростью из строго горизонтальной в строго вертикальную плоскость, мама с дочерью недоумённо посмотрели друг на друга, ярко сверкая перепуганными глазами. Затем, при раздавшемся вслед за этим вое пароходной сирены они раскрыли свои ротовые кратеры, и уже когда произошло это дикое столкновение – мягкого и твёрдого – астероидов, то, надо заметить, что твёрдый (я имею в виду ламинат) оказался не таким уж и твёрдым, потому что вмятина, образовавшаяся на нём в результате этого вселенского взрыва, была не просто большой, а большой (простите, я повторюсь) ужасно, фантастически, беспрецедентно и как вам ещё будет угодно.
И вот, в этот самый момент ротовые приборы наших дам извлекли на свет Божий те дичайшие визги, с помощью которых доисторические племена, по всему вероятию, делили между собой добычу.

    Михаилу пришлось мгновенно вспомнить о наличии у него жены и дочери. Бросившись перепуганным оленем в спальню, он поспешил успокоить благоверную:

    – Тихо-тихо, Машунь, это мама твоя разби… – к визгу прибавилось ещё несколько децибел, – в смысле, упала, – ещё несколько. Теперь Мише пришлось затыкать уши. – То есть, травма небольшая у неё. – Теперь уже и Кирин тоненький голосочек настолько усилил этот металлический рокот, что крик утопающей в этот момент едва ли был бы услышан.

    – Ма-а-ма-а-а, – вскрикнула Маша, как в последний раз, и, что называется, сломя голову бросилась к образовавшемуся в прихожей глубокому рву.   

    – Доця… мама… мама… доця, – сладчайшие в мире слова сменили дикий верезг. Так, сильно разбушевавшись, внезапно прекращается гроза, а после грозы, как известно, наступает тихий и ясный день.

    – Мама, мамочка, – тихо всхлипывая, гладила Мария мать по раскубленным волосам. – Тебе не очень больно?

    – А-а… ха-ха-ха-ха, – махнула та рукой. – Моё сало – как перина, ха-ха-ха. Спасибо зятьку, ха-ха, повеселил от души.

    – Не пойму, что такое?! 4 к одному делали. Отчего ж яма такая?

    – Миша, что ты мелешь? – спросила Мария.

    – Да за раствор он говорит, ха-ха. 4 к одному с цементом мешали, а я своей задницей всё равно вам ложбинку сделала, ха-ха-ха-ха-ха-ха, – тряслась тёща всем своим хорошо упитанным тельцем, сверкая в полутьме золотисто-серебряным дождём крупных зубов.

    – Галина Аркадьевна, а Вы точно не ушиблись? – с тихой серьёзностью спросил Миша. «А то что-то я начинаю опасаться за Ваш рассудок», – но это уже про себя.

    – Так, Миша, иди к Кире, а я маму уложу.

    «Ага, она сама ещё кого хочешь уложит, – размышлял Миша по пути в спальню. – Это ж надо было такую ямищу проломить. Вот уж действительно: шах и мат, – усмехнулся он, подойдя к Кириной кроватки.

    Трёхлетняя дочка, свернувшись клубочком, едва слышно всхлипывала.

    – Котёночек, заинька моя маленькая, – погладил Миша дочку по головке, – давай папка вытрет тебе глазоньки. Всё уже хорошо. Сейчас бабушка уляжется, мамочка нальёт ей валерьяночки, даст несколько таблеточек снотворного, бабушка потрёт свою ушибленную по… э-э-э… спинку, и до самого утречка нас уже не потревожит.

    – А поцему босе не потевозыт?

    – Потому что будет крепко спать.

    – Как ктьо?

    – Как сви… э-э-э… как… – Миша серьёзно задумался, – как лош… тьху, не то. Ну, как медвежонок.

    – Поцему как мевезёнок?

    – Потому что бабушка у тебя большая и крепкая.

    – И кясяляпая?

    – Ну, не знаю, тебе виднее. Ну, всё, глазки закрывай, баю-бай, – Миша накрыл дочку одеяльцем, и повернулся к своей кровати. – О, а вот и мамочка. Ну что, уложила медвежонка?

    – Что?

    – Это Кирка. Я тут ни при чём.

    – Ты зачем скинул маму с лестницы?

    – О-о-о-о, началось, – протянул Миша, укладываясь в постели. – Наш весёлый медвежонок успел рассказать тебе на ночь интересную сказку.

    – Каську, каську, хацю каську.

    – Так, Кира, уже очень поздно. Из-за твоего папы мы и так уже полночи не спим.

    – Ай-яй-яй, из-за папы… Кирочка, дочечка, а ты спроси-ка, маленькая, у мамочки, почему это её мамочка, как слоник, топочет в чужом домике?

    – Так, значит, в чужом домике? – взгляд пумы перед нападением на оленя не такой острый, как в эту секунду был у Маши.

    – А твоя мамочка, – Миша сделал вид, что ничего не заметил, – даже не шепчет на ушко об этом папочке. И что же в этом случае должен был подумать папочка?..

    Всё же, Морфей поспешил склепить веки своим подопечным, хотя шепот словесных баталий ещё не одну минуту терзал недремлющее око и любопытное ухо «маленькой заиньки».

    – Мам, – тихонько позвала она, когда «бой» закончился, – а бабуся не сино удаилась?

    «Бабуся-ягуся», – недовольно подумал Миша.

    – Нет, Кира, не сильно. Спи давай уже.

    Как ни странно, этот ночной полёт и последовавшие за ним словесные пререкания не рассорили, а только сблизили супругов, к тому же подняв им изрядно настроение. Когда рано утром Маша отправляла мужа на работу, шутки не умолкали ни на секунду.

    – Не, Машка, ну ты видела, какая ямина? Там же пенопласт тридцать пятой плотности, двенадцать миллиметров ламината, причём немецкого. Но что это для такой махины… вернее, я хотел сказать: для такой прекрасной сильной женщины, как моя дорогая тёщенька?!

    – А зачем ты гантель бросил? Я подумала, что это холодильник упал, ха-ха.

    – Ха-ха-ха, холодильник. Как это холодильник сам может упасть? Хотя, с другой стороны, на него могла упасть твоя мама, и вместе с ним уже создать это дикое падение.      

    – Ой, Мишка, ну ты и насмешил, конечно.

    – Да я труханул нормально. Хоть и пролетела мыслишка, что не так тут что-то, такой же гул стоял, как при запуске ракеты; но кто его знает, может, по-новому как-то грабят сегодня?!

    – Не, ну ты глянь, – подошла Мария с мужем к вмятине на полу. – При таких углублениях можно озеро заливать…

    – …и рыбу туда запускать, – под громкий хохот супруги добавил Миша. Они смеялись уже вовсю, хотя им и казалось, что разговаривают они полушепотом.

    – А я вот думаю, что если бы в древности, в эпоху битв и осад, вырывали такие рвы, то даже стотысячное войско было бы не более страшным, чем табун лошадей.

    – Это точно, – смеялась Маша, как ребёнок на утреннике. – А как же мамка перила оторвала?

    – Тебе интересно, как оторвала, а ты представь, как она на них повисла. Не хочется приводить сравнений, но мир джунглей в этот момент застыл в ужасе.

    Взрыв хохота был ответом на новый Мишин пассаж.

    – Так, всё, Мишка, иди на работу, а то я уже не могу смеяться. 

    – Не, Машуль, – Миша сделал серьёзное лицо, – а я вот, знаешь, что подумал? Можно попросить тёщеньку, чтобы углубила этот Марианский жёлоб, – прыжок мы ей организуем, – и сделать Кирке бассейн.

    Мария застыла в беззвучных содроганиях смеха, а Миша всё не сдавался.

    – Но, если честно, то больше всего это неестественное природное углубление напоминает мне куриный насест. Вот, знаешь, когда наложишь в ящик сена, куры его помнут-помнут, выкублят его, и вот то, что у них в результате этой гимнастики получается, мы сейчас и наблюдаем. Эх, тёща-верхолаз, тёща-девочка! Как же ты не додумалась парашют ей перед сном прицепить? Просто какая-то стрекоза, а не женщина…

    – Мама?.. – почти вскрикнула Маша, заметив мать на лестнице.

    – Галина Аркадьевна?..


    Больше Мишина тёща в этом «уютном гостеприимном» доме не ночевала, но, странное дело, эта пустяковая новизна в его жизни сделала последнюю намного радостней  и счастливей.

    Что ж, природа паранормальных явлений тоже не изучена наукой до конца.


    Июнь 2016 года