Праведник

В память вечную будет праведник.
Пс. 111:6


    Григорий Петрович работал в нашем храме (или всё же служил) старостой. Занимался хозяйственной частью приходской жизни, исполнял обязанности звонаря, открывал и закрывал ворота, иногда пономарил. У прихожан пользовался авторитетом и уважением, его любили и даже время от времени спрашивали советов, хотя он не слыл ни мудрецом, ни книголюбом. Кто его знает, почему? Может, благодаря богатому жизненному опыту. Но если брать во внимание биографию, то он всю жизнь проработал водителем автобусов, а затем и прочно вошедших в транспортную сетку маршруток. Хотя много ли мудрости можно почерпнуть из сухой документалистики трудовой книжки, или даже мастерски написанной автобиографии. В целом, человеком он был тихим и скромным, немногословным, тщеславных звёзд не срывал, не лез ни к кому с нравоучениями, не пытался натянуть на себя одеяло всесильного и всезнающего. И если характеризовать его одним словом, то в голову лезло единственно верное прилагательное, а именно – незаметный.

    Открывались церковные ворота всегда вовремя, снег убирался ещё до окончания снегопада, колокольный звон раздавался с завидной временной точностью, а если Григорий Петрович пономарил, то подавалось батюшке кадило, свеча, включался/выключался свет именно в ту секунду, когда этого требовало чётко расписанное богослужение, причём всё это как-то формально, обыденно, будто само собой разумеющееся, ну вот действительно что незаметно. И только когда староста изредка болел, его незаметность сразу бросалась в глаза неубранным снегом, забытой свечой, не вовремя поставленным чайником для приготовления теплоты и прочими мелочами, скрупулёзная точность которых было под силу почему-то только ему. И ведь не семи пядей во лбу требовали эти обязанности, а ПРОСТО ВЫПОЛНЯТЬ их мог лишь он. Кажется, мелочь, ничего особенного, так, ерунда, а приходит время, и понимаешь – нет, не мелочь, не ерунда.   

    Я полюбил его сразу, как только стал ходить в церковь, наверно, за располагающую доброту и открытость. Он мог сказать одно-два совершенно не замысловатых слов, настолько обычных, что не должны были вызвать и малейших эмоций, но когда их произносил именно дядя Гриша, или брат Григорий, как я иногда называл его, подчиняясь православной традиции, углы губ сами растягивались улыбкой, а в душе словно распускались цветы. Может, звучит это слишком сентиментально, по-детски и наивно, но впечатление было именно такое. Очевидно, такая непростая простота, необычная обыденность свойственна только очень добрым, любящим этот безбожный мир праведникам. Сегодня и слова-то такого не встретишь, а тут придёшь на службу, увидишь человека – и так тебе хорошо на душе станет, будто влил он в тебя несколько литров своего духовного содержания. В такие моменты понимаешь, отчего так хорошо было Петру на Фаворской горе. 

    Староста в нашей старенькой, почти двухсотлетней церкви был одним из очень немногих, кто любил меня по-настоящему, по крайней мере, его расположение к себе я чувствовал (именно не знал, не видел или слышал, а чувствовал) настолько сильно, что иного мнения здесь быть не могло. Не знаю даже, как это описать, потому что вот человек просто смотрит на тебя, или разговаривает на какую-либо стороннюю, бытовую тему, а ты чувствуешь, будто на тебя сходит облако любви, обволакивает со всех сторон теплом, и ты вновь вспоминаешь известные слова апостола Петра во время чудного Господнего Преображения. Ни в коей мере не хочу сравнивать пусть и очень хорошего человека со Христом, но ведь Он же сказал: «Будьте совершенны, как Отец ваш совершен есть». Да, Григорий Петрович не был совершенным, может даже далеко не совершенным, однако то, как надо любить ближнего, за свою долгую жизнь узнать всё же сумел.

    Однажды (к сожалению, это было один-единственный раз) он пригласил меня к себе. Была Пасха, Светлый вторник, совершенно чудная погода, которая и бывает только в эти величайшие на земле дни, когда не холодно и не жарко, нет дождя, болота и ветра, а солнце светит так, будто рай уже настал. Жил он вдовцом в двухкомнатной квартире, детей у него не было, и всё своё время он отдавал храму. Обстановка в его квартире была именно такой, как я себе представлял. Всё – от посуды до ковровых дорожек – старенькое, несколько даже обветшалое, но аккуратное, вымытое и чистое. Интерьер комнат, кухни и коридора был довольно убогий, но вот как-то чувствовалось, что это не оттого, что хозяин бедный, а потому, что вовсе не дорожит материальной основой своего бытия. Когда я спросил его, мол, не скучно ли ему в такой обстановке, он ответил хорошо запомнившейся мне пословицей: «Когда хлеб на стол, то и стол престол, когда хлеба ни куска, то и стол – доска».   

    – С собой ведь всё не унесёшь, только то, что сердце накопило, а если там сбережений недостаточно, зачем собирать то, что приносит лишь минутную пользу. «Не начинаем жить, а оканчиваем земную жизнь, – начал он цитировать Игнатия Брянчанинова. – Довольно нагляделись на всё земное: кажется, надо бы научиться и твердо знать, что всё земное превратно, что всякая горесть и радость земные минутны, яко сон обманчивый проходят и не возвращаются».

    Я тут же бросил сосредоточенный взгляд на книжный шкаф, весь буквально забитый книгами, преимущественно святоотеческого содержания, затем перевёл его на угол с иконами и горевшей перед ними лампадкой, в которую Григорий Петрович после своего непраздного ответа долил масла. Под иконами стоял небольшой столик, накрытый чистой скатертью и открытой большой пожелтевшей Библией, которую, вероятно, хозяин, повинуясь древнему обычаю, читал стоя.

    После скромного обеда в виде крашенок, пасочки, мясного рулета и свежего лука, дядя Гриша внёс из кухни большой самовар, торжественно провозгласив, что сейчас будем пить чай. С самоваром была совершенно уникальная история. Оказалось, что его родителям это чудо чайной церемонии подарили в день его крестин, в тяжелом послевоенном 1949 году. Не самая нужная тогда, да и вообще, вещь, тем не менее, подарок, который семья Григория Петровича сумела сохранить через все нелёгкие годы переездов, религиозных гонений, материальных лишений.

    О себе он рассказывал мало, всё больше о внутренних делах нашего прихода, церкви в целом, а также много расспрашивал обо мне, моей учёбе, личной жизни, читательских интересах. Кажется, и обстановка в его убогой квартире, и сам обед с последующим чаепитием, и вся наша беседа были настолько простыми, чуть ли не пресными, что и пересказать-то нечего. Вот только в памяти остался каждый уголок комнаты, в которой мы пили душистый малиновый чай из этого древнего самовара, и рисунок в виде лесных оленей на таких же древних подстаканниках, и яркий огонёк лампадки перед большими иконами Христа и Богородицы, и узоры старого ковра на полу; даже места слезшей краски на дверях и форма низенькой табуретки в коридоре. Сам не знаю, почему этот визит оставил во мне такие глубокие точные воспоминания, жалею только о том, что он был единственным, и нигде больше я не чувствовал себя даже в богатом интерьере и в роскошном изобилии блюд на столе настолько нужным и родным. 

    Ещё одной несходной чертой Григория Петровича было то, что он никогда ни на что не жаловался – ни на погоду, ни на здоровье, ни на политические перипетии и общественные нравы. На всё у него было две фразы: «На всё воля Божия» и – если уж сильно допечёт – «Ничего, Бог всё видит».

    Когда приходилось решать вопросы уборки перед большими праздниками, наполнения водой ёмкостей перед Крещением и водосвятными молебнами, каких-либо строительных, ремонтных, садово-земляных дел, вывоза мусора, то сам он со временем, по причине преклонного возраста, почти ничего уже не делал, зато организовывал работу так, что и людей на всё хватало, и справлялись они со всем быстро и вовремя.   

    Часто спорят: так есть ли всё-таки незаменимые люди? Чисто физически, может, и нет, но вот в остальном каждая личность настолько уникальна и богата только ей свойственным опытом и познаниями, что уход из жизни очередного такого, вспоминая Хемингуэя, «острова» умаляет нас из-за единства со всем человечеством.

    Так и во мне прозвенел этот колокол, когда я узнал, что наш незаметный и незаменимый староста преставился. Его сердце остановилось, как и у святого Серафима Саровского, во время молитвы. Вот так застывшего на коленях под потухшей лампадкой его и нашли. В квартире было явно убрано, всё аккуратно сложено, а сам Григорий Петрович был одет во всё чистое. Что на это скажешь?   

    Как известно из древности, «без трех праведников несть граду стояния». Несомненно, блаженной памяти раб Божий Григорий был одним из них.

    Часто вспоминая его, я думаю, что придёт время, и мой след исчезнет с этой земли. Так же будет светить солнце и идти снег, капать с занавешенного седыми облаками неба дождь и шуметь ветер, так же весной будут распускаться цветы и деревья играть листвой, а зимой улицы будут наполняться резвящимися малышами с лыжами и санками; все будут куда-то спешить, о чём-то думать, к чему-то стремиться, только я уже не буду ни думать, ни мечтать, и некуда мне уже будет спешить. Не думаю, что так уж много людей будет меня помнить, а с каждым годом их и так малое число будет только уменьшаться.

    Ещё один повод задуматься о бессмысленности земных благ и с восторгом поразмыслить о том, что именно со смертью и начинается настоящая жизнь, «идеже ни болезнь, ни воздыхание, но жизнь бесконечная»…


    9 марта 2020 года