Сафари глава из Серая зона

САФАРИ
Как-то так незаметно все получилось, что баба Клава в бригадиры по кухне и хозяйству сама выдвинулась. Что-то сготовить, – считай из ничего!-- или починить – все к  ней бегут. Специально для нее даже швейную машинку из комнаты сестры хозяйки притащили.
Иногда Михалыч ощупывал блудливым взглядом мужиковатую фигуру своей бывшей невесты, раздевал ее мысленно, сожалея и хмыкая:
«Эх-х...-- мечтал он про себя – собрать бы из двух-то одну, но чтоб настоящую: приделать к этому чучелу Маринку – цены бы ей не было!»
С Маринкой он и впрямь с самого начала намучился. Порой даже психовал и мысли были: отослать ее назад, к едрени- фени!
Ну ничего не умела, ничего не могла: ни пошить, ни починить, ни сготовить!  Еще по огороду что-то как-то...Так этому ее в интернате приучили, а так--хоть назад веди! Единственное, что останавливало – характер у нее золотой был, не ругалась, не скандалила.
Это за Людкой такой грех водился: чуть что  -- сразу рот нараспашку!
А с Маринкой...ее даже собака с первого дня за хозяйку приняла: не гавкала на нее, не рвалась с цепи.

Поначалу с ней все было нормально, как на трудотерапии: слышала все с первого раза, училась быстро, повторять ничего не приходилось. Но наивность ее ему всегда боком выходила!

...Послал ее как-то корову с овцами пасти. Время же такое настало – ни пастухов, ни стада: паси худобу как хочешь! А еще и знать надо, где именно пасти: растяжек и мин кругом понаставили! Газеты о таких «мелочах» не писали, а с разговорами иногда доходило – то там кто-то на мину наскочил и без ноги остался, то тут. А уж скотины было  загублено – так не сосчитать!
А все равно: ну не сдашь же ты их всех на мясо, сам ноги протянешь! Паси.
А если даже место тихое и чистое найдешь, где ничего не поставлено, то все равно: как корову или овцу в такой час без  нагляда оставишь??  Вмиг умазурят!
И вывел-то это чудо через задние воротца, чтоб никто не видел...и даже до места проводил:
--Тут паси, меж кустов... Здесь удобно, от поселка недалеко, а в зеленке тебя даже с дороги не видно! У вечери я тебе заберу отсюда!
А к вечеру повернулася сама, вся в слезах, в синяках, оборванная, уже без коровы и овец: пьяные казаки на нее наскочили! Едва, говорит, от них втекла:
--Гналися за мной по кустам!
А корова и овцы им  как трофей достались: ну, бродячие же!
Овец они тут же, под хохот, постреляли – пальба стояла, будто бой шел! Разделали и на костре пару часов грилили...
А корову уже частями на джип сгрузили и на блок пост увезли. Все боялись, что сварить не успеют:
--Испортится...
Весь тот вечер Михалыч пил самогон и ругался:
--Ждали «Русский мир»... Дождались: ось вин, зьявився!

*  *  *            

...Сразу как прогрелась земля и снег поплыл, превратив в грязный ручей дорогу, полезла трава. И баба Клава проснулась, и, словно весенняя муха забегала по территории, зажужжала Михалычу в уши:
--Сажать надо, сажать! Что там в следующем году будет? Знаешь?
После голода первой зимы дисциплины и иерархии уже не было, потому он только рукой махнул самозваному бригадиру:
 --Ну сажайте! Чего тоби от меня-то надо?
--А где и что сажать?
Прикинули вместе и нашли место--все цветочные клумбы на территории засадить картошкой или еще чем.
--Но этого для такой оравы мало – просчитала все баба Клава – Еще где-то надо. А где?
Думали, гадали выверяли все «за» и «против»: не так это просто свободное от войны поле найти, куда ничего не залетает. Тут думай не думай, а фронт – вон он, рядом: отодвинулся чуть от интерната и встал. Гудит ночами, ракетами светится.
Потом все же решили – за интернатом, на бывших лечхозовских полях: туда из поселка никто не сунется.
Побоятся. А не сунутся, стало быть и не растащат. И с той стороны за картошкой тоже не придут.
--Сажайте--дал добро Михалыч. – А что посадить – подумаем.
Он вообще в это дело вмешиваться не хотел: ну на фига попу гармонь? Своего  огорода что ли мало? 
Однако про себя рассудил так: «Дураки заняты будут. А то болтаются по поселку...Еще влезут в какую-нибудь историю -- разгребай потом!»
--Там грядки делать придется --зудила баба Клава. --Там же низинка.
--Ну що ты до меня пристала? – терял терпение Михалыч.--Надо делать, значит делайте! Только якщо грядки, то вам все пид лопату поднимать нужно!-- напомнил он.
--Ну давай тогда просто на поле, под мотоблок посадим?
--Який, до биса, мотоблок? – захлебнулся Михалыч. Даже руками в недоумении развел.
«Це ж понятно: для вида лучше  быть хранителем гос имущества, чем его расхитителем. А переиграть это дело никогда не поздно!»
– Ще мотоблок отберут! – возмущался он. --Ты тут як за стеной сидишь, ничого не знаешь! А они там...это...-- рылся он в словах, пытаясь найти нейтрально-ненаказуемые: время такое настало, что за плохое слово хуже чем за дело спросить могут... --...гаражный комплекс весь частинами разнесли...все пид метлу тащили: запчасти, колеса! Даже железные двери з гаражей сняли! Потом, мотоблок – це вже хлам! – удачно так само совралось и даже рукой подтвердилось. – Одному мне его никак не починить!
--А лошадью вспахать?
--Ну, лошадь вам дай...-- заныл Михалыч: жалко ему было  лошадь для такого дурного дела мучить. – У нас что, людей и лопат не хватает? А животина...она и так всю зиму впроголодь стояла! Сама знаешь – все разворовано: ни сена же не было, ничего.
Он  посмотрел на бабу Клаву в упор и спросил зло:
--А без лошади что? Десять гавриков лопатами этот кусок не поднимут? Вообще – махнул он рукой.--Делай как хочешь – хоть на поле сажай, хоть где. Только лошадь я вам не дам!
Деревенская  тетка была баба Клава, не понимала она этого... Глаза ее просили – поясни!
Изобретательный Михалыч был человек, а врать и изворачиваться по службе каждый день приходилось:
– Для лошади инвентарь нужен... понимаешь? А где я его возьму? Все же по кускам куда-то растащено -- ни плуга, ни бороны. Одна телега. И с мотоблоком то же самое!
С мотоблоком все было не так просто, как говорилось-- светить его по поселку не хотелось -- ну, был и был...А теперь уже нет: война была, украли! А если очень шустрые припрут и скажут «есть он!»
-- Так ведь есть, но не рабочий же. Хлам!
Он его, правда, осмотрел в первый же день, смазал где что надо, раз завел и тут же заглушил: пусть стоит до тех времен когда его забудут да спишут.
В конце концов сказал бабе Клаве:
--Ты там сама уж себе помощников подбери.... кого нужным считаешь.
      *  *  *

«Полевую бригаду» баба Клава себе собрала веселую: Танька  с «острого барака» : она с придурью (вечно у нее рот нараспашку, потому в «остром» держали), Кнопку и Люську-Маугли. А из парней, для силы, Димку Шапито уговорила. Нужно было еще человек десять насобирать, чтоб быстро все сделать, только где их сейчас насобираешь?
После  голодной зимы особо-то и выбирать было не из кого – мало бы кто сейчас потянул эту работу. Отлеживались все в интернате, или при кухне болтались.

...На поле выходить надумали часам к десяти, не раньше.
--Пораньше бы надо..--заметила баба Клава.--Пока дойдем, пока приготовим там все. Это уже к обеду время будет...
--Раньше – это уже затемно. А затемно теперь нельзя, да и опасно. А так хоть выспимся нормально, чтоб вы не ползали по полю сонными мухами! --  рассуждал Михалыч.
Бабе Клаве приказал заранее, на время их отсутствия, назначить старшую по кухне:
-- А то они тут сразу махновщину устроят...что кому принадлежит и кто самый главный!
Стартовать решил с поселка, не с интерната:
--Сначала ко мне придете, в стряпке вон перекусим и тронемся...Заскочим по пути в интернат, возьмем лопаты и все что нужно – и вперед, за трудовыми подвигами!
--А зачем два раза туда-сюда ноги бить? – гадала баба Клава. – Придешь в интернат, отсюда и тронемся.

--Не-ет! Так лучше будет! – стоял на своем Михалыч. -- Так нас всех вместе с обеих сторон видеть будут: они же там  все в бинокль и в прицел просматривают! Чего им там еще в башку взбредет, когда они всю команду с лопатами на плечах увидят! --он нахмурился.-- Скажут, новые позиции рыть пошли...еще обстреляют! А так – хоть с этой стороны на блокпосту знать будут, куда мы  идем и что мы там делать будем.

...С интерната выходили не через бывшую проходную, а напрямую через огромную дыру в заборе, оставшуюся  после обстрела.

Выскочили за территорию и пошли по остаткам когда-то асфальтовой, разбитой танками дороги.  Потом повернули вбок, на знакомую тропку.
И уже по ней, выстроившись цепочкой, двинули: первый шел Димка с лопатами на плече, за ним Танька с граблями. Кнопка брела следом и не несла, а везла по траве ведра с цапками и обедом -- рост не позволял ей все это нести тихо, как нормальные люди носят: ведра постоянно цеплялись за кочки и гремели.
--Ты бы поменялась вон с Танькой...-- ворчал Михалыч – Раздражает...Или Люське дай!
Он шел последним, за бабой Клавой.
Люська носилась туда-сюда трусцой и принюхивалась к кустам: то вперед убежит, то назад. То птицу из травы поднимет и погонит.
--Да дайте вы ей ведро или грабли! Чего она носится-то?--не выдержал, наконец, Михалыч. – По кустам-то не надо...еще наскочит на что-нибудь!
--Ей по территории бегать запрещено...а тут она вырвалась!– поведала всем известную тайну Кнопка. – Ее там за бег по-собачьи сразу в подвал на месяц...если увидят. Или без еды на неделю оставят. Вот она и боится! Ее ходить заставляют, чтоб как все нормальные люди...а она все равно как собака бегает. Люська! – позвала она. --Ты человек или собака?
Люська остановилась, посмотрела на Кнопку внимательным и умным взглядом, и, не отвечая на коварный вопрос, ринулась трусцой вдоль дороги дальше.
--Боится... Если скажет – «собака» – в подвал запрут. А санитары один раз...когда пьяные были... ее на цепь у проходной посадили: «Раз собака, пусть сторожит!» Они думали, она напугается, а она только рада была!

Косился Михалыч на эту рабочую команду, ругался в душе, но все равно шел – а чего делать? Раньше бы он эту Люську до трудотерапии вообще не допустил – какой с нее толк? Пусть взаперти сидит. А сейчас хоть что-то, но сделает.
Бабе Клаве он ничего не сказал, только хмыкнул:
--Ну да...кого тут еще выбирать? Дауны, олигофрены, шизофреники. А Люську-то зачем взяла?
--Сторожить нас будет--улыбнулась та.
--А мне тогда чего делать?-- хмыкнул он.
...Мать у Люськи пила: и до беременности пила, и уже беременная не отказывалась. Ее и в роддом сожитель повез перед тем «на посошок» с ней приняв.
А как там она ему девку родила и назад из роддома вернулась, на порог крыльца Люську в пеленках положила, да и забыла: праздновала с сожителем рождение дочки неделю. Через неделю, в «сухую паузу», вдруг вспомнили про дочку: «А где она?» Кинулись искать – нет нигде!  Когда уже опохмелились, к вечеру, услышали из собачей будки – гукать начала. Глянули – а она там, в самый угол затащена! Кинулись отбирать, да с палками, но сука такой скандал подняла, что посмеялись и оставили ей ребенка: 
--До утра...Утром отберем!
«А утром» не получилось – снова забыли. И так несколько лет, пока кто-то из соседей в социальные службы не сообщил. Понаехало тогда с города машин – и менты, и «Скорая помощь». Люську забрали силой  и увезли в дом малютки. А оттуда уже в дурдом – а куда ее еще? Ей уже  лет пять было, а она даже говорить не могла – лаяла на всех и кусалась.
Мать к тому времени лишили родительских прав и из дурдома путь у Люськи был только один – в ПНИ.

...Через пол часа выскочили к дренажной канаве, заросшей кустами. Михалыч огляделся:
--Вот отсюда интернатские поля начинаются, с этой канавы. Раньше мы тут коров наших пасли.
--А сюда ничего не прилетит?-- сразу прицепилась к нему Кнопка. --Тут же все рядом!
--Ну, прилетит... – махнул рукой Михалыч. – Прилететь везде может: в туалете устроился и на-тебе – прилетело! – отшутился он. -- Даже в город иногда залетает...-- он пролез сквозь заросли кустарника и стоял уже на другой стороне канавы.
--Только чего им сюда-то долбить? Тут же ничего нет, одно поле. А от них, от вражин, мы зеленой стеной наглухо закрыты: там хоть глаз коли – в бинокль ничего не видно! Одна зелень... 
--А с этой? С этой же стороны все открыто! – мельтешила Кнопка, показывая за поле, откуда они пришли. – До поселка: вон, все видно!
--Так там наши...-- успокоил Михалыч.

Походили еще немного и нашли удобную площадку. Баба Клава по хозяйски уложила вещи под кусты, предварительно постелив на землю огромный кусок пленки, чтоб сидеть было сухо.
--Костра не палить! – строго предупредил Михалыч. – А то по дыму-то они нас в момент вычислят. И потише себя ведите...не галдите как сороки!
--А фронт далеко? – юлой крутилась вокруг него Кнопка.
--Вон там, где холмы, видишь? – показал он пальцем.--Это уже их позиции. Слышишь...щелкает...иногда? Как палкой по дереву бьют?
Она кивнула.
--Это стреляют.
--А они нас видят? – снова мучила она его вопросами.
--Нет, я же тебе говорю...
--А мы их можем увидеть?
--Зимой – может быть... если посидишь тихо, покараулишь. А сейчас зеленка пошла, она всех спасает: ни с той стороны, ни с этой толком ничего не рассмотришь.
--А если...
--Слухай! – наконец не выдержал он. – Чего ты ко мне пристала? Давай работай! Или в следующий раз я тебя в интернате оставлю!
--Иди сюда! – позвала ее баба Клава. – Я тоби зараз покажу, що и как делать.
--Ну вы тут работайте – согласился Михалыч. – А я пока  курну малость. 
На солнце его сразу разморило до дремы, сквозь которую он еще слышал, как бабы трещали меж собой, словно сороки в лесу. Потом вдруг провалился в сон, словно оступился и попал в черную яму.
Когда он открыл глаза, Кнопка радостно носилась вокруг первых двух грядок и мучила вопросами уже бабу Клаву:
--А чего посадим?
--Пока не знаю...У Михалыча спрашивай.
--Он меня за вопросы ругает!
Баба Клава молча возилась над грядкой.
--А когда все вырастит?
--Каждый год по разному...Тепло ночью станет и пойдет все.
--А собирать урожай трудно?
– Та не трудно это, не трудно...сама же видишь! Так это мы еще с целины поднимаем. А в следующем году совсем легко будет – баба Клава разогнулась над грядкой, показывая рукой вниз Люске и Таньке:
--Вот так вот надо. Смотрите! Грядки – это те же клумбы. Клумбы-то на территории копала? – пытала она Таньку.
– Ко-пала--и еще шире рот раскрыла.
--Ну вот так и делай, как клумбы! Только там с боков кирпичи все держат, а тут дерн. Сначала нарежь его лопатой, вынь изнутри и уложи по бокам. Вот как я. Смотри! А потом...--и не договорила: какая-то сила мягко пихнула ее в голову, прямо в лоб, оставив в том месте красную отметину. Баба Клава смешно раскинула руки, будто хотела схватить то, что у нее сейчас отбирали, но, не схватив этого, побежала назад себя.  Споткнувшись на втором шаге, она плюхнулась спиной на посадку и забилась, засеменила ногами-руками, задергалась всем телом, словно в эпилептическом припадке. 
Кнопка с Димкой смотрели на нее удивленно, а Танька только шире рот раскрыла.
Михалыч был шустрей и понятливей  всех, он орал на них уже откуда-то из кустов:
--Ложитесь! Ложитесь, мать вашу! Под кусты прячьтесь...под кусты!!
Танька рухнула сразу, вжалось в какую-то щелку в земле и затихла – и не видно ее было и не слышно: вот скажи, что она дура! А Кнопка верещала как зарезанная и все порывалась встать и убежать куда-то.
Не поднимая головы Михалыч с Димкой уговаривали ее не делать этого.
Зарывшись в траву и вжавшись  в кочки, молча ждали что будет дальше.
Потом еще несколько раз стреляли в их сторону, но пули где-то вжикали совсем рядом, не задевая их.
Лежали, прижав головы к земле, шуршали травой, стараясь не шевелить ветки кустов.
Перешептывались  меж собой, решали, что теперь делать – тут оставить ее до утра, или сразу тащить в интернат?
– «Швидка допомога» в серую зону не поииде...-- сам с собой общался Михалыч, обдумывая что-то.--В поселок ее надо нести!--решился, наконец, он. – В медпункт...
--Ей «Скорая» и медпункт вже не поможуть! – зло шипел Димка. – В интернат понесем... Там похороним!
-- Я сказал, в поселок нужно! Не понятно?! Сообщить же надо!
Лежали, переругивались шепотом, ждали темноту.
 
И только в сумерках, когда тучами затянуло небо и заморосил дождь, потянулись домой.
Бабу Клаву тащили всей толпой, через кусты, знакомыми тропками.
Напрямую, через поле, идти побоялись: там было светлей и человек на горизонте смотрелся силуэтом.
Но как вошли в кусты – хоть глаз выколи. В шаге уже ничего не видно было видно. И начальник с указаниями лез:
– Под ноги смотрите...под ноги!
В одном месте Димка попытался посветить себе фонарем и сзади сразу зашипел-за матерился знакомый голос:
--Пога-с-си! Мать-твою-перемать! Ты сейчас как мишень под фонарем!
--Ну то иди вперед и дивись под ноги!  – огрызнулся Димка.
--Иди уж...раз идешь! – вперед  выдвигаться Михалыч не хотел. Главное теперь для него было – «Не наступить бы на какую-нибудь хрень!» Он бубнил всю дорогу и со страху выдавал противоречивые советы:
--Вы не ломитесь через кусты как сохатые! Не задеть бы чего в темноте...
И тут же подгонял всех:
--Чего там застрягли? Шевелитесь!
Когда, наконец, выбрались из кустов на основную дорогу, немного успокоились.
Моросил дождь и дорога впереди смотрелась как серая, чавкающая под ногами лента, в конце которой виден был смутный силуэт блокпоста.
--Стой!--остановили оттуда.
Все послушно встали, опустив бабу Клаву на землю.
--Кто такие? Документы.
Михалыч назвался и протянул бумаги.
--Чего тащим?--мужик в камуфляже вышел за шлагбаум, правой рукой придерживая автомат, а левой ополовиненную бутылку водки. Отхлебнул на ходу, пихнул бутылку за пазуху и  поднял угол накинутой на лицо бабы Клавы куртки. Посмотрел  внимательно, без эмоций, снова достал бутылку и сделал глоток.
--Как получилось-то? –  поинтересовался он.
Михалыч, путаясь в словах, рассказал.

--Так с какой стороны стреляли-то? От хохлов? – вытирая рукавом губы, уточнил постовой.
Михалыч мялся, опустив голову: «Що сказать-то?»
Можно было бы, конечно, и правду рубануть как оно было: Украинская-то сторона вся зеленкой закрыта была! И звук выстрела отсюда приплыл...но попробуй, вякни – утром тебя уже в асфальт закатают!
--Та це... швыдко все було! Я и не поняв сразу--откуда... я даже звуку не чув! Сама по себе вроде...впала и все!
--О-от суки! – ругнулся камуфляжный между двумя глотками из бутылки. --Тепло стало и снова на сафари потянулись!
--Как это – «на сафари»? – не понял Михалыч.
--Ну, на охоту... – пояснил он -- Бизнес такой...это ...теперь придумали -- пострелять, поубивать...на людей поохотится. Интересно же! В мирное-то время за это пожизненное заключение дают, а во время войны даже наоборот – поощряют! Плати деньги – и пожалуйста: мочи гражданских — хошь со снайперской винтовки, хошь с пулемета!
Отработав в ПНИ всю свою трудовую жизнь, Михалыч и сам был целиком на голову отморожен, но до такого он бы не додумался...
--К-как это – «гражданских»?  – язык плохо подчинялся ему от услышанного.--З-за что?
--Да какая им разница--«за что»? Главное – в гражданских!
–??
--Потому что если они чьи-то позиции обстреляют и кого-то там зацепят, то им мало не покажется! А вот за эту вот тетку--кивнул он на ткнувшуюся в траву бабу Клаву – уже никого не накажут!
--А-а-а...це...може...ну-у...-- Михалыч, словно Танька, ошарашенно спотыкался, путаясь в словах и буквах — ну...это...Може, це сами военные??
--Если бы это армейский снайпер был, обученный, он бы вас там всех на поле положил. А так... любитель это на сафари выехал. Любитель. Больше не кому!

*  *  *