Блок Перстень-страдание Прочтение

   





                Шел я по улице, горем убитый.
                Юность моя, как печальная ночь,
                Бледным лучом упадала на плиты,
                Гасла, плелась, и шарахалась прочь.

                Горькие думы – лохмотья печалей –
                Нагло просили на чай, на ночлег,
                И пропадали средь уличных далей,
                За вереницей зловонных телег.

                Господи боже! Уж утро клубится,
                Где, да и как этот день проживу?..
                Узкие окна. За ними – девица.
                Тонкие пальцы легли на канву.

                Локоны пали на нежные ткани –
                Верно, работала ночь напролет...
                Щеки бледны от бессонных мечтаний,
                И замирающий голос поет:

                "Что' я сумела, когда полюбила?
                Бросила мать и ушла от отца...
                Вот я с тобою, мой милый, мой милый...
                Перстень-Страданье нам свяжет сердца.

                Что' я могу? Своей алой кровью
                Нежность мою для тебя украшать...
                Верностью женской, вечной любовью
                Перстень-Страданье тебе сковать".
                30 октября 1905 



     – «Тонкие пальцы легли на канву –  «Канва; (фр. canevas) — сетчатая хлопчатобумажная (иногда льняная) ткань. Применяется как основа или трафарет при вышивании, иногда как прокладочный материал в одежде.
     ... Это жесткая ткань, нити жестко вплетены одна в другую, такое переплетение  создает хорошо обозначенные квадраты, которые легко считать. Канва равномерного переплетения плотнее, без четко обозначенных квадратов. Вышивают на ней через 3-4 нити.»                Википедия

     Перстень-страдание – это вышивка. См. в черновиках:

А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. Другие редакции и варианты»:
                «21: Вот я могу твоей алой кровью
                22: Верность мою для тебя украшать.
                23: Нежностью женской, любовью лукавой
                24: Перстень Страданье соткан тебе.»

     То есть здесь не бедная девица, ночь напролет  просидевшая над срочным заказом, а ещё одна ведьма , которая кровью – своей ли, как чистовике, или парня, как в первоначальном варианте, исконным женским колдовством – вышивкой – наколдовывавшая влюбленному в неё – Страданье.
     – «Тонкие пальцы легли на канву.  // Локоны пали на нежные ткани…» – такая вся из себя трепетная, но вот ещё одна, оставшаяся в черновиках, строфа, ее обращение к нищему – герою первых строф:

После 24: (25-28):
                «Сердце мое, приживальщик убогий!
                Слушай же девичью песню, вникай.
                После, коль можешь, зловонной дорогой
                Снова шататься и плакать ступай!»

«Если сможешь…» – если и тебя нечаянно не затянет колдование… Но уж тогда:

                (29-32):

                «…Только не смей разрыдаться у окон,
                Здесь тишина. Здесь святыня жива.
                Низко спустился задумчивый локон ...
                Нищий! Не смей нарушать Торжества!»
               
     То есть – пошел вон отсюда! Плакать он еще здесь будет! Нечего было за бедной девушкой подглядывать!

     Технологически, по сюжету – это ещё одно приключение его двойника, ещё одна сценка в его Городе. Ещё один персонаж, который… точь  в точь,  как в его творчестве – как  его Сольвейг, как дева из «В серебре росы трава…», или ведьма из стихотворения чуть дальше – «Лазурью бледной месяц плыл». Сравните:

Одна – Сольвейг:

                «В темных провалах, где дышит гроза,
                Вижу зеленые злые глаза.

                Ты ли глядишь, иль старуха-сова?»

Другая:
 
                «…Я склонился. Улыбнись.
                Я прошу тебя: очнись.
                Месяц залил светом высь.

                Вдалеке поют ручьи.
                Руки белые твои –
                Две холодные змеи.»

Следующая:
                «…Ты, безымянная! Волхва
                Неведомая дочь!
                Ты нашептала мне слова,
                Свивающие ночь.» 
   
     И, конечно, же все эти женщины Города, актриса, изгнанная, ведьма – это подходы, наброски, этюды, последовательные приближения к главному образу Тома II – к Незнакомке.

*
*

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:

     «…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»
     »