Блок. Сытые. Прочтение

        Сытые 





                Они давно меня томили:
                В   разгаре девственной мечты
                Они скучали, и не жили,
                И мяли белые цветы.

                И вот – в столовых и гостиных,
                Над грудой рюмок, дам, старух,
                Над скукой их обедов чинных –
                Свет электрический потух.

                К чему-то вносят, ставят свечи,
                На лицах – желтые круги,
                Шипят пергаментные речи,
                С трудом шевелятся мозги.

                Так – негодует всё, что сыто,
                Тоскует сытость важных чрев:
                Ведь опрокинуто корыто,
                Встревожен их прогнивший хлев!

                Теперь им выпал скудный жребий:
                Их дом стоит неосвещен,
                И жгут им слух мольбы о хлебе
                И красный смех чужих знамен!

                Пусть доживут свой век привычно –
                Нам жаль их сытость разрушать.
                Лишь чистым детям – неприлично
                Их старой скуке подражать.
                ноября 1905 
 




Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     …позднейшая карандашная приписка Блока:  "(скверное  стихотворение)". 

     В примеч. к II2 [Блок А. Собрание стихотворений. Кн. 2.  Нечаянная Радость (1904-1906).  2-е изд., дол. М.: Мусагет, 1912.] Блок указал, что "стих(отворение) внушено октябрьскими забастовками 1905  года в Петербурге". В них принимали участие рабочие электростанций, поэтому во время забастовок город нередко оставался без  освещения. 
     Ср.:  "Петербург.  16.Х.  ( ... ) Электричество горит только на некоторых улицах, но большая часть  проводов перерезана.  Так,  половина Невского освещается электрическими фонарями, а другая – большим прожектором, взятым из складов морского ведомства" (Обнинский  В.  Полгода русской революции, Сб.  материалов к  истории русской революции. М., 1906.  Вьш. 1.  С. 34).

     – «... И мяли белые цветы» - Образ восходит к  стих.  Вл.  Соловьева "Белые колокольчики" (1899).  В московском кружке соловьевцев он воспринимался как "символ белых, мистических устремлений к грядущему" (Белый, 1.  С. 145);  ср. в стих. Андрея Белого "Знаю" (1901),  посвященном О.М. Соловьевой: "Белые к сердцу цветы я //  вновь прижимаю невольно".
»

Владимир Соловьев. «Белые колокольчики»:

                «Сколько их расцветало недавно,
                Словно белое море в лесу!..
 
                …”Мы живем, твои белые думы,
                У заветных тропинок души.
                Бродишь ты по дороге угрюмой,
                Мы недвижно сияем в тиши.

                Нас не ветер берег прихотливый,
                Мы тебя сберегли бы от вьюг…”»

Андрей Белый. «Знаю»:

                …Белые к сердцу цветы я
                вновь прижимаю невольно.
               
                Эти мечты золотые,
                эти улыбки святые
                в сердце вонзаются больно…

                Белые к сердцу цветы я
                вновь прижимаю невольно.
                август 1901 г.


Блок физиологически не переносил мещан. Вот из его дневника:

«26 (13) февраля [1918 г.], ночь.
     Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой находится другая квартира, где живет буржуа с семейством (называть его по имени, занятия и пр. – лишнее). Он обстрижен ежиком, расторопен, пробыв всю жизнь важным чиновником, под глазами – мешки, под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь играет на рояли, его голос – тэноришка – раздается за стеной, на лестнице, во дворе у отхожего места, где он распоряжается, и пр. Везде он.
     Господи, боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до какого-то патологического истерического омерзения, мешает жить.
     Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана.»

     Касательно заглавного стихотворения, повторю, что весь раздел «Город» – о «Городе всемирном», а не о земном Питере. И вот это сопоставление: в исконном городе забастовки, и в его отражении сытые тоже остались без электричества… Всюду одно и  то же:

                «                …Исхода нет.

                Умрешь – начнешь опять сначала,
                И повторится все, как встарь:
                Ночь, ледяная рябь канала,
                Аптека, улица, фонарь.
                1914»   

     Исхода нет. И никакие «каменные дороги» вывести к истинно новому не могут. И  здесь, в этих электрических снах наяву, с электричеством случилась забастовка.

*
*

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:

     «…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»
     »