Ты где стоишь?

                Вождём верховным был наказан
                сурово воин молодой -
                за все грехи единым разом
                ответить ... стойкой строевой.

     Установленное армейским распорядком дня получасовое послеобеденное личное время обволокло житие ротной казармы блаженной безмятежностью. Осоловелое после высококалорийной трапезы воинство расстроило стройные ряды сплочённых подразделений и скучковалось в хаотичном беспорядке по взаимным неуставным интересам. Немногочисленные бодрствующие одиночки, расслабившись на табуретах, а то и оседлав прикроватные тумбочки, перечитывали письма, перелистывали тайные блокнотики с незатейливыми армейскими виршами и едкими остротами, увлечённо начищали до сверхзеркального блеска латунные пряжки кожаных поясных ремней. Особо утомлённая часть благородного курсантского общества вкушала сладость истомной дрёмы, пригревшись возле приоконных чугунных гармошек щедрой на горячую ласку отопительной системы. Развешанные по свободным радиаторам и трубам портянки благоухали подсыхаемым душком, внося свой неповторимый вклад в общий букет казарменного бытия.

     Сытую томность благостного отдохновения и унылость ротной дежурной службы взбодрил телефонный звонок. Дневальный лениво потянул трубку к потерявшему бдительность уху. Услышав нечто наиважнейшее и не успев водрузить её на место, очнувшийся от стоячей полудрёмы страж армейского распорядка хрипло потревожил мирный покой казармы властной командой:
     - Курсант Данилов, к командиру батальона!

     Прямой вызов курсанта к комбату через дневального, без компромиссных вариантов, грозил крупными неприятностями. Личное относительно благосклонное проявление наивысшего начальственного интереса к наинизшему субъекту в батальонной иерархии всегда организовывалось строго по уставной инстанции, то есть через ротное командование. Демонстративное же попрание столь незыблемого устоя, как правило, являлось следствием неблаговидного курсантского проступка, уколовшего своим бессовестным безобразием суровое, но ранимое сердце полковника Ершова.

     Вызываемый Данилов в это время меломанил в кружке почитателей набравшей силу молодёжного обожания «Новой волны». Собравшись в бытовой комнате, армейский микроколлективчик проводил личное время в приятном обществе исполнителей советского рока, в меру громко голосивших из динамика кассетного магнитофона «Весна».

     Не успев дослушать душевную «Ночную птицу» в исполнении Константина Никольского, Николай сорвался на вызов, поскольку знал, как всякое промедление пропорционально увеличивает время предстоящей экзекуции. Подтягивая на ходу ремень и оправляя форму, мучительно вспоминал возможный залёт, по поводу которого наверняка и пожелал его лицезреть комбат.

     Обычное дело ... При вызове к начальнику мыслительный процесс желательно активировать так, чтобы твоя обозримая несколькими прошедшими часами жизнь быстренько пробежала перед глазами. Но ... не получается. Лучше спросить по дороге, наверняка кто-то точно знает, за что тебя ожидает возможная кара. Не помогло ...

     «Неужели за клубом засёк ...», - недобрая мыслишка остренько пробежалась по растревоженным нервишкам. Неожиданно бурная по сибирским меркам позднеапрельская оттепель подсушила недостроенную часть забора с тыльной стороны училищного клуба. Вместе с широким штабелем давненько заброшенной кирпичной заготовки она представляла собой удобную и скрытую от начальственного ока площадку для уединённого перекура и созерцания окружающего мира. Впрочем, начальство сего подозрительного уединения, мягко говоря, не одобряло, желая курсантскую братию созерцать максимально ближе. Именно сегодня курсант Данилов совершил преступный акт игнорирования второго часа лекции по научному коммунизму с его заменой на вышеупомянутые пресловутые посиделки. Не беспричинно, не бесцельно, не просто так. Его всё чаще стало посещать нечто похожее на вдохновение. Благодатной почвой тому послужило систематическое собирательство потрясающих нелепиц от полковника Ершова, артикулируемых им по поводу патологического нежелания курсантского сообщества беспрекословно следовать букве уставного закона. Накатившее вдруг творческое озарение требовало немедленного уединения в надежде на приватную встречу с легендарным Пегасом. Ареал же обитания сей златокрылой особы на закрытой училищной территории по известным организационно-техническим причинам был крайне ограничен. Укромное местечко за клубом показалось одним из вариантов вероятного свидания.

     «Или я сам ляпнул чего крамольного ..., - мысль продолжала лихорадочно работать, - А может …» Додумать не успел, вспомнить и даже близко предположить, какое же из многочисленных мелких правонарушений могло нанести столь болезненную рану душевному спокойствию комбата, Данилов так и не смог. Более же серьёзные проступки, требующие разбирательства на высочайшем батальонном уровне скрывались надёжно.

     Кабинет начальника. Пора входить. Вздохнул, постучал. Услышав медвежье-басовитое «Входите», открыл дверь, вошёл. Быстро найдя взглядом нейтральный предмет, коим оказались настенные часы над сидевшим за столом экзекутором, доложился как можно бодрее:
     - Товарищ полковник, курсант Данилов по вашему приказанию прибыл.

     Судя по глубокой поперечной складке меж кустистых и задумчиво нахмуренных бровей, командир курсантского батальона Василий Иванович Ершов внимательно изучал деловые бумаги. Не отрываясь от столь важного занятия, и не удостоив взглядом вошедшего, комбат коротко бросил:
     - Ну?
     «Что «Ну» ... баранки гну», - ответ напрашивался сам собой, но вымолвилось обычно-виновато-самоосуждающее:
     - Виноват.
     - Ну?

     «Где же это я так прокололся? И что от меня надо бугаю этому? Сидит, нукает, хоть бы намекнул. В чём сознаваться-то?», - крутилось в курсантской голове, а сказать-то пока кроме «Виноват» и нечего. Стоит, молчит.

     Полковник продолжал тщательно изучать документ, и штрафнику ничего другого не оставалось, как принять вид внимательного наблюдателя. По опыту он знал - стоять следует «Смирно», виновато смотреть и виновато молчать, может экзекутор сам что-то, да и озвучит.

     Стрелки настенных часов отмерили десять пыточных минут. Не железобетонные ноги курсанта в напряжённом недвижимом стоянии начали затекать. Стараясь незаметно, одну ослабил.
     - Ты где стоишь? - легкое движение без полковничьего внимания не осталось.
     - Виноват.
     - То-то же.

     Комбат Ершов слыл человеком закалённым душой и особенно телом. Гигант. Ростом - «Во», кулачищи - «Во», голосище тоже - «Во». В разговоре своеобразно по-волжски «Окал», что как бы округляло эти три «Во» в одно большое «Ого-го». Но не это главное. Главное, что в своём кабинете полковник поддерживал температуру, соответствующую бодрому состоянию его дюжего организма. Слегка заиндевевшая штора, закрывавшая половину окна, явно указывала на приоткрытую форточку. Висевший под настенными часами большой термометр сию догадку подтверждал, чётко отмерив десять градусов по Цельсию. Чернильные и шариковые авторучки, а также прочие жидкосодержащие пишущие приборы к суровой закалке полковника относились с уважением, стараясь иногда что-либо из себя выдавить, но всё же писательские лавры разумно отдавали карандашным собратьям. Именно по этой причине комбат в момент курсантского прибытия старательно работал простым карандашом.

     Данилов, в относительно лёгком чистошерстяном обмундировании без шинельки и более южной, нежели сибирской закалки, тоскливо разглядывал часы и термометр, отмеряя нудный ход времени, и уверенно замерзал.  А посему опять попытался шевельнуться, незаметно ослабив ногу сначала одну, потом другую, авось комбат и не уследит.

     Хрустнул сломанный карандаш. Полковник исподлобья хмуро глянул на курсанта, правая лохматая бровь гневно изогнулась.
     - Ты где стоишь?
     - Виноват.
     - То-то же.

     В ожидании полковничьего откровения в мыслях курсанта повторялось одно и то же: «Декабрь зловещий подходил к черте другого дня, и сын у матери спросил: где ёлка у меня ... Декабрь зловещий подходил ...». Совершенно нелепая по содержанию стихотворная пародия на славную детскую песенку «В лесу родилась ёлочка» давно уже навязчиво вертелась в его околотворческом сознании. И именно сейчас, несмотря на текущий не декабрь, как нельзя лучше подходила к соответствующей обстановке, неожиданно помогая переживать молчаливое смирностояние.

     Экзекутор, похоже, тоже слегка озяб. Поёрзав на стуле, встал, шумно выдыхая, несколько раз поприседал и направился к свободному от мебели углу кабинета, где на коврике ожидала его любимая пара двухпудовых гирек-грелок.

     Пока полковник гирьками жонглировал как яблоками, курсант незаметно потоптался. Да что же это, комбат опять через плечо:
     - Ты где стоишь?
     - Виноват.
     - То-то же.
     «Декабрь зловещий подходил ...»

     В меру согревшись, комбат вновь сел за стол, посмотрел на часы, что-то для себя по ним определил, вероятно, время завершения воспитательного процесса, произнес:
     - Вам всё понятно, товарищ курсант?
     - Так точно.
     - То-то же. Свободен. Ротному доложиться не забудь.
     - Есьтть, - промямлил посиневшими губами Данилов и, скрипнув, как по насту, задубевшими каблуками, повернул закоченевшее тело кругом, вывалился из холодильника. Молчаливая экзекуция длилась сорок минут.

     Направляясь в расположение роты, Николай пытался продрогшим серым веществом сообразить: о чём бы ему доложиться? Комбат секрета не выдал. Какой вскрыть из своих, дабы неминуемая печаль последствий оказалась наименее обременительной, додумать не успел. Ротная канцелярия. Пора входить.

     Майор Барсуков, сидя за столом дубовой могучести, смотрел на вошедшего как на мерзкое насекомое. Спиной к окну, демонстративно сложив руки на груди, стоял взводный старлей Дынин. Вид у обоих саблезубый. На обречённого штрафника обрушилась свирепая буря традиционного ротного гнева:
     - А-а-а ... особа, приближенная к императору! Мимо меня! Меня!! Шасть! К полковнику! Я вас не спрашиваю почему ... А я спрашиваю Па-а-чи-и-му-у?! (удар могучего майорского кулака по столу) ... Ваше сопливое сиятельство, нагадив где-то, не соизволило признаться своим отцам командирам, прежде чем, сломя безмозглую тыковку, бежать на протирку королевских паркетов?! Жду доклада! Что!? Где!? Когда!? Ну-у!
     «Баранки гну ...»
     - Виноват.
     - Ясень пень, виноват. Великого откровения жажду. Признания. Чи-сто-сер-деч-но-го! Что!? Где!? Когда!?
     «Что!? Где!? Когда!?» - эхом метнулось в черепной коробке нарушителя.
     - Ну?

     Курсант упрямо молчал. От тоскливой безысходности в голове вновь завертелось: «Декабрь зловещий подходил ... Так, надо пластинку поменять». Придумал в уме считать. Досчитал до трехсот: «Значит, минут пять прошло, ротный не смотрит, пишет что-то, пишет .... Пора попробовать «Смирно» на «Вольно» поменять». Ротный, не глядя:
     - Ты где стоишь?
     - Виноват.
     - То-то же.

     «Да что же они все, будто сговорились? Так и до вечера проторчать можно. Здесь хоть тепло». Счет продолжался: «Один, два, три … шестьсот. Так ... минут десять есть. Всё ... ноги затекли, пробую ещё раз».
     - Ты где стоишь?
     - Виноват.
     - То-то же.

     Командир роты в это время на самом деле ничего не писал. Он методично изучал представленные командирами взводов списки увольняемых на ближайшее воскресенье. Методика заключалась в жесточайшем их сокращении по критерию взыскательной неугодности. А взыскивать, то есть накладывать дисциплинарное взыскание, из более сотни шальных курсантских голов всегда находилось с кого. Порой и со всех. Тогда жалкие лоскутки свирепо разорванных списков запросто отправлялись в мусорную корзину. Проштрафившегося Данилова майор перечеркнул раз, другой, третий ... Четвёртую красную черту бумага, с жалким хрустом порвавшись, не выдержала. Ротный яростно впечатал внушительный кулачище в изрядно похудевшие списки.
     Выпустив пар, экзекутор резко встал. Видимо подпирало время доклада результатов допроса комбату. А идти-то пока не с чем. И ротный сделал пристрелку:
     - За клубом дурку валял?
     «О как ... в самую точку попал, может и правда Ершов засёк?»
     - Так точно.
     - А-а-а ... едрит твою дивизию ... Когда уже там заборы достроят ... или развалят ... Тюлени хреновы ... нашли злачное лежбище ... доберусь я до вас ... всем места мало будет ... - медленно успокаиваясь, командир роты повернулся к Дынину:
     - Этого ... паррртизззана в увольнение не пускать! Зачислить в списки неувольняемых навечно! Что-о!? Нет такого списка!? Завести! И ему там быть номером один!
     - Есть.
     Что и требовалось. Все с облегчением вздохнули.

     ***
     Год спустя ...
     Место действия прежнее. Казарма. Послеобеденное личное время. Блаженство. Безмятежность ... Телефонный звонок. Клич дневального:
     - Курсант Данилов, к командиру батальона!

     Резвый старт. Доклад ротному начальству преступно попран ... некогда. Будь что будет. Всё потом. Кара батальонного Зевса на чаше весов местного правосудия вне конкуренции. А всякое промедление по-прежнему пропорционально увеличивает время предстоящей экзекуции. Мыслительный процесс активирован ... бесполезно ... Кабинет комбата. Пора входить. Тяжко вздохнул, постучал.

     Доклад курсанта о своём прибытии растворился в раскатистом басовитом хохоте. Полковник, сидя за рабочим столом, откинувшись на спинку кресла, упёршись руками в бока, казалось, разглядывал над собой нечто презабавное и ... неудержимо смеялся.

     Буйный смех неистово метался в замкнутом пространстве нерушимого господства суровой строгости. Пространство недоумевало, позвякивая настольной стеклянной парой графин-гранёный стакан, резонируя оконными стёклами и дребезжа приоткрытой форточкой.
     - А-ха-ха ..., - громоподобно веселился комбат, - так написать, так написать ... У-ха-ха-ах ... Ах, писатель ... Ну, зас-с-с-р-р-ранец ... Ох-ха-ох ... не могу больше.

     Затуманенный неуставным весельем взгляд полковника с минуту фокусировался на фигуре вошедшего. Прервав смех и судорожно всхлипнув, батальонный Зевс, привычным движением широко взялся за свой край столешницы и быковато подался вперёд. Однако ожидаемо следовавший затем устрашающий разряд карающей молнии вдруг блеснул насмешливо-искристой россыпью.

     В начальственном взоре чувствовался необычный мыслительный процесс. Отсутствие суровой складки меж кустистых бровей и еле заметная лёгкая поволока в глазах указывали на внутреннее смятение, охватившее местного Вседержителя. Отпустив столешницу, полковник положил обе ладони на лежащую перед ним раскрытую тетрадь. Подвинув её на противоположный край стола, и лукаво прищурившись, пробасил:
     - Твоё?

     Приготовившийся было к нещадной словесно-свирепой или же молчаливо-студёной порке Данилов взглянул на некое документальное предъявление и ... обомлел. Под широченными жилистыми ладонями комбата лежала его секретная тетрадь. Не то, чтобы и строго секретная, однако же старательно охраняемая от всякого начальственного глаза. Её содержимое, помимо личного самодеятельного стихотворчества, таило изрядную коллекцию презабавнейших афоризмов, чуть ли не ежедневно изрекаемых хозяином этого кабинета, а по совместительству и командиром батальона курсантов полковником Ершовым. Мало того, именно по теме несколько интимного тетрадного спецраздельчика Данилов имел несчастие обозвать и весь сборничек, начертав на его титульной страничке крупно и краснопечатно: «ЦИТАТНИК ВАСЬКИ ЕРШОВА». И теперь в неразумной голове штрафника, припёртого к стенке неопровержимым доказательством его циничной наглости, обозначилась одномоментная мечта - уйти из кабинета комбата невредимым. Отрицать очевидное было невозможно. Осталось смириться с надвигающимся кошмаром дальнейшей участи и произнести:
     - Так точно ... моё.

     Полковник медленно убрал ладони с тетради, с минуту внимательно изучал содержимое, надувая бульдожьи щёки и наливаясь кирпично-густо, казалось, до самого темечка. Шторм надвигался сокрушительный. Однако ...

     Кабинет вновь содрогнулся от неудержимого хохота. Комбат, шумно выпустив рвущийся из мощной груди воздух, откинулся в кресле и, запрокинув голову, издал такую волну оглушительного гогота с басовитым клёкотом, что претендент на экзекуцию опасливо попятился к двери.
     - Куда-а?! Ох-ха-ох-ах ... Ты ... эт-т-то ... ах-ха-ах ... где стоишь?! - начальственно прозвучало сквозь смех. - «Прямой потомок лошади Чингизхана» ... ох-ха-ох ... про кого это я так? А-а! Помню! Это же бурят Иванов с шестой роты меня расстроил своим видом задрипанного шамана. А это что? Ох, мама не горюй ... «не хер бегать козьими тропами, всем ходить только по уставным дорогам». Да-а ... а вот это ... «настоящее украшение помойки» ... уф-ф ... кого же я так-то разукрасил ...

     Комбат, хохоча до слёз, погрузился в чтиво своих же афоризмов. Впрочем, давно уже получивших статус крылатости в курсантской среде вверенного ему батальона. Апогей удивительного веселья пришёлся на невиданный доселе стиль новомодной причёски с несколько длинным названием, но суть уставного требования передающего с потрясающей точностью: «Волосы по территории головы должны распределяться равномерным образом».
     - Да-а ..., - протянул полковник и, загадочно хмыкнув, внимательно посмотрел на оторопевшего курсанта. Затем, заглянув в тетрадочку, как бы подвел итог:
     - И нечего на меня морду лица таращить.

     Данилов стоял смирно в ожидании развязки неожиданного представления. Готовность к принятию любого наказания ради возвращения в личную собственность девяносто-шести-листового предмета его вдохновенного творчества читалась в голубых глазах, сиявших притворно-чистейшей непорочностью. Душа страстно желала изобразить ангельский нимб над грешной головой. А мысли пульсировали в такт животрепещущему вопросу: «Это какая же ссучара так подло скрысятничала?»

     Полковник медленно закрыл тетрадь, двумя руками приподнял её, покачал, как бы оценивая на вес ... (Данилов мысленно страдал: «хана ... сейчас порвет, ей-ей порвёт») и бросил на дальний край стола.
     - Забирай свою писанину, - комбат резко встал, шагнул к большой канцелярской стойке, из вороха деловых папок достал зелёную книжицу и, помахав ею, с лёгкой иронией произнёс: "Что имеем - не храним; потерявши - плачем". Козьма Прутков. Рекомендую.

     Затем подошёл к окну, открыл настежь форточку и, глубоко вздохнув не по-весеннему студёным воздухом, задумчиво резюмировал:
     - А стишки-то так себе ... Классиков читай больше. И ... продолжай писать ... мешать не стану. Ан, глядишь ... да и новым Прутковым отечественную литературу порадуешь ... Только будь добр ... переименуй как-нибудь труды свои ... А то ... несерьёзно как-то ... какой же я тебе Васька? Добро? То-то же. Свободен ... писатель.

     - Ййеессьть, - еле вымолвил ошеломлённый невероятным происшествием курсант и, прижав девяносто-шести-листовое сокровище обеими руками к груди, позабыв все уставные постулаты, задним ходом вывалился из полковничьего кабинета.

     Что человеку для счастья надо? И много ли? А что вообще из себя представляет человеческое счастье? Бесчисленным множеством вопросов испокон задаётся мыслящее человечество относительно сей околофилософской категории нашего земного бытия. Ищет ответы. Находит. Отвергает найденное. Составляет формулы. Но наблюдая в тот момент за курсантом Даниловым, как минимум на часть из них можно было ответить с определённой точностью.

     По широкому центральному проходу курсантской казармы шагал молодой человек в форменной одежде цвета «хаки» и всеми другими атрибутами принадлежности к суровой армейской действительности, редко кем из чувственно нежной части гражданского общества ассоциируемой с волшебно-чарующим словом «счастье». Его порозовевшее от необъяснимого волнения худощавое лицо ширила загадочная улыбка. Сияющий голубизной взор устремлён в Вечность. Походка неуверенная. Руки крепко сжимают скрученную трубочкой тетрадь. Как древко знамени. Зеваки, собравшиеся полюбопытствовать на сотрясание двери комбатовского кабинета от взрывов громоподобного хохота, наблюдали странного товарища молча и со своим пониманием: «Сбрендил. Ершов доканал».

     Данилов остановился возле дневального. Развернув трубочку и бережно разгладив тетрадь, предъявил её стражу ротного порядка как священнейшую драгоценность.
     - Вот ... вернул. Думал всё ... хана. А он вернул. Да-а ... какой же он Васька? ... Василий ... причём Иванович ... Надо же, совсем как Чапаева ... О, как! - Данилов пронзил изумлённого товарища взглядом, требующим полнейшего понимания и согласия.
     «Точно сбрендил!» - утвердился в общей догадке дневальный и, вдруг, вытянувшись в струну, приложил руку к головному убору.
     - Я на совещание в главный корпус, - бросил на ходу у выхода командир роты и, заметив недавнего штрафника, ткнул пальцем в его сторону, - а с вами, товарищ курсант, разберёмся завтра.

     Высочайше помилованный курсант Данилов улыбнулся ещё шире. Завтра! И ему неожиданно накатило. Творческое озарение! И ... конечно же, оно опять потребовало немедленного уединения в надежде на приватную встречу с легендарным Пегасом. Удачные обстоятельства коварно подталкивали к новому нарушению.

     Завтра! Всё будет завтра! А может и не всё! А может и не будет! А посему сегодня ... Укромное местечко за клубом стало логичной альтернативой двухчасовой организованной самостоятельной подготовке.

     Шаловливые зайчики не по-сибирски тёплого позднеапрельского солнца играли в пятнашки с потускневшими кирпичиками так и недостроенного забора, норовя заглянуть в совершенно секретную тетрадочку, получившую в тот день новое имечко: «Добрый день, весёлая минутка».