Сошлись

"Здравствуй,  гарный мой Хохол" - сказал  мой Отец Свату, а тот строго поправил - " Гарний мий" и, кхекнув, добавил «Здоровеньки булы, Кацап!"

    Так они, деликатно улыбаясь, поприветствовали друг друга в первый раз, а потом уже при внуках -хлопая по плечам,  так подтрунивали  при каждой встрече и обязательно - перед каждой партией в шахматы, дурака, преферанс и непременно-  перед и после стопки " За урожай!", предваряющей или завершающей беседу,  спор, договорённость.

  Сваты сразу заметили недоумение впервые увидивших их вместе - есть ли вообще и что может так сблизить таких разных мужиков?

   Один (мой папа Фирс Ефимович - "Фирс" для всех, начиная от артистов и студентов театрального училища, кончая Министром Культуры):
   "при людях" - благородный интеллигент с творчески взъерошенной шевелюрой и окладистой бородой мудреца,прямой, степенный, при галстуке, явно ухоженный;
   "при своих" - что называется неприхотливый "простак",  при этом соответствующий толкованию Успенским в книге "Слоао о словах" имени Фирс как "Вносящий беспорядок".   Точность  соответствия подтверждалась всякий раз, когда "свои" искали по всей квартире "пропавшие, черт знает куда,  инструменты и расходные материалы", используемые Фирсом для  выявления, фиксации  на бумаге "заковык в башке"  и последующего их преобразования  в спектакли, пьесы, лекции, учебник режиссуры и актёрского мастерства , а то просто - в стихи. "Предметами, материалами, инструментами" были блокноты, записные книжки, авторучки, карандаши, сигареты, зажигалки, пепельница, очки. Они "пропадали черт знает куда", но чаще - в ворох книг, газет,  журналов,  писем, пустых пачек и конвертов, окурков  под "ленивицей" - узенькой кушеткой или на письменном столе в кабинете,  где Фирс уединялся по ночам.  Их проще было купить прозапас, чем уследить , как бы не выбросить.

   Другой (мой тесть Александр Антонович -  "Антоныч" для коллег-художников, соседей по коммуналке, меня и моих родных и друзей):
   "при людях" - поджарый, сутуловатый, в рубахе с расстегнутым воротником и в брюках "без стрелочек" на полусогнутых, почти лысый, но в шляпе и всегда подстрижен и побрит;
  "при своих" -  ......? Да такой же бобыль, как "при людях"! Но предметы "рукастых хлопит и материалы  та   нужды" всегда на своих местах. При этом всё  "живе до конца": кисть трётся до последнего волоска;   карандаш затачивается покуда не вытолкнется из огрызка грифель, а нож и стамеска - до ручки;  новый  эскиз рисуется  на обороте листа со старым; сковородка после яичницы не моется, а непременно протирается "лакомой горбушкой".

     Сваты поначалу тоже насторожились, каждый подумал - может, надо как-то успокоить  окружающих  и подстроиться друг к другу? Но вскоре поняли - это не надо, так как  есть  у обоих одна симпатичная крепко объединяющая души черта - азартность.

  Она проявлялась по-разному. У  Фирса  азарт всегда сопровождался резкими, размашистыми движениями, громкими возгласами, восторженным или напряженным взглядом.  Антоныча  увлеченность событием или собственным делом   сжимала в пружину : локти прижимались к бокам, голова втягивалась в плечи и только по пунктирным, как у дирижёра, движениям кистей рук ,  "кхеканью" и скрежету зубов можно было догадаться, какие эмоции в сей момент его переполняют.

  Они всегда азартно  обменивались интересами, вкусами, повадками друг друга, и особенно - во время совместных развлечений. По их ходу каждый почему-то старался почтительно подражать партнёру. Они как бы обменивались своими амплуа, трогательно, но чаще смешно для нас, старались  тем самым показать, как уважают друг друга. Правда, потом ,вспоминая при всех острый или забавный эпизод, они не менее азартно просто передразнивали друг друга.

      Однажды, когда я, жена и наш дошколятик сынок отдыхали с моими родителями в отдельном домике подмосковного дома отдыха ВТО, в гости  прикатил тесть. Вечерняя игра в шахматы  стала увертюрой к завтрашней рыбалке.

      Фирс нарочито медленно передвигал фигуры. Он их долго щупал, придирчиво разглядывал, точно так, как Антоныч накануне в магазине скрупулёзно отбирал для  рыбацкого арсенала свата крючки, лески, катушки, поплавки, грузики...Одно только перечисление им снастей раздражало нетерпеливого Фирса , а Антоныч, то потянет одну леску, то попросит другую, то начнёт колоться разными крючками, то попробует на зуб свинцовые грузила, то потрёт и, недовольно сморщившись, посмотрится в блесну...

      Антоныч,  сделав ход,  тут же нетерпеливо заёрзал на табуретке.  Поняв, что неверно пошёл, заскрежетал зубами, напружинился и  занёс руку над доской, как бы торопя противника на ответный ход, не давая ему осознать свою промашку. А Фирс  сразу это усёк и нарочно медлил, отхлебывал чай с паузами, пока мама пополняла вазочку  вареньем. Антоныч вскочил и забегал по веранде,  встряхивая  на ладони недовольное "Когда же!?" :

     - Разве так играют! Да я бы Капабланкой стал, если бы так много думал!

    Удивительно, но в этот момент тесть был чрезвычайно похож на отца, когда тот во время репетиции вбегал из зала на сцену и разносил неопохмелившегося "после вчерашнего"  актёра за  растянувшуюся мизансцену. Удивительно, ведь Антоныч ни разу не был у своего свата на репетиции!

      Какого рода "обратная связь" настраивала сватов на заимствование манер друг у друга, так и осталось для меня загадкой.

   Съев конём ферзя, Фирс макнул палец в  варень и приклеил задранную у королевы тряпочную подкладочку:

    - Не гоже, мать её... величеству ходить с задранным, как у шлюхи, исподним - пробурчал  прохрипывая матюки, как получалось у Антоныча, когда ему что-то мешало или не нравилось в том, что  сам делал. Будь то  неудачный скол при вырезании узора на шкатулке, тормошение незадачливого малька  на крюче , срыв резьбы на гайке, подгоревшая яичница, пятая попытка запустить двигатель старого "Москвича," попадание и расплыв наглой капли краски под трафаретом при "малевании" очередного заказного портрета члена Политбюро или выступление оного по радио.
    Как Фирс это и другое успевал подмечать за редкие и короткие встречи со сватом и так его играть, наверное, можно обьяснить не только прирожденной артистичостью , но и его режиссёрским приёмом  вскрывать по мелочам, запоминать, а потом своим показом прививать артисту на сцене уникальный "образ из жизни." При этом Фирсу свойственно было мельком заметить нюанс поведения Антоныча при одних обстоятельствах и непременно сыграть его детально и уместно в иных, как во время этой игры в шахматы.

 Не менее острой наблюдательностью   и умением поделиться запавшим в него  удивлением не в меньшей степени обладал и Антоныч. Только  для этого ему был дан   другой талант- живопись, резьба, столярное дело. Но оказалось, что  существуют некоторые обстоятельства, когда  "удивление" от них выражается разными натурами весьма схоже.  И тогда думаешь: "Кто их так одинаково научил?"
Неуёмное, страстное в "манере" Фирса самобичевание за свою оплошность в исполнении тестя довелось увидеть только мне. На другой рыбалке .

                ------

       Рыбачили мы тогда вдвоём на реке Потудань, недалеко от её впадения в Дон, в окрестностях села Гостинное. Оно приютилось в тени аллеи из высоченных белоталых тополей, будто бы посаженных по указанию Петра Первого для украшения уголка, где он любил погостить после трудов праведных на Воронежских верфях... Село и аллея очень понравились Антонычу.  А молоко парное в расписном глиняном кувшине у местной бабули ещё больше. Еле уговорил тестя оторваться от кувшина и рассказов  деда Кузьмы об истории села.

    Долго продирались через сплошной ивняк к "клёвому мысочку, где местные не тыкают сети." Скользя по корням и веткам, чавкая сапогами в иле, мне удалось пробраться к прогалу  и с нескольких попыток забросить донку в  чёрную ленту воды, шныряющую  между космами ив. Донку снесло к мыску, за которым, судя по всплескам  матюков, так же "комфортно" расположился тесть. Удилище при отпуске лески вздрагивало, но потом  чуть изогнулось и замерло. Ясно: грузило не зацепилось. Удалось таки уложить его на чистое дно, как не раз поучал тесть.  А громадный крючок, который он долго - долго выбирал и  тщательно привязал наверняка удерживал на себе блямбу из тугого замеса жмыховой макухи.  Удилище само   устроилось на ветках ивы и я решил больше его не трогать - уж больно муторно перезакидывать! В любой момент по кивку кончика мог схватить снасть и сделать подсечку. Наломал и уложил охапку веток на  локоть ствола, удобно уселся и стал ждать. Заморосил дождик. Но кивка всё не было и не было. Достал пластмассовую мыльницу с самоделным радиоприемником внутри и включил  на полную громкость  Маяк -   одну из средневолновых станций, ориентирующих в шестидесятые годы  авиапилотов морзянкой в паузах между популярной эстрадной музыкой. Думал, Антоныч отсюда не услышит писк и хрип крохи-динамика.  Но тут же донеслось:

    - Выкинь эту дрянь! Рыбу распугаешь! И так не клюёт , зараза!

      Антоныч терпеть не мог не только "буржуйские" рок и буги-вуги, но и наших эстрадников Утёсова, Бернеса, Бунчикова, Нечаева и даже Шульженко, не говоря уже о джаз-бандах, биг -бэнах. Романсы и оперетту он слушал снисходительно, досадливо морщась.

    Для меня, пока не рассказали мои дочь и сын, жившие   в студенчестве у Антоныча и слышавшие его воспоминания, было загадкой- как тестя, уроженца  украинского села Гуляйполе , не учившегося в гимназии , не ведавшего, что такое оперный театр и  симфонические концерты, не знавшего в детстве что такое радио,   может  вдруг  пленять звучание из "ларца" классической музыки.Чуть услышав заветные звуки, Антоныч сразу вскакивал, прекращал разговоры и, восклицая "Бетховен!," "Григ!," " Скрябин!" , "Шаляпин!", снимал " ларец"  со стены  холостяцкой комнатушки и музыка   прилипала к его уху, как сейчас к нашим ушам прилипают щёки смартфонов. Этот "ларец"  уединял, ограждал меломана   от рычания, визга уличного транспорта, от треска  дверей троллейбусов на остановке прямо у его окна. Тесть отмахивался от советов купить радиоприемник, и не потому, что  "некуды громадить сундук",  а потому, что, по его словам, пропал бы "интим с  коханой музыкалкой"...

     А первой " музыкалкой"  было окно в барской усадьбе, под которое он мальчишкой  прокрадыался через щелку в садовом заборе.Ему хотелось разглядеть, как и на чём "такий малий дятел стрекочить". "Дятел" - барчук, на два года постарше Сашки, как-то, играя на пианино,  услышал чих под окном. Подал руку. Пианино и особенно громадная раковина грамофона заворожили Сашку. Заворожили  не только дивными звуками клавиш, оркестров, голосами Шаляпина, Гмыри, Собинова но и своими резными узорами. Барчук заметил и показал свои рисунки, краски и дал порисовать... И у Сашки сразу получилось! Получалось и потом, когда стал профессионально писать картины, вырезать рамки, шкатулки, инкрустировать мебель...

        Удилище вдруг покачнулось и поползло с ветки, катушка сорвалась с тормоза  и затрещала громче мыльницы. Я только успел перекинуть  её через себя  на берег,   схватил двумя руками удилище и прижал  катушку к груди, чтобы остановить разматывание лески. Не тут-то было! Торчащая  на торце   катушки "вертушка" впилась в кожу куртки и стала скручивать  её в жгут, будто стараясь выжать. Ухватить "вертушку," подмотать леску  невозможно!   Она тянула меня в воду.

       - Антоныч! Антоныч! Помоги! - завопил я и стал пятиться с удилищем вверх  на берег,  не выпуская катушку  из тесного объятия.

        - Выводи, выводи! Сюда, на этот плёс! Не отпускай леску! Сойдёт! - летело над моей головой.

         Каблуки соскальзывали с веток, вспахивали песок берегового обрыва. Упираясь в него  задницей и локтями, змеиными галсами я вытолкнулся повыше и тут удилище взвизгнуло, выпрямилось,  грузило полетело  в Антоныча, я упал на спину, а над гладью воды  кувыркнулось желтобрюхое бревно сазана.

          Я оглянулся. Антоныч стоял и,  покачивая головой и широко разводя руки, явно демонстрировал сочувственную досаду  к рыбаку, сматывал песку, а в  глазах  прятал смешливую хитринку. Обычно такая хитринка  предшествовала его ответам на   просьбы чем нибудь   поделиться. С такой хитринкой он каждый раз нарезал компании арбуз -  не на вертикальные доли-полумесяцы, а на горизонтальые  скобочки, не затрагивая середины. И  приговаривал:
              -  Так и быть, поберегу ваши  воротники от  сладкого шматья.  Скобочки просто откусывать удобно ,  а мне вот  только о-дно-му придётся брать инструмент
    Огромный искрящийся рубин  будто  ждал  огранки  от  ложки в руке мастера .
     Такая же хитринка сопроводила  вопрос " А много тебе надо?" После чего было отрезано три сантиметра от половинки  мягкого карандаша,  когда внучка его попросила у деда, чтобы легко записывать и править  нотные диктанты в "Гнесинке".   
      Я ползком выбрался на   берег, стал искать мыльницу, а сам ждал, какая же хитринка сыграет в этот раз. И тут произошло незабываемое.
          Антоныч  вдруг  истошно закричал, сорвал с  головы свою любимую с довоенных времён соломеную шляпу-конотье и стал топтать её ногами

           - Старый дурень! Му...! Скряга! Пожалел зятю кованный крючок привязать! А ему повезло. Эх! - Антоныч показал разогнутый сазаном проволочный крючок на леске, пнул комок соломы, а тот расправил поля, полетел и  поплыл как детский кораблик.  Наверно, на беседу с сорвавшимся сазаном о горе-рыбаках...

         Я тогда подумал:  наверно только Фирс    мог так досадовать  за свои промахи,  будь то что-то неладное на сцене, нескладуха в строках на бумаге, заковыки в дружбе или в семье... И дед Ефим...  Вот и тесть... А я?

                -------

      Шахматный проигрыш  настроил  тестя на рыбацкий реванш. Это было видно по тому , как он вооружился удочками  и нёс их на плече, как придирчиво выбирал лодку и решительно опустил якорь. Над подсказками свата  он великодушно  посмеялся и подчёркнуто покровительственно  помог ему разобрать снасть, насадить  наживку, а потом весьма артистично показал, куда и как забросить.  Фирс почувствовал подвох и с удовольствием разыгрывал из себя неумёху - переспрашивал, перенасаживал, перезабрасывал и дергал раньше времени удочку. И, как ни странно, ему здорово везло. Антоныч ловил с правого борта, Фирс - с левого, а я - с кормы. У нас почему-то  цеплялась одна трава, а его почти каждая проводка прерывалась решительным нырком поплавка. Антоныч чертыхался на течение,  на солнце в глаза, на не тот крючок и поплавок, на вынужденные паузы для снятия добычи с фирсовского крючка, на его просьбы подержать удочку, пока  закуривает.

   Незаметно подкрался вечер.

         - Вот уж клёва не видать.Что-то стало холодать, не пора ли нам  мотать, а не лучше ли -поддать? У меня для вас сюрприз, есть чем завершить круиз! - с этими словами отец повернулся к носу лодки и достал бутылку водки. Поворачиваясь обратно,  он промахнулся-  опёрся  рукой не в борт, а в воду, лодка резко накренилась и перевернулась...
   Мы долго ныряли. Мне с тестем удалось  найти садок с добычей, поймать удочки, а свату- его "сюрприз".

        Холодрыга от мокрой одежды и матюки дежурного-спасателя  с лодочной станции лихо погнали нас от греха.

        В домике не было никого- наши ужинали в столовке .
      - О! Надо же! Смотрите: перед рыбалкой погладил ! - удивилась жена   обтянувшим мои бёдра  джинсам и кинула ключи.

Слава Богу - обойдёмся без скандала!

       Сватам  наладил горячий душ. Сменил всем трусы и майки, мокрую одежду быстро развесил  на кустах за домом. Сам почистил и пожарил рыбу.

    "Сюрпризу" пришлись в масть не только шипящая сковородка с рыбой и  принесенные нам с ужина в столовке салат, сырники, но и... восторженные улыбки  от рассказа Антоныча, как он проиграл свату партию в рыбалку. Тесть оказался очень щедрым в этот раз, не скупился на привезённые для нас  гостинцы - варенные яйца, сушки , арбуз  и особенно - на  метафоры, эпитеты, вздохи и  ахи,  блестяще исполняемые в манере свата...

       Наши  и не догадались спросить, почему мы в холодный сентябрьский вечер сидим в одних трусах...

                -----