Спасибо Вам за Ваши письма

Светлой памяти Исаакa Нюренберга.

Спасибо  Вам за Ваши письма.
Для Ваших писем я завёл отдельную папку,         
   
Из переписки.
 Роза
Каждая строчка вызывает у меня ассоциации               
 Какого возраста ваша группа?
  Я  спрашиваю так как  послевоенное поколение имею свои истории,  Bы как фактически ребенок войны свои, мой муж рассказал мне интерсные  воспоминания сибирь, голодное детство, волки нагоняют его с мамой в одной из деревень, вечером, как он трехлетним мальчиком заблудился и попал в одну крестьянскую хату и думал что он в раю и тд .

я собрала эти истории обработала через мою призму восприятия и манеры повествования и получилась книга Ту -Бишват.Новый Год Деревьев.
 

Я была в этом году в Израиле  навестила многих людей ,друзей детства,родных....
  Сколько судеб  печальных и радостных , что взволновало меня это те идеалы на которых росла я стали вытеснятся.   
Hаписав книгу я отдала дань людям чья жизнь не прошла бесследно.
 Tакие  ценные  уроки молодому поколению.
  Cейчас я продумываю дизайн  книги ,хочу оставить место для исторических сносок о таких терминах как кантонисты, вставить географические карты местности, хочу оставить пустые страницы.   

   Иссак            
Хотя судьбы еврейских детей того времени чем-то и схожи, но у каждого всё же было своё детство, отличное и во времени, и по материальному положению семьи, и по её социальному статусу, и по месту проживания.

 Лично моё пришлось на предвоенные годы.
21 июня мне исполнилось 9 лет. А 22-го  я со старшим братом пошли в городской театр на дневной спектакль смотреть «Заколдованный портной».

И там мы узнали, что началась война.

А 25 –го уже узнали, что такое бомбёжка. 5 июля, когда уже с самолетов сбрасывался немецкий десант, мы удирали в эшелоне из Витебска. 8 июля нас бомбили под Невелем. Вот краткая хроника конца моего детства, которое нашло  отражение в многих моих стихах.
Я рад за Вас, что историю своей семьи, отображённую в интересном повествовании, Вы оставите своим внукам и правнукам.
А им желаю, чтобы было желание прочитать всё это.
 
Мой дед по отцу из Люблина Варшавского воеводства был кантонистом и 25 лет отслужил  в царской армии.
Вернувшись, женился на 25-летней красавице, которая родила ему много-много детей. Двое из них пацанами оказались в России.
Мой отец с 12 лет работал на Витебской чулочно-трикотажной фабрике.
Его путь там от мальчика на побегушках до главного технолога.

Оттуда на Беломорканал в1936 году.
В 1939 году освободили умирать дома от разных язв.
А он выжил и дожил до 83 лет.
 
Ассоциации…
Прочитал о портрете Вашей бабушки и вспомнилось стихотворение, написанное в начале нашей жизни в Израиле
Бывая  в  Иерусалиме,
люблю  я  в  Мэа-Шеариме
по  узким  улицам  столицы
бродить,  заглядывая  в  лица,
и  вспоминать  далёкий  Витебск,
где  я  почти  такое  видел
на  фотографиях  у  деда
в  его  альбоме  сокровенном.
 
Бывало,  я  после  обеда,
забравшись  к  деду  на  колено,
забыв  шкодливость  и  игрушки,
смотрел  на  пейсов  завитушки
его  дядьёв,  отца  и  братьев,
на  женщин  в  допотопных  платьях,
как  будто  бы  на  динозавра,
не  ведая,  что  будет  Завтра,
что  я  живьём  увижу  лица
воскресшей  жизни  и  традиций,
что  буду  в  Иерусалиме
бродить  я  в  Мэа-Шеариме.
 
Хоть  кто-нибудь  когда-нибудь
знал  наперёд  свой  бренный  путь?
 
И ещё одно
 
Чтобы  сон  рассмотреть  получше,
я  с  собою  беру  фонарик.
Зажигаю  зелёный  лучик, –
что  сегодня  мне  ночь  подарит? –
и  тихонько  вступаю  в  детство,
в  довоенное,  в  давнее-давнее.
 
Но  куда  это  дом  мой  делся
с  деревянными  старыми  ставнями,
 
что  стоял  на  Советской  улице?
Да  и  нет  довоенного  Витебска!
Память  горбится  и  сутулится.
Жизнь,  как  Витьба,  из  русла  вытекла.
Там,  где  дом  наш  стоял  когда-то,
несуразное  что-то  высится,
и  в  холодном  расплаве  заката
только  трупы  на  улицах  Витебска.
 
У  Шагала  другие  видения:
быт  тяжёл,  но  скрипач  на  крыше.
Значит,  живы  ещё  песнопения,
и  народ  потихоньку  дышит.
 
Мне  же  только  ужасы  видятся:
кровь  рекою  и  убиенные,
и  горящие  улицы  Витебска,
где  прошли  мои  дни  довоенные.
 
Я  хочу  погасить  фонарик,
чтобы  сон  перестал  смотреться:
не  могу  я  видеть  кошмары,
проглотившие  наше  детство.
 
Но  опять  этот  дьявольский  случай, –
не  могу, – выключатель  заело.
И  горит  моей  памяти  лучик,
обжигая  и  душу,  и  тело.

           *** *** ***
 
Я узнал о войне в сорок первом году,
девять лет сталось мне накануне.
Мне, мальчишке, никто не пророчил беду,
но пришла она в жарком июне.
Самолёты с крестами нас стали бомбить,
кто-то им из ракетниц сигналил.
Нас, евреев, в листовках грозили убить,
и соседи чужими вдруг стали.

Мы бежали от них. Эшелон уже ждал,
обещая от смерти спасенье.
Без вещей, чуть еды – путь наш был на вокзал,
начиналось где столпотворенье.
Кто-то где-то кого-то уже потерял.
Крики, стоны и плач повсеместно.
Паровозный гудок – новых бедствий сигнал.
А в теплушках и душно, и тесно.

Хуже всех нам, мальчишкам, так думаем мы:
упрекают нас, немцем пугают;
в туалет не сходить, хочешь – писай в штаны,
захотелось покакать – ругают.
Но ведь хочется это, как будто назло,
и сильнее, чем хочется хлеба.
Есть ребята, которым в семье повезло,
что мечтаешь: вот так же и мне бы.

Из семьи кто-то, молча, газету подаст,
чтобы, молча, он надобность сделал.
Я бы тоже такое и также горазд,
чтоб не мучать мальчишечье тело.
 
А когда разбомбили наш эшелон,
расхотелось и писать, и какать,
убежал постоянно нас мучавший сон,
и хотелось сквозь зубы мне плакать.

Ноги сами меня сивкой-буркой несли
 к лесу через пшеничное жито.
…Стариком вспоминаю года, что ушли,
и все беды, что были прожиты,
ужас детства, пришедший с проклятой войной,
постоянное преодоленье.
И спешу запечатать путь, пройденный мной,
под запор в строчках стихотворенья.
9.06.2016.

С искренним уважением, Исаак.