Метаморфозы. Свинка ты заморская гл. 3

3
 С первых же дней  Тёму (так звали моего хозяина) охватил родительский инстинкт. Он постоянно хватал меня, купал в шампуне чуть не каждый день, без надобности чистил глаза,  ковыряли в ушах, чесали несколько раз за день, пытался когти обрезать, но найти их, к счастью, не смог.
   Началась одинокая жизнь в клетке, когда и бегать-то не с кем. Лесенка и качели, предоставленные мне одному, в первый же день надоели. Скучал даже по попугаю. Одна отрада – прогулки на улице и короткие встречи с родственниками, которых иногда выносили погулять. Моя красота не оставляла равнодушными  женское население двора. Меня брали на руки, гладили, что я любил, но не мог при девчонках произвести естественные потребности организма.  Ведь как будет неудобно! Терпел. Тема хозяйским жестом брал меня, ставил на землю. Команды «Сидеть» ,» Стоять» я выполнял лучше любой собаки, весело катал мячик. Но самым главным финтом  в моей карьере артиста был трюк с поеданием длинной вермишелины. Мои щечки непроизвольно раздувались, постепенно всасывая в моё внутреннее пространство этот бесполезный для меня объект. Все дружно смеялись. Дрессировщик был горд.
   Семья, в которой я жил, состояла из трёх человек: мамы, в основном пребывающей на кухне и кричавшей  оттуда время от времени, как попугай, одно и то же папе, которого дома звали Спортсмен на диване : «Перестань смотреть ящик и займись ребёнком» или сыну: «Иди учить уроки». Но её педагогическое воздействие на домочадцев было так же мало, как попугая, с которым я был знаком. Вечером она в усталости помещалась на диван, отчаявшись повлиять на членов своей семьи, где уже сидели и другие члены семейства. А  я оставался один в своей неухоженной клетке с поилкой, в которой была  несвежая вода, с неубранными экскрементами, с засохшей травой.
   Осень сменила лето. Выносить  меня на улицу стали редко. Девчонки с интересом посматривали на парней с собаками. Парни, бросая палки, громко кричали  «Апорт», их собаки  сломя головы неслись и приносили эти палки, хотя вокруг было полно точно таких же. Тёма тоже, веря в свои способности дрессировщика, пытался меня научить этому апорту, но я не проникся,  а хотел сбежать от своего хозяина  куда глаза глядят. Теперь и длинной вермишелью  развлекал он гостей всё реже, а садился с новым телефоном на диван вместе с теми, кто пытался  дрессировать и его, и тоже неудачно. Родительский инстинкт Тёмы по отношению ко мне  совсем не заглох. Время от времени наступившая семейная идиллия прерывалась криком: «Хочу собаку». Спортсмен на диване  или мама показывали  на меня как на пример безответственности своего чада и говорили: «Вот она».
    Иногда в гости приходил дедушка. Он брал меня на колени, гладил, потом опускал на пол, давал побегать по комнате и покатать мячик, играл со мной, привлекал Тёму к игре. Надежды оторвать внука от телефона дед не терял, напоминал об игре на скрипке, а когда это случалось, дед радовался и надеялся передать внуку свои умения.  Красивая музыка, сыгранная дедом, чередовалась с какофонией внука. Вскоре Тёме,  да и деду, это надоедало. Внук садился с телефоном на диван, а дед шёл пить чай на кухню. Так было обычно.