Блок. Незнакомка. Прочтение

       Незнакомка





                По вечерам над ресторанами
                Горячий воздух дик и глух,
                И правит окриками пьяными
                Весенний и тлетворный дух.

                Вдали, над пылью переулочной,
                Над скукой загородных дач,
                Чуть золотится крендель булочной,
                И раздается детский плач.

                И каждый вечер, за шлагбаумами,
                Заламывая котелки,
                Среди канав гуляют с дамами
                Испытанные остряки.

                Над озером скрипят уключины,
                И раздается женский визг,
                А в небе, ко всему приученный,
                Бессмысленно кривится диск.

                И каждый вечер друг единственный
                В моем стакане отражен
                И влагой терпкой и таинственной,
                Как я, смирён и оглушен.

                А рядом у соседних столиков
                Лакеи сонные торчат,
                И пьяницы с глазами кроликов
                "In vino veritas!"   кричат. 
          
                И каждый вечер, в час назначенный
                (Иль это только снится мне?),
                Девичий стан, шелками схваченный,
                В туманном движется окне.

                И медленно, пройдя меж пьяными,
                Всегда без спутников, одна,
                Дыша духами и туманами,
                Она садится у окна.

                И веют древними поверьями
                Ее упругие шелка,
                И шляпа с траурными перьями,
                И в кольцах узкая рука.

                И странной близостью закованный,
                Смотрю за темную вуаль,
                И вижу берег очарованный
                И очарованную даль.

                Глухие тайны мне поручены,
                Мне чье-то солнце вручено,
                И все души моей излучины
                Пронзило терпкое вино.
               
                И перья страуса склоненные
                В моем качаются мозгу,
                И очи синие бездонные
                Цветут на дальнем берегу.
               
                В моей душе лежит сокровище,
                И ключ поручен только мне!
                Ты право, пьяное чудовище!
                Я знаю: истина в вине.
                24 апреля 1906. Озерки   





Ал. Блок. Из примечаний к первой книге «Собрания стихотворений» 1911-ого года:
     «Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть».
     В Томе I время и место было указано  у стихотворений, описывающих «острые мистические переживания».
     И здесь – не «фантастический реализм, здесь незамутненная мистика.

     Интересная деталь:
А.А. Блок. «Полное собрании сочинений и писем в двадцати томах. ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ»:
     Статья по этому стихотворению отсутствует.

     Ни других редакций, ни других вариантов, даже правок  нет?
     Все  пятьдесят две строчки, всё стихотворение вырвалось как единый вздох? Или всю работу над ним Блок “запечатал” – провел на каких-то отдельных листочках и их сжег?

     Впечатление на  современников стихотворение произвело оглушающее.

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     «Блок – поэт "Златокудрой царевны" – был дорог немногим, – констатировал С.  Соловьев, – Блок "Незнакомки" стал любимцем толпы» (Письма Александра Блока, Л.,  1925. С.  32).
     Большое число  мемуаристов  (С.  Городецкий,  К.  Чуковский,  В.  Зоргенфрей, В. Страже в и др.)  вспоминают о чтении автором "Незнакомки". "Его голос, – писал С.  Штейн, – звучал глухо,  что сообщало  его декламации особенно таинственный, сокровенный смысл. ( ... )  Это чтение был повторный процесс творчества" (Воспоминания, 1.  С.  192;
»

Из "Воспоминаний Корнея Чуковского о Блоке". Часть 2:
     «Я помню ту ночь, перед самой зарёй, когда он впервые прочитал „Незнакомку”, — кажется, вскоре после того, как она была написана им. Читал он её на крыше знаменитой башни Вячеслава Иванова, поэта-символиста, у которого каждую среду собирался для всенощного бдения весь артистический Петербург.
      Из башни был выход на пологую крышу, и в белую петербургскую ночь мы, художники, поэты, артисты, опьянённые стихами и вином — а стихами опьянялись тогда, как вином, — вышли под белесое небо, и Блок, медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвёртый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом.
     И мы, впитывая в себя её гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас её очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только произнёс он последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение. И теперь всякий раз, когда, перелистывая сборники Блока, я встречаю там стихи о Незнакомке, мне видится: квадратная железная рама на фоне петербургского белесого неба, стоящий на её перекладине молодой, загорелый, счастливый своим вдохновением поэт и эта внезапная волна соловьиного пения, в котором было столько родного ему.»

     Современники перечисляют реальные детали, упомянутые в тексте:

Из Примечаний к данному стихотворению в  «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах»  А.А. Блока:
«
     После поездки с Блоком в Озерки Е.П. Иванов записал рассказ поэта о том, как было написано стихотворение:
     «
     Заехали в Озерки ( ... )  Пошли на озеро, где "скрипят уключины" и  "визг  женский". В Шувалово прошли. ( ... )  Потом Саша с  какой-то нежностью ко мне, как Вергилий к Данте, указывал на "позолоченный" "крендель булочной" на вывеске кафе. Все это он показал с большой любовью. Как бы желая ввести меня в тот путь, ( ... )  которым велся он тогда в  тот вечер,  когда появилась Незнакомка. Наконец, привел на вокзал озерконский ( ... )  Из большого венецианского окна видны "шлагбаумы", на все это он указывал по стихам. В окне видна железная дорога ( ... )  поезда часто проносятся мимо ( ... )  Зеленеющий в заре кусок неба то закрывается, то открывается. С этими пролетающими машинами и связано появление в окне незнакомки. ( ... )  Я начинаю почти видеть ее.  Черное платье, точно она,  или вернее весь стан ее прошел в окне, как пиковая дама перед Германом» (БС-1. С. 406).
     »

     – "Iп  vino  veгitas!"  кричат. – Истина в  вине! (лат.). – Источник этого крылатого выражения – сочинение Плиния Старшего "Естественная история". XIV.  28.
     »

     Соответственно в Незнакомке видели местную "озерконскую"  проститутку, странным образом не веря самому Блоку.
     Но прежде всего стихотворение расположено в разделе «Город», который весь – описание отнюдь не земного Питера.

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. К метаистории русской культуры. Глава 5. Падение вестника:
     «…город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, — но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» — уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного — цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды — жертвенник-дворец-капище — выступит из мутной лунной тьмы. Это — Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, — но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.»

     Блок и в этом стихотворении оставил намёк на то: «Иль это только снится мне?»
     И все эти “испытанные остряки” – это всё те же, описанные ранее, немного отмытые и напялившие  “котелки”,  морлоки, как чумные крысы, выползшие на свет:

                «
                Поднимались из тьмы погребов.
                Уходили их головы в плечи.
                Тихо выросли шумы шагов,
                Словеса незнакомых наречий.

                Скоро прибыли толпы других,
                Волочили кирки и лопаты.
                Расползлись по камням мостовых…

                …незримый поток шелестил,
                Проливаясь в наш город, как в море…
                10 сентября 1904
                »   

     А “реальные детали” – да полно вам! Он и ещё через десять лет будет бедствовать:

                «…Живи еще хоть четверть века –
                Все  будет так. Исхода нет.

                Умрешь – начнешь опять сначала,
                И повторится все, как встарь:
                Ночь, ледяная рябь канала,
                Аптека, улица, фонарь.
                1914»

     Ибо, как там у Гермеса Трисмегиста? – «что внизу, то и наверху».  Стоило ли прерывать Служение, рисковать своей душой, чтоб во внеземелье нарваться на те же фонари, и знакомую за углом, аптеку.  Его прельщали: "Мир, который откроется тебе – прекрасен, мир волшебен”. А получил он  вот это:

                По вечерам над ресторанами
                Горячий воздух дик и глух,
                И правит окриками пьяными
                Весенний и тлетворный дух.

                Вдали, над пылью переулочной,
                Над скукой загородных дач,
                Чуть золотится крендель булочной,
                И раздается детский плач…

     А Незнакомка… Когда ты «освободился» от долга, когда бросил долг  Служения, то возникает вот это:
А.А. Блок. О современном состоянии русского символизма:

     «
     В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде, потому что нет уже золотого меча. Теперь, на фоне оглушительного вопля всего оркестра, громче всего раздается восторженное рыдание: "Мир прекрасен, мир волшебен, ты свободен".
Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками"), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности – все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой – вздох моря, третий – аметист, четвертый – священного скарабея, крылатый глаз. Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое – себе самому на диво и на потеху; искомое - красавица кукла.
Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или балаганом, где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами (ессе homo!) [Се человек! (лат.)]. Золотой меч погас, лиловые миры хлынули мне в сердце. Океан – мое сердце, все в нем равно волшебно: я не различаю жизни, сна и смерти, этого мира и иных миров (мгновенье, остановись!). Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством (тенденция, проходящая очень ярко через все европейское декадентство). Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я (лично) называю "Незнакомкой": красавица кукла, синий призрак, земное чудо.
Это – венец антитезы. И долго длится легкий, крылатый восторг перед своим созданием. Скрипки хвалят его на своем языке.
     Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено.
     Созданное таким способом – заклинательной волей художника и помощью многих мелких демонов, которые у всякого художника находятся в услужении, – не имеет ни начала, ни конца; оно не живое, не мертвое…
     »

     И  где здесь «Озерки»?
     Кстати, актрисам театра Комиссаржевской (Волоховой, главным образом, конечно) он показывал другое место действия.

В.П. Веригина."Воспоминания":

     «
     ...Сестрорецкий вокзал, избранный нами для прогулок по милости Блока: он любил туда ездить по вечерам весной совершенно один, в одиночестве пить терпкое красное вино. Там ему чудилась Незнакомка.

                И каждый вечер друг единственный
                В моем стакане отражен,
                И влагой терпкой и таинственной,
                Как я, смирен и оглушен…

     Однажды Блок и нам предложил туда поехать. Мы взяли финских лошадок, запряженных в крошечные сани. Нам захотелось ехать без кучеров, чтобы мужчины правили сами. Мы отправились туда, где блуждала блоковская незнакомка, в туман, мимо тихой замерзшей реки, мимо миражных мачт.

     Эта зимняя поездка с Волоховой отразилась в стихах Блока: «Но для меня неразделимы с тобою ночь и мгла реки и застывающие дымы и рифм веселых огоньки».

     И теперь, когда читаю эти строки, встают в моей памяти ночные поездки на Сестрорецкий вокзал в «снеговой тиши». Впереди в маленьких санках две стройные фигуры — поэта и Н.Н. Волоховой. Она грустна. Мы приезжаем на скромно освещенный вокзал. Купол звездный отходит, печаль покидает Волохову — ею овладевает Снежная дева.
»
     Хотя может быть,что тут несколько ошиблась Веригина и процитировала не те строфы. Надо было:

                «
                Чего же жду я, очарованный
                Моей счастливою звездой,
                И оглушенный и взволнованный
                Вином, зарею и тобой?
                » 

из стихотворения "Там дамы щеголяют модами..." - второго стихотворения на ту же тему.
     Та, которая "как определилось впоследствии" "оказывается Душой Мира" являлась перед Блоком, как минимум, дважды. Одно из этих явлений он описал в дневнике (30 (17) августа 1918 г.), другое - в письме Андрею Белому (от 25 июля 1904 г.), вот и её "антитеза из лиловых миров" - Незнакомка продемонстрировала ему свои шелка и траурные перья те же самые по минимуму два раза.


     – «Девичий стан, шелками схваченный… – метафоры Блока обычно далеки от всякой метафоричности, вот и здесь промельком показан второй миг сотворения Незнакомки. Миг первый и третий– в одноименной пьесе:
     «…По  небу, описывая медленную дугу, скатывается яркая и тяжелая звезда. Через миг  по  мосту  идет  прекрасная  женщина  в  черном,  с  удивленным  взором расширенных глаз…»
     А между мигом-звездой и мигом-женщины-в-черном увидьте теперь мгновение, когда «шелка», как змеи «схватывают», обхватывают, обвивают нагое женское тело.

Даниил Андреев. «Роза Мира». Книга X. Глава 5. «Падение вестника»:

     «
…Сперва – двумя-тремя стихотворениями, скорее описательными, а потом всё настойчивее и полновластней, от цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами исполинской реки, – но это уже не просто Петербург, не только Петербург. Это — тот трансфизический слой под великим городом Энрофа, где в простёртой руке Петра может плясать по ночам факельное пламя; где сам Пётр или какой-то его двойник может властвовать в некие минуты над перекрёстками лунных улиц, скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению; где сфинкс «с выщербленным ликом» – уже не каменное изваяние из далёкого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной мглы... Ещё немного – цепи фонарей станут мутно-синими, и не громада Исаакия, а громада в виде тёмной усечённой пирамиды – жертвенник-дворец-капище – выступит из мутной лунной тьмы. Это – Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в которую сегодня влюблен, – но в те ночи, когда он спал глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям, расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.
     »