Старушки-блокадницы

               Не нам ночами снился теплый хлеб,
               с ума сводя до судорог голодных.
               Но нам нельзя забыть тех страшных лет
               и зим блокадных и холодных.

     В легендарном городе на Неве мне довелось прожить три года во время учебы в военной академии. Музеи, парки, фонтаны, мосты, каналы, Невский, Дворцовая, Петропавловка, Аврора, пахнущая свежими огурцами корюшка ... Пискаревский мемориал ... Изумительной красоты и исторической огранки город.

     Не торопись, прохожий, внимательно посмотри вокруг и, среди удивительного многообразия архитектурного отражения давних и не очень эпох, твой взгляд обязательно остановится на каком-нибудь исторически значимом памятнике, соборе, скульптуре, здании ... Вот переулок, среди домов которого особым неоклассицизмом выделяется один. Сегодня в нём расположен достаточно известный и престижный отель. А ведь именно здесь в ноябре 1916 года состоялась тайная встреча заговорщиков-убийц Григория Распутина. А почему его называют «Дом с обелисками»? Узнай, не пожалеешь. Здесь история России на каждом шагу, в каждом камне. Необыкновенный город.

     С тех пор прошло много лет, однако яркие краски незабываемых впечатлений совершенно не тускнеют. Но как-то по-особому памятной остается встреча с тремя коренными ленинградками - милыми старушками, пережившими блокаду, с которыми всего-то на один месяц свела так часто переменчивая судьба человека военной профессии.

     Очередной служебный переезд привычно осложнился пресловутым квартирным вопросом, поскольку все могучие академические силы прилагались к решению и задач соответствующих, на остальные же второстепенные, в том числе касающиеся расселения первокурсников в нерезиновые общежития, силенок не осталось. Однако прибывшим на учебу представителям отечественного офицерского корпуса оказаться в статусе гражданина без определенного места жительства есть дело обыкновенное, и закаленные бытовыми трудностями воины немедленно озаботились поисками съемного жилья. На Сенной площади в то время девяностых самоорганизовался свободный рыночек недвижимости. Там мне и приглянулся подходящий вариант в виде комнаты в коммунальной квартире. Мало того, что находка пришлась, как нельзя, кстати, поскольку прибывший к тому времени контейнер с домашними вещами уже грозил штрафом за просроченное хранение, так она ещё и обладала как минимум тремя главными достоинствами.

     Во-первых, в пяти минутах спокойного шага находились две станции метро: Садовая-Сенная площадь и Гостиный двор, что по временному показателю оценивало квартирку на все сто. Весь путь до Политехнической с вполне приемлемыми городскими удобствами преодолевался минут за сорок с одной пересадкой на Достоевской (если проложить маршрут от Садовой-Сенной) или на Маяковской (если ехать от Гостинки). Впоследствии временной показатель несколько подпортило затопление участка метро от Лесной до Площади Мужества, но между ними довольно оперативно организовался быстрый и бесплатный автобусный маршрут, что ситуацию терпимо поправило.

     Во-вторых, оценку по времени усиливал престиж расположения жилья в центральной части города. Коммуналка находилась на третьем этаже большого пятиэтажного дома старого фонда в Мучном переулке, что совсем недалеко от Сенной площади. Гостиный двор и Невский проспект всего-то через два квартала. Апраксин двор так и совсем через дорогу. А в конце переулка приглашала к прогулке набережная канала Грибоедова. Просто сказка.

     В-третьих, цена вопроса, что, скорей всего, по текущему моменту смутного времени, стоило бы поставить на первое место среди прочих достоинств. Хозяйка просила за аренду всего пятьдесят долларов в месяц, поскольку реалии той современности определялись, в том числе, и инвалютными взаиморасчетами. Отыскать жилье за подобную сумму, да ещё и в центре столичного города, действительно стоило считать настоящей удачей.

     Имелось у этой коммунальной квартиры и ещё одно достоинство, о котором я узнал вскоре после заселения. Здесь проживали три добрые, милые бабушки-блокадницы. Одна из них решила доверить свое женское одиночество давнему хорошему знакомому по суровым дням  блокадным, а освободившееся жилье сдать в аренду, тем самым найдя выход для обоих из непростого материального положения. Однако пока я ничего ни о блокадном прошлом жильцов этой квартиры, ни об их настоящем понятия не имел.

     При встрече с хозяйкой меня поразило некое человеческое триединство, открывшее широкую входную дверь. На пороге стояли три старушки, точно не близнецы, но невероятно внешне похожих: небольшого росточка, сухонькие, очень опрятно не по-домашнему, а скорее по выходному одетые и, при своем явно почтенном возрасте, казавшиеся стройно-аристократичными, а потому и моложе лет своих немалых. Причем здесь и близко не пахло некоей искусственной моложавостью, всё выглядело до простоты естественно, как и то, что старушечий коллективчик явно готовился к встрече серьезно, не желая оставить свою подругу один на один с незнакомцем. Смотрели прямо в глаза, будто пытаясь прочитать в них некую недосказанность в моем коротеньком рассказе о себе, и до самого момента передачи ключей столь важный квартирный вопрос они решали дружной тройкой. Я даже порой путался в своих обращениях, поначалу не очень-то различая столь внешне схожих обитателей коммуналки.

     Хозяйка смущенно просила не обижаться на неё за трехмесячную предоплату. При этом медленно ходила по комнате и любовно поглаживала ладошкой то спинку дивана, то стульчик, то креслице, то поправляла светленькую накидочку на стареньком телевизоре. Будто прощалась со своими близкими.
Расставалась троица совсем уж на разрыв души. Я тогда не очень-то понимал, что происходит. Ведь одна из них уезжала не в далекий край, даже не на окраину города, а, как я понял, в район Васильевского острова. Что ж так убиваться-то? Несмотря на почтенный пенсионный возраст, подруги выглядели бодренько, городской транспорт работал исправно, встречайтесь себе на здоровье и в удовольствие хоть каждый день.

     Суть происходящего трогательного прощания до меня дошла после более близкого знакомства. Как и в любой коммунальной квартире, жильцов сблизила общая кухня. Первый месяц я холостяковал, и добрые соседки взяли надо мной прямо-таки материнское шефство. Контроль за контролем: позавтракал ли перед уходом, почему поздно вернулся, а обедал ли, дождь пошел, не забудь зонт, а может, что простирнуть надо, а когда же семья приедет, а как они там одни-одинешеньки ...

     Частенько вечерами приглашали к себе на чашечку чая. За разговорами я и узнал, что поселились они здесь, тогда совсем далеко не старушки, ещё до войны, что именно в этой квартире вместе пережили блокаду, что их мужья погибли на фронте, что они потом так и не вышли замуж, а подруге повезло и её муж с войны вернулся, хотя и прожил потом недолго, что их дочери давно живут своими семьями и далеко, приезжают погостить, но редко, а сами они на то совсем не в обиде. И, главное, несмотря на коммунальность этой квартиры, она им дорога не золотой стоимостью в центре города, а как память о нелегкой, но очень дружной совместной жизни.

     А потрясла меня не только их жизненная история, но и как во время наших совместных чаепитий, старушки аккуратно собирали крошки хлеба и печенья со стола. Делали это так: надавят пальчиком на них, подождут, пока те приклеятся, потом стряхнут на тарелочку. А то, забывшись, что не одни, к губам приложат, да и съедят. Причем процесс этот происходил как бы сам по себе, бессознательно как-то, машинально, просто и до глубины души трогательно. Освободившиеся от обычных застольных дел руки долго не лежали спокойно в удобном положении. Складывалось впечатление, будто их хозяйки даже не замечают, как одна рука тянется к столу и тихонечко самостоятельно начинает заниматься крошечным собирательством.

     Старушки любили жизнь по-настоящему, без притворства, открыто. В свои за семьдесят они посещали выставки, следили за репертуаром Мариинского и доставали билеты на премьеры, живо обсуждая предстоящие события. После выхода в свет их желание поделиться впечатлениями непременно направлялось в строну нового жильца, и я старался, так сказать, соответствовать, не отказывая им в столь малом удовольствии.

     Мне не раз доводилось читать и слышать о нечто особенном в характерах людей, переживших блокаду Ленинграда. Есть стержень у них какого-то особого рода, ген блокадника, что ли. Конечно, эта отличительная черта проявляется у всех по-разному, но в целом, в душах блокадных ленинградцев произошло магическое усиление состояния внутреннего благородства и возвышенности над злом, ими побежденным и проявлением всякого зла в любом виде потом. Вот и знакомые мне старушки обладали таким стержнем, буквально излучая добро и нравственное великодушие, что проявлялось в страстном желании обязательно о ком-нибудь заботиться.

     Коммунальная квартира в пять больших комнат с высоченными потолками и долгими широкими коридорами казалась огромной. По одной комнате занимали старушки-блокадницы, в третьей временно обосновался я, а две оставшиеся принадлежали тетушке предпенсионного возраста одинокой и болезненной. Вот эту соседку сердобольные подружки нежно и опекали. И появление в своей годами устоявшейся жизни нового, к тому же годившегося им в сынки соседа, пусть и временного, их добрейшие, многострадальные сердца оставить без своей заботы совершенно не могли. Они просто по-другому жить не умели.

     А как бабульки радовались, когда мужская рука поменяла им перегоревшие лампочки, отремонтировала розетки и выключатели, заставила нормально работать сантехнику. Ведь при любой даже мелкой бытовой неисправности им приходилось вызывать мастера из ЖЭКа, что оборачивалось, как правило, обидой и головной болью, нежели проявлением достойного внимания к их нуждам. Благодарные хозяйки по каждому ремонтному поводу устраивали очередной чай с тортиком. Вспоминали свое, всё больше хорошее, и собирали хлебные крошки.

     А как они говорили! Это же чудо, какой художественно-литературный и невероятно душевный разговор сопровождал наши чайные посиделки.

     Через месяц я получил комнату в академическом общежитии и переселился. Несколько раз мы с женой и шестилетней дочерью заходили к старушкам-блокадницам в гости. Пили чай, разговаривали по душам, всё больше о хорошем, и смотрели, как милые старенькие подружки осторожно собирали на столе дорогие их памяти хлебные крошки.