Лот Праведный. Лабиринт. III

III. Телохранитель
   Одна несравненная дева
   желаннее всех для меня,—
   та, что блистает под стать Новогодней звезде
   в начале счастливого года.
   Начальное слово великой подательнице радости. Песнь первая.
   Перевод А. Ахматовой
 
   1
   К воротам друзья пришли уже переодетые в воинские платья, но оружие свое принесли в специально сшитых мешках и обернутым, чтобы не привлекать лишнего внимания. И не пошел Лот сразу через мост в город, а завернул предусмотрительно к палатке писца. Был это другой писец – молодой и щеголевато одетый. И когда Лот предъявил ему печать и объяснил, к кому и с какой целью идут, повел себя писец услужливо. Но в Город пускать сразу не стал, а послал гонца. И пришлось Лоту с друзьями оставить свое оружие в палатке, а самим ждать вестей в толпе. И когда пришел за ними отряд из четырех солдат, песец пошептался с ними о чем-то и передал им оружие. Так, в сопровождении солдат с пиками и булавами, они и прибыли во дворец принцессы, где встречать их вышла Афири, отправившая сразу Звулуна и Ханоха с одной из служанок размещаться в их комнате, а Лота повела наверх. И едва Лот взошел на веранду, увидел он принцессу, сидевшую в кресле. И сказала принцесса недовольно, осмотрев его внимательно:
   – Разве не дала я тебе золота, чтобы купил ты себе платье новое? И как ты посмел явиться передо мной с мечом за поясом? Уведите его умыться и переодеться! И пусть спрячет подальше меч в комнате своей!
   В небольшой комнате на верхнем этаже, куда привели Лота, его уже ожидало богатое платье, а рядом с платьем на кушетке он увидел кинжал в разукрашенных золотом ножнах. И как только Лот переоделся, повели его служанки в сад, куда вышла прогуляться госпожа. И сидела принцесса Нефрусебек в это время в беседке, о чем-то весело переговариваясь с Афири, но стоило Лоту появиться, снова нахмурилась.
   – Стань за моей спиной! – приказала она. – И не отходи отныне от меня ни на шаг, пока я сама тебя не отпущу! А ты, Афири, пошли кого-нибудь за нашими новыми слугами!
   Звулун и Ханох выглядели сильно смущенными, когда их привели. Плечистый Звулун застыл на месте, низко опустив голову, а коротышка Ханох беспокойно переминался с ноги на ногу, невольно постреливая глазами на хорошеньких служанок, окруживших свою госпожу, словно пестрые кувшинки благородный лотос.
   – Это и есть твои удалые воины? – спросила принцесса насмешливо. – И кто из них лучник, которого ты так расхваливал?
   – Тот, что поменьше ростом, госпожа, – ответил Лот.
   – Правда? А я подумала, что он просто носит лук за своим товарищем. Этот маленький усатый человек, похожий на камышового кота, понимает наш язык?
   – Нет, госпожа, мои друзья не говорят на языке детей Птаха.
   – Тогда скажи своему дикарю, что мы хотим убедиться в его мастерстве лучника.
   – Прямо здесь? – удивился Лот.
   – Да! Или ты не ручаешься за своего человека?
   – И какую цель изберет госпожа для испытания? – спросил, чуть замешкавшись, Лот.
   – Пусть его товарищ отойдет и встанет у той большой каменной вазы с цветами. Целью будет колпак на его голове. Если лучник промахнется, я прогоню их обоих, а ты мне останешься должен два дебена золотом! – сверкнула лукаво глазами принцесса.
   – А если он поразит цель?
   – Что ж, тогда я признаю, что он стреляет лучше меня. И мне придется брать у этого дикаря уроки, за что я его щедро вознагражу.
   Когда Лот объявил друзьям, что требует от них своенравная принцесса, Звулун лишь недовольно покачал головой, а Ханох, усмехаясь, сказал другу:
   – Если ты жалеешь свой новый колпак, Звулун, то я обещаю отдать тебе взамен мой.
   – Твой колпак мне только на кулак и полезет, – хмуро отшутился Звулун и неохотно пошел к указанному месту.
   Хонох казался уверенным, заводя стрелу и натягивая лук. До цели было всего шагов сорок. Но промахнуться – значило подвести Лота, который за них поручился, и, что хуже, быть с позором изгнанным из этого чудесного места, похожего на райские сады Дильмуна,  где к нему в эту минуту были прикованы взгляды юных красавиц. Он привычно широко расставил ноги, прицелился в самый верх колпака, где кожа была перехвачена толстой нитью и собрана небольшим узлом, – и выстрелил. Стрела невидимым вихрем сорвала с головы побледневшего парня колпак и, отскочив от каменной вазы, упала на желтый песок. Ханох подбежал, поднял стрелу вместе с пронзенным насквозь колпаком, бодро прошел к беседке и положил ее на песок в нескольких шагах от ног принцессы.
   – Их уже кормили? – хмуро спросила принцесса.
   – Еще не успели, госпожа, – виновато ответила Афири.
   – Так накормите! – зло прикрикнула принцесса – и стремглав вышла из беседки мимо едва успевшего отскочить в сторону Ханоха.
   2
   Принцесса сдержала слово, и с того дня начала брать у Ханоха уроки стрельбы из боевого лука. Лот, присутствующий на стрельбище, куда принцесса торопилась ежедневно, едва вскочив с постели после полуденного отдыха, удивлялся терпимости строптивой девушки к бесцеремонным манерам наставника. На первом же занятии Ханох отверг огромный инкрустированный золотом и слоновой костью лук, избранный принцессой.
   – Скажи принцессе, что этот лук ей не подойдет – он слишком велик и тяжел даже для опытного воина, – сказал он, едва сдерживая снисходительную улыбку.
   – Этот лук принадлежал моему божественному деду Хакаура! – гордо заявила девушка. – Он был столь метким лучником, что ему могла бы позавидовать сама богиня Нейт!  Не хочет ли этот маленький мужчина сказать, что я недостойна стрелять из этого лука?
   – Что ж, пусть тогда принцесса покажет нам свое мастерство в быстроте стрельбы, – уже откровенно ухмыльнулся Ханох.
   Как только девушка поняла, что ей надо делать, она презрительно наморщила губы и начала одну за другой метать стрелы. Первые несколько выстрелов были удачными – стрелы или поражали избранную принцессой цель или же пролетали совсем рядом. Но уже через пять-шесть выстрелов движения лучницы стали замедляться, а стрелы пролетали все дальше от мишени. Последний выстрел и вовсе не удался: едва принцесса начала с видимым усилием натягивать тетиву, как та предательски выскользнула из ослабевших пальцев – и шальная стрела шлепнулась в песок в каких-то десяти шагах от лучницы.
   – Скажи принцессе, что я искренне восхищаюсь упорством ее духа и силой рук. Я бы и сам вряд ли лучше управился с этим луком, – нарушил неловкое молчание Ханох.
   – Ответь своему товарищу, что он вызван сюда, чтобы указать мне на мои ошибки в стрельбе. Его льстивые сожаления лишь оскорбляют нас! – заносчиво ответила принцесса.
   – Принцесса совершила лишь одну ошибку, выбрав ни тот лук. Я не сомневаюсь в том, что ее дед был славным лучником. Но это оружие царя, а не воина. Такие мощные луки бьют очень далеко. Из подобных луков воеводы запускают высоко в небо большие стрелы с разноцветными лентами, подавая с их помощью различные команды воинам, – ответил спокойно Ханох.
   – Так это не боевой лук? – удивилась принцесса.
   – Почему же, из этого лука можно одним выстрелом сразить буйвола с восьмидесяти шагов. Но вряд ли поразишь десятерых воинов подряд, как это иногда бывает необходимо в ближнем бою. К тому же, как я заметил, тетиву этого лука местами проела плесень – того и гляди порвется. Видно, что лук этот долгие годы провисел на стене и за ним не ухаживали должным образом. А тетиву, если луком не пользуешься, следует снимать и держать в коробе, смазанную жиром. Лучник должен заботиться о своем оружие и держать его исправным, чтобы не обмануться в минуту смертельной опасности, – терпеливо объяснил Ханох.
   – У этого маленького человека есть еще что-то сказать мне, кроме глупых наставлений о том, как надо хранить луки? – спросила, не скрывая обиды, принцесса.
   – Если принцесса позволит, я хотел бы осмотреть ее арсенал, чтобы самому выбрать и подготовить для нее подходящий лук, – ответил, ни сколько не смутившись, Ханох.
   – Нет! Я никого не допускаю в свою оружейную комнату! – вскричала принцесса. – Я прикажу принести и показать мои луки этому человеку. Пусть подготовит из них на завтра лучший. А сейчас я приказываю ему немедленно отправиться к месту его службы!

   Ханох выбрал для принцессы простой на вид составной лук. Он был сделан из двух частей твердой древесины, скрепленных под тупым углом двойной костяной накладкой, надежно соединенной с деревом медными кольцами и обмотанными поверх плотными кольцами бечевы. Увидев лук, принцесса лишь недоверчиво пожала плечами, но ничего не сказала. И тогда Ханох встал с луком в сорока шагах от мишени и выпустил подряд три стрелы. И хотя все стрелы попали в цель, – большой деревянный щит овальной формы, – Ханоху что-то не понравилось. Он ловко стянул тетиву, укоротил с одной из сторон петлю, снова накинул – и выпустил еще три стрелы. На этот раз все три стрелы вонзились точно в центр щита.
   – Пусть попробует принцесса, – сказал он, передавая лук Лоту. – С этим луком ей не придется тратить лишние силы. Тетива натягивается гораздо легче, а спускается плавно, без рывков. К нему надо только привыкнуть.
   Первая стрела, выпущенная принцессой, пролетела намного выше щита и скрылась в высокой траве у дальней стены стрельбища.
   – Это невозможно! – не сдержала удивления принцесса.
   – Это боевой лук, принцесса, – сказал удовлетворенно Ханох. – Не смотри, что он мал и тетива его кажется не такой тугой. Стреляет он далеко, и стрелять из него можно так быстро, как только ты сможешь успевать заправлять стрелы.
   – Но я не видела раньше ни у кого таких луков! – возразила принцесса. – Отчего никто не пользуется ими, если они так хороши?
   – Оттого, принцесса, что не изготавливают таких луков в стране вашей. Видел я похожие только на рынке Ура.   Привозили их на продажу купцы из горной страны Элам.  И всем они хороши, только вот изготавливать их непросто и часто они ломаются при любой неосторожности. Попробуй еще. Уверен я, что быстро ты к нему приноровишься, и полюбится тебе из него стрелять.
   Принцесса снова натянула тетиву, затаила дыхание – и выстрелила. Стрела слегка оцарапала край щита и отлетела в сторону.
   – Это удивительно! Я совсем не чувствую, что держу в руках лук! – улыбнулась девушка, поспешно доставая из колчана новую стрелу.
   – Не спеши радоваться. Стрелять из него просто. А вот попадать всякий раз – труднее. Для этого держи лук крепко, как если бы держала в руках змею извивающуюся, чтобы не вывернулся он нисколько, когда вылетает стрела.

   В последующие дни Ханох обучал принцессу приемам стрельбы с разворота, лежа, стоя на одном колене и даже на бегу. Девушка относилась к занятиям с удивительной серьезностью и упорством, метая стрелы иной раз до полудня, пока не вставало над самой головой солнце, разливая по всей земле нестерпимый жар. Видно лук пришелся ей по руке, а меткие наставления Ханоха существенно помогали делу – девушка с каждым днем стреляла все лучше. Но однажды принцесса неожиданно прервала занятие, проиграв очередное состязание в меткости своему непочтительному наставнику.
   – Довольно!– крикнула она в лицо добродушно улыбающемуся Ханоху, – Как смеешь ты, раб, радоваться неудаче своей госпожи? Тебя следовало бы примерно наказать за подобную неслыханную дерзость!
   С этими словами принцесса бросила лук наземь и поспешно удалилась.
   Наказания, впрочем, не последовало. Принцесса даже послала Ханоху обещанный подарок – богато разукрашенный кожаный пояс, в котором было не меньше чем на два дебена золота. Но Лоту было в тот же день заявлено, что принцесса больше не нуждается в услугах «этого грубого варвара».
   – Ты хочешь прогнать его, госпожа? – спросил обеспокоенно Лот.
   – Да, – сказала принцесса, которую в этот момент умащивали ее чернокожие служанки, готовя ко сну.
   – Могу ли я просить за моего друга. Он будет тебе верным слугой, а мне – хорошим помощником.
   – Нет, не можешь, – ответила девушка. – Но тебе разрешено умолять за него, встав передо мной на колени.
   – В душе я всегда на коленях перед тобой, о Великая Дочь! – воскликнул Лот. – Даже когда стою над тобой, сторожа твой сон.
   – Тогда тебя не унизит встать на колени перед своей госпожой и наяву. И подойди ближе. Я хочу видеть твои глаза, потому что глаза не лгут, даже когда язык изливает льстивую ложь.
   Лот повиновался и встал на колени у самого края пастели принцессы. Служанки в удивлении замерли.
   – Что ж, в твоих глазах я вижу преданность и смирение. Ты стал совсем ручным, как мои гепарды. И почему бы мне не приласкать тебя в поощрение, как я ласкаю своих зверей? – сказала, лукаво улыбаясь, принцесса, протянула руку и провела по его щеке. – Я слышу ночью, когда ты заходишь ко мне проверить мой сон. Я отчего-то плохо сплю с тех пор, как ты поселился за стеной. А ты, верно, и вовсе не спишь?.. Так вот, я подумала, почему бы не поместить тебя здесь же, в моей комнате? Так нам обоим будет спокойнее. И тебе не придется ходить по ночам, и я не буду тревожиться во сне… Да, я так и сделаю. А сейчас – поцелуй руку своей доброй госпоже и ступай отдыхать.
   3
   В сорок шестой год правления владыки двух земель Аменемхета Третьего в двадцать первый день месяца Ипет-Хемет  сезона шему  на площади перед воротами столичного города Иттауи столпившимся людям был зачитан указ фараона о даровании его единственному сыну и наследнику должности соправителя.
   Особого волнения в народе это известие не вызвало – оно давно ожидалось. Люди пришли главным образом ради дармовой еды, которая щедро раздавалась всем желающим из многочисленных повозок, и сладкого пшеничного пива – хек, приправленного анисом, что гораздо скупее разливалось из огромных чанов в подставленную посуду. Разгуливающие в толпе маджаи строго следили за порядком, готовые вразумить за непозволительные дерзости дубинками любого, у кого слишком развязался язык или помутился рассудок. Но народ и не думал буянить или выкрикивать крамольные призывы. Люди ели, пили, вполне довольные скромным угощением, а если что и обсуждали с жаром, так это предстоящие новогодние празднества, которые обещали быть в этот раз особенно грандиозными, поскольку к этому событию было приурочено долгожданное открытие Лаперо-Хунта – Храма Всех Богов. Вот где будет настоящее веселье! Вот где будет зрелище, которое никак нельзя пропустить! Ведь подумать только: эту громадину строили всей страной целых семьдесят лет, пока росла она вглубь, ввысь и вширь на сотни локтей!  Начали еще при прежнем владыке – и вот, наконец, достроили, словно специально подгадав к вступлению на престол его внука. Сколько золота ушло! Сколько пота и крови было пролито на этой невиданной стройке! Воистину небывалый памятник воздвигли владыки себе и своему Дому символом могущества и незыблемости династии! Не сравнятся величием с Лаперо-Хунтом даже пирамиды фараонов первых – и будет он вовеки предметом зависти для всех будущих владык Обеих Земель! Так говорили люди, и каждый про себя думал: как бы подгадать и что бы такое сделать, чтобы попасть на праздники в Лаперо-Хунт?
   Гораздо более заинтересованно был встречен указ в провинции. И чем дальше от столицы расходилась молва, тем горячее эта новость обсуждалась. И особенно взволновала она поместную знать. Одних, обласканных милостью фараона, новость эта обеспокоила. Других, затаивших на него обиду, обнадежила. Ибо видели и те и другие в этом решении признание фараоном своей телесной немощи, а еще – знаки неизбежных перемен, сулящих стране годы смуты и раздора. Сможет ли молодой наследник править огромной державой столь же мудро и твердо, как его отец? – вот вопрос, который задавали себе эти люди, и в сомнении качали головами. Власть – она дает многое, но, стоит ее потерять – и теряешь все. Она умножает богатство и возвеличивает. Но она же – плодит тайных завистников и явных врагов. А уж власть владыки огромной державы воистину сравнима с божественной: нет ей, кажется, предела и не положено никаких границ. Способна она возводить немыслимые громады усыпальных пирамид, создавать цветущие города на пустых землях и снаряжать бесчисленные войска для сокрушительных походов в далекие страны. И все же фараоны – не боги. Отмерен богами срок их жизни земной, как и любому из смертных. Настигает их со временем бессилие телесное, скудеет ум и угасает воля, как пламя на выгоревших углях. И даже самые мудрые из них совершают порой роковые ошибки и проявляют малодушие губительное, если не уступают вовремя царственных своих привилегий и обязанностей приемникам достойным. Но бывает и так, что восходят на трон, исключительно по праву крови и прихоти родителей, ослепленных любовью к чадам своим, недостойные звания правителей мужи. И вот тогда – жди беды! И хотя молодой наследник слыл юношей образованным, богобоязненным и скромным, воспитанным в стенах храмов, за что мог рассчитывать на безоговорочную поддержку верховных жрецов, не отличался вздорным характером, не швырялся золотом ради удовольствий и не сколачивал нескромно вокруг себя дерзкую ватагу будущих прихлебателей, многим не верилось, что способен он твердо держать в руках не только скипетр уас, как высший судия своему народу, и пастушеский посох хека – в знак прирожденного предводительства, но также и треххвостую плеть нехех – по праву грозного защитника границ державы.
   Недостаточно одной книжной учености для управления, если не дана человеку мудрость применять с пользой свои знания на деле. И не является ли излишняя скромность принца признаком робости духа? А что нет вокруг молодого фараона товарищей из числа достойных сверстников – не высокомерие ли это или – того хуже – неуверенность в своем превосходстве? И как можно быть уверенным в человеке, который сам не верит в свои силы? Ведь говорили многие о нежелании эрпата покидать храмовые библиотеки ради исполнения своего прирожденного долга. И никак почти не проявил себя эрпат с тех пор, как был призван отцом для службы: ни в воинском искусстве, ни в делах управления. И хорошо еще, что жив пока отец его, чтобы помочь укрепиться наследнику на троне, ввести в дела и окружить советниками и преданными слугами. Может быть, и усвоит еще сын уроки отца, правившего беспорочно страной столько лет? А если – нет?
   Стоит ведь грозной тенью за царским троном могущественнейший из князей страны – Аменанх, родственник ближайший Великого Дома. Он и отважный воин, и управитель ловкий самой богатой из областей страны, хотя и человек жестокий и коварный, которого многие знатные вельможи чтут за явные доблести, но еще более боятся за сдерживаемые до поры дурные наклонности. Вот кто рвется всей душой к власти, почти уже не скрывая своих притязаний. Создает свою армию. Сколачивает союзников с помощью золота, посулов и угроз. И многие уже на его стороне. И будет таких больше с каждым днем, пока власть стареющего Владыки приходит в упадок, а власть царевича едва только набирает силу.
   И не поступает ли мудро тот, кто во дни восшествия эрпата на трон посылает, помимо поздравительного послания в столицу, еще одного гонца тайного – в Шетет, резиденцию князя? Его ведь тоже это событие касается? Поздравить по всей форме – и уверить в своей верности Дому. Князь – поймет. А не поймет, можно будет при случае и напомнить. Это уже – как дело обернется…
   4
   Владыка неподвижно восседал на своем золотом троне, словно застыв в оцепенении. Казалось, что лицо его скрыто маской, а в глубокие глазницы вставлены искусные бусины, так что можно было подумать, что это и не живой человек вовсе, а разодетая в погребальный наряд мумия. Что ж, за долгие годы царствования он неплохо освоил роль человека-бога, которого не могут волновать мирские страсти. Ничем он не выдаст своего волнения. Пусть смотрят на его пышные наряды, ослепленные блеском золота и драгоценных каменьев, пока он наблюдает за ними, угадывая в выражении лиц ответы на свои страхи и надежды.
   Вот они перед ним, посаженные рядами, все двести человек, приглашенные на торжество по случаю вступления наследника на престол: послы далеких держав, приближенные семеры, настоятели самых чтимых храмов, командующие войсками и наиболее влиятельные номархи Юга и Севера. У него достаточно времени, чтобы заглянуть каждому из этих людей в глаза, пока Хнумхотеп, бывший ур храма Хнума  на острове Абу,  а ныне «хранитель сокровищ», отец его покойной жены Хнумнеферхеджет и дед любимой дочери Нефрусебек, упражняется в велеречии. Сначала его второй свекор читает длинную молитву во славу Амона, затем славословит фараона, перечисляя его бесконечные подвиги и благие деяния, потом восхваляет достоинства сына, вступившего на божественный престол, и завершает речь новой молитвой богам, испрашивая у одних здоровья, у других изобилия, а у третьих воинской удачи. А Владыка тем временем мысленно ведет счет тем из званых гостей, кто останется верен его сыну при любых обстоятельствах, и тем, кто только ждет случая для предательства, неприятно убеждаясь, что искренних друзей его Дома не так уж и много. Хотя, с другой стороны, и явных врагов можно пересчитать по пальцам обеих рук. А больше всего тех, кто, случись беда, будет действовать по обстоятельствам и к своей выгоде, выжидая, пока не определится окончательно сильная сторона.
   Что ж, с предателями он вскоре разберется – пришло время. Все они известны. За каждым из них достаточно проступков, подкрепленных доносами. Кто-то ворует, не подозревая, что каждый укрытый им от Великого Дома дебен золота и киккар  полбы тайно учтен доверенными писцами и записан на папирусе. Кто-то своевольничает, смея посылать на свои поля и к своим стадам «царских слуг» – хемуу. А иные даже позволили себе неосторожную дерзость высказывать вслух неуважение к указам своего божественного Господина!
   Всех этих отступников настигнет заслуженная кара! Одних, за кем стоят знатные дома, удавят без лишнего шума спящими в постелях собственные слуги. Других, неблагодарных, обязанных своим возвышением милостям Господина, бросят в темницы по обвинению в измене и будут долго и мучительно пытать, чтобы назвали они имена своих сотоварищей в зреющем заговоре. Третьих, из числа высших офицеров, трогать, пожалуй, пока не следует. Но чтобы ослабить их силу и влияние, будут они отосланы в самые дальние гарнизоны на границы державы, где им представится возможность выказать свою безумную храбрость в схватке с дикарями – пусть погибнут героями во славу державы и трона. Разве его мудрый отец не поступил так же с врагами Дома, прежде чем отплыть на серебряной ладье в Дуат? Вот и он не должен оставлять за спиной наследника явных недоброжелателей.
   Но что делать с сомневающимися? Как переманить их решительно на сторону нового господина? Этих не запугать и не купить за золото и хлебные должности. Должны быть они уверенны в силе своего благодетеля, что сидит он прочно на троне предков и один лишь во всей стране является подателем милостей и вершителем суда. И мало для веры этих людей возложить на голову сына пшент.  Надобно сплотить вокруг него самых преданных и мудрых слуг Дома, что защитят его от козней вражеских вернее кобры и коршуна.  Надобно внушить сыну веру в его божественное превосходство, разбудить в его робкой душе сокрушающую все преграды волю и направить ее на великие дела. И все это может дать наследнику лишь власть. Пусть только сын начнет править – и он быстро поймет, какие безграничные возможности дает человеку власть над подданными. И какую тяжелую ответственность накладывает – тоже поймет со временем. А отцу останется просто стоять за его спиной, направляя и остерегая.

   Почтенный Хнумхотеп закончил свою длинную вступительную речь – и вперед выступает чати Амени, чтобы зачитать судьбоносный для державы указ, значительную часть которого занимают титулы обоих фараонов – отца и сына. И если титулы старого фараона известны всем назубок, то тронные имена наследника вызывают настолько живой интерес, что кое-кто из гостей даже наспех их записывает на обрывке папируса: «правогласный Ра», «воскресший Хор», «Две Владычицы, украсившие праздник в Двух Землях», «Золотой сокол – один из мощнейших богов». И кажется единственный человек, кто не слушает чати, – его собственный внук. Юноша с непривычки изнывает от жары под пышными одеждами, так что его круглое лицо с выпученными глазами покрыто градинами пота. Громоздкий пшент чувствительно давит даже сквозь немес и скрытый под ним парик. Длинная накладная борода из золотых нитей, схваченная под немесом тугой тесьмой, затрудняет дыхание, а руки уже онемели, удерживая скрещенные на груди хека и хехем. Впрочем, это даже к лучшему, что руки его заняты, иначе бы он, возможно, не утерпел оттереть пот с лица в нарушение всех приличий. Но как же невыносимо тяжко сидеть разряженным истуканом под неотрывными взглядами сотен людей, собравшихся в огромном тронном зале!
   Закончив с указом, великомудрый Амени вытаскивает из-за пояса новый свиток с традиционным в таких случаях наставлением отца сыну.  Теперь его голос звучит почти обыденно, словно речь идет о передачи в наследственное владение небольшого хозяйства с крошечным наделом земли, пары волов и домика под тростниковым навесом, а не об огромной державе со всеми ее людьми и богатствами. Это надолго, понимает досадливо юноша – и проглатывает тяжкий вздох.
   Отец не случайно поставил чати, своего третьего свекра, за троном наследника: пусть все видят, кто ныне правит державой! С той же целью он облачил сына в день церемонии в небывало роскошный наряд и передал ему все символы царской власти, оставив себе, по праву Верховного Жреца Амона и высшего судии державы, лишь хепреш и скипетр уас. Но видно все эти явные знаки власти не добавили уверенности юноше. Лицо его под толстым слоем золотистой пудры все больше бледнеет, дыхание учащается и становится прерывистым, взор застилает красный туман – и голова словно пухнет от нарастающего тревожно гула. Неужели с ним, в самый торжественный день его жизни, случится один из тех припадков загадочной болезни, которыми он мучился в детстве и от которых его долго лечили жрецы в храмах, и, казалось, вылечили?..
   Неожиданно юноша чувствует осторожное прикосновение чего-то мягкого к своему лицу. Это дед, чуть вышедший из-за трона, поднес платок, не прерывая своей плавной речи. В ноздри бьет резкий запах. Молодой фараон едва сдерживает гримасу отвращения, а через минуту уже чувствует себя значительно бодрее и глубоко вдыхает с облегчением – позорная дурнота отступает.

   Князь Аменанх, сидящий от молодого фараона справа, тонко усмехается. Нет, не предательски обнаруженной слабости своего двоюродного брата, которую так ловко предупредил предусмотрительный чати. Он усмехается так с первой минуты церемонии, как только уселся на предназначенное ему по праву члена царской семьи почетное место. Он здесь лишь для того, чтобы продемонстрировать подданным единство Великого Дома. Что ж, князь не прочь поучаствовать в этом представлении, пусть и в качестве родственника. Он и не думает отказываться от этого родства. Место на этом возвышении лишний раз подчеркивает законность его притязаний.
   Князь глубоко уважает старого фараона – единоутробного брата своей матери, жениться на которой тот был обязан, соблюдая древнюю традицию, но не женился по совету придворных врачей, о чем те впоследствии жестоко пожалели. Его мать была старше царевича на пятнадцать лет – и врачи нашептали Владыке, что от такого неравного брака могут родиться лишь слабые дети. В результате царевича женили на одной из дочерей Владыки из жен гарема по имени Аат, которая за двенадцать лет супружества смогла родить ему лишь одну дочь – распутную Птахнефру.  А благородную дочь Владыки отдали в жены престарелому номарху септа Махедж  Нетернахту – и она в первый же год родила ему здорового сына.
   Нет, князь не в обиде на своего дядю – не он выбирал себе супругу. Он был мудрым правителем и добрым родственником. Когда умер отец князя, именно дядя упросил своего отца, грозного фараона Сенусерта Хекаура, призвать сестру вместе с ее малолетним сыном ко двору – и окружил их должными заботой и уважением. И только за эту его доброту князь никогда бы не покусился на его власть. Но время постаревшего фараона вышло. Пора новому властителю возглавить Великий Дом. И пусть даже желание отца возложить это ответственное бремя на своего сына вполне понятно, – так было испокон веков, – вряд ли такое решение можно назвать разумным. Разве этот юноша, выросший в стенах храмов, черпавший свои знания о жизни из древних папирусов, достоин возглавить Великий Дом и править огромной державой? Он слаб здоровьем. И еще слабее духом. При нем все то, что создавалось в течение двухсот лет отвагой и мудростью мужчин Великого Дома, придет в упадок. Только он, Аменанх, способен удержать в смирении дерзких хети, потомков славных родов, готовых при малейшем намеке на слабость фараона выйти из повиновения. И разве он – не такой же кровный потомок основателя Великого Дома Аменемхета Сехотепибры?  И разве не очевидно, что он, Аменанх, гораздо больше достоин возглавить Семью? И пусть в этот миг за его скромным троном никто не стоит – это только видимость. За ним, Аменанхом, право и сила! За ним – верные друзья и тайные сообщники, отборное войско и сундуки, полные золота. За ним – будущее Та-Кемет, воистину царские деяния, которые ему еще только предстоит совершить: череда неслыханных военных триумфов, новые города на бывших пустошах, великолепно украшенные храмы и благоденствующие подданные, восхваляющие своего мудрого и грозного Владыку!
   Так и будет! Так должно быть! Так должно быть, если богам не чужда справедливость!
   И потому он спокойно сидит на своем троне, наблюдая с усмешкой это пышное представление, зная наперед, чем все в итоге закончится.

   Великая Жена фараона, прекрасная Нетепти, тоже улыбается. На ее кукольном личике застыла одна из тех милостивых улыбок, которым ее обучали, усаживая перед медными зеркалами, когда она, совсем еще девочкой, была привезена во дворец будущего мужа. Публичные обязанности Великой Жены не так уж и обременительны, хотя и требуют специальной выучки и терпения, – выглядеть богиней при живом боге в такие вот торжественные дни. Надо знать, как подобающе одеться для каждого случая, как сидеть, как встать, как помахать рукой толпе и с кем из придворных вельмож как себя следует вести, чтобы не уронить честь Великого Дома. Большего от нее не требуют. Да она и сама не претендует на большее. Она не из тех тщеславных женщин, кто интересуется делами государства, вмешивается в жизнь двора, жаждет большей власти и плетет интриги. Ей ли, дочери некогда рядового жреца, выросшей в скромном домике при храме и воспитанной в строгих правилах, желать большего? Ей и без того сказочно повезло, когда по всей стране, по указанным жрецами приметам, искали для фараона третью жену, способную родить наследника. Выбор пал на нее – и она не подвела предсказателей, родив мужу сына в неполные семнадцать лет. И вот он – их сын – сидит на троне в короне несу-бити рядом с отцом! Чего же еще желать матери и жене? Это так естественно, что в душе ее даже нет особого ликования. Она больше думает о том, как выглядит. Может быть, права была камеристка – не стоило так открыто одеваться? Ей уже тридцать пять, и она не так хороша, как прежде. На лице все больше морщин, что предательски проглядывают даже сквозь искусно наложенные мази и притирания. Грудь заметно опала – и портнихам приходится ухищряться, чтобы они выглядели так же соблазнительно, как прежде. Вот только фигура, скрытая под облегающим калазирисом, смотрится по-девичьи стройной. Нет, она все еще привлекательна. Жаль лишь только, что ее муж…
   Здесь Великая Жена прерывает свои нескромные мысли, чтобы вспомнить о дочери. Бедняжка Хетхорхетеп снова слегла. А ей так хотелось присутствовать на торжествах и покрасоваться в новом наряде. Девочке скоро четырнадцать. Она уже в том возрасте, когда хочется обращать на себя внимание мужчин. Но вот уже год, как ее дочь мучается от странной болезни, которая то внезапно поражает ее приступами головной боли и лишает сил, то так же неожиданно отступает – и она опять весела и полна сил, словно с ней ничего и не было. Надо бы попросить мужа, чтобы поискал еще искусных лекарей…

   Принцесса Птахнефру сидит рядом с мачехой, нервно поджав свои пухлые губы. Она злится. Она бы вообще предпочла уклониться от этой скучной церемонии. Сидела бы лучше в своей комнате и ела сладости. Да, она любит сладкое! Это едва ли не единственное удовольствие, которое может теперь позволить себе старшая дочь фараона и вдова некогда самого блестящего из семеров страны. О, какое будущее открывало ей замужество с потомком славного рода, удачливым генералом, номархом самой обширной из областей страны – Уасет! Ведь не сгинь этот глупый гуляка в водах Хапи, бросившись спасать своего опьяневшего дружка и угодивший в пасть крокодила, и, возможно, именно он, а не этот мальчишка, ее слабосильный братец, сидел бы сейчас на троне! Ну, пусть не сейчас. Но когда-нибудь это вполне могло произойти! И она, старшая принцесса Птахнефру, сидела бы рядом! И все бы смотрели на нее с восхищением и обожанием, а не как сейчас – с осуждением и пренебрежением…
   Да, она позволила себе некоторые вольности после смерти мужа. Ах, эти с ночи в Храме Амона, где они, жрицы, безумствовали, опьяненные вином и близостью прекрасных юношей, отдаваясь до изнеможения зовам плоти!.. Разве можно это забыть!..
   А потом за ней прислали целый вооруженный отряд, чтобы увезти в Иттауи и запереть во дворце. Отца, видите ли, стали беспокоить слухи о недостойном поведении дочери, распространяемые чернью.
   Вот почему она их всех ненавидит! И черствого отца, который никогда ее по-настоящему не любил, хотя она и первое его дитя. И глупого сводного братца, которому незаслуженно достался трон. И другого братца – расчетливого Аменанха, который зарится на ее сестру, рассчитывая стать ближе к трону. А ведь мог бы посвататься к ней – Птахнефру! Чем она хуже для его тайных целей? Ведь он совсем не любит эту задаваку Нефрусебек! У него, говорят, есть уже возлюбленная, в которой он души ни чает. Там, в его усадьбе в Та-Ше. Какая-то рабыня из варваров, настолько красивая, что князь ее ревниво прячет от чужих глаз.
   Все они ей противны! И глупая молодящаяся мачеха, и ее болезненная дочь. Но больше всех она ненавидит сводную сестру свою – Нефрусебек! Она с детства была любимицей отца, отняв в его сердце законное место старшей дочери! Почему он ей все позволяет? А она этим дерзко пользуется. Вот как она посмела привести на торжество и поставить за своим троном этого безродного чужеземца?! Разве это не позор для всей Семьи?!.. И ведь отец, этот выживший из ума старик, простит ей и эту неслыханную дерзость!..
   Однако, как он красив, это варвар! И наверняка уже притворщица Нефрусебек сделала этого красавца своим любовником…
   Ненавижу, ненавижу, ненавижу!..

   И в то же самое время, когда принцесса Птахнефру проклинала завистливо в душе сестру, Нефрусебек словно летала от блаженства, без всяких видимых усилий сохраняя неподвижность стройной осанки, даже не касаясь спинки изящного трона. Ее широко раскрытые глаза ничего не видели перед собой. Она была как во сне. И в этом чарующем сне она видела себя, и видела его – своего мужчину. Как он стоит за ее троном, высокий и широкоплечий. А потом медленно склоняется и нежно целует в обнаженную шею…
   Принцесса мысленно улыбается своим мечтам, сохраняя неподвижное спокойствие прекрасного лица. Увы, только мечты она и может себе позволить. В ее жизни все решено. Она выторговала у отца близость с любимым лишь на время. Скоро, уже осенью, ее отдадут в жены царевичу. Что ж, так и должно быть. Без нее братцу не удержать трон. Это знает ее отец. И это знает она. Быть рядом с мужем и братом, помогать ему и направлять его шаги, когда их покинет отец, – вот ее предназначение. А потом она родит сына – будущего Владыку Великого Дома – и обучит его всему, что должен знать и уметь владетель державы.
   Что же касается Лота…
   Что ж, он пока рядом, ей не надо большего. Он с ней – сегодня, сейчас, пусть их и разделяет прошлое и окончательно разлучит будущее. Но пока они вместе, она будет наслаждаться каждым мигом их близости. И никто, даже любимый отец, не посмеет отнять у нее этого счастья до назначенного срока!
   5
   Принцесса Нефрусебек по своему обыкновению завтракала на веранде.
   Ее утренняя трапеза совсем не походила на легкий завтрак изнеженной девицы – она была обильна и включала сразу несколько мясных блюд и множество причудливых закусок. Манеру есть тоже вряд ли можно было назвать изысканной. Девушка игнорировала столовые приборы, – всякие ложечки, двузубцы и прищепки, – предпочитая отправлять пищу в свой энергичный ротик руками, так что на кухне все заранее резалось на куски – не слишком маленькие, чтобы было над чем поработать жемчужным зубкам Госпожи. А поскольку здоровый желудок Госпожи был не особо привередлив, а вкус весьма изменчив и трудно было угадать, чего ей захочется отведать именно сейчас, предупреждая капризы принцессы, большой круглый стол полностью заставлялся всевозможной едой, подаваемой в маленьких круглых плошках с ручками. И все равно, когда у принцессы случалось с утра дурное настроение, вдруг обнаруживалось, что какой-то особой закуски, сладости или фрукта на столе как раз и недостает. Принцесса морщила носик, испуганная прислуга мчалась на кухню, а когда возвращалась, девушка отщипывала от блюда крошечный кусочек или чуть откусывала от принесенного плода и тут же заявляла, что уже наелась.
   Стол убирали, принцесса глубже усаживалась в мягкое кресло и вытягивала стройные загорелые ноги на специальную продолговатую скамеечку, обшитую шерстью из львиной гривы. Только после этого к ней подскакивали служанки с льняными салфетками и кувшинчиками с ароматной водой, чтобы привести испачканные ручки и личико девушки в должное состояние. Процедура эта принцессе явно не нравилась, так что стоило служанкам чуть замешкаться, не угадав момента, когда терпение Госпожи истощалось, и салфетки летели в стороны, а выбитые из рук служанок кувшины оказывалась на полу – и по веранде еще гуще разливался цветочный аромат.
   К чести Госпожи, за назойливость и нерасторопность никто обычно не наказывался. После плотного завтрака Госпожа бывала добра, не склонна к резким движениям и словам, а лишь с молчаливым одобрением по-кошачьи щурилась, глядя куда-то вдаль сквозь ажурную зелень сада, и удовлетворенно улыбалась, словно только что проглотила ловко пойманную мышь. Угадав благоприятный момент, вперед выходила Афири для своего короткого доклада по хозяйству, который, впрочем, принцессу явно не интересовал. Затем наступала очередь чтицы. Эта ученая женщина, знавшая множество сказок о богах, а также баек об удивительных путешествиях и поучительных преданий по истории земли Хапи, была уже немолода, а в сравнение с остальными служанками – чуть ли ни старуха. К тому же эта несчастная была карлицей с большими оттопыренными ушами и выпученными глазами, так что походила на большого нетопыря, кое-как завернутого в кусок ткани. Любознательная принцесса, ценившая в людях здоровую красоту и молодость, только за ученость и терпела эту уродицу в своем доме. Особенно нравились принцессе рассказы о славных деяниях правителей Великого Дома, к которому она принадлежала и более остального – о ратных подвигах своих предков.
   – Ты слышал? – горделиво прерывала принцесса чтицу. – Три тысячи «живых мертвых»  взял в Нубии мой божественный дед!
   Все, кроме принцессы, на миг обращали взоры к Лоту, стоявшему неподвижно за креслом Госпожи. Но Лот благоразумно молчал. Этот хвастливый вопрос, явно предназначенный ему, был не из тех, на которые следовало отвечать. Скажи он хоть слово – и незамедлительно последовал бы новый вопрос принцессы, но уже обращенный к Афири:
   – Что это было, подружка? Мне померещилось, или это наш немой раб вдруг обрел дар речи?
   – Тебе померещилось, госпожа, – с готовностью подхватывала колкую шутку Афири. – Это ворон каркнул в саду.
   – Ох уж эти дерзкие птицы! – притворно возмущалась принцесса. – Пользуются тем, что наша власть на них не распространяется. А не поставить ли нам, чтобы умерить дерзость этих несносных птиц, нашего храброго раба пугалом в саду? Быть может хоть в этом деле будет от него какая-то польза?
   – Тебе виднее, милостивая госпожа, как распоряжаться своим рабом, – отвечала Афири. – Но если спрашиваешь ты моего совета, я бы смиренно остерегла тебя от такого решения.
   – Почему ты так говоришь? – удивлялась принцесса.
   – А потому, что опасаюсь я, как бы при виде твоего раба не разлетелись из твоего сада все птицы, а не только гадкие вороны. И кто в таком случае будет услаждать твой слух трелями да воркованием в утренней тишине?
   – Ты как всегда права, подружка, – соглашалась, вздыхая с сожалением, принцесса. – Как же я сама об этом не догадалась? Не стоит распугивать кротких птичек ради одной дерзкой вороны. Так что придется мне и впредь держать этого раба при себе, не отпуская ни на шаг.
   Служанки, заискивающе улыбавшиеся в продолжение этой отрепетированной сценки, дружно прыскали в подставленные ладошки, поглядывая на Лота, чтица, убедившись, что новых реплик не последует, продолжала свой героический рассказ, а ему, несколько сконфуженному, приходилось молча сдерживать легкое раздражение.

   Вот уже почти две луны он неизменно находится рядом с этой девушкой, куда бы она ни пошла и что бы ни делала. Она даже дерзнула взять его с собой во дворец – на церемонию коронования ее брата! Он стоял за троном принцессы рядом с членами царской семьи, чувствуя на себе изумленные, завистливые и негодующие взгляды отборной знати державы! Что еще она должна была сделать, чтобы доказать, насколько его присутствие рядом важно для нее? Или это был еще один из ее непостижимо дерзких капризов?
   Нет, ему не понять этой девушки. Лишь в одном он уверен, что не безразличен ей. Он для нее не диковинный раб, которого забавно водить за собой на потеху и удивление другим. И она для него – не просто взбалмошная, но щедрая госпожа, которой приходится служить поневоле. Между ними что-то происходит. И этому «что-то» он боится подыскать слово. И потому его давно уже не обижают ее колкие шутки и странные поступки. Он лишь все больше удивляется этой странной принцессе, которая ведет себя как уличный задиристый мальчишка, не признающий установленных правил приличий.
   Она встает вместе с зарей и прямо из постели спешит в примыкающий к ее спальне большой зал, окна в котором распахнуты в любую погоду. В этом зале собраны мечи, булавы, копья и дротики, с которыми она истово упражняется в течение часа или больше, пока совершенно не обессилит. Потом, как есть, полуголая и босая, идет в малую купальню, где обливается холодной водой. И только после купальни она допускает к себе служанок, которые обтирают большими полотенцами ее стройное и сильное тело и пытаются хоть что-то на него накинуть. Здесь же ко всем присоединяется Лот – и они всей толпой идут на веранду, где принцессу уже ждет накрытый стол. Вот откуда ее неумеренный утренний аппетит и ее блаженная расслабленность после обильной трапезы.

   Пресытившись мерным бормотанием чтицы, принцесса делает знак, чтобы ее, наконец, одели подобающим образом – пора прогуляться по саду. Когда девушка поднимает руки, чтобы служанки накинули на нее полупрозрачный калазирис, она с показным равнодушием, как бы невзначай, оборачивается лицом к Лоту. Этого момента он боится больше всего. И больше всего, втайне, ожидает. Он не смеет стыдливо прикрыть веки. Однажды он сделал это – и принцесса воскликнула гневно:
   – Не смей без моего приказа закрывать глаза, раб! Они принадлежат мне!
   Что ж, она права: он – ее телохранитель. Его глаза всегда должны быть открыты, когда она рядом. Но он не раб! И он – не евнух!
   В саду принцесса первым делом идет в зверинец – посмотреть, как будут кормить ее животных. Кого только нет в этом необычном месте за толстыми медными прутьями и в обширных загонах! Здесь и огромные добродушные слоны, и свирепые львы, и мерзкие гиены, и пятнистые жирафы с длинными шеями и короткими рожками, и всякие птицы в прудах!.. Лот многих из этих животных увидел впервые в жизни лишь здесь, и до сих пор не знает, как некоторые из тварей зовутся по-мисирски.
   У принцессы, среди этих клыкастых, рогастых и пернатых тварей, есть свои любимцы – два взрослых гепарда. Говорят, она сама выкормила этих свирепых, но изящных диких кошек, почему и входит без страха в их обширный загон, волоча по земле тушку небольшой газели. Огромные кошки уже ждут ее, царапая в нетерпении прутья дверцы, а когда она входит, начинают ластиться, как малые котята, трутся об ее ноги, мягко валят принцессу на песок, не обращая внимания на принесенное мясо, и преданно лижут ее ласкающие руки. Наигравшись со своими кровожадными питомцами, принцесса встает и идет к дверце. Гепарды обиженно мяукают вслед, пока она не отходит достаточно далеко, а принцесса на ходу отирает ароматными салфетками обнаженные части рук и шею от песка и пахучих слюней своих «деток» – так она называет этих прекрасных чудовищ.
   Потом принцесса сидит в одной из многочисленных беседок сада, тихо беседуя о чем-то с Афири. Солнце уже высоко, но в тенистом саду с многочисленными фонтанами и прудами еще достаточно свежо. Лот привычно стоит за спиной Госпожи. Рядом с ним, по кругу, несколько служанок с корзинками, в которых припасено все, что может потребовать капризная Госпожа. Лот оглядывается вокруг. Огромный сад кажется безлюдным, но он знает, что, скрытые деревьями и цветущими кустарниками от ревнивого взора принцессы, по саду бродят еще десять маджаев со своим командиром – каждый на своем участке. А еще двое стоят у входа. И два его друга, Звулун и Ханох, тоже затаились где-то рядом.
   Стражников меняют теперь каждую неделю, и он, Лот, должен всякий раз объяснять им правила, установленные Госпожой. А главное из правил – не попадаться ей на глаза: принцесса не желает стеснять себя посторонними взглядами в собственном саду. Поэтому солдатам выделена сторожка для отдыха в самом дальнем и заброшенном углу сада, а передвигаются они почти исключительно вдоль стен. В отличие от маджаев, его друзья отдыхают в доме, в специальной комнате на первом этаже. Но им тоже почти весь день приходится проводить вдали от Дома. И получается так, что Лот очень редко видит своих друзей. Чтобы отлучиться ненадолго для встречи с ними, ему приходится выдумывать какой-нибудь повод. Это не просто – принцесса чрезвычайно ревниво относится к его отлучкам и чаще отказывает, находя самые невероятные причины. А спорить с ней, пытаться вразумить, ссылаясь на обязанности телохранителя – значит вызвать очередную вспышку гнева девушки. В ярости она сжимает кулачки, топает ножкой, может даже звонко хлопнуть ладошкой себе по бедру, как какая-нибудь простолюдинка. А однажды, совсем уж разъярившись, принцесса чуть не заплакала от нанесенной ей обиды – и выбежала от Лота в другую комнату. А после целый день не допускала его к себе. Уж лучше бы она отхлестала его плеткой, как и положено госпоже обращаться с непочтительным рабом.

   Обедала принцесса обычно в большой приемной зале, в той самой, где он в первый вечер рассказывал ей историю своей жизни. Несколько раз, когда у принцессы случалось особенно игривое настроение, она заставляла и Лота есть с собой, с насмешливой озабоченностью вдруг вспоминая, что ее раб, очевидно, не имел возможности перекусить, таскаясь с самого утра за Госпожой бесплотной тенью. И Лоту приходилось садиться на маленький коврик посередине зала, лицом к лицу с Госпожой, сидящей на возвышении, и две служанки кормили его из рук, повинуюсь ее приказам, так что выходило, что это как бы она сама его кормит. В такие минуты Лот чувствовал себя одним из тех прирученных гепардов. Только он и гепарды имели неслыханную привилегию – есть из рук Госпожи. Ну, разве что еще и Афири, которую Госпожа иной раз угощала в саду каким-нибудь плодом или сладостью из припасенных в корзинках.
   После весьма умеренного обеда принцесса шла немного отдохнуть. Ее раздевали, и две чернокожие служанки сначала нежно обтирали тело девушки благовониями, а затем довольно энергично массажировали. Принцесса любила, когда ей жестко растирали мышцы и звонко шлепали ладонями по спине и ягодицам. Потом все уходили, а Лот оставался стоять у изножья постели. Госпожа пыталась заснуть, перекатываясь с боку на бок по огромной постели с приспущенными прозрачными занавесками, иногда замирая на спине и останавливая свой удивленный взгляд на Лоте, словно не понимая, откуда этот незнакомый мужчина мог оказаться в ее спальне. Иной раз ей все же удавалось заснуть, и Лот так и оставался сторожить ее чуткий сон. Но бывало и так, что, не выдержав его сторожащего взгляда, девушка закрывала глаза и говорила тихо:
   – Оставь меня. Ты меня измучил, раб!
   Но в голосе ее, когда она это говорила, не было обычного высокомерия или насмешки – только грусть и смиренное отчаяние. Лот молча кланялся и отходил, пятясь, к своему ложу за плотными непроницаемыми шторами, где позволял себе бесшумно прилечь и прикрыть веки, напрягая слух и воображение.
   6
   Усадьба князя Аменанха располагалась на берегу Великого Озера – Ше-ур. Дом номарха был сравнительно скромным: он был двухэтажным, с мощными деревянными балками и колонами из стволов дерева аш,  но с простыми стенами из камышовой дранки, обмазанной глиной. Крыша была плоской и чуть наклонной, а с широкой веранды второго этажа, обращенной на запад, открывался вид на гавань, где величественно покачивались на водной глади боевые корабли. Впрочем, водная гладь обозревалась сразу в трех направлениях – поместье князя было раскинуто на мысе, широким клином врезавшимся в озеро. Такое расположение не только открывало красивые, словно с палубы огромного корабля, виды на лазурные горизонты и обеспечивало прохладу в любую погоду, но и исключало риск внезапного нападения. А какая плодородная земля была вокруг! При желании, князь мог бы раскинуть здесь чудесный сад, цветущий и плодоносящий круглый год. Но для сада с цветником он выделил лишь малую часть поместья, предпочтя остальную землю отдать под пашню и огороды, чтобы кормить от их урожая многочисленную челядь и своих солдат, число которых все прибывало. Нет, не очень-то его заботили красота его дома и пышность сада. Он смотрел на этот клочок земли, выделенный ему по милости его божественного дяди, как на временную ставку, устроенную кое-как, где он лишь выжидал счастливого момента для своего будущего великого похода. Он мечтал о гораздо большем. Он мечтал обладать всеми землями Та-Кемет. И не просто мечтал. Он деятельно готовился к решительному дню, который уже наметил. А пока в его жизни у озера было лишь три предмета для гордости, которыми он по-настоящему дорожил.

   Более всего князь гордился парой рыжегривых лошадей, которую купил на рынке Сену  у купца с далекого Севера. За каждую из них он отдал по четверти кантара  золотом. Только у него и у дяди его фараона были во всем Та-Кемет эти диковинные звери. Но в царских стойлах эти красивые животные стояли без дела, ради забавы, объедаясь отборной пшеницей и старея в бездействии. Тогда как его молодые лошадки, которых он поручил заботам сведущего раба из горных северных стран, обучались таскать двухколесную повозку. И князь уже мысленно предвкушал тот день, когда он въедет на такой повозке новым Владыкой Великого Дома в стены Иттауи – на зависть и удивление всем князьям Та-Кемет. Разве это будет не удивительное зрелище, достойное, чтобы его запечатлеть в веках высеченным на каменных барельефах?!

   А еще был у князя стилет четырехгранный – невзрачная на вид вещица, которую подарил ему ур храма Птаха в Менефере, когда он, Аменанх, внук фараона, был еще подростком. Стилет этот был ценен не только тем, что его выковали из редкого «лунного камня»  и оказался он настолько прочен и остер, что можно было им без особых усилий проткнуть толстый медный лист. Старый жрец, благоволивший сообразительному и смелому мальчику, которого он обучал премудростям письма и чтения, поведал ему удивительную историю этого стилета, принадлежавшего некогда последнему фараону из предыдущей династии – Ментухотепу Небтауира. 
   Был этот фараон побочным сыном своего славного отца Ментухотепа Санхкары, и был рожден одной из чернокожих женщин гарема по имени Ими. И потому не мыслил он даже о престоле Владыки, хотя и получил от отца высокую должность главы телохранителей, когда тот, уже в престарелом возрасте, наследовал трон. И были у фараона еще два сына от жен благородных, стоявших выше по положению сына безродного: старший носил родовое имя Иниотеф и жил при отце в Уасете в ожидании престолонаследия, а младшего звали Ибхенетра и был он хети земли Учес-Хор.  И не терпелось этим двум сыновьям наследовать державу своего отца, так что сговорились они убить его. Но поскольку не было меж ними согласия о том, кто будет сидеть на троне Двух Земель, то решили они разделить страну, чтобы каждый правил своей половиной: старшему должна была достаться «земля камыша», а младшему – «земля пчел». И уже был назначен ими день отцеубийства и сделаны все приготовления, но прознал про заговор коварных братьев глава телохранителей и поспешил к отцу своему, чтобы предупредить святотатство.
   И приказал разгневанный Санкхара запереть ворота Уасета, чтобы схватить заговорщиков. Но не захотели сыновья дерзкие сдаться на милость суда божественного своего отца – и был младший сын убит в драке, а старшему удалось бежать. И похоронил с почестями отец сына младшего, а беглеца проклял отрешением от трона наследного. А сына своего от рабыни возвысил он благодарно за верность, даровав должность чати.
   А непокорный сын его Иниотеф сбежал в земли младшего брата и осел в Бехдете, собрав вокруг себя местную знать и войска наемные из нубийских земель Уауат и Куш – и стал оттуда угрожать отцу, объявив его безумцем и сыноубийцей и требуя отрешения. И пришлось тогда фараону направить войско на сына своего Иниотефа, чтобы усмирить его. И произошло между войсками сына и отца жестокое сражение, и сын отступил, запершись в крепости, но и обескровленным отрядам фараона тоже пришлось отступить. А Иниотеф, приняв это отступление за победу, объявил себя фараоном и стал рассылать по всем землям указы от своего имени, призывая признать его единственным Владыкой и присоединиться к нему в борьбе с обезумевшим старцем. А отец в ответ на это оскорбление объявил сына своего от рабыни законным наследником, и тогда-то, в знак твердости своего слова, подарил ему из своей сокровищницы стилет бесценный из «лунного камня», который после будущий фараон всегда носил на себе.
   А вскоре начались смуты по всей земле Хе-Ку-Птах, стали выходить из повиновения Великого Дома потомственные хети обеих земель, ища выгоды личной в этой распре. И в самих септах начались бунты черни и рабов, поскольку поразила страну засуха, которая длилась несколько лет, став причиной голода и болезней. И говорили меж собой люди, что это была кара богов, ниспосланная народу за преступления их предводителей, – и молва эта еще больше возмущала в стране смуту. А когда фараон Санкхара скончался на двенадцатый год своего правления и взошел на трон Владыки Великого Дома сын рабыни, взявший себе тронное имя Небтауира, волнения лишь усилились, ибо многим князьям страны не понравилось, что будет ими править полукровка. И чтобы показать свою силу и решимость, собрал новый Владыка огромное войско и вновь пошел на Бехдет – и взял его большой кровью. И когда нашли Иниотефа среди груд окровавленных защитников крепости, велел фараон распять тело своего сводного брата на воротах Бехдета в назидание тем, кто посмеет впредь покушаться на божественную его власть. Но и это не помогло.
   Объявился вскоре новый соискатель на трон – некто Сегерсени,  заявивший о себе как о сыне убитого в Уасете принца Ибхенетра. Этот обосновался еще южнее – в Абу, столице земли Та-Сети, и тоже вскоре собрал вокруг себя большое число вельмож, лишенных после поражения Иниотефа своих потомственных наделов и должностей. И стекался в его войско всякий сброд со всех земель – обездоленные хемуу, беглые рабы и чужеземные бродяги. И вскоре под рукой самозванца оказалось столь большое войско, что не решился фараон на него идти, оставляя за спиной вышедшие из повиновения септы. И этот Сегерсени тоже объявил себя фараоном по праву наследника своих мятежных отца и дяди.
   И не знал уже фараон Ментухотеп Небтауира, что делать для восстановления порядка в стране, ибо хоть и был он человеком честным и смелым, но не готовили его с детства к роли Владыки, так что не получил он достаточных для управления державой знаний. И винил он себя в том, что не в силах удержать единство страны и первенства Великого Дома, и настолько уже отчаялся в тщетных попытках восстановить порядок, что даже хотел принять отрешение. И еще одна причина была у него для отрешения: не имел фараон Небтауира сына, который мог бы наследовать ему державу.
   7
   И вот тогда явился к фараону некий жрец из храма Баст и вручил ему древний папирус, указав, что в папирусе этом, хранящемся веками в их храме, записано пророчество спасительное для Великого Дома. И взял с недоверием фараон этот папирус и стал читать. И оказалось в том папирусе записано древними письменами ныне знаменитое пророчество Неферти, мудреца из Иуну,  предсказавшего еще во времена фараона Снофру  приход великого мужа, которому уготовано богами спасти державу от полного разорения, а Великий Дом – от гибельного унижения. И были даны в том пророчестве явные приметы спасителя, – что будут звать его Амени, и что придет он с Юга, и что родится он от женщины из Нубии, – а дальше говорилось о его великих деяниях во славу державы и трона. Но не поверил в пророчество фараон, ибо не было в его окружении мужа со сходными приметами. И тогда жрец указал ему на такого человека, и оказался им простой жрец храма Маат Аменемхет, сын верховного жреца храма Амона Сенусерта и жены его красавицы Нофрет, которая была по крови из принцесс нубийских. И приказал фараон призвать этого человека, и когда тот прибыл и предстал пред его очами, убедился Владыка, что человек этот, хоть и молод годами, но мудр и исполнен благочестия и духовной силы. И чтобы увериться в избранности и преданности Аменемхета, приказал ему фараон Небтауира отправиться в ущелье Вади-Хамамат  – раздобыть камень беспорочный для своего саркофага усыпального. И было это в те неспокойные времена заданием не из простых, ибо размножилось в тех местах число разбойников, нападавших на караваны с золотом, медью, оловом и другими товарами, прибывавшими в столицу. Но выполнил храбрый Аменемхет с честью и в срок поручение это, взяв с собой лишь малое число людей, и за то обрел уважение и полное доверие фараона, поставившего его уром храма Маат, и назначил одним из своих советников. И много мудрых советов дал Аменемхет своему фараону и благодетелю. Посоветовал он раздать из закромов царских зерно обнищавшим вконец «царским людям» для нового посева – и дал фараон, и на следующий год была держава с великим урожаем невиданным. И стал Аменемхет через отца своего, ура храма Амона, вести переговоры с урами других храмов по всей стране, чтобы помогли они увещеваниями и угрозами образумить взбунтовавшихся хети вернуться под щедрую и справедливую власть фараона – и помогли ему в этом много жрецы. И надоумил советник фараона строить новую столицу в землях у Великого Озера, чтобы обосноваться в самом сердце державы и править оттуда страной быстро и уверенно. И внял фараон Небтауира его совету, заложив первые камни в основание Иттауи. А еще мудрый советник, используя связи с княжескими домами Нубии через мать свою нубийскую принцессу, убедил вождей этой страны не помогать в деле неблагодарном самозванцу, чтобы не навлечь на себя гнев Владыки великой державы, и посулил им взамен многие блага и вольности. И вняли вожди нубийские угрозам и польстились на посулы щедрые – и покинули стан самозваного фараона, ослабив его силу значительно. И сказал Аменемхет царю своему, что настало время идти на Абу, чтобы взять ослабевшего соперника и наказать примерно, но фараон не послушал его, не желая отягощать душу новым убийством возможного родственника. А чтобы слугу преданного задобрить за отвергнутый совет, назначил фараон Небтауира мудрого Аменемхета чати – и передал ему почти все дела, удалившись от управления державы ради молитв богам о благополучии вверенного ему народа Та-Кемет.
   И вняли боги молитвам кроткого правителя – стала постепенно налаживаться жизнь огромной державы, и благодарил народ благочестивого фараона за ниспосланные его молитвами мир и благоденствие, а больше благодарили за благие деяния его великомудрого чати. И на пятый год своего царствования объявил фараон об усыновлении им своего верного слуги Аменемхета и назначил его соправителем под именем божественным Сехотепибра, ибо воистину этот муж явился для страны умиротворителем.
   И прошло еще два года в мире и спокойствии, когда вдруг случилось великое преступление – был смертельно ранен фараон Небтауира подкупленным злодеем из слуг, и ранен он был собственным стилетом, полученным от отца своего за верную службу. И скончался фараон, и последние его слова, перед тем, как уйти в Дуат, были обращены к Аменемхету с просьбой не мстить за его кровь, как он отомстил за отца своего.
   Но не таков был фараон Сехотепибра, чтобы оставить неотмщенной кровь своего благодетеля. Не мог он оставить в живых злодея, поднявшего руку на божественного фараона и смевшего угрожать Великому Дому разладом. А имя злодея было известно – самозванец Сегерсени. И собрал Аменемхет большую армию и пошел на Абу, возглавив войско, а вслед войску послал двадцать кораблей кедровых во главе с воеводой верным. И встав у города, выслал гонцов, чтобы выдали самозванца и убийцу подлого, пообещав, что, если выведут его за стены связанного, пощадит он всех оставшихся за стенами, а если не выдадут – всех предаст смерти. И недолго ему пришлось ждать – уже на следующее утро вывезли на осле из ворот Абу самозваного фараона, и был он опутан веревками, а осла гнал перед собой какой-то оборвыш мальчишка. И когда поставили на колени перед фараоном Аменемхетом Сехотепиброй, наследником Великого Дома прежнего и основателем Великого Дома нового, бледного пленника, рыдающего от страха, приказал он заткнуть его рот кляпом, а потом вытащил из-за пояса стилет невинно убиенного Ментухотепа Небтауиры и вонзил его в сердце трусливого убийцы.
   Много позже, уже переехав в новую столицу и прочно утвердившись на троне, фараон передал этот стилет в дар Храму Птаха в Менефере вместе с другими богатыми дарами.

   Рассказ жреца поразил воображение впечатлительного мальчика, и он тогда впервые задумался о том, что трон Владыки Великого Дома – не наследная привилегия, а тяжкая обязанность, которую возлагают иной раз боги на более достойного. И тогда же он мысленно робко примерил на себя пшент – почему бы и нет? Разве он, внук фараона, не достоин трона Владыки? Так в его душе зародилась мечта, которая позже стала целью всей жизни. И вот уже цель эта совсем близка, стрела заправлена, тетива натянута – и стоит лишь разжать пальцы, чтобы несбыточное стало явным.
   Видят боги, он не желает зла своим ближним! Он печется лишь о славе и могуществе Великого Дома. И если бы его одряхлевший дядя понял неизбежность передачи власти племяннику и отдал бы ему в жены дочь Нефрусебек, князь готов был бы даже потерпеть на троне его сына – до тех пор, пока не стала бы очевидна беспомощность этого юноши. Но дядя упорствует. Он словно ревнует свою любимицу ко всякому мужчине. Была бы его воля, он бы даже передал трон милой сердцу дочери. Но где это видано, чтобы державой правила женщина? И потому он решил отдать ее сыну – чтобы правила она государством через своего слабовольного мужа. А с ним, Аменанхом, она была бы всего лишь первой из жен Владыки. Но эта своенравная девчонка, возомнившая себя воином, необходима князю, чтобы законно утвердиться на троне! Без нее он будет выглядеть в глазах знати самозванцем. И даже его сын, рожденный от любой другой женщины, не будет себя чувствовать уверенно на троне отца-узурпатора. Вот пусть и родит принцесса ему сына – это все, что ему нужно от этой упрямицы. А как женщина, она ему даже не особо и нравится. Ибо не красота одна красит женщину, а больше того – добрый нрав и скромность.
   И уже есть у него такая женщина – прекрасная и нежная Сатия, лучшее, что было и будет в его жизни!
   8
   С утра она слегка повздорила с матерью. Та снова пристала с разговором об отдельном домике. Такхе с первого дня не нравилось жить в хозяйском доме, где было слишком много челяди, с которой приходилось делить тесные комнатки первого этажа.
   – Ты не рабыня! – возмущалась мать. – Он должен тебя ценить! А вскоре ты станешь матерью его ребенка! Пусть построит дом для тебя и ребенка и ходит к нам, а не вызывает тебя наверх, как потаскуху, на глазах у своих прихлебателей! Неужели у тебя нет гордости?
   Обычно она лишь молчала, не смея возражать на несправедливые упреки, но в то утро вспылила, сказала несколько резких слов и убежала в сад.
   Что ж, мать права: у нее нет гордости, – думала молодая женщина, спрятавшись в уединенной беседке за кружевной стеной виноградной лозы. И откуда взяться гордости у девушки, привыкшей всю жизнь подчиняться чужим приказам? Раньше она во всем слушалась мать. Потом ее отдали мужчине – и теперь он распоряжается ее жизнью. У нее вообще ничего нет своего. Даже ребенок, который живет внутри нее, не будет принадлежать ей. А разве принадлежат ей богатые украшения, которые она носит для своего мужчины? Может ли она что-то сделать с этими серьгами, браслетами и кольцами без его разрешения? Принадлежат ли ей дорогие наряды, купленные лишь для того, чтобы услаждать его взоры? И даже имя родное у нее отняли, дав новое, на мисирский лад: Сатия. И что изменит в ее жизни дом, построенный на чужой земле?..
   Она нервно вздохнула. Это все беременность. Женщина в ее душе борется с будущей матерью. Красота – единственное, что у нее есть. А этот ребенок может отнять у нее и красоту. И чтобы будет, если мужчина, от которого она во всем зависит, потеряет к ней интерес? Что будет с ней и ребенком, когда он женится? А ведь это произойдет – рано или поздно. И она знает, кого князь наметил себе в жены, чтобы обзавестись законным наследником. И разве может нищая чужеземка соперничать с самой родовитой невестой Та-Кемет – дочерью бога? И ведь он даже и тогда не отпустит их – ни ее, ни ее ребенка. Они – его собственность!..

   Мысли молодой женщины невольно обратились к воспоминаниям. Ей едва исполнилось пять лет, когда разбойники убили их непутевого, но такого веселого и доброго отца. Она только и помнит его хмельным, когда возвращался, бывало, отец к шатру после мены из очередного городка с непременным кулечком полным сладостей. Был у нее и старший брат, заботившийся о них, как мог, когда они остались одни, нищие и беззащитные, в голой пустыне. Была у нее младшая сестра, которая слегла в лихорадке, не выдержав жестоких лишений, – и погребли ее в песках родичи отца, появившиеся неожиданно, чтобы спасти их от худших бедствий. И говорила тогда мать, что будет отныне все хорошо, что вернутся они в шатры родного деда, где ждет их жизнь сытная и безопасная. А потом, вдруг, когда караван был уже близок к цели, подняла ее мать среди ночи, чтобы в спешке собрать шатер, погрузить на верблюдов нехитрый скарб – и уйти в ночь с двумя мужчинами из слуг дяди. На ее робкие вопросы, куда они бегут, и почему с ними нет брата, мать лишь крикнула: «Молчи! Так надо!». И с таким ожесточением посмотрела тогда мать на испуганную девочку, что та после ни разу уже не спрашивала ее об этом. А брат ее с тех пор навсегда исчез из их с матерью жизни.
   Потом были долгие неприкаянные скитания, от города к городу, в поисках небольшого домика и клочка земли, где бы они могли осесть. Но матери нигде не нравилось. Нечто в Такхе, пугающее дочь, словно гнало ее все дальше и дальше от царского города Ура – земли, где стояли шатры их родичей и куда увезли ее сына.
   В Эбле  от них ушел один из сопровождавших мужчин, прихватив с собой часть добра и уведя одного из двух верблюдов. Обескураженная мать предложила уйти и другому – мол, что ему мыкаться с чужими людьми, странствуя по чужбине. Но обычно неразговорчивый Ефан укоряющее нахмурился и сказал:
   – Хозяин приказал оставаться с госпожой и девочкой, пока они не устроятся надежно.
   Так он и остался с ними. И они двинулись дальше на юг, пока не дошли до Ханаана, где пробыли два года, переходя с места на место, а оттуда двинулись в Миср, пристав к одному из караванов.
   В Мисре они осели в области Именти,  где мать, по совету Ефана, арендовала небольшой участок в обширном имении местного вельможи и, выгодно продав верблюда, купила с десяток коз. Ефан соорудил для них небольшой домик из тростника и глины, мать заботливо обустроила жилище – и так они и стали жить: Ефан – сам по себе, все больше при стаде, и они с матерью – работая в поле, где посадили ячмень и пшеницу, и копаясь на овощных грядках в огороде. И хоть работа на земле была для них непривычна, упорный труд, плодородная земля и неожиданно открывшиеся способности матери к земледелию помогали им выжить.
   9
   Рухаме было четырнадцать лет, когда в поместье неожиданно приехал хозяин. В один из дней, объезжая вместе с управляющим владения, он оказался неподалеку от их участка и был привлечен его необычной ухоженностью. Вельможа решил свернуть к домику, чтобы поближе рассмотреть буйно плодоносящий огород и познакомиться с прилежными арендаторами. Красота статной женщины со светлыми волосами поразила вельможу, а когда он принял приглашение хозяйки войти в дом и утолить жажду тростниковым соком, он был приятно удивлен чистотой и уютом скромного жилища. Расспросив из вежливости хозяйку о том, откуда она родом и как попала в Та-Кемет, вельможа уехал, но через два дня вернулся с необычным предложением.
   – Меня, если ты не знаешь, зовут Мекетра. Я начальник гарнизона в Бастете, – сказал он. – У меня есть все, что может пожелать человек моего положения: большой дом, множество слуг, поместье, с которого я получаю значительный доход, и хорошее жалование. Нет только одного – порядка и уюта в собственном доме. Дело в том, что я вдовец, и с тех пор, как моя ненаглядная супруга покинула верхний мир, мой дом стал похож на потухший очаг. Сам я не умею заниматься хозяйством. Да и времени у меня на это нет. Встретив тебя, я подумал, что женщина, прошедшая через столько лишений и сумевшая при столь скудных возможностях заново достойно обустроить свою жизнь в чужой стране, наверняка сумеет согреть теплом и мой дом. Нет, мне не нужна еще одна прислуга, как ты могла подумать. Ты будешь домоправительницей. Ты будешь для меня как сестра, а твоя дочь будет подругой и сестрой моим двум дочерям. Разве это не лучше для вас, чем трудиться от зари до зари ради скудного пропитания? А если тебе что-то не понравится в моем доме, обещаю отпустить тебя с наградой. Можешь снова вернуться сюда. И прикажу я управляющему, чтобы не брал с тебя более оплаты за пользование моей землей. Впрочем, даже если откажешься ты ехать, и тогда можешь жить на моей земле, как на собственной. Очень уж удивила ты меня своим трудолюбием и упорством. Даже больше, чем своей красотой.

   Ефан переезжать с ними отказался.
   – Теперь я могу быть спокоен за вас, госпожа, – сказал он, чему-то горько улыбнувшись. – Теперь, пожалуй, я могу вернуться к хозяину.
   А Рухама, выбрав удобный момент, втайне от матери шепнула Ефану, чтобы он, если доведется ему увидеть ее братца, рассказал тому, где они и что с ними сталось – и горячо поцеловала на прощание этого угрюмого пожилого мужчину, целых шесть лет преданно служившего им без всякой видимой корысти.

   Жизнь в Пер-Бастеде протекала в полном довольстве, если не сказать – в роскоши. «Начальник войска» Мекетра был не только богат, но и облечен особой властью, дарованной ему самим фараоном, так что не зависел в своих действиях даже от номарха, с которым, впрочем, поддерживал вполне приязненные отношения. Сам благородный Мекетра, отпрыск древнего рода, восходившего чуть ли не к полулегендарному владыке Та-Меху Итиешу,  был человеком в обращении простым, в речах своих обходительным и искренним, а в действиях решительным, но справедливым. Добросовестно выполняя свои обязанности начальника гарнизона Пер-Бастед, города весьма укрепленного, расположенного на караванной дороге из Ханаана и контролирующего канал, ведущий к Ше-Иару  и дальше, по морю, в землю Пунт,  вельможа уходил из дома рано утром, а возвращался обычно уже в сумерках. Так что его желание найти в собственном доме уют и порядок, после утомительного дня с обязательным посещением казарм, оружейных складов, укреплений, стрельбищ и пыльного плаца, где муштровались и обучались новобранцы, было вполне понятным. Но чего можно ожидать в доме, в котором нет заботливой хозяйки? Благородный Мекетра, впервые женившийся в уже зрелом возрасте и по любви, обещал своей молодой невесте не иметь других женщин в доме, кроме необходимой прислуги, которую она сама выберет – и слово свое сдержал. И когда его горячо любимая жена неожиданно скончалась, оставив на него двух малолетних дочерей, он не решился менять заведенные супругой правила. И только встреча с чужеземкой, поразившей его необычной красотой и твердостью духа, пробудила в его суровой душе смутные чувства, которые, казалось, он навсегда похоронил вместе со своей любимой. Нет, в его решении пригласить Такху домоправительницей не было тайного умысла сблизиться с ней. Но само появление в его доме красивой женщины окрасили скупые на чувства будни вдовца новыми волнующими красками. А вскоре он убедился, что его выбор, сделанный скорее сердцем, оказался вполне разумным: Такха, пусть и не сразу, освоилась с ролью хозяйки большого дома и госпожи десятков слуг, с которыми едва могла объясняться на чужом языке. Дом засиял чистотой, кухня стала более изысканной, слуги – более усердными, а небольшой сад, устроенный новой хозяйкой во внутреннем дворике, стал любимым местом отдыха Мекетры. Но более другого вельможу радовали повеселевшие дети, к которым, помимо старой няни, Такха приставила Рухаму.
   Те четыре года, что они прожили в Пер-Бастед, Рухама считала самыми счастливыми в своей жизни. Добрый Мекетра, не смея выказывать свой интерес к матери, тем внимательнее был к ее дочери, осыпая Рухаму дорогими подарками из украшений и одежды. Да и само ее положение дочери «госпожи» выделяло девушку из числа домочадцев, избавляя от всякого труда, кроме необременительного присмотра за девочками. Но самым приятным в ее тогдашней жизни была почти полная свобода от строгой опеки матери, у которой, среди ежедневных забот и обязанностей по дому, просто не хватало времени и сил для надзора за дочерью. Именно в те годы и расцвела на лице девушки счастливая улыбка, которая красивое лицо Рухамы сделала еще более обворожительным. Вот этой улыбкой и пленился могущественный гость, посетивший однажды дом доблестного Мекетры.
   10
   Это случилось два года назад, когда Великий Князь совершал длительную поездку по номам Та-Меху, чтобы укрепить свои связи с местной знатью и заручиться их поддержкой. В спешке накрывая на стол, мать сунула один из подносов с блюдами дочери – это и решило их судьбу. При виде Рухамы глаза князя невольно вспыхнули восхищенным удивлением, но он ничего не сказал. И лишь уходя, когда они вышли на улицу, Аменанх наклонился к уху Мекетра и тихо спросил:
   – Кто тебе та девушка?
   – Ты о ком? – деланно удивился Мекетра.
   – Ты знаешь, о ком я говорю! – недовольно насупился князь.
   – Она – дочь моей домоправительницы, очень достойной женщины, – пришлось ответить Мекетре.
   – Но ведь она тебе не родственница?
   – Нет. Но она и не рабыня! – поспешил добавить Мекетра.
   – Это даже лучше. Пришли ее мне в Шетет.
   – Я не уверен, что матери это понравится. У нее никого нет, кроме дочери, – пытался возражать вельможа.
   – Так пришли вместе с матерью. Не беспокойся, им у меня будет хорошо, – сказал князь, заметив легкую тень озабоченности на лице Мекетры, и с этими словами залез в паланкин.
   Возражать было бессмысленно и небезопасно: желание влиятельного племянника Владыки было равносильно приказу. На его долю выпало лишь убедить мать уступить дочь вельможе – для девушки чужеземки стать наложницей Великого Князя могло считаться большой удачей. Но как же тяжко было Мекетре выполнить эту обязанность! Он предчувствовал, что ему придется расстаться не только с милой девушкой, полюбившейся ему своим скромным нравом, но и с ее матерью, которая стала ему дорога. И как же он себя корил за нерешительность – что не посмел предложить за эти годы Такхе нечто большее, чем должность домоправительницы! А теперь, по капризу могущественного семера, дом его вновь может осиротеть.
   Так и случилось. Такха восприняла неожиданную новость внешне спокойно, сразу поняв неизбежность случившегося – и решительно отвергла предложение Мекетры остаться, отправив дочь в гарем князя. А вот Рухаму эта внезапная перемена судьбы сразила – и матери долго пришлось ее успокаивать и вразумлять, опасаясь, что девушка в отчаяние совершит над собой непоправимую глупость.
   Действительность оказалась несколько лучше. Князь не был по натуре сластолюбцем и пользовался женщинами хоть и регулярно, но без особого пыла. Первой его страстью была жажда власти. Второй – охота. А удовольствие от общения с женщинами он ставил где-то на уровне гастрономических. Во всяком случае, так было до появления Рухамы – до их первой ночи, которая случилась далеко не сразу, как девушка приехали в его дом. Чем она его привязала к себе, князь сам не мог понять. Уж точно не красотой – красивых женщин в его жизни было предостаточно. Может быть – улыбкой, которая теперь была смиренно-грустной и чуть стыдливой, что еще больше умиляло его в этой скромной и робкой девушке? Потому он, наверное, и любил делать ей неожиданно щедрые подарки, ожидая увидеть на лице девушки ту самую счастливую улыбку, что сразила его при первой встрече. И Румаха улыбалась князю все более доверчиво, подталкивая, сама того не ведая, к еще большей щедрости и деликатности в их неравных отношениях господина и служанки. И в итоге князь привязался к ней так крепко, что почти перестал замечать других женщин.

   В сущности, он неплохой человек, решила про себя Рухама. Щедрый и обходительный. И попроси его она о чем-то, он бы непременно уважил ее просьбу. Но Рухама своим женским чутьем угадывала, что просить его ни о чем не следует. Начни она приставать к нему с просьбами – и князь быстро разочаровался бы в ней, сочтя ее такой же корыстной, как и все другие его женщины. Но как объяснить это матери?
   Ей уже не изменить свою жизнь. Не о чем мечтать и не на что надеяться. У нее есть мужчина. У нее будет от него ребенок. Вот о ребенке и надо думать. Ведь от того, как к ней будет относиться мужчина, зависит и то, как он будет смотреть на ее ребенка. Она не станет у него ничего просить. Она не станет ему показывать, что тоже уже неравнодушна к нему. Он никогда не узнает о ее страхах, надеждах и ревности. Пусть продолжает искать, по своему мужскому упрямству, путь к ее сердцу, которое давно для него открыто.

   Приведя свои беспокойные мысли в порядок, и решив, как следует себя держать с князем, Рухама уже хотела идти в дом, как вдруг до нее донеслись слова из-за зеленой стены беседки, которые заставили ее вздрогнуть в изумлении и надежде.
   – Значит, ты говоришь, что между ними ничего пока не было? – услышала Рухама приближающийся голос князя.
   – Так нам доложили, – узнала она голос Нанэха.
   – Но он ночует в спальне принцессы?
   – Верно.
   – И как, в таком случае, эта дура может знать что-то наверняка?
   – Женщины. Они сразу догадываются о подобных вещах. А днем, когда они на людях, принцесса постоянно над ним подшучивает.
   – И разве это не странно? Нет, я тебе говорю, что она влюблена в него как кошка! И этот нахаринец, твой дружок, сильно разочарует меня, если не воспользуется возможностью залезть в постель своей госпожи! – горячо воскликнул князь.
   – Я могу тебя кое о чем спросить, господин? – сказал вкрадчиво Нанэх.
   – Спроси, если это имеет отношение к делу.
   – Ты не рассердишься?
   – С каких пор ты, наглец, боишься моего гнева?
   – Тогда ответь мне, господин, зачем ты послал этого смазливого юношу к своей невесте?
   – Вот ты о чем? Потому и послал, что он красив. А разве ты не считаешь его красавцем?
   – Я не отрицаю его красоты, господин. Но, по мне, он даже слишком красив – для мужчины.
   – Не хочешь ли ты сказать, Нанэх, что он выглядит недостаточно мужественным? Но ведь боги наградили его не только красивым лицом, но и могучей статью. И не ты ли мне рассказывал о его воинской доблести и благородных поступках? А то, что он мягок и уступчив с людьми, так это только возбуждает к нему интерес таких женщин как принцесса – дерзких и властолюбивых. Так что и эта его черта нам на пользу.
   – И какую пользу ты ждешь от Лота в своем деле? Разве не должен ты опасаться, что принцесса соблазнится красотой безродного чужеземца?
   – Я на это надеюсь! Если уж не соблазнится она этим красавцем, то, значит, никто уже не способен разбудить ее женское существо. А это плохо для моего дела. И потому я всей душой желаю, чтобы эта заносчивая девчонка наконец-то влюбилась и испила до самого дна не только сладость любви, но и познала муки и страхи, сопутствующие любовному опьянению. Всем известно, что любовь делает человека слабым и безрассудным. И в тот день, когда она воссядет рядом со мной на троне, будет у меня оружие против нее, которым я заставлю ее покориться. Ибо не дряхлый Владыка и не юный братец мой, ставший соправителем, соперники мне на троне Гора, – их участь уже решена, – а эта гордячка!
   – А если она не влюбится так сильно, как ты надеешься? Если это будет для нее лишь развлечением мимолетным?
   – Ты не знаешь ее, как знаю я! Мы с принцессой не только одной крови, но и одной страсти. Для нас превыше всего власть и величие Великого Дома! И потому ляжет принцесса скорее в постель со своим слабосильным братцем, как жена его, чтобы управлять им и – через него – Великим Домом, чтобы родить и воспитать для Дома наследника, чем выберет меня, как более достойного мужа и Владыку. Для такой гордячки, как Нефрусебек, даже я – близкий родственник – низок по рождению. И может ли такая девушка, подумай сам, возлечь с чужеродным бродягой, если только не влюбится до беспамятства?
   – Я преклоняюсь перед твоей мудростью, господин! Воистину лишь ты один достоин носить двуцветный пшент и владеть плетью нехех.
   – Преклоняешься? Что ж ты тогда прячешь от меня глаза? Знаю я, что тебя смущает. Не можешь ты понять, будучи человеком низкородным, как может благородный князь совращать свою будущую жену подосланным мужчиной. Кажется тебе это, по глупости твоей, постыдным. Но разве чистота жены моей будущей превыше благополучия Великого Дома? Что мне в ее чистоте? Принцесса нужна мне лишь для того, чтобы родить наследника, который укрепил бы мою кровь на троне. А как женщина она мне безразлична. Сильному мужчине по душе женщины покладистые. И есть у меня уже такая женщина, сам знаешь. И другие будут, когда эта надоест.
   – А что будет с Лотом?
   – Не решил я еще. Может быть – награжу за службу верную и отпущу с тем, чтобы скрылся от глаз наших подальше раз и навсегда. А вернее того – оставлю при себе, – князь неожиданно зло рассмеялся. – Вот, подумал я, а не назначить ли мне этого красавца главным смотрителем за моими женщинами? И пусть это возвышение безродного будет унижением для высокородной жены моей! Пусть, сталкиваясь с ним неизбежно в дворцовых покоях, каждый раз горят стыдом щеки ее, а глаза заливаются слезами позора!.. Правда, придется ему кое-чем пожертвовать ради должности этой почетной. Ну, так и нам иной раз жертвовать приходится малым ради большего. Да, так я и сделаю! – снова рассмеялся князь.
   – Но пока он не заслужил должности, что ты ему уготовил, – заметил Нанэх.
   – Вот и надо нам постараться, чтобы произошло это как можно быстрее.
   – И как это сделать?
   – Думал я об этом. Давно моя ненаглядная сестрица не приезжала к нам в гости – поохотиться на озере на диких гусей. Вот и пошлем ей приглашение. Ведь наверняка она приедет с возлюбленным своим рабом. Уверен я почему-то, что давно она ищет случая остаться с ним наедине, но – не в стенах дома отца своего. Не смеет она пустить раба на перины принцессы из гордости своей надменной. Но здесь, среди зарослей тростниковых, нежно шепчущих на ветру, посреди глади ласковой озера да под небом ясным, простирающим покровительственно крылья свои над всеми смертными без различия, даст свободу божественная дочь чувствам своим человеческим – и все случится помимо ее воли!.. Пошли гонца немедля в Иттауи с приглашением! А я схожу в гавань – есть у меня там дела.

   Выждав немного, пока князь и его слуга отойдут подальше, Рухама выскочила из беседки и бросилась к дому. Первой ее мыслью было все рассказать матери. Но Такхи в комнате не оказалось. Тогда Рухама бросилась на постель, накрылась с головой простыней и начала лихорадочно обдумывать подслушанный разговор.
   Лот!.. Они несколько раз назвали имя ее пропавшего брата! И князь назвал его «нахаринец»! Значит, этот человек – из их родных мест?.. Но как он здесь мог оказаться? Как могло случиться, что безродный чужеземец попал в дом принцессы – и влюбил ее в себя?!.. Нет, этот человек не может быть ее братом. Это было бы слишком большим счастьем для нее и матери… или жестокой бедой! Ведь этому человеку грозит унижение и, возможно даже, смерть. Если все, что говорил князь, – правда, он не оставит в живых этого человека. Уж она-то лучше знает своего мужчину, чем Нанэх, который мог поверить злой шутке господина. Но как предупредить этого Лота о грозящей беде? И как прежде выяснить – брат ли ей этот несчастный красавец? Только князь мог бы ответить на ее вопрос. Но ей невозможно признаться, что она подслушала его разговор. И как отнесется князь к возможности, что его подосланный человек – родной брат наложницы, которой он по ночам шепчет слова любви? Захочет ли он ради любимой женщины избавить ее брата от горькой участи, которую для него уготовил?.. Нет! Если уж он не жалеет принцессу – будущую свою супругу… Она не пойдет к князю! И матери ничего не станет говорить. Она бессильна что-либо изменить. Она может лишь молиться богам о благополучие своего брата – где бы он сейчас не был и кем бы ни стал. Как и он наверняка молится за утерянную сестру свою. И все, же неплохо бы еще что-нибудь выведать об этом деле. И как бы увидеть того человека, когда принцесса приедет к ним на охоту?..
   – Где ты была? – услышала Рухама недовольный голос вошедшей матери. – Я тебя уже обыскалась. И встань сейчас же с постели!
   – Я была в саду, маменька, – ответила привычным покорным голосом Рухама, вскочив с постели. – А потом мне стало отчего-то дурно – и я поспешила в дом. Мы, наверное, просто разминулись.
   – Скоро обед. Сходи на кухню и выбери лучшие блюда, иначе нам опять достанутся объедки! – приказала Такха. – И не смей принести сама – для этого есть слуги. А после обеда я поговорю с князем о доме, если у тебя не хватает на это смелости.
   – Не надо ничего говорить, маменька! Я сама ему уже все сказала. Он согласился, – неожиданно для себя соврала Рухама.
   – Да? – удивилась Такха. – Когда это ты успела?
   – Мы встретились в саду, когда я гуляла, а он шел в гавань.
   – Это правда?
   – Конечно, маменька. Я только попросила – и он сразу согласился. Просто он очень спешил и потому сказал, что мы еще раз поговорим об этом вечером.
   – Что ж, посмотрим, – недоверчиво поджала губы Такха.
   11
   Жизнь во владениях славного Упуау, главного смотрителя канала и шлюзов Ше-Ур, шла своим чередом. В отличие от других поместий, где сбор урожая был почти закончен и люди уже готовились к нескольким месяцам вынужденного безделья, ожидая пока спадет большая вода, и можно будет вновь засевать землю, щедро удобренную илом, работы на полях и огородах удачливого вельможи не прекращались круглый год.
   Недаром фараон Нимаатра доверил некогда простому жрецу столь высокую должность и щедро одарил огромным имением. Помимо того, что был Упуау хорошим инженером, был он также и великим изобретателем – и много хитрых приспособлений придумал жрец и применил при строительстве шлюзов. А некоторые из своих изобретений опробовал он впервые в собственном имении, и самым удивительным из них была огромная водочерпалка, названная хозяином «колесо Ра». Эта необыкновенная машина, втулки и шестеренки которой были сделаны из бронзы, а большие ковши – из листовой меди, отличалась от обычных водочерпалок не только грандиозными размерами. Придумал смекалистый жрец натянуть над длинными брусьями приводного колеса прочные льняные полотна – и когда с озера дул свежий ветер, наполнялись они тугим воздухом, подобно парусам корабельным, и вращалось колесо само по себе, а не как на обычных черпалках с помощью людей и волов. И сливалась безостановочным потоком вода из медных ковшей в большой каменный чан, а из него, через отверстие узкое, устремлялось в желоба из обожженной глины. Были эти водоводы установлены на высоких шестах, чтобы текла вода быстрым ручьями в три пруда в верхней части поместья, а после из них разбегалась по канавам, питая плодородные земли. И дарила земля благодарная предприимчивому хозяину много всего – от пшеницы отборной в необозримых полях до сочных плодов в пышных садах и ухоженных огородах. И потому необходимы были многие руки заботливые, чтобы взращивать плоды земли обильной, ходить за домашним скотом на пастбищах с сочной травой, работать на птичьем дворе и ловить рыбу в Озере.
   Так что лукавил Рашап, когда уверял Аврама, что не хватит работы в поместье для всех его людей и не прокормятся они здесь. Было это с его стороны лишь хитростью, чтобы выманить у доверчивого чужестранца, попавшего в зависимость от наемщика, больше золота. Ведь чем беднее человек, тем легче заставить его работать за плату скудную. Думает человек, попавший в нужду безвыходную, лишь о пропитании ежедневном и готов ради куска хлеба с пучком лука терпеть тяжкий труд и унижения. И знал Рашап по долгому опыту надсмотрщика и управителя, что люди пожилые и обремененные семьями бывают сговорчивее, а среди молодых и холостых больше строптивцев и бунтарей – почему и устроил так, чтобы юноши и мужчины бессемейные из клана Аврама уехали из поместья на работы строительные и кормили издали родных своих. Ничего на этом не терял хитрый ханаанец, поскольку заработанная на стороне медь рано или поздно приносилась с выгодой ему, Рашапу. А где еще могли семьи строителей выменять на медь еду, льняное полотно для нехитрой одежды и утварь, необходимую в любом, самом жалком жилище? А на тех, кто остался в поместье – женщин, пожилых мужчин и, в особенности, на детей – смотрел уже управитель как на слуг невольных, привязанных до конца дней и из рода в род к земле господской. Теперь уже он, Рашап, а не дряхлый старик, добровольно отошедший от дел, их новый предводитель. От его милости и попечительства зависят их жизни – и должны они повиноваться ему беспрекословно. И чтобы окончательно утвердить свою власть, а Аврама пред людьми его унизить, решил Рашап сыграть с ними злую шутку.

   Случилось это ранним утром, когда люди еще только завтракали у своих шатров на пустыре, прежде чем идти каждому по своим работам. Увидели вдруг они, что по дороге от поместья идет к ним Рашап, а рядом с ним – три чернокожих надсмотрщика с дубинами. И удивило это многих, а некоторых даже встревожило, поскольку редко приходил Рашап к ним в лагерь, а в столь ранний час – никогда. И потому, когда Рашап подошел ближе, почти все люди из любопытства вышли из шатров и сгрудились кучей. А последним вышел из шатра Аврам. Но не пошел он навстречу Рашапу, а остался стоять угрюмо у шатра, и Сара осталась рядом с мужем. А Рашап, словно не замечая непочтительности, подошел к нему, ни на кого не оглядываясь, и сказал, хитро улыбаясь:
   – Здравствуй, Аврам! Как живешь-можешь? Не заболел ли часом?
   – Ну, здравствуй, – поприветствовал его Аврам неохотно. – Здоров я, как видишь. А с чего мне болеть?
   – Да я так, к слову. Что-то не видно тебя давно среди людей твоих.
   – А зачем мне среди людей быть? Или не справляются мои люди на работах твоих без меня?
   – То-то и оно… – вздохнул Рашап притворно, и оглянулся на толпу, что придвинулась к ним слушать разговор. – Неприятность у меня вышла с людьми твоими. Такая неприятность досадная, что пришлось мне с утра идти к тебе за советом. Сам-то ты давно дорогу забыл в поместье.
   – Мог бы и послать кого, если совет тебе мой понадобился, – усмехнулся скупо Аврам. – Но раз уж пожаловал, говори. Или в шатер зайдем?
   – Да нет, при людях даже лучше будет. Пусть послушают. А неприятность в том, что воры среди твоих людей завелись. Что скажешь на это, Аврам?
   – Не может быть такого! – не сдержал возмущенного удивления Аврам. – Нет среди моих людей воров! Отвечаю я за них – за каждого!
   – Выходит, что напраслину я на людей твоих возвожу, так ты думаешь?
   – Тебе видней, Рашап, врешь ты или хитришь. Только никогда я не поверю, что люди мои на чужое позарятся.
   – Что ж твои люди – особенные какие-то? – язвительно ухмыльнулся Рашап. – По мне – обычные люди. Или даже хуже.
   – Это почему – хуже? – рассердился Аврам от обиды явной.
   – А потому, что привыкли к жизни бродяжной, вольной. Нет у вас страха перед законом.
   – Бога бояться люди мои! Бог – наш Высший Судия! От него ничего не утаишь! – вскричал Аврам, обернувшись к своим людям. – А если ты о законе заговорил, то докажи воровство, прежде чем обвинять.
   – А чего ж тут доказывать? – развел руки Рашап. – Были дыни на полях, много дынь совсем уже зрелых. Я уже их и к господскому столу готовился отправить. А вечером мне вдруг доложили, что зрелых почти и не осталось. А ведь на поле том – твои люди работали! Я даже знаю, кто именно – сам посылал.
   – Дыни?!.. – вскричал в растерянности Аврам. – Никто твоих дынь не брал! Врешь ты все, Рашап! Если бы кто взял, узнал бы я первый.
   – Откуда ж тебе узнать, Аврам, в лагере целый день сидя? Или твои люди долю от наворованного тебе приносят, а в этот раз не принесли?
   – Да как ты смеешь?! – задохнулся от возмущения старец.
   – Смею! Кому ж еще сметь, как не мне, над добром хозяйским поставленному? Я ведь не в первый раз замечаю за людьми твоими воровские проделки. Только все молчал из уважения к твоей старости. Но больше молчать не буду! Потому как если Харуди почтенный прознает о делах бесчестных, мне самому несдобровать. Не желаю я из-за бродяг нищих позор на себя навлекать!
   – Из-за бродяг нищих, говоришь?! А кто нас нищими сделал – не ты ли с братцем твоим Дитаном?! – вскричал яростно Аврам, поддавшись резко вперед, так что Сара испуганно схватила его за руку.
   – Несправедлив ты ко мне, Аврам! И это – после всех милостей, что мы с братом для вас сделали! – закачал головой осуждающе Рашап.
   – Не видели мы от вас никакой милости, а лишь хитрость жадную! Погубили вы нас, заманив в Миср ради собственной корысти! С утра до вечера люди мои на вас под палящим солнцем работают, а что видят за труды свои тяжкие? Лишь хлеб да похлебку постную! А сколько мужчин наших семьи оставили ради прокорма скудного, сколько из них изувечились на работах царских?.. А теперь ты решил нас еще и в воровстве обвинить? Так хватай нас, наказывай! Вот мы – воры и бродяги нищие! А вот ты – хозяин наш новый! Меня первого и хватай! Что же ты?!..
   Зависли слова отчаянные Аврама над лагерем в наступившей тишине пораженной. Высказал Аврам наконец-то слова обидные, что копились так долго в душе его, обидчику своему в лицо. Но стало Авраму лишь горше на душе, словно признал он невольно пред людьми своими вину свою за все беды, что с ними приключились, а перед обидчиком – слабость свою и поражение. И так захотелось ему в этот миг пасть в пыль на колени, завыть раненным зверем от безысходности и зарыдать, не сдерживая боли! И отхлынула кровь от избытка чувств от лица его и стали подкашиваться ноги ослабевшие. Но не дала упасть мужу Сара, обхватив за пояс крепко.
   – Слушай, Рашап! – заговорила неожиданно для всех Сара. – Говори прямо, чего хочешь от нас. А если пришел лишь для того, чтобы сообщить нам о своих подозрениях, то мы их услышали – и сами разберемся с этим делом. Только скажу я тебе, вслед за мужем, что нет среди нас воров.
   А Рашап лишь кашлянул глухо в ответ, понимая, что пришел решительный момент и стоит его обдумать. Оглянулся он на людей, что придвинулись еще ближе и смотрели совсем уже зло. Бросил взгляд на надсмотрщиков, спрятавших дубины за спины. И подумал Рашап, что могут ведь и побить. А потом подумал: а пусть и побьют! Не забьют ведь до смерти – Аврам и не позволит. А ему, Рашапу, это поводом будет расправиться с ними жестоко – куда лучший повод, чем выдуманное воровство. Аврама с несколькими мужчинами подговорит он глупого Харуди отправить в Шетет на суд номарха, как подстрекателей бунтовщиков. Других мужчин наказать плетьми в назидание. Молодых женщин и девушек хорошеньких можно будет продать с выгодой большой. А с женщиной этой дерзкой, Сарой, он сам разберется. И развлечется заодно. И решив так, сказал Рашап:
   – Вот как будет! Или выдадите вы мне воров, на которых укажу, и накажу я их по-своему
   разумению!.. Или придется мне доложить обо всем управляющему – и пусть он с вами сам
   разберется. Со всеми!
   И нависла тяжелая тишина над лагерем, пока ждал ответа Рашап, а Аврам, вконец растерянный от угрозы наглой, ответа достойного не находил. И тогда снова заговорила Сара:
   – Сколько, ты говоришь, дынь у тебя пропало?
   – Много пропало. Не считал я их, – ответил, словно отмахнулся, Рашап.
   – Так посчитай! – презрительно улыбнулась Сара. – И скажи, сколько мы тебе должны.
   – Как это? – растерялся Рашап.
   – Обыкновенно. Как считаешь за продукты, что мы у тебя покупаем.
   – Нет, так не пойдет! – спохватился Рашап. – Не продаются эти дыни! Господские они, для славного господина Упуау предназначенные! Что я ему скажу, когда он дыни к столу потребует? Или вашу жалкую медь ему вместо дынь медовых подам?
   – Зачем же – медь? Вот тебе серебро от «нищих бродяг», – сказала Сара, вынув из ушей своих серьги в виде больших шаров из цельного серебра. – Этого, я думаю, хватит и тебе, и управляющему, и чтоб дынь медовых на рынке купить.
   Блеснули у Рашапа глаза при виде серебра, но сдержал он жадность свою и сказал:
   – Нет! Не возьму я. Не откупитесь вы теперь даже и серебром!
   – Не хочешь брать? – деланно удивилась Сара. – Что ж, тогда я сама отдам их управляющему. Прямо сейчас пойду и отдам. А заодно расскажу ему и о неудавшейся сделке этой, и обо всех прежних, что меж мужем моим и тобой были. Вдруг он не знает о них – Харуди почтенный? Так пусть тогда оценит по достоинству ловкость своего помощника верного… Что молчишь, Рашап? Идти мне, или договоримся?
   А Рашап все не находил слов, стоя с открытым ртом. Никак он не ожидал такой дерзкой находчивости от женщины и такого поворота дела почти уже решенного. И соображал он про себя лихорадочно – как быть: взять ли дар выгодный и уйти на этот раз, или стоять на своем ради выгоды большей? Но ведь, если упорствовать, эта женщина бесстыдная может, и правда, Харуди обо всем донести!..
   – Не веду я дел с женщинами! – нашелся он, наконец. – Как скажет почтенный Аврам, так и решим.
   Но и Аврам слов не находил. Был он горделиво удивлен ответом достойным жены, но и уязвлен больно честолюбием мужским. И не то его задело, что жена за него ответила, а самоотверженная щедрость ее. Знал Аврам, как по-особому дороги были серьги эти Саре. Были они единственной сохранившейся вещью, что пришли вместе с женой в дом к нему из дома ее отцовского с приданным богатым. И хоть много после дарил супруге Аврам ценных украшений, хранила она бережно серьги эти скромные в своих ящичках. А потом, уже здесь, в Мисре, когда прижала их нужда жестоко, почти все украшения ее перешли в руки братьев ловких. И не спрашивал на это разрешения Аврам у Сары, а она молчала благосклонно – только вспомнила, вдруг, о серьгах своих девичьих. И потому не решался Аврам ответить Рашапу, пока Сара, словно угадав его смятение, не сжала ободряюще его руку.
   – Уже сказан был тебе ответ наш, – поднял Аврам презрительный взгляд на ханаанца. – Так что или бери, что дают, или уходи!
   – Что ж, если так, – скривился в лице Рашап от бессильной злости. – Пусть будет по-вашему, чтоб не говорили после, что я с вами несправедлив.
   Выхватил он серьги из раскрытой ладони Сары, развернулся круто и пошел прочь.

   Ночью уже, когда оба они долго притворялись спящими, Аврам вдруг сказал тихим голосом:
   – Прости меня, Сара. За все – прости!
   А Сара сразу отозвалась, словно давно ждала этих слов:
   – За что же мне тебя прощать, муж мой? Только благодарить я тебя должна за жизнь нашу достойную. Не в богатстве достоинство, а в стойкости жить достойно и в богатстве и в бедности. Не оставит нас Бог. Не ты ли учил меня, что, если взял Бог у тебя сегодня, то завтра вернет вдесятеро – надо только верить в неизменную милость Его. И я верю тебе, Аврам!
   И вздохнул Аврам с облегчением. Повернулся к жене и нежно обнял ее, как давно уже не обнимал.

   А вечером следующим явился в поместье Сисой. Передал он с почтением старцу два дебена золотых от племянника и рассказал хвастливо о перемене удивительной в жизни друга – словно это он, Сисой, приглянулся принцессе мисирской и взят был на службу. И улыбался весь вечер Аврам улыбкой довольной загадочной. И радовалась шумно Сара удаче брата. И сказала Сара:
   – Пусть теперь только сунется к нам Рашап противный! Есть у нас отныне защитник важный в самом доме царя мисирского!
   А Аврам возразил благодушно:
   – Откуда ж ему узнать о Лоте, Сара? Не будем же мы сами ему говорить об этом? Не поверит он. Да я и сам все никак не поверю.
   – Правда это! – уверенно сказала Сара. – Увидишь сам, как скоро переменится к нам Рашап и начнет заискивать. В Мисре слухи разносятся быстрее ветра в пустыне.
   – Может и правда, – сказал Аврам. – Одно я знаю точно и знал всегда: любит Бог нашего Лота!