Лот Праведный. Лабиринт IV

IV. Царская охота
   «Дикий гусь кричит жалобно в силках.
   Бьюсь в плену любовном, словно в западне.
   Дичи не поймав, как я без добычи
   к матери вернусь? Что отвечу ей?
   Я сетей не ставила сегодня:
   я сама в сетях его любви».
   Начало прекрасных и радостных песен сестры, когда она возвращается с луга.
   Перевод А. Ахматовой
 
   1
   Фараону Маахерура исполнилось всего лишь двадцать лет, когда он вступил на трон соправителем своего отца. Внешне он выглядел гораздо старше из-за нездорового оттенка кожи одутловатого лица и лиловых кругов под глубоко запавшими глазами. Если к этому добавить, что наследник имел большие оттопыренные уши и маленький рот с безвольными тонкими губами, можно понять юношу, который стеснялся своей внешности. А с другой стороны, ростом он был выше своего отца, вот только заметно сутулился, возможно, из-за того, что в детстве много часов провел у масляной лампы, согнувшись в чтении над папирусами. Молодой фараон являлся, несомненно, человеком образованным. Гораздо более образованным, чем можно было ожидать от юноши столь высокого звания в его годы. Особенно отличался он в счете и устройстве строительных работ. Знал он, разумеется, как и всякий посвященный в младший жреческий сан, многое из божественных сказаний, специальных ритуалов и тайных заклинаний. А вот в воинском деле и в премудростях управления был несведущ. Хуже того, был фараон от природы ни то чтобы робким, но явно не любил всякой деятельности, где приходилось бы ему хозяйничать и руководить. Необходимое решение давалось ему с трудом и требовало большого времени, поскольку старался он выполнить работу наилучшим образом, всесторонне поразмыслив, отчего мог казаться окружающим тугодумом.
   К примеру, послал Владыка своего сына, еще в бытность последнего эрпатом, проследить за ходом строительства двойного храма в Теп-Иху,  посвященного богу Себеку и богине Рененут. А тот взялся все измерять и считать собственноручно и, провозившись так десять дней, приказал неожиданно приостановить работы и отправился к отцу своему с рисунками и расчетами, записанными на многих свитках. Вернувшись ко двору, эрпат принялся горячо убеждать отца, что работы ведутся неправильно и следует многое переделать. Вызвал тогда Владыка, раздосадованный задержкой строительства и упорством сына, архитекторов и подрядчиков, и явились они так же с рисунками и расчетами и убедили фараона, что все идет по утвержденному им ранее плану, а если переделывать, выйдет дороже и хуже. И поверил фараон строителям опытным и приказал продолжить работы, а чтобы ободрить сына обескураженного, поручил ему надсмотр над Лаперо-Хунтом, усмехнувшись про себя, что храм уже почти готов и надсматривать там почти и не за чем. И с той досадливой для юноши промашки закрепилась за наследником слава управителя мелочного и скандального, влезающего в дела, в которых он не смыслит, и не умеющего в итоге настоять на своем, что не пристало будущему Владыке Та-Кемет. И распространяли эти неблаговидные слухи, как можно предположить, подрядчики храма, испуганные возможным разоблачением их темных дел – себе на выгоду, а казне в ущерб. И тут следует заметить, что позже, после смерти отца, когда воссел полноправно фараон Маахерура на трон Обеих Земель, не забыл он обиды своей. Нагрянул фараон в один из дней в Теп-Иху и снова начал все измерять и подсчитывать, а подсчитав, приказал арестовать подрядчиков за воровство и нерадивость. А после судил он мошенников своим судом царским – и присудил отнять все их имущество в пользу недостроенного храма. И велел он перестроить храм по собственным чертежам, что и было сделано под его неусыпным присмотром быстро и хорошо.
   Словом, не таким уж слабовольным фараоном оказался Маахерура, как предполагали иные. Но это ему еще необходимо было доказать в будущем. А пока он был занят новым поручением отца – подготовкой празднеств по случаю открытия Храма Всех Богов, приуроченного ко дню Нового Года и первому официальному выходу молодого фараона к своему народу. Торжество, учитывая все эти знаменательные события, намечалось грандиозное – и именно ему, Маахеруре, предстояло обеспечить безупречную организацию празднеств. Разумеется, над устройством торжеств, кроме самого молодого фараона, трудились еще десятки управителей: жрецов, писцов, строительных подрядчиков и офицеров, отвечающий каждый за свою часть работы. Но всех их надо было направлять, снабжать и подгонять, так что дел у фараона было столько, что он иной раз не находил времени даже на обед, перекусывая на ходу чем придется. И хотя наследник мог перепоручить общее руководство кому-то более опытному в таких делах, к примеру – своему родному деду многомудрому чати Амени, но не стал он пренебрегать доверием отца. Более того, по мере хода дел брал он на себя все больше обязанностей, влезая иногда в такие детали организации, что работы угрожающе замедлились, ибо со всех сторон помощники ждали от него совета и отовсюду звали, чтобы на месте прояснить его подчас противоречивые указания. И тогда молодой фараон Маахерура, осознав свою ошибку, заперся на несколько дней в обширном кабинете, а когда вышел, в руках у него были большие куски склеенного папируса, которые он тут же передал вызванному старшине плотников.
   И вот, еще через несколько дней, рабочие внесли в его кабинет огромную столешницу из ливанского кедра и много плетеных корзин с закрытыми крышками. А утром следующего дня попросил фараон своего отца зайти к нему, чтобы показать нечто. И когда Владыка, удивленный таким приглашением, изволил войти в ярко освещенную комнату, застыл он в изумлении и восхищении. Увидел Владыка на огромной столешнице, установленной на высоких подставках, холмы песчаные, поля засеянные и сады пышные. И увидел он канал, разрезающий землю узкой лентой и ведущий к гавани на Озере, где высились по обоим берегам колоссы. А по каналу тому плыли двенадцать разукрашенных кораблей. И вдоль канала, среди пальм, стояли маленькие человечки с копьями и щитами. А от гавани вела дорога к Храму трехъярусному в виде усеченной пирамиды. А у пирамиды, перед большим помостом украшенным, стояло еще много человечков, окруженных солдатами. И было это все сделано из глины крашенной, дерева, стекла и тростниковой стружки, но так живо и точно, что нельзя было не восхититься. А молодой фараон, дав отцу налюбоваться на невиданное зрелище, подвел его к столешнице и стал объяснять подробно, как он задумал провести торжество. И было ему легко объяснять, потому что мог он теперь все показывать. И сказал фараон Маахерура, закончив объяснения:
   – Теперь не будет у меня, отец и благодетель мой, необходимости самому повсюду разъезжать с проверками, бросая многие дела ради одного. Поставлю я людей доверенных надсмотрщиками за работами задуманными – и каждый из них будет докладывать мне, как продвигаются дела, а я стану отмечать это на моей столешнице. А за десять дней до торжества, когда все будет готово, проведу учения, чтобы каждый знал, что ему делать в день праздника. И я обещаю тебе, Владыка, что будет это праздник, каких еще не видели в Та-Кемет!
   Возрадовался Владыка в душе сметливости и радению сына, обнял его и поцеловал в лоб. И повел он его к скамье мягкой и усадил рядом с собой. И стал говорить, как рад он, что сын его мужает на глазах – и много добрых слов сказал отец сыну. А потом, воспользовавшись моментом благоприятным, заговорил с ним о том, на что прежде лишь намекал. Стал он говорить о своей немощи и о скором уходе, который предчувствует, и о том сказал, что было бы для него великим утешением знать, что оставляет он после себя на троне сына своего вооруженным слугами верными и помощниками преданными. И сказал фараон, что лучшим другом и самым преданным помощником для мужчины может быть лишь супруга его. И назвал он имя дочери своей Нефрусебек как единственной женщины, достойной разделить с ним трон Владыки: и умна она, и красива, и, что немаловажно, крови с ним одной. И сказал Владыка, что это дело решенное, и что сыну следует готовиться к свадьбе, которую нельзя откладывать, ибо надеется отец успеть подержать на руках внука своего от детей своих, прежде чем закроет глаза навечно.
   – Быть свадьбе в месяце Нехеб-Кау!  – сказал Владыка. – Но знаем об этом пока только ты и я. Даже дочь моя Нефрусебек не знает о дне свадьбы, хотя и дала согласие стать тебе женою верной и другом преданным. И не говори ты об этом пока никому, даже матери своей, ибо союз этот может не понравиться врагам Великого Дома – и будут они искать способы помешать нашим планам.
   Встал с этими словами Владыка со своего места, обнял еще раз сына и ушел. А сын его Маахерура, удивленный неприятно неожиданным известием о свадьбе, сразу затосковал. Ибо, хотя и догадывался он о желании отца видеть любимую дочь на троне Великого Дома, но не ожидал юноша, что случится это так скоро, а надеялся даже, что не случится никогда. Не была желанна молодому фараону принцесса Нефрусебек. Сторонился он явных красавиц, как всякий юноша робкий и неуверенный в силе своей и привлекательности. К тому же была принцесса старше его на четыре годы и нрава строптивого. И не видел Маахерура ни разу в глазах сестры своей сводной не только заинтересованности как к мужчине, но даже и почтения не видел как к наследнику и Господину. И хоть не был уже девственником молодой фараон, о чем позаботилась его мать, подсылавшая к нему девушек, которых отбирала ревниво, но самая мысль о том, что придется ему однажды возлечь с надменной красавицей Нефрусебек, приводила юношу в явное смущение и даже страх. И знал он о тайном желании матери своей, на которое она не раз намекала, что прочит она ему в жены сестру его Хетхорхетеп – и была ему больше по душе милая и веселая сестрица, хотя и смущали его малолетство и болезненность девушки. И потому в тот же вечер пошел юноша к матери и рассказал о свадьбе. А мать его стала утешать и наставляла не перечить отцу, а сама стала думать, как эту свадьбу расстроить.
   2
   Великая Супруга и Богоизбранная Госпожа царица Нетепти была примерной женой и матерью. Но поскольку в последние годы престарелый Владыка заметно меньше нуждался в обществе своей красивой супруги, все свое внимание царица сосредоточила на детях. И если с сыном дела обстояли благополучно, – он, наконец-то, воссел на трон, оправдав надежды Владыки и обретя предназначенное ему богами место, – то состояние дочери ее беспокоило все больше.
   Принцесса Хетхорхетеп страдала головными болями и чем дальше, тем чаще и все болезненней мучили бедняжку эти внезапные приступы. Но сколько не вызывали лекарей, те лишь разводили руками, не находя у принцессы явных болезней. Не помогали девочке ни мази, ни порошки, ни специальное питание, ни длительные прогулки, ни даже магические заклинания и жертвенные очистительные ритуалы. А не так давно был призван царицей ученый жрец из «дома жизни»  при храме богини Сехмет,  известный лечением женских болезней, и этот жрец, осмотрев девочку, испросил разрешения у матери поговорить с принцессой наедине, а поговорив, вышел довольный, но несколько смущенный. И сказал жрец, что, хвала Сехмет, принцесса совершенно здорова, а причина ее недомогания – в естестве ее женском, развившемся несколько ранее обычного, что случается иногда. И что есть два способа сдерживать влечение девочки и избавить от сильных болей в голове, возбужденных бесплодными мечтаниями. Первый – пить ежедневно настойку из травы хабак.  И второй – выдать девочку поскорее замуж. И второй способ – лучше и естественней, ибо избавит он принцессу от тягостного беспокойства раз и навсегда.
   И неприятно удивил царицу этот приговор лекаря. Странно ей было, что дочь ее, на которую она смотрела по-матерински как на невинное дитя, может страдать так явно от любовного томления. Сама она, хоть и вышла замуж еще раньше, но взошла на брачное ложе много позже, и лишь после рождения сына стало просыпаться в ней понемногу женское естество. Но поразмыслив о словах жреца и невольно начав присматриваться к поведению дочери, решила царица, что, пожалуй, прав лекарь – и стала поить принцессу настойкой. И стала думать с тех пор царица настойчивей, чем прежде, о будущем муже для дочери. И решила царица в итоге, что лучшим мужем для принцессы будет брат ее – фараон Маахерура. Ведь что может быть естественней для матери, чем соединить в браке двух любимых ею чад? Кто будет любить ее сына преданней, чем сестра? Они и сейчас близки, и лишь с милой сестрой своей родной чувствует себя юноша робкий уверенным. И всегда такая жена будет почтительна к мужу своему, как сейчас почтительна к старшему брату. А та, другая его сестра, от матери чужой – она и старше его, и надменна, и слишком своевольна. И встанет такая жена между ее сыном и троном. И встанет она между матерью и сыном. И будет она вертеть своим мужем как тряпичной куклой, как вертит сейчас отцом своим, пользуясь его любовью. И будет она позволять себе непозволительное, как позволяет уже сейчас. Ведь где это видано, чтобы принцесса имела свой дворец отдельный? И разве это правильно, что ходит она, когда вздумается, со своими делами пустыми к Владыке, отрывая его от важных дел, а не обращается с просьбами к госпоже своей и мачехе, как это пристало? И разве не дерзость непростительная для девушки незамужней держать в своем доме мужчину молодого красивого неоскопленным, разве это не бесстыдство?!..
   А ведь насколько лучше для всех было бы, выдай Владыка дочь свою строптивую за князя Аменанха! Вот кто, единственный, сломил бы ее дерзость суровостью. И не прав ее божественный муж в своих подозрениях – не враг князь Великому Дому, а союзник его преданный. И был бы еще преданней, отдай ему Владыка Нефрусебек в жены. Всегда был князь высокородный уважителен к царице – дочери простого жреца – и опускал покорно голову в разговоре с ней, и посылал щедрые подарки, и сколько раз отец ее чати Амени хвалил князя за беспорочную службу и примерное исполнение его указов. И разве не будет справедливым сообщить верному слуге и родственнику о предстоящей свадьбе? Пора князю, если тверд он в своем намерении, обратиться с явной просьбой к Владыке о Нефрусебек. А если получит окончательный отказ, пусть придумает еще что-то.
   И уже следующим утром отправила царица тайного гонца с весточкой к князю Аменанху. А сама устроила встречу с отцом своим многомудрым Амени, чтобы выведать у него подробности о свадьбе. Но удивил ее отец удивлением непритворным, лишь только начала она разговор. Оказалось, что даже он, первый советник Владыки, не знал о дне свадьбы. И нахмурился чати озабоченно, когда царица заговорила о причине болезни дочери. А когда царица объявила о своем желании женить поскорее сына на принцессе Хетхорхетеп, а брак с Нефрусебек расстроить, вскочил Амени с места и вскричал сердито:
   – Забыла ты разве, царица, советы, которые я тебе давал? Не просил ли я тебя столько раз, как отец твой, не вмешиваться в дела Владыки и Великого Дома? Ты думаешь как мать – и не умеешь, по бесхитростному разумению своему, видеть пользы и вреда для Великого Дома от поступков своих поспешных, продиктованных чувствами! Ты ищешь облегчения для дочери и удобства для сына, но не понимаешь, чем может грозить им твоя настойчивость. Пока жив наш божественный Владыка, никто не смеет и не должен перечить ему! Знает он лучше тебя, женщина, что надобно его сыну и наследнику! И если не хочешь навлечь на себя гнев Владыки, не смей даже думать идти к нему с таким предложением! И сыну своему не вздумай внушать этих мыслей!
   – Но разве моя дочь – не его дочь? – попыталась возразить царица. – Что плохого для Великого Дома в моем желании? И сын мой был бы счастлив, имей он в женах любимую сестру свою. А с гордячкой Нефрусебек будет он чувствовать себя стесненным.
   – Твой сын и мой внук, царица, еще только неопытный юноша. А милая Хетхорхетеп – совершенное дитя! И что хорошего может получиться из такого брака? Владыка желает иметь внука – разве не понятно тебе это? Он чувствует, что недолго ему осталось править державой – и хочет быть уверенным в будущем своего Дома. Для того ему и необходима Нефрусебек на троне. Я знаю, почему она тебе не по сердцу. Но даже и ты не можешь отрицать, что лучше она сейчас – и как жена готовая для сына твоего незрелого, и как подруга верная на троне молодому фараону. Любит ее народ, как любит отца ее – нашего Владыку. И союз такой вызовет ликование во всех землях Та-Кемет. И как можно оставить ее в стороне от трона? Не отдавать же врагу нашему Аменанху? На чью сторону, как ты думаешь, встанут вельможи, если случится после смерти мужа твоего – да даруют ему жизнь вечную боги! – спор о троне между сыном твоим и Аменанхом, женой которому станет Нефрусебек?
   – Но почему ты подозреваешь князя в предательстве?
   – Потому что знаю о делах его тайных больше твоего!
   – Но ведь ты сам всегда говорил…
   – Мало ли что я говорил! – прервал царицу Амени. – Не всегда человек мудрый говорит то, что думает. И ты молчи о том, что узнала, чтобы не дошла эта новость до ушей наших недоброжелателей до срока!
   И прикусила язык царица, не став больше возражать. Но про себя подумала, что все же правильно поступила, отправив весточку князю: пусть придет он за Нефрусебек. Тогда царица свое слово и скажет.
   3
   Афири была разумной девушкой. Отец ее когда-то служил рядовым писцом в канцелярии чати, а мать была достаточно искусной швеей, чтобы украшать золотыми и серебряными бусинами выходные наряды Великой Супруги, так что брак двух молодых людей состоялся с разрешения и под покровительством Великого Дома. И когда у них родилась здоровая и хорошенькая дочь, судьба девочки была предрешена: она тоже должна была в свое время и в меру своих способностей служить Божественной Чете. И совсем неудивительно, что с малых лет родители стали готовить свое дитя к исполнению ее почетного предназначения, каждый по-своему.
   Афири едва исполнилась пять лет, когда мать подарила ей набор медных иголок, костяной наперсток, деревянные ножницы и стала учить вышивать цветными нитками узоры по канве. А еще через год отец, сетовавший втайне на судьбу, что нет у него сына, который бы продолжил семейную традицию писарей, стал учить девочку счету – и маленькая Афири, к его удивлению, так в науке цифр легко преуспела, что он не удержался попробовать обучать дочурку еще и грамоте. И вот так получилось, что еще через три года по всему дворцу из уст в уста разнеслась молва о дочери простого писца, что в неполные свои девять лет складывает в уме большие цифры, легко читает ученые тексты с папирусов и даже сама придумывает новые иероглифы к мудреным словам! И когда слухи о чудо девочке дошли до ушей самого фараона, приказал Владыка ввести эту разумницу в круг подружек своей дочери Нефрусебек. А принцесса, которой было в то время всего шесть лет, уже имела характер властный и строптивый – не признавала над собой ничьей власти, кроме отца своего фараона Нимаатры, особенно баловавшего дочь после ранней смерти матери ее Хнумнеферхеджет, которую любил некогда страстно. Надеялся любящий отец на благотворное влияние разумной не по годам девочки на дочь его непослушную, от которой было много беспокойства досадного в покоях царских. Но случилось как раз обратное ожиданиям заботливого отца.
   С первого мига, как привел фараон новую подругу для дочери, держа незнакомую девочку, разряженную в одежды красивые, за руку, и стал расхваливать, возненавидела ее ревниво Нефрусебек. Все в этой девочке раздражало принцессу и вызывало желание злой насмешки: и красота лица милого, и фигурка ладная, и голос ее тихий, и поведение робкое, и в особенности то, что была эта новая подруга на целую голову выше Нефрусебек – и опускала взгляд свой почтительно, стараясь не смотреть на дочь фараона сверху вниз. И казалось такое поведение принцессе, не терпящей в других неискренности, заискивающим, а все слова покорные – притворством, словно приставили к ней новую няню наушницу в облике девочки милой – слишком милой и слишком послушной, чтобы ей можно было доверять. И потому долго не допускала принцесса Афири в круг своих близких подруг, и донимала ее злыми шутками, и требовала от других своих подружек пренебрегать дочерью писца, а те делали это охотно, ибо были все они детьми знатных вельмож и считали для себя зазорным знаться с простушкой. Но Афири, дитя чистое и доброе, словно не замечала своего положения низкого и отношения к ней подруг жестокого.
   С первого дня, как попала она из бедных комнаток дома отца своего в огромный дворец фараона, где все поражало воображение своей грандиозной пышностью и чрезмерным великолепием, мир для девочки неожиданно вспыхнул слепящими красками и запел дивной музыкой, о каких она и не мечтала. И с первого дня солнцем этого мира стала для нее маленькая принцесса, которая одна над всем властвовала. И если эта безграничная власть шестилетней девочки поначалу пугала Афири, привыкшую в стенах дома своего к разумному порядку и уважительному согласию в отношениях между домочадцами, то очень скоро стала восхищать. Приняла она принцессу в свое сердце – как принимает вновьпосвященный впервые открывшееся ему божество. Стала принцесса для нее настоящей богиней во плоти, для которой возможно невозможное, а потому позволено непозволительное. И как могла Афири обижаться на свою богиню, как могла она ее не полюбить страстно и преданно? И потому ходила Афири послушно за принцессой повсюду, пусть и последней среди прочих, разделяя все ее шалости шумные, терпя обиды несправедливые, и не раз брала вину на себя за ее проступки дерзкие, не ожидая за самоотверженную преданность вознаграждения справедливого или хотя бы слово одобрительного. А принцесса все это невольно замечала. И стала она понемногу уважать свою старшую подругу за ее терпение добронравное, за умение улаживать раздоры частые принцессы с другими ее подругами, менее терпеливыми, вставляя вовремя примиряющее слово и находя решение разумное, устраивающее упрямую Нефрусебек в ее желании во всем быть правой. И была Афири с принцессой все одиннадцать лет, пока жила Нефрусебек во дворце на половине мачехи своей Нетепти. А когда был достроен дворец для принцессы, вытребованный ею у отца своего доброго, которому надоели раздоры, не прекращающиеся ни на день между Нефрусебек и мачехой, вошла Афири в ворота дворца второй – вслед за своей Госпожой. И никого не удивило, что была поставлена Афири в доме над всеми, ибо стала дочь писца к тому времени самой близкой и доверенной подругой дочери фараона.
   Заслужила Афири бескорыстной привязанностью своей привязанность Госпожи, и не могла уже дочь фараона обходиться без наперсницы верной, которой одной доверяла свои давние обиды, сиюминутные беспокойства и причудливые мечтания. И сравняла их эта привязанность взаимная, насколько может сравнять приязнь обоюдная дочь писаря с дочерью фараона – так что смотрела уже Афири на госпожу свою все чаще как на девушку обычную, а не как на богиню, замечая в принцессе слабости едва заметные, не умоляющие ее явных достоинств. И научилась Афири пользоваться слабостями госпожи ради ее же блага, и поощрять достоинства благородные для выгоды ее дел. А принцесса делала вид, что не замечает ухищрений подруги, не имея причин подозревать Афири в лицемерии.
   Так стала Афири полновластной хозяйкой в доме своей госпожи. Были под рукой ее все слуги дома и правила она твердой рукой всем хозяйством. И, казалось бы, чего большего желать простой девушке? Но с некоторых пор, когда оставалась она одна поздними вечерами в постели, посвятив еще один день служению своей госпожи, стало охватывать ее смутное беспокойство. И начинала девушка невольно думать о своей жизни, пытаясь понять причину этого тревожного чувства. И смотрела она мысленно в свое прошлое, перебирая его, словно бусины ожерелья, – и не находила в нем изъянов. И думало она о своем нынешнем положении – и находила его блестящим. И только будущее рисовалось ее воображению смутным и неопределенным, ибо не принадлежало ей будущее ее, как и прошлое, а всецело зависело от ее госпожи. Не будет у нее дома своего, пока живет она в доме чужом, пусть и подчинен ей дом этот. Не будет у нее возлюбленного мужа, пока не найдет себе принцесса достойного избранника и не смягчится отношение ее к мужчинам. И не будет у нее детей милых, без которых женщина – как дерево бесплодное, годное лишь для топки. Так думала Афири – и было ей обидно за красоту свою женскую, расцветшую и увядающую без любви. И пыталась она искать решение верное, чтобы устроить будущее свое, как решают задачи с цифрами, но лишь терялась в блужданиях мысли растерянной как в лабиринте. И было так до прошлой весны, когда пришла ей весточка от кого не ждала, и посулила ей эта весть надежду.
   4
   В тот день они с принцессой были на приеме, устроенном Владыкой в честь послов из далекого Ашшура.  Чужеземцы привезли с собой невиданные по щедрости дары, и фараон счел необходимым оказать им особые знаки уважения, для чего и устроил пышный прием, на котором присутствовала вся знать. Принцесса, не любившая придворных шумных сборищ, решила уйти, как только официальная часть церемонии была закончена, но к ней подошел князь Аменанх, чтобы выразить свое почтение, и Афири пришлось деликатно отойти в сторону. Мимо проходили богато разодетые мужчины, бросая восхищенные взгляды на одиноко стоящую красавицу, но девушка отрешенно смотрела только на свою госпожу. И вдруг она почувствовало прикосновение – и в руке ее оказалось что-то мягкое. Она обернулась, но дерзкий незнакомец уже скрылся в толпе. Афири раскрыла ладонь, увидела белый лоскуток весь испещренный иероглифами и быстро сунула кусочек материи за широкий пояс в потайной кармашек. Сердце ее взволнованно забилось, щеки вспыхнули стыдливым румянцем. «Неужели у меня появился тайный поклонник? – подумала девушка. – Но кто он, этот безумец, рискнувший посягнуть на внимание Первой Подруги дочери Владыки?».
   Как только они вернулись, Афири нашла повод уединиться в своей комнате. Придвинула свечи, вытащила лоскут и, напряженно щурясь, стала читать. «Служи тому, кто предан твоей госпоже больше тебя – и получишь все, что пожелаешь», – едва разобрала она мелкие значки. «И это все?», – разочарованно подумала девушка. А в следующее мгновение ее охватило возмущение: ее хотели подкупить! Это было предложение о предательстве, и такое мог предложить лишь один человек: князь! Первым ее желанием было бежать к принцессе и показать записку, но что-то ее остановило. «Лучше не показывать, – решила Афири. – Принцесса ненавидит князя, и сразу пойдет с запиской к отцу, чтобы обличить Аменанха в подлом намерении. Но ведь ничего не докажешь по такой записке. Призовут для дознания, а я даже не знаю, кто мне всучил этот лоскут. Лучше подождать. Если решил князь меня подкупить, то не удовлетворится молчаливым отказом дочери писца, пусть даже она Первая Подруга принцессы, – будет пробовать снова и снова. А я теперь буду наготове – и сразу сообщу Госпоже!».
   Так решила разумная Афири. Но время шло, а князь никак не давал о себе знать. И что странно, это совсем не радовало девушку, а даже вызывало досаду. Впервые за долгие годы в ее размеренной жизни появилась волнующая интрига – и сразу оборвалась. Но мысль о том, что у нее была возможность как-то участвовать в устройстве будущего принцессы, (а значит – и своего), не покидала ее – и девушка понемногу начала жалеть, что не отозвалась на предложение. Ведь чем князь Аменанх плох, если подумать здраво? Он – племянник Владыки и первый вельможа Обеих Земель. Он баснословно богат, он уважаем, он умен, смел и, что немаловажно, он – видный мужчина. Разве найдет себе принцесса жениха лучше? А что недолюбливает она князя и видит в браке таком корысть с его стороны, то это, скорее, от презрения госпожи ко всем мужчинам. Если уж такой завидный жених ей не мил, то вряд ли она когда-нибудь найдет кого-то достойнее. И что будет тогда с ней – Афири? Неужели ей придется вслед за госпожой отказаться от радости иметь мужа и детей?..
   Нет, принцесса просто не понимает сама, в чем ее выгода. И Афири, как преданная ее слуга и любящая подруга, обязана подтолкнуть Нефрусебек к ее счастью. А уж как будет благодарен Великий Князь такой услуге! Он – человек слова и дела. И если что обещал, выполнит непременно. А ей только и нужно – достойного мужа и заботливого отца для детей. И уж верно в окружении столь высокого вельможи найдется кто-нибудь и для дочери писца.
   Решив так, стала Афири искать возможность подать весточку князю о своем согласии. Наверняка у него уже есть свои люди во дворце принцессы, думала она, только как их найти? Да и не станет князь обнаруживать людей своих, пока не уверен в ее решении. Будет он ждать, пока представится случай удобный для его целей. Вот и надо ему такой случай предоставить.

   Принцесса Нефрусебек всегда неохотно отпускала слуг из дворца, но Афири давно нашла ключик к ее уступчивости, когда хотелось ей навестить родителей.
   – Давно я не виделась с матушкой моей любимой, – говорила она как бы невзначай, грустно вздыхая.
   – Ты ведь была у нее недавно? – хмурила брови принцесса.
   – Ты, верно, забыла госпожа – уже три месяца прошло, как ходила я к родителям своим. Чувствую, что тоскует мать в отсутствии моем долгом. Я ведь одна дочь у матушки моей. Но если ты не позволяешь…
   – Когда это я не позволяла тебе навестить родную мать? – обидчиво возмущалась принцесса. – Или я бесчувственная и не знаю, что значит мать для дочери?
   – Я только до вечера! – спешила заверить Афири. – Мне бы только увидеть ее и обнять!
   – Зачем же спешить так? – проявляла великодушие принцесса. – Оставайся ночевать в доме родительском, чтобы и с отцом своим свидеться. И подарки от меня для них возьми.
   – Подарки возьму, спасибо тебе, госпожа. А ночевать не останусь. Кто же без меня будет содержать порядок в твоем доме?.. Так могу я идти завтра?..

   Мать Афири уже несколько лет сидела дома с тех пор, как стали ее подводить глаза. Да и не было теперь нужды ей работать – хватало им заработка мужа, который быстро стал продвигаться по службе благодаря успехам дочери. Давно уже был взят он из канцелярии чати во дворец Владыки, где и прибывал на высокой должности. И все бы хорошо, только приходилось личному писарю фараона оставаться под рукой Владыки с раннего утра и до позднего вечера. Вот и сидела жена его целый день одна в доме, не зная чем себя занять. Прежде, когда все сама по дому она делала, и отдохнуть времени не было. А теперь у нее были служанки. Это дочь ее настояла, чтобы взяла она в дом прислугу, потому что стыдно женщине ее положения самой полы мести и у очага стоять – так говорила матери Афири. Но разве это жизнь для женщины, когда нет рядом ни мужа, ни детей? Другие мужья хоть раз в десять дней бывают с семьями,  а ее – только по праздникам большим, и то не всегда. А дочь так вообще живет отдельно, хоть и не замужем еще. А ведь ей уже двадцать четыре года исполнилось! И все вокруг завидуют им, в особенности дочери ее, – как быстро и высоко они поднялись. А чему тут завидовать? Что толку в достатке и уважении, если нет в доме детских криков радостных? И когда еще дождется она от дочери своей внуков?
   А потом приходила Афири – такая красавица, в таких дорогих нарядах! – и мать восхваляла богиню Бастет, что та подарила ей столь завидную дочь. И заносили весело служанки в дом царские подарки, – и расписные платья, и сосуды с благовониями, и снедь отборную, и шкатулки с украшениями, – радуясь заранее, что, верно, госпожа и о них не забыла. И отсылала Афири всех служанок готовить трапезу праздничную, а сама оставалась с матерью, чтобы дать ей излить душу в доверительной беседе, какие бывают лишь меж матерями любящими и дочерьми благодарными.
   И в тот день все было так же. И уже близился вечер, и стала думать Афири, что не удалась ее хитрость, когда вошла в комнату служанка и сказала, что ждет ее у ворот человек с подношением от ювелира придворного. И никого это не удивило, поскольку часто делали подарки Первой Подруге принцессы Нефрусебек люди мастеровые, надеясь через милость ее на внимание ее госпожи, но не от каждого Афири подарки принимала.
   – Что ж не отдал тебе подношение человек? – спросила Афири подозрительно.
   – Говорит, что подарок больно дорогой, и потому приказано отдать его лично в руки сиятельной Госпожи, – ответила служанка.
   И чуть побледнели румяные щечки девушки, когда поразила ее догадка, от кого этот подарок. И вышла она из ворот, и взяла шкатулку резную из рук человека, по виду мастерового обычного. И поклонился человек и назвал имя ювелира известного, и добавил, что, если будет время у Госпожи посетить мастерскую ювелира для осмотра товара, почтет это за счастье его господин.
   – Что ж, передай нашу благодарность своему господину, – сказала Афири с вежливым достоинством. – И еще передай, что не обещает госпожа, но если найдется у нее минута свободная, зайдет.
   А когда вошла Афири в дом и не удержала женского любопытства открыть шкатулку, вырвался из ее груди возглас восхищения при виде ожерелья сияющего – такой красоты и богатства, что впору носить было его только принцессам и дочерям княжеским. И поняла Афири, что удалась ее хитрость.
   И в тот вечер покинула Афири дом родительский раньше обычного, сославшись на дела важные, а сама пошла спокойно к ювелиру, что не могло вызвать ни у кого подозрения. И в задней комнате мастерской встретилась она с человеком князя Аменанха и обо всем с ним сговорилась.
   5
   Убедившись, что принцесса возлегла отдохнуть после дневной трапезы, Афири на всякий случай поставила у дверей ее спальни верную служанку, а сама заторопилась вниз. Она немного постояла у фонтана, выглядывая, не следит ли кто за ней, и быстро пошла за дом, где свернула на тропинку, ведущую к прачечной. Во дворе прачечной никого не оказалось – лишь развевались на легком ветру господские простыни и наряды, развешанные на веревках – и Афири поспешила к домику, где и нашла девушек за столом обедающими. При виде управительницы все почтительно вскочили, и к Афири тотчас подбежала с поклоном надзирательница.
   – Что так поздно обедать сели? – спросила Афири строго.
   – Белья было много, госпожа. Только управились, – ответила девушка.
   – Не больше, чем всегда, – бросила Афири и, еще раз оглядев комнату, спросила: – А где Хити?
   – Осталась она за котлами смотреть. Сама осталось, а мы ее звали, – виновато отозвалась девушка.
   – Позовите ее и скажите, чтобы в Дом шла! Есть для нее работа, – приказала Афири и вышла.
   Хити прибежала к условленному месту быстро, небрежно кивнула и сразу уселась напротив Афири на скамью беседки, укрытой от посторонних взглядов густой листвой плакучих ив.
   – Никто за тобой не шел? – спросила Афири.
   – Нет, тетенька, – решительно замотала головой девочка, но невольно обернулась на тропинку, по которой прибежала.
   – Пойдешь во дворец. Будто бы с матерью повидаться. Но прежде зайди в дом и переоденься в чистое. Сколько раз я тебе говорила, чтобы не бегала замарашкой? – недовольно нахмурилась Афири. – А теперь слушай меня внимательно!..

   Когда из ворот дворца принцессы Нефрусебек, кокетливо вышагивая, вышла девочка в коротком белом калазирисе и с голубым цветком лотоса в кудрявых смоляных волосах, стражники даже не обернулись. Отойдя подальше и свернув на тропинку, петлявшую среди кустов тамариска, Хити припустила со всех ног – она потеряла слишком много времени, прихорашиваясь перед зеркалом. Стражники на воротах дворца Владыки были незнакомые, и ей пришлось показывать папирус с именем Первой Подруги принцессы Нефрусебек и печатью Дома.
   – Ты знаешь, куда тебе идти? – спросил участливо один из стражников, постарше.
   Хити молча кивнула.
   – Смотри, не заблудись! Иначе попадешь в беду, – сказал он, возвращая папирус.
   Хити только насмешливо хмыкнула. Ей ли не знать все закоулки дворца? Она здесь выросла и отлично знает, куда можно рискнуть заглянуть, а куда лучше не соваться. Выбрав короткую дорогу через площадь мимо храма Исиды, где она на секунду остановилась, молитвенно сложив руки, чтобы пожелать себе новые бусы от госпожи, Хити свернула в узкую улочку, ведущую к амбарам. Народу здесь было больше, но внимание этих людей, главным образом грузчиков и низшей прислуги, Хити совершенно не волновало. Попетляв между амбарами, она нырнула в проем одного из строений и громко забарабанила во внутреннюю дверь. На стук вышел пожилой мужчина с перекошенным от шрама лицом.
   – Что тебе? – угрюмо спросил он, словно не узнавая девочку.
   – «Да войдет он под покровительством Осириса…» – выпалила девочка заученную фразу.
   Мужчина неподвижно молчал. – «… и да выступит он вперед вознагражденный при принятии им правдивых слов!»  – добавила она нетерпеливо.
   – Проходи! – сказал мужчина, приоткрыв шире дверь.
   Пройдя по узкому темному коридору, Хити постучала условным знаком в невысокую дверцу и сразу вошла.
   – Садись, – пригласил ее писец, стоявший за высоким столом. – Хочешь молока?
   – Нет, я спешу, – сказала Хити и уселась перед писцом на циновку, стыдливо скрестив ноги.
   – Ты всегда спешишь, – улыбнулся напряженно писец. – А у меня есть сладости, и есть хорошее вино. Я был бы тебе очень благодарен, если б ты задержалась.
   – Спасибо. Госпожа будет недовольна, если я задержусь, – сухо заметила Хити.
   – Ладно, диктуй! – сразу деловито нахмурился писец. – Только помедленней!

   Матери у Хити не было. Она вообще ее не помнила – так давно умерла ее мать. А год назад погиб и отец, сорвавшись с подмостей, – он был каменщиком. И ее из жалости взяла в свой дом сердобольная соседка. А потом забрала ее дочь – госпожа Афири, сказав матери, что в доме принцессы девочке будет лучше. Госпожа и подговорила Хити называть ее тетей, будто была Хити дочерью ее бедной родственницы, оставшейся вдовой. Но про это никто не должен был знать. И Хити, выйдя от писца, направилась к лавкам со сладостями, чтобы прикупить подружкам из прачечной гостинцев от ее «матушки».
   Обратно она бежала еще быстрее – необходимо было вернуться до того, как принцесса проснется, иначе не миновать ей выговора от госпожи Афири. Только перед самыми воротами Хити остановилась в кустах, чтобы перевести дух и привести себя в порядок. Она была умной девочкой и строго выполняла все наказы своей благодетельницы, понимая, что может ее подвести своей неосторожностью. Тогда и ей несдобровать.
   – Все помнишь, что тебе сказали? – спросила Афири, когда они снова оказались в беседке.
   – Каждое слово! – ответила девочка и стала пересказывать послание князя.

   Ночью, когда ушли девушки, готовившие ее ко сну, Афири бесшумно выскользнула из-под простыни, зажгла самую маленькую свечу и стала медленно кружить по полутемной комнате. Она не могла бы сейчас уснуть – слишком много беспокойных мыслей роилось в ее хорошенькой головке. И больше всего ее беспокоило последнее послание князя со странной и настойчивой просьбой. Князь сообщал, что на днях придет от него приглашение принцессе поохотиться на Озере и просил Афири сделать все от нее зависящее, чтобы принцесса это приглашение приняла. Девушка не могла точно знать, для чего князь так настойчиво зазывает принцессу на охоту. Не для того ведь, чтобы умыкнуть ее перед свадьбой с молодым фараоном, о которой князь наверняка уже знает? Это было бы очень рискованно и потому глупо, а князь вовсе не глуп. И хотя Афири такого злоумышления вовсе не исключала, зная отчаянность князя, когда тот хотел чего-то добиться, но ее донимала другая догадка, более ужасная и даже подлая. Вот почему Афири и засомневалась впервые – стоит ли ей и дальше служить князю, и правильный ли выбор она сделала, согласившись еще прежде служить ему?
   Первое время князь Аменанх довольствовался ее краткими отчетами. Занимало его главным образом то, чем мог бы интересоваться любой мужчина, желавший завоевать сердце любимой девушки: как принцесса о нем отзывается, какой подарок лучше преподнести, чтобы угодить ее причудливым вкусам, куда и когда собирается выйти, чтобы князь мог увидеть прекрасную Нефрусебек и выразить свое восхищение? И Афири удовлетворяла его естественное любопытство, хотя и не сообщала всего и с полной откровенностью. Вряд ли бы князю понравилось узнать, что на самом деле думает о нем принцесса и какими унизительными словами выражает свое мнение. Как не обрадовался бы он и тому, что все почти его подарки, какими бы они дорогими ни были, она раздает прислуге. Словом, Афири, как могла, старалась помочь князю, не навредив своей подруге и госпоже. А потом, в один день, все резко изменилось и так запуталось, что даже разумница Афири стала терять голову. И все из-за этого невыносимого Лота!
   Каждый раз, когда она мысленно произносила это губительное имя, колени девушки предательски подгибались, низ живота словно окатывали кипятком, а тонкие девичьи пальцы сжимались с ненавистью в кулаки. Страсть и стыд – вот чувства, которые охватывали ее, когда она думала о Лоте.
   Никогда ей не забыть мига, когда впервые обернулся он на ее насмешливый окрик – и увидела девушка лицо его мужественное, застывшее в робком удивлении! И словно узнала она тогда незнакомца, которого никогда прежде не видела. Или видела, но – во снах своих девичьих, которые, пробудившись, стыдливо старалась забыть. И будто что-то в Афири закричало в тот миг: это он, ее Господин, тот, кому она одному могла принадлежать всецело! Вот почему она так оробела перед его красотой. А в следующий миг оказалось, что он – всего лишь посыльный, человек низкого звания и к тому же чужеземец. И это придало ей уверенности, не остудив, как ни странно, страсти. Разве не страсть с дерзким высокомерием подтолкнули ее, чей взгляд прежде ни на одном мужчине не останавливался дольше положенного приличием, приблизиться к нему бесстыдно, чтобы коснуться плотью плоти его? А потом, когда случилось с ним несчастье счастливое, и оставила его принцесса в доме своем, разве не ликовала она в душе удаче еще хоть недолго насладиться близостью этого красавца? И вошла опрометчиво в его комнату, почти на виду у служанок, и обняла горячо…
   Но не одной ей приглянулся Лот, не одна она потеряла рассудок от красоты его обольстительной. И испугала ее страсть принцессы явная к безродному чужеземцу много больше, чем заставила ревновать. Она-то сразу угадала мучительную борьбу между страстью пламенной и гордостью каменной в сердце подруги. Но даже это ее не остановило, когда решилась она в одну из ночей идти к Лоту, чтобы быть с ним – хотя бы раз! – а он ее прогнал бессердечно!
   И хорошо, что принцесса, ревниво опасаясь соблазнов плотских для слуги своего и господина сердца, когда вокруг было столько красавиц юных, решила держать его при себе и ночью, – хорошо для Афири пристыженной, затаившей к обидчику ненависть, – не миновать бы иначе худшего. И был теперь Лот перед госпожой – как собака голодная на привязи перед куском мяса недоступным. И радовалась Афири мукам мучителя своего. Но госпожа ее, страсть которой сдерживало лишь ее благородное высокомерие, мучилась еще больше. И чтобы покончить с этим всем, поспешила Афири в осторожных словах намекнуть князю о страсти безрассудной в одном из посланий к нему. Надеялась она, что предпримет решительные шаги князь для устранения соперника своего недостойного. А князь поразил ее странным бездействием, попросив лишь докладывать ему подробнее, не скрывая всей правды, об отношениях между дочерью фараона и чужеземцем. А когда узнала она из уст принцессы о свадьбе ее предстоящей с молодым фараоном Маахерурой как о деле решенном, совсем уже потерялась Афири. Ведь получалось так, что, помогая князю, идет она уже не против каприза принцессы, а против воли Великого Дома! И если права она в догадке своей об умысле подлом князя, то может кончиться бедой непоправимой охота эта на Озере, куда заманивает Аменанх влюбленную госпожу ее, как в западню. И что делать ей, Афири, когда с одной стороны месть и выгода личная, а с другой – долг перед Домом Божественным и любовь к неразумной госпоже?..
   6
   Великая Дочь еще не закончила завтракать, расположившись по своему обыкновению на веранде, когда служанка прибежала сообщить, что пришли люди с дарами от князя Аменанха. Девушка состроила недовольную гримасу, но махнула рукой, разрешая принять подарки. Когда их всех принесли и разложили, взгляд принцессы невольно остановился на новеньком, скромно украшенном луке.
   – Ну-ка, подайте его мне! – приказала Нефрусебек.
   Лук был охотничий, достаточно легкий и с тугой тетивой из сухожилий. Принцесса не удержалась несколько раз натянуть его и удовлетворенно подумала, что лук – словно специально изготовлен под ее руку и надо бы его опробовать.
   – Здесь еще есть письмо, госпожа, – осмелилась подать голос одна из девушек, державшая в руке ларец из черепаховой кости.
   – Прочти! – приказала принцесса Афири, неохотно отставляя лук. – И перескажи главное, если есть что пересказывать.
   – Твой брат, князь Аменанх, приглашает тебя поохотиться на гусей, – сказала Афири, несколько раз пробежав глазами папирус. – Он также сообщает, что сделал уже все необходимые приготовления. Но сам князь не сможет быть тебе слугой и товарищем на охоте, за что он и извиняется.
   – Вот как? – удивилась принцесса. – Это почему же?
   – Он пишет, что в последний момент пришел ему приказ от молодого фараона по устройству работ в Лаперо-Хунте, и потому он вынужден исполнять свой долг перед Великим Домом в ущерб удовольствию служить тебе.
   – Что ж, он поступает, как и должно верному слуге Дома, – удовлетворенно улыбнулась принцесса. – Это все?
   – Нет, госпожа. Он также сообщает, что непременно встретит и проводит твой корабль у шлюзов. И что его скромный дом, если захочется тебе отдохнуть, в полном твоем распоряжении.
   – А вот это совсем не обязательно! – недовольно воскликнула принцесса. – Не стоит князю бросать важное поручение, чтобы оказывать мне почести. И в доме его мне делать нечего.
   – Так ты хочешь ехать? – разочарованно спросила Афири.
   – А почему бы и не поехать, если братец не будет докучать нам своими любезностями? Давно я не охотилась на Озере.
   – В такую жару? Сейчас и гусей на Озере не отыщешь, – возразила Афири.
   – В жару как раз и ехать на Озеро – за прохладой. А не будет гусей, мы себе другую забаву найдем, – улыбнулась принцесса лукаво, обернувшись к Лоту. – Хочешь ты на Озеро, раб? Я и тебе пострелять позволю.
   – Если бы ты только отпустила меня, госпожа, на пару дней. Пока охотиться будешь, – сказал Лот, отведя взгляд.
   – Это куда же? И почему я должна тебя отпустить? – сразу недовольно нахмурилась девушка.
   – Родные мои неподалеку от тех мест живут. В имении смотрителя шлюзов по имени Упуау. Хотел бы я их навестить.
   – Нет! – сказала принцесса сердито, резко встав из-за стола. – Не могу я тебя отпустить в таком деле! Должен ты быть рядом со мной всегда и повсюду – для того и плачу я тебе щедро! А родным своим пошли дорогие подарки. Уж конечно будут рады они больше видеть в доме своем золото, чем тебя.

   После обеденного сна, когда гуляли подруги по тенистому саду, стала Афири снова отговаривать принцессу от поездки на Озеро, выдумывая разные причины.
   – Ну что нам ехать туда, госпожа? – сказала она. – Слышала я, что полно сейчас кораблей и лодок в канале из-за праздника предстоящего, так что трудно даже проплыть к Озеру.
   – Глупости ты говоришь, Афири, – отмахнулась беспечно принцесса. – Когда это было, чтобы не расступились перед кораблем Великой Дочери другие корабли?
   – Так это сколько времени займет! А фараон будет недоволен, что работы задержаны.
   – Который из двух? – усмехнулась принцесса.
   – Оба! Не позволит тебе отец ехать. А ты будешь настаивать – и только огорчишь его снова своим упрямством.
   – А что ты так меня отговариваешь? – подозрительно посмотрела принцесса на Афири. – Или сама отчего-то ехать не хочешь? Так оставайся. Я тебя не неволю.
   – И не хочу. Сама знаешь, что не люблю я по Реке плавать – укачивает меня. Только дело вовсе не во мне. Я за тобой и в Дуат сойду, чтобы и там тебе служить. Об одном лишь прошу тебя, как подруга твоя любящая и верная слуга: если уж так тебе неймется ехать, не бери с собой раба!
   – Что?!.. – резко остановилась принцесса и встала перед Афири, заглядывая пытливо в ее глаза. – Почему это?
   – Сама знаешь, – опустила глаза Афири. – Многим не нравится, что держишь ты этого раба в доме своем. А скоро свадьба твоя. И разумно ли это, подумай сама, давать лишний повод для злословия врагам Дома ради поездки глупой?
   – Да как ты смеешь?! – вскрикнула принцесса. – Как смеешь ты учить меня разуму, дочь писца?!.. И не называй больше человека этого рабом! Он – мой раб! А для тебя у него имя есть – Лот! А если ниже чести для тебя называть его по имени, называй его отныне господин Главный Телохранитель Великой Дочери! Ясно тебе?
   И бросилась принцесса Неврусебек прочь от подруги, не дожидаясь ответа, а за ней поспешил Лот, который всю прогулку держался от них на почтительном расстоянии. А Афири подумала, глядя им вслед, что все сделала, что было в ее силах – и нет ее греха в беде, которая может случиться.
   7
   Разговор с отцом предстоял тяжелый – Афири была права. Напрасно она накричала на свою подругу. И может быть, права Афири и в том, что не стоит ехать на Озеро? И вовсе не потому, что она, дочь фараона и невеста фараона, боится сплетен за спиной – она слишком высоко стоит, чтобы грязные слухи могли достичь ее и оставить хоть пятнышко на ее беспорочном величии, как не может пыль земная пристать к сияющему в небе солнцу. А просто – зачем это ей? Для чего ей отправляться в такую даль с шумной процессией, заставляя десятки людей тяжко трудиться под палящим солнцем? Неужели – ради двух гусиных тушек, что привезет она с охоты и отдаст после на кухню? Пострелять можно и дома. А мясо диких гусей она никогда не любила – слишком жесткое. Это просто каприз и глупое упрямство, не стоящие даже нахмуренных бровей ее дорогого отца, у которого и без нее хватает причин для огорчений. Или – что-то еще?..
   Так идти ей к отцу или нет?..
   С самого утра у принцессы было одно из тех дурных настроений, когда, и проснувшись, чувствуешь себя словно во сне – подвластной некой внешней силе, которая правит твоими вялыми мыслями и сковывает безвольное тело. Случалось такое с принцессой редко, и тем осмотрительней в такие дни вели себя служанки, опасаясь малейшей оплошностью вызвать раздражение госпожи, действия которой предугадать было невозможно. Афири тоже держалась необычно сдержанно, и только когда утренняя трапеза непозволительно затянулась из-за нерешительности прислуги, девушка чуть выступила вперед и сказала:
   – Изволит ли Госпожа, наконец-то, одеться или желает еще чего-нибудь?
   – Да! – встрепенулась принцесса. – Пусть приготовят мне платье, чтобы идти к отцу!
   А когда они большой процессией подошли к воротам, принцесса Нефрусебек вдруг обернулась, скользнула взглядом по лицу Лота и, остановив его на крупном серебряном амулете эб  в виде сердца, висевшем на его открытой груди, сказала:
   – Ты сегодня останешься!
   – Но что мне делать без тебя, Госпожа? – удивился Лот.
   – Что хочешь. И сбрей щетину со своего глупого лица до моего возвращения. Она у тебя слишком быстро растет, варвар.

   К отцу ее не пустили, сообщив, что несу-бити нездоровится. Она сразу встревожилась и потребовала кого-нибудь для объяснений. Вскоре из покоев к ней вышел чати Амени.
   – Утром, во время богослужения, у него пошла горлом кровь, – сказал он доверительным шепотом. – Но Владыка даже не прервал службу, завершив обряд до конца. Я всегда восхищался силой духа твоего отца: воистину – он величайший из сынов Амона!
   – А как он теперь? – поспешила спросить принцесса.
   – Ему гораздо лучше. Врачи дали ему лекарство, и сейчас он спит.
   – Я могу зайти, чтобы хотя бы увидеть его? – попросила девушка.
   – Я не вправе тебе запретить. Я могу лишь просить тебя немного обождать. Как только он проснется, я сообщу о тебе – и Владыка, несомненно, захочет увидеть свою любимую дочь.
   – Но что мне делать до того времени? – нетерпеливо воскликнула принцесса.
   – А почему бы Великой Дочери не навестить пока свою опечаленную мать и горюющих сестер? Они будут рады видеть тебя в столь тревожный час, – сказал мягко чати. И заметив, как недовольно передернула плечиками девушка, поспешил добавить: – Я знаю, что ты слегка недолюбливаешь своих родственников. Но вскоре тебе предстоит стать их Повелительницей. А господа должны быть справедливы и добры к своим слугам. Так прояви свою доброту, о добрейшая Нефрусебек!
   – Значит, ты все знаешь? – насторожилась принцесса.
   – А разве могло быть иначе? Сын, узнав радостную весть, бежит разделить ее с матерью. А мать сообщает ее с ликованием отцу своему. Это ведь так естественно – делиться радостями и печалями с теми, кого мы любим и кому доверяем.
   – Я всегда отдавала должное твоей мудрости и преданности Дому, уважаемый Амени. И если по воле богов взойду я когда-нибудь на трон Та-Кемет рядом с братом моим богоданным, будь уверен, что и впредь ты останешься одним из ближайших и любимейших наших слуг! – воскликнула с чувством принцесса. – И прав ты, как всегда, следует мне отдать дань почтения матери моей названной и обнять сестер моих кровных в этот час тревожный для всех слуг Владыки.
   – Всегда рад служить тебе, мудрейшая Нефрусебек! – поклонился с достоинством чати.

   В покоях Великой Супруги Нетепти было на удивление безлюдно. Принцесса прошествовала через ряд пышно разукрашенных залов, презрительно не замечая безвкусного убранства, – вдоль сверкающих по стенам золотой эмалью причудливых барельефов, мимо неисчислимых сундучков и ларцов, инкрустированных отполированной слоновой костью и нагроможденных в беспорядке на резные тумбы из эбенового дерева, мимо огромных расписных сосудов, выставленных в нескончаемые ряды, словно на продажу, – и остановилась у широкого проема, ведущего в сад. Из сада доносились веселые возгласы и смех. Она вышла на широкую каменную веранду и увидела на одной из лужаек сестрицу Хетхорхетеп, играющую в кольца с подругами.
   – Пойдет, наконец, кто-нибудь узнать, где спряталась от своей дочери царица Нетепти? Или мне до ночи блуждать в этих комнатах, похожих на сундуки с дешевыми драгоценностями? – воскликнула она гневно – и сразу несколько девушек бросились исполнять ее приказание.
   Принцесса вошла в комнату, уселась на одну из кушеток и нервно заявила, что она отчего-то проголодалась.
   – Не удивительно, госпожа, ты почти ничего не съела за завтраком, – сказала Афири, поднеся ей корзинку с фруктами.
   – Что это? – указала принцесса на круглый желтый плод с красными пятнами на блестящих боках. 
   – Этот заморский фрукт из подношений князя.
   – Кто-нибудь пробовал его? – спросила принцесса.
   Афири посмотрела на одну из девушек.
   – Я пробовала, госпожа, – ответила та. – Очень вкусно!
   Принцесса поднесла плод к лицу и нерешительно понюхала.
   – Оно твердое, госпожа, – подсказала девушка. – Его надо крепко кусать.
   – Подайте нож! – приказала принцесса.
   У плода, когда принцесса разрезала его маленьким ножичком, оказался удивительно свежий аромат. А когда она положила в рот небольшой кусочек, вкус оказался кисло-сладким, ни на что не похожим – и принцесса решительно, с громким хрустом, откусила от чудного плода большой кусок и начала с наслаждением жевать. В этот момент в одну из дверей как раз и ворвалась царица Нетепти, волоча по земле длинный кусок нарядной ткани, который тщетно пытались на бегу закрепить большими булавками суетливые швеи.
   – Ах, доченька! – воскликнула царица, раскрывая объятья. – Что же ты не предупредила нас о своем визите? Я бы вышла встречать тебя у самых ворот!
   – Я не хотела тебя беспокоить, матушка, – в тон ей ответила принцесса. – Да и ты, видно, была занята.
   – Да чем я могла быть занята, чего бы не могла оставить ради тебя? – ответила царица, усаживаясь рядом с принцессой на кушетку. – Меня так сразило известие о болезни моего божественного мужа, что я не знала, чем занять себя, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Вот и послала примерить новое платье. А оно оказалось неготовым! Можешь себе представить?
   Царица негодующе посмотрела на двух женщин, все еще копошащихся у ее ног с булавками, и они поспешили отойти.
   – Ты была у него? – спросила принцесса.
   – Нет, меня не пустили. Да мне и сказали не сразу. Ты ведь знаешь моего отца? Он все старается держать втайне. А разве жена не должна быть рядом с мужем в такой час? – спросила царица обиженно.
   – Меня тоже не пустили, – вздохнула принцесса. – Но отец твой добрый сказал, да вознаградит его Маат в загробной жизни за добрые вести, что твоему драгоценному мужу и моему любимому отцу уже гораздо лучше.
   – Да пошлет Нефертум  чудесное исцеление Владыке! – воскликнула царица, набожно сложив руки, и тут же добавила: – Ты, верно, хочешь повидаться с сестрицами? Только вот сестра твоя Птахнефру заперлась в комнатах, скрывая свое горе, и приказала никого не впускать. А бедняжку Хетхорхетеп я отпустила побродить в саду, чтобы могла она иссушить свои слезы в одиночестве. Ты ведь отобедаешь с нами? Вот за обедом все и встретимся.

   Обед прошел в тягостном напряжении. Принцесса Птахнефру упорно молчала, лишь требуя знаками, чтобы в ее кубок подливали вино. Младшая из принцесс, Хетхорхетеп, тоже помалкивала, но Нефрусебек пару раз ловила на себе ее бегающий взгляд, словно знала молодая девушка нечто о ней плохое и запретное, что она едва сдерживала сказать вслух. И лишь Великая Супруга Нетепти без умолку болтала, стараясь заполнить тишину приятными для всех словами. Нефрусебек даже показалось, что когда царица обращалось к ней, слова ее были заискивающими и оттого еще более неискренними. Но ей приходилось улыбаться в ответ и отвечать любезностями, пока не явился гонец сообщить, что фараон Нимаатра изволил проснуться, чувствует себя бодро и требует к себе свою Нефрусебек.

   Владыка сидел в широком кресле, обложенный со всех сторон подушечками. Его слегка принарядили и даже, как заметила принцесса, подрумянили. Но и сквозь румяна в лице фараона сквозила смертельная бледность, а взгляд глубоко запавших глаз был мутным, словно его опоили маковой настойкой. Увидев отца в таком жалком положении, девушка бросилась к его ногам и заплакала.
   – Отчего ты плачешь, дочь моя? – спросил слабым голосом фараон, нежно поглаживая ее голое плечо.
   – Я боюсь, отец мой! – выдавила принцесса сквозь прерывающиеся всхлипывания. – Я боюсь потерять тебя!
   – Не бойся! – сказал фараон, у которого от голоса дочери, в котором ясно слышались страхи искренней любви, сладко защемило сердце. – Не позволят мне боги покинуть вас, чтобы соединиться с ними в вечности, прежде времени мне отмерянного. Не закончил я еще всех дел своих мирских, и потому для смерти неуязвим.
   – Пусть бы ты жил вечно, отец!– горячо воскликнула девушка, целуя его руки.
   – Честный человек не должен бояться смерти, которая дарит вечность. Бояться следует лишь тому, кто оставляет за собой злые дела и недостойное потомство. Но ведь ты не подведешь меня, дочь моя?
   – Видит Амон, что нет ничего в мире, чего бы я ни сделала ради тебя, отец! Лишь об одном молю: не уходи так рано, дай еще мне любви твой и защиты, пока не окрепну я для дел великих, что ты мне оставляешь в наследство!
   – Лишь ради тебя и живу, – сказал фараон, склонившись над лицом ее, и поцеловал в лоб. – А теперь говори, зачем приходила? Чего желает от отца его любимая дочь?
   – Уже ничего не хочу я, увидев тебя в добром здравии!
   – Но ведь зачем-то ты приходила?
   – Это все пустое теперь.
   – Нет, говори! Не хочу я отпускать тебя, не исполнив желания твоего.
   – Говорю ведь тебе, что глупость взбрела в голову дочери твоей. Хотела я всего лишь испросить разрешения поохотиться на Озере, – сказала принцесса, застыдившись.
   – Отчего же передумала? Отпускаю я тебе с радостью. И сейчас же прикажу сделать все приготовления.
   – Да не надо ничего – князь уже постарался для меня. Аменанх, племянник твой.
   – Аменанх? Он с тобой будет? – нахмурился слегка фараон.
   – Нет, в том-то и дело. Он сейчас при сыне твоем, на работах. Только не поеду я, не хочется мне уже.
   – А возьми и поезжай! – решил фараон. – Ты ведь любишь охотиться? Помнишь, как мы с тобой прежде на охоту ездили?
   – Помню!
   – А в самый первый раз – помнишь? Было тебе тогда всего лишь семь лет. И смастерили мы для тебя маленький лук и маленькие стрелы. И ты сидела на коленях моих и стреляла из лука во все, что плавало и летало за бортом корабля, – заулыбался фараон счастливым воспоминаниям.
   – Помню! И все время промахивалась! – улыбнулась в ответ принцесса.
   – Ну, одну утку ты подбила.
   – Неправда, отец! Это я тогда поверила, что сама утку подбила. А после поняла, повзрослев чуть, что это один из слуг твоих дочери царской решил подыграть.
   – Но ведь ты была счастлива тогда этой шутке? Так почему бы тебе не порадовать себя и теперь? Радуйся, дочь моя! – воскликнул фараон с чувством. – Радуйся, пока есть у тебя такая возможность! Узнаешь ты очень скоро, что значит нести на себе бремя власти божественной – как это трудно, а порой и тяжко. И потому я, как отец твой и господин, приказываю тебе: радуйся тому, что дарит тебе день сегодняшний! А что будет завтра, то знают лишь боги.
   – Так ты мне приказываешь? – заглянула девушка пристально в глаза отца.
   – Да! – сказал фараон твердо. – Но последнее слово за тобой. Учись властвовать над судьбой своей!
   8
   Еще не занялась заря, когда из восточных ворот Иттауи вышла большая процессия в сторону Царской Гавани. Возглавляли колонну двадцать копейщиков со щитами, замыкали еще десять, а по бокам шли лучники. Впереди большого паланкина, окруженного стражниками из личной охраны принцессы, шел Лот со своими товарищами. В одной руке у него был золотистый вымпел Великого Дома с вписанным в него шену,  а в другой – обнаженный короткий меч. Сразу за паланкином шла Первая Подруга Великой Дочери, за ней следовали девушки из свиты принцессы, а дальше – слуги с провизией и необходимой в путешествии утварью. Последними шли лекарь Джахи и совсем молоденький жрец, который должен был совершить обязательный молебен в храме богу Себек, чтобы путешествие по водам Хапи было безопасным и приятным. Расстояние до Гавани было небольшим, всего в четверть парасанга, но процессия двигалась крайне медленно, чтобы не беспокоить принцессу, которая могла почивать в столь ранний час в своих занавешенных носилках. И когда, наконец-то, они достигли места и стали спускаться к порту по широкой каменной лестнице, выложенной на крутом песчаном берегу, на горизонте начало всходить светило – и гладь Великой Реки окрасилась пурпурными и багряными красками.
   Гавань была расположена в широкой лагуне, где могли одновременно разместиться десятки кораблей и сотни лодок, и даже в столь ранний час работы в порту были оживленными. У небольшого храма, облицованного новенькими плитками из желтого песчаника, процессия остановилась и восемь рабов медленно опустили паланкин на высокие ножки. Занавески раздвинулись, вышла принцесса, служанка сняла с ее плеч шерстяную накидку и госпожа в сопровождении жреца и нескольких девушек вошла в низкие двери храма. К Лоту сразу подошел офицер охраны и что-то шепнул на ухо, после чего они пошли в сторону пирса.
   Двадцатичетырехвесельный одномачтовый корабль с приспущенными парусами мерно покачивался на волнах. Собранный из бревен ливанского кедра, прочный, с высокими бортами и длинным носом, обитым медными пластинами, как у военных кораблей, он был похож на цаплю, готовую взмыть в небо. По деревянному трапу к ним сошел пожилой мужчина в грубом длинном схенти и со странным головным убором в виде колпака со срезанной макушкой и кисточкой, свисавшей сбоку, и, представившись капитаном, доложил, что все готово для отплытия. Лот не стал подниматься на корабль, поручив это офицеру, расставил охрану, дал приказ грузиться и поспешил к храму.
   Выйдя из храма, принцесса отказалась от паланкина и пошла к пирсу пешком, поддерживаемая с двух сторон служанками. А когда наступила ее очередь взойти на корабль по узкому шаткому трапу, выразительно посмотрела на Лота. Он подошел к ней, легко вскинул на руки и, осторожно ступая по наклонным ступеням, взошел на борт.
   – Сюда, господин! – почтительно обратился к нему капитан, указывая на большой нарядно украшенный навес на носу корабля, и повел их по широкому дощатому мостику, перекинутому над открытым трюмом.
   Наконец, когда все разместились и груз был погружен, капитан приказал отдать концы. Корабль, подхваченный течением, слегка качнулся, рулевые развернули его, и гребцы по команде капитана погрузили весла в воду. Несколько мощных слаженных гребков – и корабль плавно заскользил по синей глади. Опытный капитан не стал сразу поднимать паруса, хотя ветер и был попутным. Вода в реке стояла низко, обнажив там и тут редкие островки голой земли, так что был риск наскочить на коварные отмели. Он вывел корабль на самую середину реки и повел его вверх по течению по лишь известному ему одному извилистому курсу, приказав гребцам налечь на весла – и корабль медленно поплыл вперед мимо холмистых берегов, заросших тростником, над которыми иногда возвышались редкие стайки пальм. Вскоре, с одобрения принцессы, слуги принялись распаковывать корзинки и коробы, чтобы подкрепиться, и Лот, воспользовавшись возможностью, подошел к капитану.
   – Далеко до Озера? – спросил он, встав рядом.
   – Не очень. Не больше двух «рек»,  если по суше, – ответил мужчина и, увидев недоумение на лице Лота, ухмыльнувшись, добавил: – По-вашему, сухопутному, это примерно три парасанга. Но мы идем по воде и сначала должны войти в канал.
   – А сколько до канала?
   – Полторы «реки». Когда увидишь на горизонте небольшой островок с обелиском, значит скоро канал. Этот обелиск был поставлен в честь фараона Хаихеперра,  деда нынешнего Владыки. Он первый стал расчищать берега Хапи и приказал рыть канал в Великое Озеро. А потом нам плыть еще три «реки».
   – Так далеко? – неприятно удивился Лот.
   – Это – Река! – многозначительно сказал капитан. – На реке дорог не выбирают.
   – Но ведь так мы не доберемся и к ночи! – воскликнул Лот.
   – Сейчас только вторая черта, – сказал капитан, бросив взгляд на небо, – В канал мы войдем к четвертой черте. А у Лаперо-Хунта будем к девятой черте. В канале нам придется плыть медленнее.
   – Мы и сейчас еле движемся, – недовольно заметил Лот.
   – Не беспокойся, господин. Скоро мы выйдем на глубокую воду, и я прикажу поднять парус. И тогда наш корабль понесется как ласточка!
   – Ты ведь не из детей Кемета? – спросил Лот.
   – Заметно? – обернулся капитан. – Я из Финикии.  Знаешь, где это?
   – Знаю. Но я там не был.
   – Я впервые приплыл в Та-Кемет еще совсем мальчишкой. Мой дядя подрядился привезти в Аварис  корабельный лес и взял меня с собой. И так получилось, что он вернулся домой с хорошим прибытком, а я остался здесь. Это длинная история, не хочу вспоминать, – слегка нахмурился капитан. – Вот с тех пор я и живу на Реке. И вполне доволен. А ты ведь тоже чужеземец?
   – Я родом из царского города Ур, что далеко на севере. Слышал о таком?
   – Как же! Знатный город. Хотел бы я там побывать. И завидую я тебе, нахаринец. Выходит, что путешествовал ты больше моего. И устроился лучше меня, – снова ухмыльнулся капитан.
   – Не завидуй мне, финикиец, – нахмурился Лот. – Путешествие мое еще не закончилось. И неизвестно еще, чем закончится.

   Близился полдень, когда, обогнув небольшой остров, над которым возвышался высокий обелиск, они вошли в канал. Движение корабля заметно замедлилось. Канал был узкий, не более шестидесяти локтей в самой широкой части, так что рулевым, которых на корме было по двое с каждого борта, приходилось постоянно выгребать, чтобы держаться строго середины воды. Потом они проплыли мимо песчаного плато на левом берегу канала, где у подножья большой пирамиды  раскинулся городок, окруженный пальмовой рощей. С этого места движение корабля еще более затруднилось, теперь уже из-за других кораблей и множества лодок, которые сновали в канале, безостановочно перевозя на южный берег рабочих и необходимые грузы. А вскоре над пальмами по правому берегу стала величаво расти громада Храма Всех Богов. Храм представлял собой четырехгранную ступенчатую пирамиду с огромным шаром на самом верхнем ярусе. Шар этот был изготовлен из полос меди и так искусно отшлифован, что не только в солнечный день слепил обращенные на него взгляды вторым солнцем, взошедшим с Запада, но даже, говорят, отсвечивал серебряным светом яркой звездой в лунную ночь. И люди на корабле невольно вставали, чтобы лучше разглядеть это чудо – величайшее из творений когда-либо созданных сынами Птаха.
   А потом они увидели, как от берега отчалил и быстро поплыл в их сторону военный корабль под раскрытым парусом, поднимая такую большую волну в узком канале, что некоторые лодки, не успевшие отгрести на достаточное расстояние, переворачивались, опрокидывая в воду людей вместе с их грузом.
   – Этот наглец посмел поднять на мачте штандарт моего Дома, – негромко сказала принцесса. – И не замыслил ли он потопить и наш корабль?
   Между ними оставалось уже не больше двухсот локтей, когда парус на военном корабле быстро приспустили, и двадцать гребцов по правому борту начали усиленно табанить, а по левому – налегли на весла изо всех сил, разворачивая судно – и как раз вовремя, чтобы не случилась беда. Этот дерзкий маневр вызвал панику и возгласы ужаса у женской половины пассажиров корабля, и только принцесса неподвижно сидела на своем месте и усмехалась. И было непонятно, одобряет ли она своей загадочной усмешкой бравую выходку братца или кажется он ей по-ребячески глупым и смешным. А корабль князя Аменанха меж тем снова выгреб на середину воды и пошел под веслами впереди корабля принцессы, расчищая бесцеремонно перед ним путь.
   – Прикажи капитану, чтобы вел он корабль как можно медленней, – все так же тонко усмехаясь, сказала Лоту принцесса. – Скажи, что торопиться нам некуда, а Великая Дочь хочет насладиться видом Храма, сотворенного отцом ее.
   – Не прикажет ли Госпожа пристать ненадолго к берегу? Люди измучены долгой дорогой и жарой, – осмелился спросить Лот.
   – О каких людях ты говоришь? Не простоял ли ты вместе с нами всю дорогу в тени? – резко возразила принцесса, а потом, вдруг, мягко добавила: – Ладно, пусть гребцы отдохнут. А мы пока разомнем ноги.

   Остановка была недолгой. Для принцессы быстро раскинули палатку в тени высоких акаций, но она изволила прогуляться до широкой дороги, ведущей к Храму, откуда открывался лучший вид. Здесь к ее свите присоединился князь Аменанх. Их почтительно оставили вдвоем и они о чем-то оживленно разговаривали некоторое время.
   – Смотри, не соверши преступной глупости! – сказала Афири, подойдя к Лоту и встав рядом.
   – Ты о чем, госпожа? – спросил Лот.
   – Сам знаешь. А не догадываешься, скоро поймешь.
   – Я все же не понимаю тебя, милая Афири, – сказал Лот.
   – Не прикидывайся глупцом! Я говорю о тебе и о госпоже. Если дерзнешь ты, раб, поддаться капризной страсти госпожи, не жить тебе!..
   9
   Когда корабль снова заскользил по волнам, солнце уже клонилось к западу. Вскоре канал начал еще более сужаться, и капитан приказал убрать парус, разобрать мачту и грести медленнее.
   – Скоро шлюзы, – пояснил капитан свои действия подошедшему Лоту. – Ворота низкие, так что с мачтой проходить опасно. Это там, видишь две точки на самом горизонте по обоим берегам?
   – Вижу, – сказал, присмотревшись, Лот. – А что это?
   – Это статуи Владыке. Изумительная работа! Каждый раз, когда я прохожу здесь, мне становится не по себе, словно я воочию предстаю перед Богом, – сказал финикиец с непритворным восхищением.
   И действительно, когда корабль достаточно приблизился, и перед Лотом выросли две огромные фигуры из желтого кварцита на больших гранитных пьедесталах пирамидальной формы, он, вместе со всеми, замер от восхищения. На одной из статуй фараон был изваян юным, стоящим, заложив руки за спину, и смотрящим со спокойным достоинством куда-то вперед, словно провидя свое великое будущее, и из всех царских отличий был на нем только клафт-ушерби. А на другой статуе он же был представлен умудренным годами Владыкой, властно восседающим на троне, держа в скрещенных руках хека и нехех, а голову его увенчивал высокий пшент. Оба колосса высоко возвышались над скалами, смыкавшимися в этом месте до узкого, не более чем в сорок локтей прохода, надежно перекрытого массивными воротами шлюза высотой до тридцати локтей. Когда корабль окончательно встал, от берега подплыла лодка, капитан о чем-то переговорил с сидящими в ней людьми, после чего один из них вытащил большую морскую раковину и задул в нее, извлекая протяжные звуки. В ответ на дамбе сразу забегали люди – и вскоре ворота чудесным образом стали подниматься. Капитан подал команду – и судно медленно вошло в узкое пространство, напоминающее высокий квадратный колодец, после чего ворота за ним стали опускаться, заставляя воду в шлюзе колыхаться во все стороны, так что корабль чувствительно закачался на волнах. «О, боги!» – вскрикнула одна из девушек, выражая общее чувство страха, когда они оказались в мрачном, замкнутом со всех сторон пространстве – и возглас ее, троекратно отразившись от скал, улетел в синеву небес. Но вот внутренние ворота поползли вверх, издавая натужный визг десятков канатов, и хлынувшая внутрь вода подхватила корабль и понесла к воротам. Но на носу корабля уже стояли наготове люди с длинными шестами, чтобы не дать шальной воде раньше времени затащить его под ворота. И чем выше поднимались ворота, тем шире открывался перед ними бескрайний горизонт, весь заполненный играющей на солнце разноцветными бликами синевой.
   – Вот он – Ше-Ур! – воскликнула принцесса, встав со своего места. – Да восславятся боги, создавшие такую красоту!

   Как только мачту снова установили, капитан приказал поднять паруса – и вскоре корабль понесся по волнам с такой скоростью, что у Лота с непривычки на минуту закружилась голова. Впрочем, это могло быть и от голода. Обычно, вынужденный весь день быть при Госпоже, он быстро перекусывал во время ее послеобеденного отдыха. Но принцесса даже не думала отдыхать. Сидя в тени на удобной кушетке, сама она постоянно чем-то лакомилась из многочисленных корзинок с провизией, щедро угощая и своих приближенных слуг. Остальные слуги, размещенные большей частью в открытом трюме, тоже могли поесть, когда им вздумается. Даже стражники и гребцы, сменяясь по очереди, находили возможность что-то пожевать. И только у Лота с раннего утра во рту не было ни крошки.
   А корабль тем временем все дальше удалялся от берегов, пока прибрежная зелень вовсе не скрылась из виду. Ветер становился все свежее, волны выше и людей стала донимать качка. Одной из первых не выдержала Афири. Она вдруг позеленела лицом, вскочила с места, бросилась к борту, зажав руками рот, и так там и осталась стоять. В этот момент принцесса как раз и обернулась.
   – Сядь рядом! – приказала она.
   – Я не смею, госпожа! – смутился неожиданному приглашению Лот, но, увидев, как удивленно поползли вверх брови девушки, поспешил повиноваться.
   – А ты неплохо держишься, варвар, – скупо улыбнулась принцесса, как только он осторожно опустился рядом. – Ты ведь никогда прежде не ходил по воде?
   – Ты забыла, госпожа, – ответил Лот. – Или я забыл рассказать тебе, как мы плыли по Реке, когда только прибыли в Та-Кемет.
   – И как же вы плыли?
   – Нас посадили в большую баржу, которую тащил за собой торговый парусник. Все двести человек, вместе со скотом. И это было не самое приятное путешествие в моей жизни, должен тебе признаться. Мы подолгу останавливались в каждом городке, пока не добрались до Хут-Ка-Птах, и случилось это только на двенадцатый день пути… Но ты ведь не желаешь, чтобы я рассказал тебе все подробности этого путешествия? – спросил он, осмелившись заглянуть ей в глаза.
   – Да, вряд ли это будет интересный рассказ, – брезгливо сморщила носик принцесса. – Я даже готова наградить тебя, чтобы ты не рассказывал подобные неприятные истории. Уверена, что никогда прежде ты не вкушал этого царского плода.
   И принцесса церемонно вытащила из корзинки желто-красный плод, что ей так понравились прежде. А Лот, увидев его, невольно заулыбался.
   – Почему ты так улыбаешься? – спросила подозрительно принцесса. – Уверяю тебя, это очень вкусный плод!
   – Это яблоко, госпожа, – сказал он. – Эти плоды во множестве растут в лесах Ханаана. Но там они дикие и потому маленькие и кислые. А на моей родине их выращивают в садах, и они бывают крупнее и на вкус гораздо вкуснее диких.
   – Вот как? – слегка нахмурилась от досады принцесса, но тут же снова лукаво улыбнулась. – Что ж, в таком случае я угодила тебе этим подарком вдвойне, напомнив о родине. Но я тебе не дам все «яблоко». Оно у меня последнее. Мы его разделим.
   Разрезав яблоко на две части, Лот подал большую долю принцессе. Она с хрустом откусила кусок и слегка кивнула ему, то ли из благодарности, то ли приглашая попробовать. Лот тоже надкусил плод и, ощутив во рту яркий вкус, от которого давно отвык, стал с наслаждением жевать. Так они и доели яблоко – молчаливо поглядывая друг на друга и улыбаясь, как согласные сообщники.
   – Наверное, красив твой родной край, нахаринец, если растут в нем такие соблазнительные плоды, попробовав которые, невозможно уже остановиться? – сказал принцесса, облизав смачно пальцы, словно ела руками мед. – Ты, верно, скучаешь по родине своей?
   – Бывает, что вспоминаю, – неопределенно ответил Лот.
   – И вернуться хотел бы? – пытливо прищурилась принцесса.
   – Не знаю. Разве только в старости, – ответил Лот, чуть подумав. – Понравилось мне путешествовать, и хотел бы я еще больше увидеть в жизни своей.
   – Что ж, если любишь ты путешествовать, то где и путешествовать, как не в Та-Мери? Держава отца моего не знает края, и не хватит жизни человеку, чтобы всю ее обойти из конца в конец! Только и надо для этого – больше золота. А золото у тебя есть, и будет еще больше, если будешь служить мне верно.
   – Мало для этого золота, госпожа, – осмелился возразить Лот. – Что проку в золоте, если нет у человека свободы, чтобы распоряжаться собой?
   – Вот, значит, что тебя тяготит? Не нравится тебе быть слугой моим?
   – Что ты, госпожа! – горячо возразил Лот. – Для меня счастье служить тебе!
   – Счастье, а сам говоришь о свободе? – с горечью воскликнула девушка. – Не понимаешь ты своего счастья, глупый раб! Где бы ты был сейчас, не оставь я тебя в доме своем? Глотал бы пыль на Дороге! Или, если бы повезло тебе, стал бы еще одним подневольным солдатом в войске князя. А теперь посмотри на себя – как сидишь ты рядом с дочерью Владыки, говоришь с ней как равный, ешь из рук ее и смотришь на нее бесстыдно, как на женщину обычную!.. А она на тебя даже не сердится! Ей только горько, что не ценишь ты доброту ее и приязнь!..
   – Госпожа!.. – спохватился Лот, увидев слезы, навернувшиеся на глаза принцессы, и невольно потянулся дотронуться до ее рук, лежавших на коленях сжатыми в кулаки.
   – Не смей! – крикнула принцесса, отдернув руки, и утерла быстро кулаком слезы. – Бросить бы тебя за слова твои в воду – на съедение крокодилам зубастым. Только где ж я еще найду такого раба дерзкого, рассуждающего о свободе у ног своей госпожи? Думаешь, ты один мечтаешь о свободе? Думаешь, госпожа твоя вольна в поступках своих? Да я, может быть, больше тебя несвободна!.. Или была такой – до вчерашнего дня. А вчера поняла, – надоумил мне родной человек, – что свободен лишь тот, кто смеет жить одним днем!.. Так разве день твой сегодняшний не счастливый?!.. Ничего я с тобой не сделаю, нахаринец, не бойся. Но не смей больше при мне говорить о свободе, в которой ничего не смыслишь! Понял ты?.. А теперь встань и уступи подруге моей место ее законное!
   10
   Тень на солнечных часах уже перешла за десятую черту, когда на горизонте показалась тонкая полоска земли. Это был остров Себек, где принцесса собиралась охотиться. Название свое остров получил из-за кишащих в прибрежных водах крокодилов. И были местные крокодилы столь огромны, что когда для одного из храмов требовалось священное животное, ловить чудище приплывали именно сюда. Было здесь полно и всякой птицы, в особенности фламинго и цапель, но водились в достатке и утки с дикими гусями. Славились воды острова и великим изобилием рыбы, однако рыбаки сюда не заплывали, страшась силы и коварства водного божества, способного одним ударом хвоста опрокинуть четырехвесельную лодку. По той же причине был безлюден и плоский песчаный остров. И только в самой середине острова возвышались развалины двух небольших пирамид. Как рассказал Лоту разговорчивый финикиец, в этих пирамидах в незапамятные времена были погребены местный князь и его красавица жена. Эти двое так сильно любили друг друга, что поклялись умереть в один день, кто бы первый из них не расстался с душой. И выбрал для погребения князь этот отдаленный остров, чтобы и после их смерти никто не мог нарушить покой верных супругов, приказав заранее построить две погребальные пирамиды. Вот почему этот остров еще называли Островом Влюбленных.
   Корабль бросил якорь с северной возвышенной стороны острова, густо заросшей тростником, где было больше птицы и меньше крокодилов, и принцесса, уже переодетая в свой кожаный «солдатский» костюм, встала у борта с луком наизготовку. Гуси отлетели в сторону еще раньше, едва завидев корабль, и девушке ничего не оставалось, как упражняться в стрельбе по глупым цаплям, которые забились вначале в гущу тростника, но потом стали осторожно выходить по одной. Бить с сорока шагов из пристрелянного лука по неподвижной цели было делом легким – и вскоре по воде уже плавали пять пронзенных стрелами тушек. Но недоступные трофеи, которые пытались выуживать, бросая веревки с крюками, но так и не смогли вытащить ни одной, принцессу лишь раздосадовали. Еще больше ее злили вставшие тесным кругом подружки, сопровождавшие каждый ее выстрел, даже неудачный, возгласами одобрения.
   – Прикажи капитану спустить лодку! – бросила она вдруг, не оборачиваясь, подававшему ей стрелы Лоту.
   – Но капитан сказал, что здесь нельзя охотиться с лодки! – испугался ее безумному решению Лот.
   – Я держу тебя, чтобы ты выполнял мои приказы, а не спорил со мной, – посмотрела на него принцесса надменно. – А если боишься, можешь остаться на корабле!
   Капитан, как и ожидал Лот, наотрез отказался выполнять приказ принцессы.
   – Пусть лучше стану я жертвой гнева дочери Владыки за то, что ослушался ее приказа, чем подвергну ее саму смертельному риску! – воскликнул финикиец.
   Тогда они пошли за советом к офицеру охраны.
   – Владыка посла меня оберегать жизнь Великой Дочери от малейшей опасности! – вскричал в ужасе офицер. А затем обреченно добавил: – Но если такова воля принцессы, прикажу я своим солдатам броситься в воду вслед за ней и сам прыгну первым!
   Но принцесса стояла на своем, посылая Лота снова и снова требовать для нее лодку. В итоге решили принцессе лодку дать, но следовать за ней на корабле, выставив всех лучников и копейщиков для предупреждения малейшей опасности.
   Четырехвесельная лодка была довольно вместительной. Лот взял с собой Ханоха с его метким луком, а офицер, не пожелавший остаться на корабле, двух рослых копейщиков, так что оказалось их в лодке, вместе с гребцами и принцессой, которую посадили посередине, десять человек. Принцесса решила все же поохотиться на гусей, и приказала плыть в их сторону. Но едва лодка приближалась к этим смышленым птицам на расстояние выстрела, небольшие стаи взмывали в небо. Тогда она пыталась бить птиц в лет, но все промахивалась – и неудачи лишь больше раззадоривали упрямую девушку. Наконец охотнице удалось подбить одну птицу. Лодка подплыла к еще бившей крыльями по воде жертве и один из солдат, подцепив добычу копьем, затащил в лодку и ловко свернул шею.
   – Смотри, какой он большой и жирный! – ликовала принцесса. – Когда мы вернемся, я прикажу его изжарить – и ты увидишь, какое это лакомство!
   Лот предпочел промолчать, лишь крепче ухватив девушку за края нагрудника, чтобы та от энергичных выражений бурной радости не свалилась в воду. Птица, похожая размерами и формой больше на утку, не особо впечатлила его. В их краях гуси были куда крупнее.
   Первый трофей оказался счастливым, и вскоре в лодке было уже четыре окровавленные гусиные тушки. С корабля уже давно отчаянно размахивал руками капитан, указывая вперед и требуя вернуться. Увлеченные охотой, они обогнули почти половину острова и приближались к опасному пляжу, кишащему крокодилами.
   – Госпожа, я не съем столько гусиного мяса, – шепнул на ухо девушке Лот. – Не прикажешь ли вернуться?
   – Теперь ты признаешь меня великой охотницей? – обернула к нему счастливое лицо девушка.
   – Я восхищен твоей отвагой и упорством! – искренно ответил он.
   – Ты должен боготворить меня! Ибо я – Нефрусебек, истинная дочь Амона! И потому я неуязвима для божества воды, а гуси – мой священный трофей! – воскликнула запальчиво принцесса.
   – Ты уже достаточно доказала это. Просто не забывай, что в одной лодке с тобой простые смертные. Будь снисходительной к их слабостям, госпожа.
   – Ты тоже боишься? – усмехнулась принцесса.
   – Только того, что ты простудишься. Посмотри на себя – ты вся мокрая. И еще признаюсь тебе, госпожа: я сильно проголодался. И если мы сейчас же не вернемся, я не выдержу и начну есть гусей сырыми.
   – Ты шутишь со мной? – приятно удивилась принцесса. – Ты говоришь со мной как со своей подружкой! И знаешь, мне приятен такой разговор. Ладно, если ты так проголодался, вернемся и я накормлю тебя самым лучшим, что у нас найдется. Только сдается мне, что глаза твои говорят совсем о другом голоде.
   Лицо девушки вдруг оказалось в такой опасной близости, что у него снова закружилась голова и перехватило дыхание.
   – Так приказать мне?.. – едва выдохнул он
   – Ты все-таки боишься! – еще ближе придвинулась девушка, чуть не вкладывая губами слова в его губы. – А вот я – ничего не боюсь!
   Она резко отвернулась, отодвинувшись от него, и стала смотреть на зеленоватую гладь воды, опершись рукой о борт лодки.
   – Разворачивайте! – прохрипел Лот непослушным голосом – и обрадованные благополучным завершением рискованного предприятия гребцы стали круто разворачивать лодку, так что она чувствительно накренилась. В это момент все и случилось.
   Огромная зубастая тварь вдруг выпрыгнула из воды, окатив их фонтаном струй, и шлепнулась плоской мордой на середину лодки, забившись в отчаянном усилии дотянуться до живой плоти у самых ног принцессы. Лодка под тяжестью чудовища стала переворачиваться, и первой в воду грозило упасть девушке, из всех сил вцепившейся одной рукой в плечо Лота, а другой – в борт лодки, угрожающе погрузившейся в воду. Не помня себя, Лот резким движением опрокинул девушку, задвинув ее за свою спину, взмахнул мечом и полоснул по пупырчатой морде с клыкастой пастью там, где жадно горели красными шарами глаза твари. Ослепленный крокодил мгновенно взвился от боли и снова тяжело грохнулся о борт, еще резче накренив лодку, соскальзывая в воду…
   Когда Лот вынырнул, еще не осознавая, что произошло, одной рукой он крепко сжимал бесчувственное тело девушки, а другой судорожно лупил мечом по воде. Лодка была от них довольно далеко, но быстро приближалась и к ним уже тянулись руки. Он поискал глазами хищника и увидел у прибрежного тростника его белое брюхо, утыканное десятками стрел и дротиков. Тогда он повыше перехватил тело девушки, огладил свободной рукой ее мокрое бледное лицо и тревожно позвал:
   – Госпожа!.. Принцесса!.. Любовь моя, ты меня слышишь?!..
   Ресницы принцессы слабо вздрогнули – она была жива!
   11
   – С телом Госпожи все в порядке, – сказал Джахи, ощупав конечности и заглянув в глаза, приподняв веки бесчувственной девушки. – Она всего лишь пережила сильный испуг, отчего ее Ка покинуло ее Хат. Но бессмертная душа принцессы вскоре вернется в ее бренное тело, она уже где-то рядом.
   Лекарь даже огляделся, словно надеясь обнаружить нечто, витающее поблизости.
   – Однако я должен предупредить, что это воссоединение может быть очень болезненным, – продолжил Джахи. – Поэтому принцессе надо обеспечить покой, пока она не очнулась. Я бы посоветовал закрыть все проемы беседки тканями, чтобы госпожу не беспокоил яркий свет. И пусть все выйдут, а рядом с ней останется лишь один, самый близкий человек, чье присутствие ее успокоит, когда она пробудится.
   – Я останусь! – сказал Лот. – Я всегда сторожу ее пробуждение по утрам.
   – Что ж, ты имеешь на это право, – сказал с некоторым сомнением лекарь. – Хвала тебе – ты вытащил дочь Владыки из пасти смерти! Но, может быть, пусть лучше побудет с ней Афири?
   – Нет! – решительно возразил Лот. – Я отвечаю за жизнь принцессы!
   – Тебе решать, господин, – примирительно улыбнулся Джахи. – Тогда вот, смотри. Это успокаивающий порошок. Видишь, я насыпал немного в стакан с водой и размешал? Вода осталась прозрачной, а вкус ее будет чуть сладким, как если бы я добавил немного меда. Дашь это принцессе, как только она пробудится. И пусть она выпьет все!

   Очнувшись, принцесса обнаружила себя лежащей под шерстяным покрывалом, в странном помещении с полупрозрачными стенами, пол которого слегка покачивался. В затылке ощущалась тупая боль, которая случается, когда перегреешься под палящими лучами солнца. И еще ей хотелось пить.
   – Хочешь воды, госпожа? – услышала она над собой заботливый знакомый голос, и подняла взгляд.
   – Кто ты? – спросила девушка, угадав в полутьме мужскую фигуру.
   – Это я, Лот, твой покорный раб, – сказал он, присев перед постелью с протянутой чашей.
   – Где мы? – спросила принцесса, сделав несколько глотков.
   – Мы на корабле, госпожа. Я приказал плыть к усадьбе князя.
   Глаза девушки чуть сощурились, словно она пыталась что-то вспомнить, потом зрачки начали расширяться – и вдруг она резко вскочила с постели, застыв в ужасе. Медная чаша выпала из ее рук и с шумом покатилась по деревянному полу, расплескивая воду.
   – Себек! – закричала девушка, обхватив свое задрожавшее тело руками.
   – Все уже прошло, госпожа, – сказал Лот, снова укрыв ее покрывалом. Обнял мягко за плечи, усадил и присел перед ней.
   – Я все вспомнила! – горячо зашептала принцесса. – Это была стозубая пасть Амат! Это чудовище хотело проглотить мою душу, чтобы я никогда не смогла воссоединиться на полях Иалу со своими предками!
   – Это был всего лишь крокодил, принцесса, – сказал он.
   – Нет! Это была «пожирательница»!.. Но в чем моя вина?! В чем я согрешила?!.. – зарыдала девушка, уронив голову ему на грудь.
   – Разве может быть в чем-либо грешна чистейшая из дочерей Амона? Это был крокодил, не очень даже и большой. Все это видели. И он приплыл на запах крови подстреленных тобою птиц, – сказал он и нежно коснулся губами склоненного лба девушки.
   – Но ведь я могла умереть! – воскликнула она, подняв глаза.
   – Я бы никогда не позволил тебе умереть! – ответил Лот, не отводя взгляда.
   – Так это ты? Это ты меня спас?.. Я знала, я всегда знала! – словно чему-то обрадовалась девушка и стала благодарно покрывать его лицо и грудь быстрыми поцелуями.
   – Госпожа!.. Принцесса!.. – пытался он остановить это безумие.
   – Нет! Не называй так меня больше! Я – твоя нефру! Я – твоя маленькая бастет!  Это Исида послала тебя охранять меня в этой жизни!
   – Госпожа, приди в себя! Мы на корабле! Я приказал занавесить беседку, чтобы тебя не беспокоили, но за этими тонкими тканями стоят твои служанки, ожидая войти, чтобы служить тебе!
   – И что? И – пусть! Я – богиня! Мне все можно! Посмотри на мое тело! Разве, видя это совершенство, ты не чувствуешь того же жара, что горит во мне при виде тебя! Так забудь обо всем! Забудь, мой возлюбленный Лот! – молила его девушка в исступлении.
   Уста их слились в долгом поцелуе.
   – Так ты любишь меня? – спросила изумленно девушка. – Любишь – как женщину?
   – Я раб твоей красоты, моя Нефру! – ответил он просто.
   – Ты счастлив?
   – Я словно в раю, моя маленькая Бастет!
   – О, великая Маат, держательница Пера Истины! – возвела глаза принцесса. – Разве может быть грехом – дарить счастье любимому? Разве брать счастье от любящего – грех?.. Так зачти мне это на Последнем Суде – вычти из грехов моего сердца на Весах Справедливости, дабы было оно легче легчайшего Пера твоего!..

   – Принцесса желает подкрепиться, – сказал он, отводя взгляд от неподвижного взгляда Афири, вставшей перед ним, едва он вышел из беседки.
   – Слушаюсь, господин, – сказала она неожиданно покорным голосом, поклонилась – и сделала шаг в сторону.
   Солнце уже зашло, и стало быстро смеркаться. От свежего озерного ветра ему сделалось холодно. Он встал у борта, схватившись за поручни, и стал смотреть на воду, бурлящую белыми волнами. Он чувствовал себя опустошенным. Он не ощущал в груди сердца. Оно осталось там – в руках его любимой. И если раньше он был рабом лишь по глупой прихоти судьбы и надеялся когда-нибудь освободиться, то теперь он был рабом своей любви – и плен этот был ему счастьем.